21.
***
И в 80-х годах журнал, уже при новом редакторе, оставался верен себе, а подборка Гумилёва была, пожалуй, первым крупным шагом по пути к восстановлению классики 20-го века… увы, лишь к концу столетия.
Но не только «забытую» русскую классику продвигал журнал, как в прежние годы, так и в эпоху гласности. После распада страны, всем коллективом мы твёрдо решили: если политики разорвали единую державу, мы не станем уподобляться им. Наша задача – сохранять и ещё более прежнего крепить единое духовное пространство русского мира. Я со своей стороны решил основные усилия направить на публикацию стихов и прозы моих современников, писателей моего поколения. Из любой точки страны, было бы талантливо.
И вскоре одно за другим стали появляться в журнале такие произведения россиян, как роман Нины Садур «Немец», повести Юрия Короткова «Абрек», «Седой», романы Михаила Попова «Белая рабыня», другие, рассказы Натальи Соломко и Юрия Доброскокина, стихи Владислава Артёмова, Василия Молодякова, Лилии Газизовой, Вечеслава Казакевича, Михаила Попова, Михаила Гаврюшина, Алексея Парщикова, стихотворные переводы Александра Ерёменко…
Через некоторое время я из литсотрудника превратился в заведующего новым, дотоле небывалым в журнале отделом, который сам придумал и предложил руководству: Отдел Публикаций. Меня поддержали, и много лет, почти вплоть до конца 90-х мы радовали читателей возвращёнными именами: как русскими эмигрантами, так и оставшимися на Родине, но наглухо задвинутыми в «закрытый архив». Вот лишь некоторые из имён, журналом «Простор» возвращённых отечественному читателю:
Владимир Нарбут, Василий Комаровский, Владислав Ходасевич, Георгий Иванов, Владимир Набоков, Константин Вагинов, Георгий Адамович, Владимир Вейдле, Борис Савинков, Алексей Скалдин, Георгий Гребенщиков, Александр Вертинский, Абрам Эфрос…
Очень изящная, чувственная книга Эфроса «Эротические сонеты» была издана лишь однажды в 1920 году мизерным, почти несуществующим тиражом, но – с предисловием почему-то наркома Луначарского. И наглухо затерялась в книжном море. Разве что у самых крутых библиофилов можно было найти экземпляр.
И таковой нашёлся. Это был молодой московский библиофил Василий Молодяков, ставший впоследствии многолетним автором «Простора», добывавшим для нас драгоценные, редкие материалы, писавший к ним добротные библиографические предисловия. Вот и в этом случае, наш журнал возвратил читателям адепта «изящной словесности», почти забытого поэта, эстета, которого иногда вспоминают лишь по эпиграмме начала века:
«В белом венчике из роз,
Впереди Абрам Эфрос…»
***
…головы зевак на условленной площади у гостиницы, точно подсолнухи за светилом стали разворачиваться на восходящее из аллеи сияние. Я потянулся за ними. Сквозь толпу улыбалось что-то ослепительное, с непокрытой головой, в лёгоньком синем плаще. На распущенные, полыхающие медным огнём волосы ложились крупные, лёгкие хлопья снега. Ложились, и тут же таяли, привспыхивая голубоватыми огоньками. Двое кавказцев дружно засеменили к женщине, торопливо извлекая из-под пальто букеты лиловых хризантем. Везёт же людям! – ещё успел позавидовать я.
Впрочем, тут же одумался. Пусть ты и не такая слепящая, но твоя-то красота истинная, не городская. А если тебя нарядить? А твои золотистые волосы, если их распустить? Господи, да что же это такое? Ты, ты… да что же это такое?..
Кавказцы, обиженно расступившись, с нескрываемым удивлением озирали нас.
– «Здравствуй!.. вот, торопилась, причесаться не успела… здесь холодрыга,
а я по-летнему, плащ только у подруги одолжила. Пойдём куда-нибудь, в тепло?..»
Я постарался сделать вид, что сразу узнал, и вообще всё в порядке.
– «Конечно, пойдём. Пойдём и согреемся… это в двух шагах. Ты голодная?..»
– «И голодная, и холодная…»
– «Будешь и тёплая, и сытая…» – весело перебрасываясь, мы перебежали дорогу, двор, и нырнули в тепло, где поджидал нас поджаренный, недавно смолотый кофе, согревающий и пьянящий одним уже только запахом…
***
Тем временем гласность в стране ударными темпами опережала перестройку, печаталось всё и вся, стоящее и не очень. Я понимал, а более чувствовал, что вот-вот, за изданием «Заветных сказок русского народа» хлынет в печать что-то уж вовсе неприличное, без берегов, откровенная похабень. Так оно во многом и случилось, но чуть позже. Как ни крути, а для воцарения полной вакханалии требовался всё-таки некоторый разгон. А пока оставалось время, я решил упредить хотя бы то, что возможно, в чём действительно стоило разобраться и опубликовать в настоящем, а не нагло и грубо фальсифицированном виде.
Я имею в виду ненормативную классику русской светской поэзии, в родоначальниках которой стоит, высится и качается туманный Баркова. Фигура легендарная, но до обидного слабо проявленная в российском литературоведении, особенно в текстоведении. Даже в литературной энциклопедии о нём читаю смехотворное: «Иван Семёнович (или Степанович?) Барков…».
А ведь это крупнейшая фигура русской силлаботоники, современного стихотворного языка. Именно он впервые заговорил воистину «свободным пушкинским» слогом, это уже после него, и во многом благодаря именно ему, а не столько Сумарокову и Жуковскому, Пушкин гениально развил его, этот свободный язык. И был Барков не только автором непристойных виршей, ходивших в полулегальных, далеко не всегда достоверных списках, но членом Академии российской словесности, переводчиком Горация. И вот, нате вам: «Семёнович (или Степанович?)…».
Понимая, а ещё более чувствуя, что вот-вот развернётся в стране вакханалия с публикацией недостоверных списков Баркова, я обратился с письмом от редакции к одному из крупнейших знатоков русской литературы 18 века Юрию Михайловичу Лотману. Напомнил в письме, что во многом благодаря его блистательному исследованию в знаменитых «Тартусских записках» о Дмитриеве-Мамонове написал курсовую по творчеству этого крупного русского поэта, фигуре громадного значения, богатейшего человека России, завещавшего всё состояние на борьбу с Наполеоном, ставшего прототипом Пьера Безухова в романе «Война и мир». Курсовая была отмечена премией на всесоюзном форуме, и я задним числом поблагодарил Юрию Михайловича за то исследование. А главное, предложил ему разобраться с этой, доныне таинственной и очень неудобной фигурой русской словесности. Отделить подлинные стихи Баркова от поделок «под Баркова». Разложить его творчество на именно Барковские стихи и фальсификат, в огромном количестве приписываемый ему. Естественно, предлагалось оплатить эту работу по высшей тогда категории.
Ответ был трогателен, умилителен даже. Великий учёный, словно всплескивая руками, отвечал в старинной, соответствующей блистательному веку манере. После уверения в лестности предложения, благодарности за высокую оценку его скромных достижений, следовало: «...но позвольте, уважаемый Вячеслав Вячеславович, как же это возможно, печатать то, что изначально не было предназначено для печати? Я этого не понимаю, не представляю себе, уж простите великодушно...».
В ответных письмах я уверял Юрия Михайловича, что не собираюсь печатать стихи целиком, что непристойные слова и выражения будут, естественно, заменены многоточиями, ведь сделал же подобное Эйхенбаум с «юнкерскими поэмами» Лермонтова в трёхтомнике 1926 года, а уж там-то «запикивать» приходилось чуть ли не половину текста «неприличных» поэм юного поэта. Уверял, что иначе, если не отделить сейчас «чистых от нечистых», в самое ближайшее время хлынет на книжный рынок такая чернота, безобразие и неразбериха, в которой утоплен будет весь Барков. Время не терпит – уверял я учёного, надо спешить.
И пока мои уверения медленно подвигали Лотмана к раздумьям, смешанным уже с некоторыми сомненьями, вроде: а не взяться ли и вправду за это дело, не расставить ли все точки? – мои опасения стали сбываться с такой скоростью, что надобность в высокой филологической и текстологической разборке Баркова отпадала сама по себе. За отдельными безобразными сборниками поделок под Баркова, вышел толстый трёхтомник его сочинений, где самому Баркову принадлежала едва ли десятая часть от всего корпуса стихотворений. И где там собственно Барков, где фальсификат, было уже не разобрать. Опоздали. Здесь мы, к сожалению, опоздали. И кто уж теперь разберётся в этом вопросе, да и станет ли разбираться, плохо себе представляю…