Всё спуталось в доме Оболенских. Иерархический распорядок семейных отношений, который ещё вчера украшал ветвистое дерево этой многолюдной семьи, ныне треснул по швам и распался (по аналогии с семейным очагом) на отдельные затухающие уголёчки.
Умные люди говорят: «Бытие определяет сознание!» Другие (тоже умные) считают, что всё в мире случается с точностью до наоборот. Не мне решать этот вековой спор, начатый ещё Платоном и Аристотелем, однако приведу конкретный житейский пример. Пример о том, как иерархический порядок, принятый единодушно всеми членами некоего сообщества и являющийся их нравственным императивом, в одночасье может обратиться в хлам, из-под обломков которого не выбраться ни верхним, ни нижним членам былой семейной иерархической вертикали.
Иннокентий Мозаич, человек семидесяти неполных лет, бизнесмен и крупный административный руководитель, очень хорошо зарабатывал. Впрочем, слово «зарабатывал» в отношении Мозаича звучит не совсем точно. Деньги, которые он отжимал из бизнеса и общего руководства районом, заработать невозможно. Их можно только получить и приращивать. К примеру, фермер из созревшего в поле колоса пшеницы отбил сто зёрен. Выходит, посадил одно, а собрал сто - вот это прибыль! Но мы неправильно считаем труд. Помимо его личных затрат в процессе изготовления этой сверхприбыли участвует солнце, земля, дожди с неба и куча всякой иной амброзии. Если насчёт земли ещё можно что-то возразить: мол, на землю тоже были затрачены определённые усилия - аренда, удобрение, прополка, то по поводу солнца - сказать нечего! А без него какой урожай?
Получается, что фермер не зарабатывает, а присваивает себе труд большого коллектива «естественных работников природы». Это обстоятельство, как ни странно, не делает его мультибогачом, но общий вид рассуждения, думаю, ясен.
Деньги часто портят человека. Увеличение их количества не только не снимает проблему достатка, но рождает новые непредвиденные сложности в обслуживании растущего частного капитала. Более того, деньги, связаные с реальной жизнью человека, обретают некоторые одушевлённые черты. Деньжата могут бояться, требовать, обманывать, более того,погружать человека в неоправданную мечтательность… В конце концов между ними и их владельцем возникает некий непрерывный диалог, заменяющий, вернее, подменяющий собой реальное человеческое общение.
К своему счастью и счастью своих домочадцев Иннокентий Мозаич держал свой растущий год от года капитал в подчинённом положении и не превратился в пушкинского скупого рыцаря. Он с лёгким сердцем раздавал деньги на многочисленные нужды своей семьи и никогда не считал для себя возможным думать о каких-то взаимных обязательствах. Обласканный любовью детей и внучатых отпрысков, Мозаич жил весело и житейски мило.
Иногда, правда, его посещало рассуждение о том, что средства, которые он вкладывал в семью, могут сослужить плохую службу. Ведь дети привыкли решать практически все свои проблемы, опираясь на деньги стареющего отца. А что будет дальше? От такого рассуждения на душе Мозаича становилось неуютно. Мы все, независимо от благосостояния, не вечны. Конечно, он оставит любимым наследникам банковские счета, недвижимость, какие-то права в бизнесе. Но без самостоятельной профессиональной работы ни одни накопления не удержать. Даже ситуация рантье не гарантирует пожизненного благополучия, особенно в России, которая славится чёрными вторниками и внезапными переделами собственности.
Так рассуждал Иннокентий. Однако настоящее всегда звучит громче, чем исторический голос прошлого или нежный голосок вероятного будущего. Поэтому, поохав над непредсказуемостью бытия, он вновь выстраивал свои действия, исходя из текущей необходимости. Уж так мы устроены.
Но случилась оказия. Всё началось с того, что Мозаич, желая улучшить житейскую ситуацию сына, купил его семье хорошую дорогую квартиру. «Ну, теперь мой Олешка порадуется!» – думал Иннокентий. Квартиру он купил в новостройке. А ведь сейчас как продают? – Только стены. Планировка и интерьер – на усмотрение счастливого владельца. И это хорошо. Это приучает людей к самостоятельным решениям, побуждает их думать, сравнивать. Иннокентий Мозаич был совершенно уверен, что Олег с головой уйдёт в проблему проектирования собственного счастья.
Но вот до него дошёл слух, что сын хочет заказать проект интерьера новой квартиры профессиональным дизайнерам. «Как так? - возмутился Иннокентий Мозаич. – Зачем? Огромные деньги вложены в жильё, идти на лишние траты вовсе необязательно! Ну получит парень пару компьютерных картинок. Да с какой стати мой сын должен тратиться, кормить совершенно незнакомых людей и отказывать себе самому в удовольствии думать над собственным будущим?» Это соображение настолько «заело» старика, что он грубо закончил телефонный разговор с Олегом, поругался с женой, которая, как всякая мать, нашла в решении сына массу оправдательных соображений. Короче говоря, любовь по вертикали как-то сразу превратилась во взаимное горизонтальное отчуждение. С одной стороны сверкающий житейскими достоинствами отец семейства, с другой – расточительный сын, недовольные невестка и собственная жена, обеспокоенная семейным конфликтом.
- Ну и ладно! – пыхтел Иннокентий. – Приучил я вас жить на готовеньком. Вот возьму и всё брошу! Уйду из бизнеса, уволюсь из администрации».
Ощущая неоднозначность собственных трепетных побуждений, Мозаич распалялся всё более:
- Пора, пора тебе, Иннокентий, следочки-то припорошить. Пора, дружок, хоть ненАдолго на последнюю страничку собственной автобиографии заглянуть. О душе подумать. А без тебя никто с голоду не помрёт, враз жить самостоятельно научатся!
Он говорил и искренне верил в то, что выплёскивалось из его обиженной души.
- Давно я к монастырю приглядываюсь. Выходит, пора, раз сама жизнь подталкивает…
Иннокентий набрал телефон давнего своего друга Анастаса. Но только он заговорил о наболевшем, Анастас на полуслове прервал монолог товарища и произнёс:
- Приезжай! На такси.
Через час Иннокентий вошёл в уютное абхазское жилище и с порога, ещё не успев снять пальто… заплакал.
Анастас обнял друга за плечи повёл на кухню. Небольшой изысканно собранный стол посверкивал затейливыми горлышками восточных глиняных бутылей и отменной хрустальной сервировкой.
Друзья сели за стол. От первых приветствий разговор вскоре потянул, как за ниточку, клубок переживаний Иннокентия и часа через два размотал его.
- На что ты, собственно, обижаешься? – Анастас закурил трубку. – Ты же сам приучил их не рассчитывать на свои силы. Конечно, ты хотел как лучше, но ведь известно, куда мостят дорогу благие намерения. Рано или поздно это должно было произойти. Просто нашёлся повод.
- Анастас, ты мне не рассказывай – что. Ты мне расскажи – как! Мне не жалко этих проектных денег, во мне что-то глубинное протестует. Оттого я и не могу смириться с очевидным вроде пустяком.
- Ты сам выстроил конструкцию, сам же её ломаешь и не предлагаешь никому ничего взамен. Вывод один: ты построил ложную модель семейных отношений. Извини, но это – твоя очевидная подлость по отношению к ближним. Ты ласкал собственное эго: «Я такой сильный и великодушный», фактически ты поставил эксперимент над живыми людьми. В немецких концлагерях по крайней мере честно говорили, что всех ждёт смерть. Ты же убеждал домочадцев в обратном - «радуйтесь и веселитесь»! Когда же их радость по наивности заступила за ватерлинию, ты поставил их на место, сказал им в глаза, что они – барахло. А теперь ещё и обижаешься, когда они, пытаясь выжить, начинают защищаться!..
За столом наступила горькая человеческая тишина.
- Самое нелепое во всём этом, милый мой друг Анастас, - задумчиво произнёс Иннокентий, - то, что ты прав…
Старички засиделись до зорьки. Когда багровая утренняя зарница вспыхнула над соседской крышей, Анастас проводил Иннокентия до двери и обнял на прощание за плечи.
Через полчаса Мозаич подкатил на такси к дому. Долго открывал дверь ключом. Наконец как-то рассеянно ввалился в прихожую, прошёл мимо спящей жены в кабинет и не раздеваясь упал на заботливо расстеленный диван. Несмотря на бессонную ночь спать не хотелось. Иннокентий лежал и думал о словах Анастаса. Да, он тысячу раз прав. Так оценить свои действия, найти главную ошибку, от которой щемит сердце, он сам, конечно, не смог бы. Но и принять с ходу столь тяжкое обвинение было Иннокентию явно не по плечу. Рассматривая сказанное другом то с одной стороны, то с другой, он понемногу задремал и вскоре провалился в глубокий, непроницаемый для самого же себя сон.
Наутро Иннокентий поднялся раньше обычного и тронул спящую жену.
- Аля, как там Олешка?
Женщина разомкнула глаза и непроснувшимся голосом, с продыхами и хрипотцой попыталась что-то ответить мужу. Однако Мозаич остановил пробуждение, прижав указательный палец к её губам. С минуту он о чём-то напряжённо соображал. Затем подошёл к окну и распахнул половинки рамных створ. Ещё холодное утреннее солнце и уже тёплая весенняя прохлада "шагнули" через открытое окно в спальню.
- Аля! - высокопарно вытянув шею, произнёс Иннокентий. - Я подумал. А что, если мы сегодня отпразднуем будущее новоселье сына?