Оля получила стипендию и по дороге домой купила занавески. Не спонтанно, нет, мысль о занавесках преследовала её давно. В маленькой комнате, оставшейся от бабушки, было много тряпок. Серых, коричневых, даже бордовых с люрексом. И старого тюля, который никаким Ванишем не отбелить. Как ни компонуй и ни драпируй, выходило тоскливо. А эти ромашки на зелёном лугу глядели с витрины и подзуживали. О, как они подзуживали! Изощрённо, тонко, едва слышно, но каждый раз в цель, в яблочко. А уж когда их официально сделали цветком любви, символом Дня Семьи, Оля не смогла придумать ни одного аргумента против.
Андрей пока не пришёл, это хорошо, будет сюрприз для него. Может быть, не станет сердится, увидев преображение их комнатки. В последнее время он часто раздражается по мелочам, особенно из-за денег. Несколько взмахов крыльями, несколько рисковых фуэте на старенькой табуретке, — и комната превратилась в летнее поле. Дивное, изумительное поле! Так, теперь быстро убрать угрюмые шторы, вслед за ними покрывала с кресел и софы. Поколебавшись, Оля сунула в большой тюк серый тюль (куда его теперь?), вынесла всё к контейнерам на дворе и подмела комнату. Успела ещё помечтать о новых обоях и покраске полов.
— Ты вообще головой своей думаешь?!
(Странный вопрос, а чем же ещё можно думать?) Сейчас, когда он кричал, а точнее, орал, думать было невозможно ничем.
— Да лучше бы ты табуретку купила, меня уже достало это старьё! Или холодильник чем-то заполнила. Ты хоть понимаешь, сколько продуктов можно купить на эти деньги? Ромааааашки ей захотелось! Вот и жри свои ромашки. Последняя капля! Нет, через край уже! Говорила мне мама…
Так. Стоп. О чём мама говорила? Оля беспомощно стояла у двери, глядя, как Андрей собирает вещи. Мама его полгода назад только одно слово сказала, когда сын заявил о желании переехать в Олину квартиру: "Валяй!"
Гренки на завтрак, супчик с вермишелью на ужин, бутерброд и яблоко с собой, на перекус. Семинары, библиотеки, лекции, троллейбусы, метро, пыльные улицы… Оля не заметила, как эти самые улицы, совсем недавно заваленные снегом, высохли, а на газонах то здесь, то там высунулись несмелые ромашки. Табуретки из комнаты она тоже вынесла к контейнерам, и почти всю посуду. Новая жизнь — так пусть с нуля. Устроилась санитаркой в больницу, вечерами и ночами убираясь в неврологическом отделении. Ведро, швабра, рваная тряпка, запах медикаментов и хлорамина. Самым сложным оказалось отмывать сотни, тысячи ромашек, за день вырастающих на линолеуме. Со временем цветы заполонили стены, подоконники, лестничные пролёты… Оля драила ожесточенно, смахивая рукой в мокрой перчатке вылезшую из-под косынки прядь волос. Оттирала из последних сил, чувствуя, что вот-вот упадёт.
И однажды, по-видимому, упала, очнувшись на одной из кроватей отделения. Вместо одеяла её покрывал ворох свежесрезанных ромашек, их запах щекотал ноздри. Оля чихнула. В палату вошёл врач, присел на стул. Белоснежный выглаженный халат украшала вышитая на воротнике эмблема: ромашка с одним оторванным лепестком.
Через месяц Ольгу выписали. Она смущённо распрощалась с медсёстрами, вышла на непривычно открытое пространство улицы. В больничном дворе цвели бархатцы, календула и анютины глазки. Ни одной ромашки, — удовлетворённо отметила Оля и направилась к дому. Пешком, ведь денег давно уже не было. Академ в институте, запись об увольнении в трудовой, счета в почтовом ящике и абсолютная пустота в душе. Что делать дальше? Бабушка в сложных ситуациях всегда раскладывала пасьянс. Но карты, кажется, давно выброшены. Оля заварила кофе, выпила и стала вглядываться в гущу. Гуща заинтересованно посмотрела в ответ, и разбитую чашку (предпоследнюю) пришлось выбрасывать. Парафиновая свеча не выдавала никакой информации насчёт будущего. Не воск, — поняла Оля. Оставались ромашки.
Когда Олину дверь вскрыли по настоянию соседки, девушка сидела на облезлом полу. Всё вокруг было усыпано лепестками, а в руке Ольга держала последний цветок, вырезанный из того, что когда-то было занавесками. Лицо её выражало безмерное счастье:
— Любит!