Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2018/03/26/1576
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
СПАСИТЕЛИ
Потекут - и не устанут, пойдут - и не утомятся.
Книга пророка Исаии
Перед закатом диск Солнца выглядит заметно сплющенным по вертикали, приобретая сначала желтоватый, затем оранжевый и, наконец, красный цвет. Небо вокруг него окрашивается в золотистые тона. Ближе к горизонту золотисто-жёлтые краски сменяются розово-оранжевыми, а у самого горизонта, красными.
Наиболее ярко заря сияет сразу после захода и, по мере погружения солнца под горизонт, световая область растягивается, а небо над ней быстро темнеет. Над центром зари, на высоте около 25 градусов, возникает овальное огненно-розовое пятно - <пурпуровый свет>. Он увеличивается в размерах, как бы спускаясь за золотистую зарю и через некоторое время превращается в узкую полоску, ограничивающую сверху жёлтый сегмент.
Тотчас после того, как солнце скроется за горизонтом, на восточной, противосолнечной стороне появляется полукружие голубовато-пепельного цвета - род дымки. Это тень Земли на атмосфере. Над ней тянется розовая полоса - пояс Венеры.
Пепельная округлость увеличивается, пока не сольётся с темнеющим небом. К концу гражданских сумерек * тень Земли закрывает большую часть небосвода. Пурпуровый свет гаснет, пояс Венеры бледнеет и исчезает. На небе загораются первые звёзды. Заря истаивает. Тёмно-красные тона у горизонта – последний привет уходящего дня.
Об этом до самозабвения любил рассказывать учитель географии Яков Штольц, подтверждая речь иллюстрациями, коих у него множество. А воочию разглядеть процесс от начала до конца довелось только в России. И как же осточертело созерцание!
Штольцу предлагали возглавить поездку. Он отговорился недугами жены, возрастом и прочь. Фогелю же представляется - Штольц просто струсил. Должно быть, к лучшему. Запилил бы занудством. С Маульсхагеном, щадящим подростковые нюансы, - уверенность, да и отвечать способен лейтенант по поводу всякой политики внятней, нежели кабинетный червь.
На утренней заре смена красок происходит в обратном порядке. Вот уж верно! Даже время вспять потекло, когда автобус въехал в восход. «Погоди ка!» Может, выехал? Есть ли разница. Главное, - солнце, «родившись», тотчас осыпало мириадами своих подобий пронизанную празеленью воду, из которой возникала, стелилась под колёса и пряталась обратно дорога.
Забыть такое нельзя! Ещё незабвенное: фигурки самокатчиков движутся вниз по склону, перевёртываются, застывают в прихотливых позах. Да, конечно, бандитов преследовали, заложников пытались спасти, однако «псих» знал, куда едет, и пулемёт, звук которого вспомнился задним числом, сказал решающее слово.
Интересно! Если б ни застава, смог бы кто-нибудь из эсэсманов болото проскочить? Велика ли глубина? Чем управляется и за счёт чего работает чудесный настил?
Итак, среди лесов потекла жизнь по законам Штольца. Второй месяц доминирует астрономия, господствует ветер, с минуты на минуту ожидается день, в который бы разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились. *
Часть группы дома, остальных могут считать погибшими, следовательно - существует вероятность задержки на неопределённый срок. Только зачем? Перевербовка! Ошиблись умники.
Никогда Фогель не согласится предать родину, никогда не забудет слов клятвы, хотя, освобождённый от необходимости ухода за Бастианом, осознал, что посредством сторонней воли способен освободиться и от других обязанностей, как нож в масло, войти в новые правила.
- Наши здесь кто? – Окликнул племянников Федос Буканин. – Ага на час; дело есть.
Подходить не понадобилось. Отработала бригада упаковку: Таловские стоят, прочие попадали на песок в своё удовольствие. Девять? Сказочное число. Фогель, бегавший в паре с Денисом, десятый. Федос узнал его, и на сердце потеплело.
Нет проклятия страстей. Ушло безумство вместе с опомнившимся перед смертью отцом. Буканины – ровня прочим. Удалось поднять род, залечить ущербность, восстановить достоинство. В силе ребятки, коль умеют чужака не пихнуть, при разуме. Следует говорить, как с большими.
- Вот что, - объявил, - кончили. Теперь же след вам проведать бабку Данату.
- На чо! – Удивился Валерка. – Вечером глянуто. Дрова в порядке, назём перекидан, картошник покошенный.
- Было время, были песни, - Федос издали повёл речь. - Обижалась прародительница на деда вашего: якобы – жизнь поломал. Умелец ломать Хрисанфыч. Хоть ломке смертью укорот, живучи обиды, на других перекидываются.
Нам былья нет, возразил Денис.
- Правильно, умница. Есть старуха, на отшибе поселившаяся. Не брошена, только срок подошёл. К зиме - фронтов движение. До Берлина и назад покатим, а ей, случись хворости - не оберечь. Задача: пока работники при топорах, перевезти на хутор Данаткино хозяйство.
Братья переглянулись в недоумении, мол, мы-то здесь причём.
- Ещё девочка там живёт, - сказал Максим, - тоже от людей прячется.
- О девочке речь. – Федос шагнул ближе так, чтоб лишь им слыхотно. – У меня под холмом пересид в земле на случай непогоды. Поезд по осени разбомбили, вот и швырял пассажиров страх, кого куда. Пулемёт-то сверху. Много схоронили гащилинцы.
Что за сила живое жить ведёт! Надо же, девочка десяти годов не утопла, зверь не затронул! Нашла из тысяч единый куст, под коим лазейка, и спаслась. Одета тёпленько, да не одна, с малым братцем, который помер. Припасу – уцелеть достало, а зарыть порядком – нет. Так и коротали время: живая и мёртвый.
«С глупостью привязался, - решил Дитер. – Все недовольны: кто досаду с ресниц отрясает, кто в сторону смотрит, кто пальцы стиснул. Быть скандалу, того и гляди».
Кинулись Егорушку искать, - Федос, будто от солнца, прикрыл ладонью глаза, - тайничок я вспомнил, и побежал: вдруг он тама! Ну и обнаружил. Нет слов человеческих, что такое: ужас во плоти. Кусалась, представляешь! Эвон – рука. На всю жизнь отметина.
Поймал всё-таки, в шубу и домой. А середь кухни сынок на полу размораживается. Глянул чрез двери! Наташа мимо света смотрит. Я и решил: у беды не место ей, довольно своего страху!» Ну, развернулся к Данатке: «помоги, бабонька, выручи. Мой загинут, хоть эту спасём».
- Вроде, на взгляд ничего, - разлепил сведённые жутью губы Валерка, - единственно, «стрижётся» со всякого шороха.
- Отумлённая, - пояснил Петя Михалыч. – Многие из них, - кивнул в сторону беженцев, - не вдруг опомнишься по такой жизни. Мы, дяденька, видали, да не вмешивались: напужается снова, и что?
- А чувствует красоту, - вставил слово Генка Демьяныч, - каждый листик жалеет.
-Ещё! Знаете чо! – Денис аж задохнулся восторгом. – Жожками кидается, как в настоящем цирке. Просто высший пилотаж!
- Зовут-то как? «Спросил Максим.
Этери.
- Чего!
- Того. Грузинка, ты разве не понял?
- Это с которой Автандил?
- авессолом, чтоб тебе знать. Автандил – витязь.
- Какой ещё витязь! *
- Вот разговор на первый звук, - Сказал Федос. – Вам задание: окружить её и сагитировать, чтоб уговорила Данату добром на хутор перебраться. Книжки они читают, учебники есть, но в школу надо. Срок - до трёх часов. Справитесь?
- Это, смотря чего.
- Сказано же: сагитировать!
- Не пойдёт она с нами.
- И не надо. Главное, чтоб усвоила: бабке по здоровью опасно на отшибе зимовать, а мы совсем не страшные: будто бы случаем забрели, оговоркой переселение высказали.
- Какое случай! хрен ли врать! Раз в неделю, как минимум, кто-нибудь да приходил. Всех уж видала, только думает, что мы не видим.
- Они с Данатой друг другу по сердцу пришлись, подвёл Валерка итог. Бабка упёртая, хоть кол теши. Умру, говорит, на своей постели, тут и схороните. За девочкой же переехать согласится, правильно, да.
- Почему до трёх?
- Совет домохозяев перед общим собранием. Вот ещё, запомните. Отец у ней лётчик; мать хирург; Жили в военном городке; Сопровождала соседка, взявшаяся доставить детей к бабушке в Батуми; Соседку - одну из первых - очередью; малыша Зурабом звали; про нашего Зураба не сталось услыхать.
- Сделаем, дяденька. Благослови. – Окончил сход Артём Афанасьич – меньшой Буканин. Валерка взглядом подтвердил, также - остальные.
Крест по всем, в ответ - преклонение голов, кругом на месте, и нет никого. Фогель тоже было стартонул, да Федос удержал жестом. – Объясни, - велел Глущенку, спустившемуся с переруба.
- Они семья, - сказал Вася. – Работа их там, далеко.
«Работа?» - Дитер подавился недоумением. – «Семья?» - С отмотанной «киноленты» мелькнул эпизод у осин. Этот человек, кажется, плакал. Значит, его жена умерла, его ребёнка разодрали мотоциклами. Их брат? Что он им сказал? Напугались и ушли. Чем доволен? Вряд ли будет ответ, и от вопросов невыносимо.
Вторым замахом перекрестил Федос вклеившегося в помывочные мостки Леона и нарвался: - Не имеете права! – взлетел на выдохе вопль.
- Чего?
- Того самого. У нас светская страна!
- Не веруешь, стало быть? – И ухом не повёл мужик, видавший виды. - Хорошо. Ладно. К чему же беспокоиться? Раз не веруешь, для тебя и нет действия, будто вовсе мимоходом.
- Как нет?
- Очень просто. Скажу вот ему, - указал на Зуева, - что он кошка. Разве с этого хвост появится или усы?
- Причём хвост!
- «По вере вашей», так говорят. Уверуй, что я в точку дразнился, хвост и вырастет.
Леон обдал недоумка ледяным взглядом: «видали зубоскалов».
- Правильно, - согласился Федос. – Либо вздор, либо оценка, взгляд со стороны: дескать поступь кошачья, в обличии вкрадчивость. Второе следует принять, первым – пренебречь, на счёт моего неразума отнести. Кто так делает, того не дразнят.
Ребята, будто ждали повода покривляться, брызнули кузнечиками с травы. - Кошка, кошка, кошка, - высунул на Зуева язык Сарычев, а тот «завилял хвостом», будто бы уже отросший. - Кошка! Кошка! Кошка!
- Козёл он! – Припечатал словцо Алфёров. – Блеет по утрам!
Ты чо! – вступился за наперсника Мазин. – Козёл, это - кого в жопу … С такими никто ничего не ест и воще.
- Бранное слово зачем, - погрустнел глазами Федос. – Нечто можно? Ими от смерти отбиваются, ворога уложить, аль горюна беспамятного поднять, а так-то! Что ж вы, мужики? Бляскаете, будто молонья в снегу.
Гришка покраснел, не догадываясь, что речь свою осквернил последний раз в жизни.
Тихо прозвучал укор, ветром отнесло с половины. Обмолвись мать, сосед, «Жандарм Европы», - не расслышали бы. Но Феденька! Архангел над «Архангелами». Как он там сказал: «осквернение самой жизни; проклятие будущего и будущих твоих!» Жены, стало быть, детей, друзей, которые появятся, и всё – одним словом?
«Не совместим с армией, - говорит про него Сулимов, - ищешь пародию на солдата, вот она - бери». Только где Феденька идёт – ни звука, ни шороха. Провожает меж опасностей туман, твёрдыми делаются воды. Власть дана – убивать без ответок. погибель расступается, супостаты цепенеют, шарахается огонь. Гришка видел. Ни это, быть бы им с Зуевым теперь в селениях небесных, подпоры вылизывать.
А живое! До сердцевин открыто. Змейки льнут к ногам, ящерицы, не говоря уж про щенят. В кармане то барсучишка, то бельчонок, из дупла выпавший с тем, чтоб подрастив, лесу вернуть. На лыжах бежит, птиц с ладони кормит. Зимой шатуна в берлогу уложил посредством какого-то укола. Где это видано! Молодой медведь, на втором году, и всё же!
- Вот ладно, - Сказал федос, - вот и поняли. Обузданная речь знаете какие силы придаёт! А ты парень, - велел Леону, - держись их, не бойся. Дурь выскакивает малмал (у тебя она тоже выскакивает) и всё-таки надёжные ребята, без подвоха.
«Не спрашивайте советов у людей, иначе – они вам их дадут». Дежурную рекомендацию подал Федос, но сердце вещун в кусочек сухого льда обратилось с той минуты, как пойман Леонов взгляд. «Слава, Господи, что не мне выхаживать!» Упала в пятки душа. Сложилось судорогой троеперстие, щепоть камнем замерла.
Сколь случаев: и в Першине, и в Комках! Последнее отдавал, на морозе раздевался наголо, чтоб детей, из пожара выскочивших, обернуть, кровь для переливаний - до зелёных промельков. Да, мало ли что! Грузинскую девочку (безумного зверька) в дочери принял, а этот? Бежать хочется дальше и быстрей. Глянь, сознание кувырком, и позыв тошнотворный. С какого перепуга, позвольте спросить?
- Кончили? - Подошёл Мирон Васильевич. Ох! Явилось спасение. Отсалютовал Федос, и драпать за дом. Толока, легче затеряться, скорей забыть.
– Двое костровыми, - велел Мирон, - остальные – на отводную. Там нужно.
- Зачем двух? – Возразил Зуев. – Он (указал на Фогеля) до того наловчился! Воще не в труд. Чутьё к огню имеет, наитие.
- Ага, правильно, - Согласился Алфёров. – И нравится, по всему видать. Обед ему сюда принести, лежаночку для отдыха.
- Можно. Двоим. От всякого случая. – Приговорил хозяин хутора. - Немец за главного по огню, остальные – сменкой. Рядитесь, и будем живы.
***
Она явилась миру в солнечной струе, сформировалась из луча – фигура всадницы, способная вернуть зрение слепому и глухого громом поразить. Бастиан аж сел, ладонью вытер глаза, пытаясь смигнуть наваждение, которое не исчезало, а приближалось, нарочито увеличиваясь, обретая стушёванные светом нюансы.
Кто такая? Афина! Копьё, шлем и сова излишни. Афродита Анадиомена! Стан – неуловимость облаков! Волосы – поток тончайшего золота! Возникла из морской пены, добралась до берега на раковине, ставшей белоснежной кобылицей. Там, где ступит, вырастут травы и цветы.
Не обнажённая, одета в гимнастический, что ли, костюм, плотно обтягивающий и подчёркивающий, поэтому вряд ли вырастут.
За что схватил скользкое тело охотник из-за куста, как сдёрнул наземь, ветру ведомо. Только вот они, стоят, а мимоходом с крупа свалился и сереньким комочком юркнул под крыльцо малыш.
- Что это значит? – На расстояние вытянутой руки отодвинул дочь Парфён и тотчас приблизил. – Ну?
- Какое «ну!» - Обдала собеседника нежным восторгом Лариса. – Приехала посмотреть. Что тебе до того, милый!
- Приехала, говоришь? Своеволить, бездельничать и вы**ываться?
- - Ты чо, батенька, воще!
- В частности. – Инстинктивно спрятавшийся Митя Ларкины подвизги разобрал, а слов отца – нет, ибо сказаны вплотную. – Значит, так. Сука! В болоте утоплю, чтоб семью не позорила. По****ень у нас не в традиции. Запомни.
- Ты не понимаешь! Это красиво и весело! Тут все свои! – Возмутилась Лариса.
- Последнее тебе и первое предупреждение, - снизил голос до выдоха Парфён. - Перетак чрез конец! Я те не Мартын с ремнём, и война – не помеха. Меня убьют, сил другим достанет погань притопить. Как Бадяке Сеньковской сделаем. Довольно укромных мест: осознать не успеешь, падла твою в душу! Поняла теперь?
Лариса - Деменкова родом. Не вдруг-то устращать. Та же закваска, та же кровь. – Знаешь ты, - говорит, - Замашки свои старорежимные бросай. Подозрение, где нету – чрез всяких мер!!!
Щелком пальцев Парфентий Михалыч, от ворота до крестца раздрал наряд амазонки, Схватив дочь за патлы, хряпнул спиной о стоян так, что отозвался навес. – Задавлю, - шепнул, - тут прям зарою.
Взмах. Бросок пузом на седло! – Домой! – взрывоподобный восклик, и пыль столбом. Навряд остановить удастся вплоть до Кладезей.
Умная животина, исполнив хозяйский приказ, средь двора перешла на шаг. - Мам! – Лариса не звала. Просто выдохнулось, едва, соскользнув, ногами осознала землю.
Тихо. Пусто. Ветер чуть колышется. Нестерпимый свет. – Ма! – Повторила драная богиня и почувствовала, что нету сил подняться на крыльцо.
Видела Дарья Николавна Стипль-чез * или сполоборота догадалась, спрашивай. У неё и голосом вопроса не нашлось, а лишь крик во взоре с леденящим страхом пополам.
- Обещал, будет, как Бадяке Сеньковской! – Само прозвучало объяснение, без нажима. Дочь подвисла на перилах; Мать ответила наклоном головы.
Бадяка (что за прозвище)? Золотовых девица, издавна сказывают. Вышла в Сеньково, куплёное село, да не пожилось: муж с приданым вернул, а Детинцев написал «вольную», чтоб подале от беды, которая не за горой.
промежду ног досада. Кругом позор. Получено право - надобно уйти Бадяке! Она и делась. Куда? Вот ведь. Искали с пристрастием, следствие проверило вплоть до столиц, нет нигде. Благо, на тот час отцу - барский наказ; дед – нога вывихнута, братья в дальней отлучке, очень дальней. Замяли дело за недоказанностью.
Сколь уж годов, а помнят люди. Слыхотно, в некий день (будто бы, когда пропала) во сне прелюбодеям является Бадяка, упреждает. Осторожные степенятся, смельчаки туда же идут.
***
Бесполезен телефон: пока Даше перекажут, лошадка домчит. Митю следует поднять, страх извести. Вытащил сына Парфён, уставил так, чтоб на одном уровне глаза, - И зачем бегали? - Спросил. – Что на утреней сказано?
- Из дому не ходить, - пролепетал мальчик.
- А ты? На что поехал?
Известное дело: не хочет доноса отец, за себя отвечать велит. Опорочишь Ларку, дважды виноват. Как говорить! Что выдумать!
- Одному нельзя, нашёл выход Митя. - Ларка большая. С ней можно.
- Ларка тебя табелирует?
- Нету. За что её, Батенька!
- Знато уж, за что. Выяснили. Своё решай: зачем ушёл?
Как же? Вовсе не слушать, что велят старшие?
- Слушать и бегать – разные действия. Спросил ты у ней: знает ли мать? Проверил необходимость?
- Нет, батенька. Забоялся. Понимаешь, чего при этом обычно говорят?
- Знаю: «ты чо, маленький, да!» И в таком роде вплоть до слёз. Вот слушай. Впредь на своём упрись: мамку, дескать, обещал давным давно извещать про отлучки. Сразу отличишь верное дело от глупости.
- Как отличу?
- Обрати внимание: Андрей или Вася без зазору сказываются, прямо глядят, по любому поводу её жалеют. Достойный человек понимает: первое слово – главней, обещание – кремень, поскольку давший его - – мужчина и хозяин. Пусть смеются, пусть провоцируют. Уверен ты в правоте, и с глупостями приставать перестанут.
- Долго держаться эдак?
- До конца. Теперь война, сынок. Крепко стоять надо, главное помнить: верный в малом верен и в большом. С малого начни, согласись, что мал.
Митя увидел вдруг, одинаковы они с отцом. Нету сверхувниза, как обычно. Важное дело, раз так.
- Совестно и странно, - мальчик взмахнул ресницами, сбрасывая неловкость. - Правда ведь, маленький. На что большим придуриваться?
Верно, сын. По силам дерево рубят. Нарочито привирающий – хвастун или глупец, мнение которого выеденного яйца не стоит. Маленький? Да, маленький. Слушаюсь маму, и шли б вы лесом. Она поглядит, поглядит на разумного сына, и тоже станет его слушаться, совета в делах искать. Братья, опять же, сёстры… Предложений не перекоряй: моё слово, и молча, вы же знайте: другому не бывать. Понял? Договорились?
- Ага! Школа-то будет ли?
- Днями, да. «Солнышко» ноне свернут.
- Лариска наша чо – герой?
- На то похоже: погляд видал ли? Очень похоже. В большой она опасности.
- Как же быть?
- Тебе? Не участвовать в её затеях и терпеливо объяснять, почему не участвуешь. Без укора, лишь про себя говори: «потому-то и потому-то не хочу». Может, глядя на тебя, опомниться.
- А как люблю, батенька! – Прижался щекой к отцовскому плечу Митя. - И Катю, и Зину! И всех! Кажется, кровь бы отдал по капле.
- Больно, да. – Ухватил Парфён губами ласку волос, выпил восхитительный запах. – Господа проси, - шепнул, - сердечком, прям в ту минуту, чтоб оберёг её. Умеешь ли?
- Могу. Буду. А знаешь, чего такое – блуд? Я думал: путаются в разном, ан – это про мужиков и баб.
- Одно из проявлений, да, самое страшное, потому что долю человеку ломает. Прав ты. Блуд – путаница. Неверность ей – опора; похоть – движок. Что похотелось, то и творишь, обеты Господу и людям забывши. Вязкая трясина, властная сладостью упоения: будто сильный ты, будто своё берёшь, ан – мимо себя. Тычешься кротом по дороге
- С верности, говоришь, надо начинать?
- Конечно. «Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей». * Так и заблудившись, вырулишь.
- Смотри! Вылечился! – Увидел Митя Бастиана. – Вот здорово! Только напуганный очень. Это – из-за Ларки, да? Не дрейфь, обошлось уж!
- Детишка малая, радость, - погладил сына по спине Парфён. – Оставайся тут. Вместе поедем.
- Делать чего?
- Васю отыщи. А нет, погляди краюшком. На мягкое не ступай, за плотину тоже. По верхам и в воду можешь. Или к нам – щепу сбирать.
«Не дрейфь», сказал Митя, но холод вернулся в область пупка, едва прикосновения отцовских рук простыли на плечах. С другой стороны дома никого. Гулко отзываются шаги, и с каждым явственней осознание бесповоротности.
С Ларкой нечто случилось. Дед называет это отрочеством. Митя слишком мал, чтоб помнить, было ли оно у Андрея. Теперь старший брат один из главных в партизанском движении, почти офицер, а может и взаправду имеет воинское звание. С ним считаются, его слушают.
«Пять возрастов положено человеку, - рассказывал некогда Мартын, - младен, раб, отрок, юнош и муж.
Раб – не то, что невольник; рабёнок, - вот чего. Раб Божий – дитё, значит, пред господней мудростью. Он понимает детское своё состояние и хочет вырасти.
Отрок считает, что уже вырос, и отрекается от опыта других взрослых, всё проверяя на разрыв.
Юнош проверил, убедился, понял, где не дотягивает, где сил чрез край. Юношеская дерзость, благодатный огонь, жизни движитель.
Муж – мастер, сочетание опыта и силы. Не сам признаёт, окружающими признан».
Хорошо слушать, сидя у огня. Страшно видеть. Ловкая умная сестра превратилась в непредсказуемый вулкан, источник происшествий. Зачем? Доколе? Благополучно ли выскочит!
Митя решил молиться и делать, что велел отец, а покудова… Обрамлённый свежим плетнём спрыг, вода и что это! Незнакомый мальчик, увлёкшись до самозабвения, плевками пристреливает трепещущий над поверхностью лист.
- Ничего не выйдет, - сказал Митя. – Зацепился он тама.
Леон глянул ошалело на «козявку» под локтем, хотел плюнуть, но «боекомплект» иссяк.
- Видишь, водяная трава, - уточнил ситуацию Митя, - и с обоих концов…
- Пшёл… - Выругался Леон и машинально, будто муху шлёпнуть, махнул рукой.
Навык не вытравишь. Митя под нужным углом подставил ладонь и, словивши реакцию противника, отвернулся, уверенный: другой попытки ударить не будет.
- Как-хяк-хяк! – Отброшенное лесом, грянуло от Лутовни. – Гай-яй-яй! – Брызнули снявшиеся с дерёв грачиные стаи.
«А ведь Ступанки! - Уронил сердце Парфён. – Чрезвычайный взрыв. Наши там наблюдатели!»
- Идём. – Приказал Мирон Васильевич, за плечи развернув Леона. Вовремя повеление успело к месту и к минуте. – Ну, ясен соколик, - спросил, - и что за подвиги такие?
- Все тут против меня! – На старте истерики огрызнулся Леон.
- Почему же. – Усадив малого на лавку, нарочито разминая слова выговорил набольший дед. – Очень даже за. Ты ошибся. Если не глянуть правде в лицо, не разобрать, как было, - ошибёшься вдругорядь, и более жёстко.
Бастиан видел сцену сквозь стекло, обратил внимание, когда проходили мимо: кисть горе-драчуна синяя, раздулась на совесть.
-Хихихи! – Заверещал у притолоки мальчик, рассказавший про бомбардировки Германии. Взглядом Ганс спросил: «чему смеётся».
- Ты думал, - он говорит, - перед тобой ничтожество, а оказался Деменок. Руками трогать их опасно.
- Совсем никто не может?
- Может. Другой Деменок, если, конечно, изловчится поймать.
1. Гражданские сумерки - промежуток времени, за которое солнце прячется за горизонт до угла 6 - 8° над ним.
2. Бытие. Глава 7. Стих 11.
3. Произведения Шота Руставели.
4. Стипль-чез - скачка по пересечённой местности до заранее условленного пункта.
5. Псалом 50.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/05/27/1409