Нет, призыв к смирению не находит отклика в людских душах. Что значит, смириться, когда вокруг столько несправедливости и зла? Что значит, покориться и ничему не противиться? А как же тогда всеобщее равенство перед Богом? Как же, если мы все
Божьи дети и Он - Отче наш? Как же Он, отчего же Он допускает и желает, чтобы мы покорились и не замечали зла? Нет, смирение не зажигает людские души, вымораживая достоинство человеческое и лишая самоуважения.
И тогда люди, не понимая Бога, поворачиваются к лукавому. А он только того и ждёт, зная, что в душах людских, жаждущих справедливости, начинает вызывать симпатию Демон, Сатана, Дьявол. Как же, ведь он не смиренная овца, он не покорился и даже восстал против Самого Бога.
А то, что это произошло из гордыни и зависти, что это порождение зла, лукавый того не объявляет во всеуслышание.
Он восстал; он, мятежный, ищет бури. Он в своей мятежной непокорности привлекателен и притягателен, увлекая за собой таких же неуспокоенных, непримирившихся, пусть даже и с другими, благородными и чистыми помыслами, в отличие от лживых и своекорыстных, демонических... Злая и разрушительная энергия увлекает за собой и выглядит смелостью, решительностью, героической жертвенностью против спокойной, доброй и, казалось бы, всепрощающей энергии Христа.
И, повернувшись к лукавому, люди начинают внимать его лживым, притворным речам.
Ибо он не туманными символами изъясняется, но чётко и понятно: свобода, равенство, братство! Вперёд на врага! Фабрики - рабочим! Землю - крестьянам! Бога нет! Круши храмы! Бей угнетателей и попов, призывающих смиренно терпеть зло и насилие!
Дружные толпы шли за этими понятными и доходчивыми призывами. Никаких тебе
сомнений и раздумий. Нельзя терять время: вчера было рано, а завтра будет поздно. Вперёд и только вперёд! Всё предельно ясно.
Недовольные злом и несправедливостью, сбросив с себя всякое смирение, тОлпы, ослеплённые и оглушённые своим гневом и лживыми лозунгами, словно послушные бараны и овцы, устремляются прямо в загон сатаны.
И непокорные, оказавшись в ловушке, поневоле становятся смиреннее и глупее безмозглого стада, добровольно принёсшего себя на заклание.
А между тем в Слове Божьем нет никаких призывов смириться со злом.
Усмирить свои страсти - это другое. Не поддаваться грехам, чтобы одержать верх над злом, сохраняя спокойствие, терпение и мудрость. Не нарушая Божьих заповедей, не призывая к истреблению себе подобных. Но и не покоряясь злу, при необходимости давая отпор: "око за око и зуб за зуб".
Но победить зло нельзя злом и насилием. Защититься - ещё не одержать верх. Одно дело - не дать себя одолеть, другое - нападать самому. Парадоксально, но победить зло
можно только добром. Как? Вот для этого и требуется много терпения, мудрости и силы духа. Терпения - не в смысле смирения и покорности, но в смысле выдержки, спокойствия, преодоления гневной нетерпеливости, сохранения достоинства, чести и
чистоты помыслов в душах, подчиняющихся Богу и Его заповедям.
Поэтому лишь через глубинное принятие сердцем и умом, всею душою, человек приходит
к пониманию Веры, Истины, Бога.
Но в том и состоит демоническое, лукавое притворство, что при кажущейся простоте целей, решительно направленных на борьбу, что, разрушая и убивая, человек под властью сатаны ничего, кроме увеличения зла на земле, не несёт за собой.
Тогда как в действиях Христа и сокрыта непримиримость перед злом. Даже распятый, Он
не сдался сатане, восстал против смерти: воскрес! Принёс себя в жертву не смерти, но жизни - бессмертию. Во имя нас, людей. Сын Бога, но сын человеческий. Из крови и плоти. С телом смертным, но с бессмертной душой. Иисус Христос - сын Божий. И мы
все Божьи дети. Значит, Он - наш брат. Такой же как и мы все, творения Божьи, по
Его образу и подобию. Он наш брат, но и наш Бог. И человек - потому что был
воплощен телесно, как и мы все. А Богом стал после того, как умер телом, но
воскрес - душой, потому что она у него была чиста: до святости чиста. Он стал Богом, "смертию смерть поправ". Победил смерть чистотой своей души, тем самым указав путь всем нам, людям, путь к бессмертию. Нам далеко до Христа; мы грешим и грешим. Но душою стремимся походить на Него.
Нет, не к смирению Он призывает нас, но к постоянному, упорному, непрекращающемуся сопротивлению злу, требующему невероятного терпения, силы духа, стойкости, доброты, любви к людям - любви к Богу. Ибо зло злой душой не победить. А закалить душу, сделать её сильной в доброте своей возможно лишь в борьбе с преодолением своих грехов, соблазнов, искушений дьявольских. Победив это в себе, одержишь победу со злом и вне себя.
Любовь, сила добра при следовании дорОгой Божьих заповедей Единого Закона Божьего в конечном результате одерживают верх над злом.
Небо всегда вверху. Подземелье всегда внизу. Рай и ад. А человек - между. На пограничье, на нейтральной полосе: между небом и землёй, в постоянной борьбе между добром и злом, между жизнью и смертью, между бессмертием и гибелью души, между грехами и святостью - в вечном стремлении к гармонии души и тела.
Сатана забирает людские жизни, ибо властен над смертью. Христос во имя спасения душ человеческих воскрес, во имя торжества вечной жизни, которая и есть Царствие Небесное. Ибо Бог создал жизнь, и Он властен над нею. Отобрать её сатана не в силах, если есть
в душах святость, чистота и свет Божественный. Лукавый властен лишь над душами мёртвыми, погрязшими в грехах без искупления и раскаяния. И над продавшимися за тридцать серебренников - предавшими Бога в себе.
МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.
Четырнадцатое июня.
Валерка вчера, как приговорил: ну и ночка была сегодня! Не знаю, на сколько баллов развернулся шторм, но бортовая качка была - будь здоров. Килевая, пожалуй, поприятней будет. Спать, конечно, не пришлось. Всю ночь зато пришлось заниматься физкультурой: то делать стойку на голове, то вставать на ноги. Кроме того, положение моё усугублялось ещё и тем, что ростом я уступала длине ящика, и потому не просто переворачивалась с головы на ноги, а съезжала туда-сюда. В таком катающемся положении лежала, если это можно назвать лежанием, всю ночь. И думала, что бы такое подложить под ноги, чтобы хотя бы приобрести устойчивость и не сползать вверх-вниз. Но ничего подходящего для
этой цели у меня не было. Единственное, что приходило на ум - это чемодан.
Однако, мысленно прикинув, я решила, что он не подойдёт. Во-первых, мне не очень хотелось лезть среди ночи под ящик и вытаскивать это чудовище, которое в начале рейса
с таким трудом туда затолкала. А во-вторых, если даже и подложить чемодан, то тогда пришлось бы лежать-кувыркаться с поджатыми ногами, что не намного лучше катания по ящику. В общем, от этой идеи я отказалась и продолжала героически мучиться до утра.
А в придачу к этим "удовольствиям", почти всю ночь в рыбцеху хлопала дверь-люк. Рыбообработчики ушли и не задраили её.
Я слушала, слушала это хлопанье...и молила Бога, чтобы ещё кому-нибудь, кроме меня, эта дурацкая дверь мешала спать и чтобы этот кто-нибудь вылез из своей постели, вышел из каюты и, дойдя до цеха, задраил бы всё, как следует.
Сама же я для такого подвига была не готова. И даже мысли такой не допускала, чтобы взять да и выползти из ящика, отыскать в темноте халат и потащиться в рыбцех.
Я понимаю, конечно, что нам, русским женщинам, ещё Некрасовым определено коней на скаку останавливать и в горящие избы входить, но не до такой же степени!
В общем, не очень скоро, но всё же Бог услышал мои молитвы, и дверь каким-то образом успокоилась.
Спала я или нет после этого дверного успокоения, сказать затрудняюсь. Наверное, всё-таки под утро задремала. Но, судя по всему, ненадолго.
Часа в четыре проснулась от яркого-яркого солнца и чуть было не налетела спросонья на Аньку за то, что она в такую рань вздумала включить общий свет. Но вовремя
опомнилась, увидев, что это не электричество вовсе, а солнце - жаркое, ослепительное солнце! - затопило нашу каюту.
Я лежала и нежилась, купаясь в этом небывало ярком солнце, словно в бассейне.
Состояние было какое-то непонятное: я не спала, но и не бодрствовала; не грезила, но
и не ощущала реальности.
Сколько это состояние длилось, сказать не могу. Однако, проснувшись в такую рань, я ничего полезного не сделала. Хотела выдраить коридор и не выдраила, а только подмела;
хотела убрать после завтрака в каютах и не сделала этого, так как по какой-то причине
по всему "Лазуриту" не было воды.
И вообще, удивляюсь, как всё в этой жизни переменчиво и быстротечно.
Вчера летала от счастья и подъёма сил, радуясь величественности штормового океана и собственному великодушию. А ночью уже проклинала этот шторм. И от моей былой приподнятости духа не осталось ни капли.
Правда, в четыре утра порадовалась разливу солнца вокруг и немного приободрилась, понадеявшись на хорошую погоду нового дня.
Но уже к завтраку от недавней солнечности ничего не осталось. То ли мы так быстро покинули тот район, где царило солнце, то ли за такой короткий срок всё успело поменяться, но только над океаном уже повисла серая унылая муть.
Естественно, такие метаморфозы с погодой не могли не подействовать угнетающе на моё душевное состояние. Тем более, что и работа в мойке меня совсем не вдохновляла и не радовала.
Ко всем остальным "приятностям" дня прибавилось ещё и то, что вчера вечером в мойке перегорела лампочка. И сегодня мне пришлось работать в полумраке, словно в погребе.
Мойка освещалась лишь скупым дневным светом, поступавших из салона в амбразуру.
И, хотя между мытьём тарелок из-под творога были солидные промежутки свободного времени, я не могла даже почитать из-за этих дурацких потемок.
Но взять и вкрутить новую лампочку оказалось не так-то и просто. Не знаю по какой причине, но электрики за весь день так и не соизволили этого сделать.
Работы у меня было мало, потому что на завтрак пришло народу совсем немного. Рыбы
не было, рыбцех простаивал без работы, и рыбообработчики все дружно спали.
Одного только Проню-Фейфица принесло. Да и то он притащился без девяти девять, когда время завтрака истекло, так как по правилам он заканчивается в полдевятого.
Анька на этого трюмного сразу же всех своих собак спустила, чего тот никак от неё не ожидал и начал огрызаться. Я, конечно, поддержала подругу. И надо сказать, что полаялись мы на него с удовольствием, припомнив ему и газеты, и стучание Первому: всю скопившуюся за последнее время агрессию выплеснули на этого старого идиота. Но и он тоже не оставался в долгу, обозвав нас сучками и пообещав теперь по каждому
пустяку на нас жаловаться начальству.
- И флаг тебе в руки! - пожелали мы ему.
Помнится, как-то Анзор поведал нам, что на каждом судне, кроме первого помощника капитана, в обязательном порядке имеются ещё и некоторые среди матросов, которые работают на КГБ. И Анюта высказала предположение, что эта старая крыса наверняка является одним из них.
Кто ж его знает? Всё может быть.Хотя он явно форменный дурак. А услужливый дурак,
как говорится, опаснее врага. Сомневаюсь, что в КГБ эта мудрость не известна. Но с другой стороны, с самого начала своего существования эта организация развернула
активную деятельность по превращению всего народа в услужливых дураков. И правда, какой же умный согласиться стучать на своих же родственников, друзей и товарищей по работе? Вот дуракам это должно даже нравиться. Впрочем, здесь, пожалуй, подходит
иная категория: подлец. И причём, скорее умный, чем дурак. С дураками хлопотно.
- А если этот Фейфиц не такой уж и дурак, как кажется. Может, он просто прикидывается? - засомневалась Анюта.
- Ну да, чтобы так прикидываться, нужно быть, по меньшей мере, гениальным артистом. Это тебе не два часа на сцене поторчать, а почти полгода, без перерыва на отдых и
обед. Нет, в такое представление очень уж трудно поверить.
Шторм прекратился. Но радости от этого не было. Казалось, что теперь
тягостно-тоскливое состояние распространялось и на погоду, и на людей. Все сегодня
были какие-то вялые и скучные. Даже "камбуз" перебрехивался между собой и отпускал шпильки нам с Анютой без особого энтузиазма, а скорее по привычке. Хотя, надо признать, постепенно они раскочегарились и вошли во вкус.
Пашка приволок из провизионки золотистые, отборные головки канадского лука, и Анюта не выдержала, попросила у него парочку.
Но тот лениво потянулся, затряс толстыми щеками и завыделывался.
- Вот если бы Инга попросила, я бы тогда точно дал! - прокудахтал он.
- Какая тебе разница, кто попросит? - заканючила Анюта. - Паша, я у тебя прошу.
Тебе мало?
- Нет, я хочу, чтобы Инга попросила, - продолжал выделываться этот пузан.
- Инга, ты что, не слышишь? - вступил в разговор камбузник. - Если хочешь долго
жить, надо с поваром дружить.
- Попроси у Паши луку, ну что тебе стоит? - обратилась ко мне елейным голоском Анюта.
- Давай, Инга, попроси, - продолжал подначивать камбузник. - И мы отдадим тебе лук за долги чести.
- Нет, она ни за что не попросит! - удовлетворённо вздохнул Пашка. - Она ж у нас:
"Ква-ква-ква да ква-ква-ква, извини меня, Москва!" Она ж принцесса-лягушка! - И так ему это понравилось, что он проголосил ещё раз пять: - Ах, ква-ква-ква да ква-ква-ква!
Извини меня, Москва!
- Ой, да заткнешься ты, наконец?! - не выдержал первым пекарь, до сих пор хранившийся угрюмое молчание. - Прямо как ножом по сковородке!
Но шеф-повар так увлёкся, распевая, что не обратил внимания на замечание Макса. И
как ни в чём не бывало, продолжал:
- Ах, ква-ква-ква да ква-ква-ква! Ах, извини меня, Москва!
- Ты что, не слышишь, что я тебе говорю, чёрт бы тебя драл! - вскричал пекарь.
- А? Что? Слышу, - удивлённо взглянув на него, ответил Пашка и тут же снова было заголосил: - Ах, ква-ква-ква...
- Да заткнешься же ты, чертов козёл! - заорал пекарь, швырнув на пол попавшуюся под руку кастрюлю. - Слышит он, ё-моё!
- Два уха у него, как назло! Господи! - с лёгкой иронией в голосе заметил камбузник.
Паша надулся, обиженно побагровев. Однако заткнулся.