Завезли в столицу финский сервелат,
Серенькие куртки, сладкий мармелад.
В гулких переулках патрули солдат,
А толпа спортсменок вышла на парад,
Худенькие грудки, мужественный зад,
Но накрылся праздник чередой утрат.
Мак афгана шепчет зло из темноты:
Следуй вслед за мною, позабыв часы,
И шагают строем красные трусы,
Их с изнанки колют Сталина усы,
А в подвалах гибнут Вудстока Цветы.
Ода Олимпии. К. Кнопассер. 1980г.
Никита – мужик! Сказал – сделал! Делегаты XXII съезда и рта не успели раскрыть, а он как рубанёт с трибуны:
– Нонешное поколение буде жыты при комунізмі!
Все захлопали, забыв, что Хрущёв только что поставил стенку поперёк чужого города. Я тогда топтал школу и тоже обрадовался, хотя поначалу засомневался.
Сижу себе на уроке, никого не трогаю и думкой богатею: будто иду я, большой и чистый, по коммунизму. Солнышко греет, ветерок освежает, а вдоль дороги тётки с лотками стоят. Все в белых халатах и с кокошником в перманенте. Телом дородны, с лица красны и пышные груди навыкате. Одни манят бесплатным мороженым, другие горячим пирожком, а третьи газировку от всей души наливают. Они протягивают мне гранёные стаканы с двойным сиропом и поют а капелла:
– Пей до дна, товарищ,
Воду задарма!
У Советской власти
Сила велика!
Хором лично Никита Сергеевич дирижирует ботинком, а впереди огромный ангар небеса подпирает. Весь красными лозунгами перепоясан: «Добро пожаловать в коммунизм!», «Каждому по потребности!», «Кто не мастырит, тот не хавает», «Америка соси кукуруз!».
У входа алые знамёна полощутся и строй пионеров без порток, но в шортах. Мальчики в горны трубят, а девочки мне салют отдают, а честь для других придерживают.
Внутри тепло, светло и оловянных солдатиков видимо-невидимо. Набираю, конечно, разных, целый ранец, благо он рядом на стеллаже лежит. С других полок ещё мяч футбольный хватаю, коньки с клюшкой, да китайский фонарик до кучи. Вдруг дядько Сэмко пробки викрутити і в світлом будущем тьма настанет. Потом беру велик с шестью скоростями, звонком и фарой, а затем – чешский мотороллер Чезета, ярко-красный кабриолет Феррари и самолётик небольшой спортивный.
Тут-то и закрались сомнения: один аэроплан мне, друзьям всем по самолёту, но ведь и носатый с третьего этажа тоже захочет облака бороздить. А где ж нам летательных аппаратов на всех напастись? Изъян какой-то в лини партии… А тут ещё и училка тыкает так, будто мы с ней всю переменку шампань на брудершафт клюкали:
– Встань-ка, да приведи нам пример многочлена стандартного вида.
Застигнутый врасплох под крылом самолёта, я поднимаюсь, молчу и озираюсь. Кореша сами не знают многочлена, а знающие молчат, будто они партизаны, а школа – гестапо. Одни отворачиваются из вредности, но большинство из трусости.
– Садись, два! – злорадствует математичка.
Её куриные мозги даже представить себе не могут, что я размышлял о коммунизме. Она уверена, что на её уроках я только и думаю, как поскорей сунуть одночлен в восьмиклассницу из проблемной семьи. Хайли лайкли тичер бывает права, но не всегда же!
Я сажусь и, опустив взор на парту, утыкаюсь в творение неизвестного резчика по дереву. Он матом и перочинным ножичком славит любвеобильность Рыжей Таньки из 8 «Б».
Мастер большой дока в искусстве шрифта, но всё попутал: конопатая Танька учится в 8 «А», а зовут её Зинкой. Да и гуляет она только одним второгодником Шалым, а когда татарин с Кадышей сильно пьяный, то с пацанами из ремеслухи. Они гнут жесть, штробят бетон и крадут шпон в училище имени Стаханова. У них водятся денежки и рыжая с ними трётся ради халявных косяков и портвейна, а так больше ни с кем.
Звенит звонок. Я мигом всё забываю и выбегаю из класса, носиться на переменке.
Как и было обещано, коммунизм прибыл ровно через 20 лет. Но по запарке, он вместо человеческого лица, надел шкуру косолапого зверёныша. Я почуял его загодя, когда меня и полсотни ровесников вызвали в военкомат.
Опоздав, я занял очередь и вышел покурить. Почти все, достигшие непризывного возраста, курили табак из Вирджинии и были одеты антисоветски. Несколько самых наглых прибыли сниматься с учёта на личных авто. Я, хоть и приехал на трамвае, но не ударил в грязь лицом ни прикидом, ни куревом.
Вскоре нам велели раздеться и голыми погнали сквозь холодные кабинеты бездушных врачей. В последнем, каждому голышу выдали по военному билету, и армия по нам плакала.
Красные корочки, пахнущие типографской краской, вручал сам военком. Рядом с красномордым взяточником сидел безликий моложавый мужик с короткой стрижкой. На нём сияла новенькими клёпками серая заграничная куртка с карманами. Всем, откосившим армию разными правдами и неправдами, он делал предложение, от которого нельзя было отказаться:
– Нам понравилась твоя оборотистость! Мы берём тебя работать на Олимпиаду, а чтоб тебя отпустили со службы, сделаем официальный запрос. Будешь каждый день бесплатно смотреть соревнования, получишь за полцены импортную ветровку, как у меня, и ещё много всего хорошего.
Я молча втиснулся в потёртые Левиса и нырнул в майку с портретом Леннона, не зная, что пришло его последнее лето. Шнуруя кроссовки, я выдержал паузу почище Станиславского и ответил уклончиво:
– Очень заманчиво! Но мне надо с бабушкой посоветоваться. Она у меня умная.
По традиции я продолжал лицедействовать, так как привык в военкомате косить на всю голову:
– Дяденьки, возьмите скорей меня в армию и дайте заряженное ружьё. Во дворе увидят и перестанут дразнить и насмехаться, а все ребята начнут со мной играть и водиться.
Врачи ухмылялись, но комиссовали, благодаря старой пожелтевшей справке о костном туберкулёзе. Мудрая бабуля хранила её многие лета и отдала, когда я уже был одной ногой в стройбате.
Прощаясь, сексот совал каждому дорогую мелованную картонку с номером телефона. Парень передо мной и мой последыш тоже пообещали обдумать его предложение дома. Тогда стать стукачом прилюдно считалось зазорным, хотя ими кишели все рабочие коллективы и каждое застолье.
Выйдя на свободу, я вдохнул чистый воздух и закурил настоящий «Парламент» с хлопковым, угольным и воздушным фильтром. Визитка полетела в урну, где уже тлели её клоны. Они сдуру, а может и по любви вступили в интимную близость с горячими заморскими окурками и воспламенились.
Но многие мужики приняли предложение органов с радостью. Уже через месяц свора одинаково серых курток слонялась от троеборья к пятиборью. В других видах спорта они тоже доминировали, став олимпийским символом, наряду с Мишей. Он кокетливо и пикантно отклячивал попу со всех заборов, пока его с почестями не отправили на небеса. А на грешной земле полчища товарищей ещё много лет донашивали серую униформу с гордостью.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/05/17/1842