Ау! Ты меня слышишь? Или занят плетением музыкальных нитей, которые потом подаришь мне, и я, играя клубком твоих музыкальных мыслей, уподобясь Ариадне, буду вытаскивать страждующих из лабиринта Минотавра? Тянется, нитью тянется чувство хрупкое, неподкупное...
Как бы мне этими неподкупными, но подкупольными нитями не вытащить из лабиринта самого Минотавра... А, может быть, я его уже вызволила, и он сожрал меня, а я, неуютно сидя в его чреве, жалуюсь на свою безучастную участь? Мне же почему-то действительно очень грустно...
Ау! Ты слышишь? Отвлекись на мгновение от своей пряжи. Или, наоборот, не отвлекайся. Спряди новую волшебную нить, способную вытащить меня из лабиринта минотаврового чрева.
А ведь день так замечательно начинался...
Посыльный принёс охапку тюльпанов, а ты пошутил, что было бы хорошо, если бы посыльный принес с тюльпанами и охапку тебя. Сначала я посетовала на то, что посыльный оказался недоумком и потому не додумался «схапать» тебя с тюльпанами заодно, но потом почувствовала, что ты каким-то образом всё-таки «схапался» - в доме как-то очень подходяще звучал финальный «коронационно-попейный» дуэт. Неро и Поппея пели о своей любви, а я радовалась тому, что даже Неро способен любить. И не просто любить, а любить менно так. «Pur ti miro, pur ti godo“…
«Радость взору, чувств блаженство» - подпевала я счастливому дуэту, ставя охапку тюльпанового тебя в большущую вазу, в которую вся эта радость влезала неохотно. Всего было очень много: и тюльпанов, и тебя, и радости, и терцетного дуэта. „Pur ti miro, чувств блаженство, радость взору, pur ti godo» - языки, порхая, мешались в моей радостно-воспалённой голове, и мне было очень жаль, что этих языков в моей голове так мало. «Зато я знаю самый главный язык!» - торопилась я утешить саму себя – «Язык музыки!» Там-та-ра-ра, там-та-ра-ра....
Ты знаешь, что я тебя полюбила сразу? Ещё до того, как тебя увидела? Может быть, причина моей мгновенной влюблённости таилась в диссонантной щедрости твоей музыки? Может быть...
Но я бы полюбила тебя даже совсем без музыки. Это я поняла, когда впервые увидела твой портрет. На нём ты был изображён в стиле моего любимейшего Эль Греко: удлинённое лицо, длиннющие пальцы, протяжённая вертикаль всего тебя , эта направленность ввысь, а главное – проникающий в таинственные глубины добрейший взгляд. „Pur ti взору“....
Ау! Эль-грековский! А нить Ариадны тоже протяжённая! И бесконечная! Вытягивает и вытягивает страждующих, выпутывая их из минотавровых лабиринтов. И дуэт финальный протяжённо-бесконечный, и всё это я услышу уже сегодня вечером и не в записи, а живьём и потому уже вся такая радостная, в охапках тебя, а улыбающиеся тюльпаны в вазе свидетельство тому, что я ничего не выдумала, а всё это уже есть и будет в действительности. Каким же всё-таки «доумком» оказался этот посыльный!
Как я готовилась! Из нитей совсем не музыкально-твоих и даже не спасительно-ариадных, а очень даже реально - действительных я сплела себе белое одеяние, которое больше было похоже на сооружение, потому что по примеру театральных декораций было способно быстро преображаться, отвечая на капризные требования смены погоды. Ну да! Мы же идём в оперу!
А кто это мы? Ну ладно, если ты сегодня Монтеверди, то пусть преображаются все! Как в театре! Кстати, а ты уже знаешь, что ты сегодня Монтеверди? А чью ещё внешность я с таким усердием описывала? Эта удлинённая глубина протяжённого в бесконечность финального дуэта. Запуталась. В дуэтах, лицах, взглядах...
Вся эта путаница из-за нитей, которые ты прядёшь для Ариадны, чтобы она спасла мир от Минотавра, вытягивая страждующих из поисковых мук выхода из лабиринта. Какая радостная путаница! И никакого Минотавра!
Ау, Монтеверди! А я уже в театре, рядом со мной шестнадцатилетний Дор! А ещё уж очень нешестнадцатилетний Эллин! Кстати, а почему этот Шестнадцатилетний сегодня Дор, если ты Монтеверди? Сообразила! Потому что Шестнадцатилетний любит дорийский лад! Да и выдержка у него дорийская. А ещё самообладание тоже дорийское.
А вот Эллин, потому Эллин, потому что он отец Дора, и его бабушку звали Элен. Н-да... По крайнеё мере, созвучно! А это аргумент! Но тогда я совсем не Ариадна, а Орсеида, потому что я мама Шестадцатилетнего, а значит, мама Дора, а в таком случае и жена Эллина, потому что Эллин – отец Дора. А ещё мою рано умершую тётю звали Ида, так что, действительно, ОрсеИда. Впрочем, на горе Ида состоялась свадьба Ариадны с Дионисом. Так, может быть, всё-таки Ариадна? Запуталась...
Решено! Я - Неариадная Орсеида, запутавшаяся в нитях. А мне и не пристало что-то такое там распутывать, я ведь наяда и должна плескаться в водопаде. И не в каком-нибудь, а в водопаде региона Фессалия, а это далеко от острова Крит, а, значит, никакой Минотавр мне сегодня не грозит, тем более, что рядом со мной вразумительный Дор и величественный Эллин, а их побаивается сам Минотавр, потому что не любит быть высмеянным и превращённым в униженного и оскорблённого. Вот так вот!
Ну вот, весёлой наядой я плескалась в фонтанной радости Нефессалии, приходя в волнение от предстоящего живого исполнения твоей музыки, которая даже Нерона поднимает на высоту всепоглощающей любви, потому что эта твоя музыка сама любовь, а потому прекрасна априори, да и все прекрасны рядом с ней. «Радость взору, чувств блаженство»...
А опера началась почему-то с конца. Октавия уже в самом начале прощалась с Римом: „Addio, Roma». На сцене по щиколотку плескалась вода. Я уже подумала, не в мою ли честь? Ведь я сегодня наяда! Но когда статисты стали вносить гондолы, я поняла, что Рим сегодня Венеция. Мне стало весело. Я вспомнила совет Эллина, что если происходящее на сцене будет меня ужасать, просто закрыть глаза и слушать музыку. Я закрыла глаза, чтобы воспрепятствовать римско-венецианскому раздвоению моего сознания. И увы, звучание одинокой лютни и такой же одинокой Октавии перекрывал шум воды. Я открыла глаза: теперь статисты усиленно изображали изгнанников из венецианского Рима, а потому целой кучей брели по воде слева направо. Н-да...
Я почувствовала себя изгнанной из музыкального театра. Но почему-то мне захотелось в противовес статистам ступать по воде справа налево. Может быть, навстречу музыке?
Но музыку уже начал пожирать Минотавр. Видимо, Режиссёр выманил его из лабиринта на сцену мангеймского оперного театра, прикрыв его венецианскими водами ложного Рима. Всё, что творилось на сцене, было ужасно. Нерон превзошёл своей ужасностью самого себя исторического и увлёк в пучины человеческой низменности все, абсолютно все действующие лица. Даже Сенека оказался жалким, мелким и глупым созданьем. Я, задыхаясь, утопала в этом нечеловечном копошении во внутренностях рассечённых человеческих тел в прямом и переносном смысле. Зацепиться было не за что. Разве что за музыку. Но и её выворачивали наизнанку каким-то издевательским интонированием. Минотавр немилосердно пожирал всех и вся, оставляя чувство омерзения от всего происходящего на сцене. Венецианно-римское раздвоенное сознание уже теряло осознание всего происходящего, которое не совпадало с текстом и музыкой оперы, и, пожираемые Минотавром слушатели сами превращались в Минотавра чудовищных размеров. Меня спасало только одно – присутствие ироничного Дора и непробиваемого Эллина. Может быть, поэтому я не превратилась в Минотавра, хотя была уже не Орсеида. Я чувствовала себя брошенной Ариадной, которую лишили Тезея. Отмахиваясть от происходящего на сцене, я жалобно поскуливала: „Lasciatemi morire»...
«Дайте мне умереть» - этими словами начинается знаменитейший «Плач Ариадны», который ты написал после смерти своей юной жены – «Lamento d;Arianna». Правда, оглушённый потерей, ты сначала замолчал. Твоё молчание длилось больше одного года, а потом разразился плачем: «Кто может утешить меня при такой жестокой судьбе, при таком суровом испытании?»
Кто? Ну, разумеется, музыка. Ты и написал целую оперу об Ариадне, взывающей не к Минотавру – к любви. И что? Из твоей оперы сохранилась единственная ария. Всё остальное сожрал Минотавр. Он, наверное, мстил тебе за то, что ты пел не о нём.
Теперь суровому испытанию подверглась я. Минотавр воцарил на сцене маннгеймского театра и терзал твою музыку, а вместе с ней и меня. Орсеида была растоптана статистами, изображающими изгнанников, в венецианских водах фальшивого Рима. Моя рано умершая тётя Ида высочайшей горой осторова Крита восстала во мне и я превратилась в Ариадну. Но не в Ариадну безмятежно играющей клубком твоих музыкальных мыслей, а в Ариадну последующую - Трагическую, оставленную всеми и взывающей на пустынном острове Наксосе:
«Вернись назад, мой Тезей,
Воротись ко мне, о Боже!
Воротись, чтобы взглянуть на ту,
Что покинута...
И та, что оставит свои обглоданные кости
На этих песках для жестоких животных, не знающих жалости.»
Наверное, услышав мои молчаливые причитания, Нерон и Поппея запели тот самый финальный дуэт, который звучал в моём доме, когда посыльный принёс охапку тебя вместе с тюльпанами. «Pur ti ...»
Певцы пели изумительно, на этот раз интонационно не измываясь над искреннностью твоей музыки. «Чувств блаженство...»
На какой-то момент, мне показалось, что я нащупала опору, нашла за что зацепиться. Я стала медленно выползать из пасти не знающего жалости Минотавра. И вдруг! «Если бы ты знал, о Боже!» В точке золотого сечения этого дуэта произошло то, что превзошло все возможные ожидания уже ко всему привыкшей публике: не прерывая изумительное пение, змеинно-мгновенным движением Поппея обернулась к Амуру, которого играл, ну наверное, девятилетний мальчик, и стала его душить. К ней на помощь ринулся Нерон. Очень быстро худенькое полуобнажённое тельце мальчика Амурчика перестало дёргаться в судорогах. Он обмяк. Из рук выпали лук и стрела. Он обвис с гондолы, полуутопая в фальшивых водах фальшивого Рима. А убийцы продолжали нежнейшее пение.
Я закричала.
Раздались бурные аплодисменты и восторженные крики публики. При первой же возможности я вылетела из зала, не разбирая дороги. Оказавшись на улице я остолбенела. Стена из проливного дождя неожиданно перекрыла мне дорогу. Лабиринт! - осознала я. Догнавший меня Дор, понимающее вглядываясь в потоки дождя, иронично заметил: «Надо же было воде со сцены куда-то пролиться.» Я захохотала и тут же нашла выход: схватив за руки Дора и подбежавшего Эллина я потянула их в дождь. Мы бежали и радовались, радовались и бежали. Бежали из лабиринта и радовались дождю. И стало легко и весело.
Прощай мангеймский театр! У нас другая реальность! Мы не рукоплещем вывертам твоего больного сознания! С нами Монтеверди! И на мне целая куча спасительных нитей, вплетённых в моё одеяние, способное одномоментно преобразить любую реальность в реальность любую другую. Правда, они сейчас намокли и тяжелыми крыльями бултыхаются где-то сзади, еле успевая за моим бегом. И это так весело и всё-равно легко. Как хорошо, когда льёт настоящий дождь, и нет удушающей атмосферы претенциозного театра, подающего в золотой обертке жуткие ужасы, лишённые идеалов; убивающего вместе с любовью всех и вся, а главное – твою музыку. Из точки золотого сечения рассечённой оперы окончательно выполз всё пожирающий Минотавр. Хорошо, что мы защищены стеной дождя. У нас свой лабиринт! Безминотавровый!
Ау! Монтеверди! Мы втащили тебя с собой! Спасли и спаслись! «Радость взору, чувств блаженство... уж не гибну, уж не гибну...»
Всю ночь я, уже негибнущая, под присмотром улыбающихся охапковых тюльпанов или улыбающегося охапкового тебя изучала программку этой оперной постановки, пытаясь найти хоть какую-то логику в оправдание предложенной интерпретации оперы. Мне хотелось быть честной, и на трезвую голову попытаться понять внутреннюю логику Режиссёра. Но я её не поняла. Или её и не было? А что было? Попытка нового видения? А как же музыка? Её же не достаточно видеть – её надо слышать. Или уже не надо? Но так хочется! Ну да, ну да...
А на следующий день Фараон пригласил меня к себе послушать его музыку. Оооо! Теперь мне надо объяснять почему Фараон сочиняет музыку и почему он Фараон.
Ну во-первых, потому что это слово эвфемизм - заменитель, а во-вторых, потому что Фараон повелевает всем, а значит, что, возможно, и музыкой тоже. А ещё потому, что он таинственен и мистик. Мифичен тоже. А музыку, может быть, даже и не сочиняет. Возможно, что музыка сочиняет его. А ещё Фараон может оказаться и женщиной. Как Хатшепсут, например. Ну, как-то так - таинственно и непонятно. Зато мифично. Объяснила? Кажется...
Так вот, когда Фараон протянул мне партитуру, на её титульном листе я увидела круги разных цветов. Уменьшаясь, эти круги образовывали нечто похожее на лабиринт. Поверх лабиринта стояло название композиции на немецком «Klage» - Плач, Жалоба, Lamento. Сама музыка начиналась и заканчивалась звуками грома и дождя. В этот момент я поняла окончательно – лабиринт может быть не страшен и дан во спасение, если Минотавр уже не в его застенках и громыхает по всему миру.
Ау, Монтеверди! Ты слышишь его громыхание?
P.S. Объяснения к действующим лицам и исполнителям, которые читать совсем не обязательно:
Ариадна – в дневнегреческой мифологии дочь критского царя Миноса и Пасифаи
Когда Тесей решился убить Минотавра, которому афиняне по требованию отца Ариадны посылали ежегодно позорную дань из семи юношей и семи девушек, и таким образом избавляли отечество от чудовища, он получил от любившей его Ариадны клубок ниток, выведший его из лабиринта, где обитал Минотавр
Совершив подвиг, Тесей бежал с Ариадной на остров Наксос, где, по одному сказанию, Ариадна была убита стрелами Артемиды, наученной Дионисом, ибо вступила в брак с Тесеем в священной роще, по другому — покинута Тесеем и найдена Дионисом который на ней женился. Свадьба с Дионисом справлялась на горе Иде.
В трактовке Марины Цветаевой Дионис вынуждает Тезея покинуть Ариадну, так как сам в неё влюблён.
«Ариадна» - утраченная опера Монтеверди, из которой до нас дошла только «Жалоба Ариадны» или «Плач Ариадны» («Lamento d;Arianna»).
Дор – родоначальник дорийцев, в честь которых был назван один из древнегреческих ладов – дорийский.
Ида -самая высокая гора на острове Крит, на которой по преданию праздновалась свадьба Диониса и Ариадны.
Клаудио Монтеверди – итальянский композитор эпохи перехода от позднего Ренессанса к раннему барокко. Один из основателей оперного жанра. Кстати, жену Монверди звали Клаудией...
«Коронация Поппеи» - последняя опера Монтеверди. Одна из первых опер, написанных на исторический, а не на мифологический сюжет, основанный на некоторых событиях жизни Поппеи Сабины, второй жены императора Нерона.
Минотавр – критское чудовище, человек-людоед с головой быка, живший в лабиринте и убитый Тезеем.
Мангейм (Mannheim) – город в Германии, один из музыкальных центров Европы 18 века, славившийся своим симфоническим оркестром. Считается, что именно здесь зародилась симфония.
Нерон – римский император, прославившийся своей жестокостью. Впрочем, весьма соответствовал нравам своего времени.
Октавия – первая жена Нерона, отправленная им в изгнание.
Oрсеида – нимфа, наяда из водопада в районе Фессалии, дочь Океана, ставшая женой праотца греков Эллина. Мать Дора.
Поппея – возлюбленная, а впоследствии вторая жена Нерона. Существует множество версий смерти Поппеи. По одной из них, во время ссоры из-за того, что Нерон много времени проводил на скачках, император пнул её в живот, чем и вызвал смерть. По другой версии, Нерон отравил Поппею. Современные историки считают, что Поппея могла скончаться из-за неудачных родов или выкидыша. После смерти императрица была не кремирована, как большинство членов августейшего семейства, а забальзамирована и похоронена со всеми почестями в императорском мавзолее. Нерон долго оплакивал Поппею. Считается, что шуточный брак с мальчиком Спором был заключён из-за того, что последний внешне походил на Поппею. В разговорах Нерон даже называл Спора её именем.
Сенека – римский философ, поэт и государственный деятель. Учитель Нерона. По приказу Нерона покончил жизнь самоубийством.
Тезей или Тесей – древнегреческий герой, избавивший остров Крит от чудовищного Минотавра, пожирающего людей. Выбраться из лабиринта помогла ему влюблённая в него Ариадна.
Фараон - современное наименование правителя Древнего Египта. По-видимому, никогда не было официальным титулом, а возникло как эвфемизм, позволяющий обойтись без упоминания царского имени и официальных царских титулов.
Фотография – рассказ иллюстрирован фотографией сцены из постановки оперы Монтеверди в мангеймском оперном театре (Nationaltheater Mannheim) в режиссуре Лоренцо Фиорони
Эллин – родоначальник греческого народа. Внук Прометея и Климены. От Эллина и нимфы Орсеиды родились дети Дор, Ксуф и Эол. От Дора произошли дорийцы, а в музыке название дорийского лада или модуса. От Эола произошли эолийцы, а в музыке, соответственно - эолийский лад или модус. Кстати, Эол - повелитель ветров. Но это, впрочем, совсем некстати...