Ну и шуточки у вас, поручик!
Серёга Пис опять вляпался. В очередной раз со своими дурацкими шуточками перегнул. На этот раз даже Витю Сухаря достал. Ни друзей, ни родственников не бережет, всех под один замес гребёт. Ему всё никак неймётся, всё хочет жизнь прожить с выпендрёжем, ярко, беззаботно, с запоминающимися моментами и курьёзными случаями. А их у него хоть отбавляй, не на одну жизнь хватит, пора бы и остепениться, пока не наваляли как следует, но, как говорят, горбатого… Никак не успокоится, на пенсии уже сто лет, а всё себя застывшим в семидесятых мнит: семнадцатилетним, юным, патлатым в клещах с гитарой и бесшабашным. Так и живёт: от курьёза к курьёзу. До курьёза – мается, а после курьёза – бегает и таится, как кредитор от приставов…
По своей родине тоскует – спасу нет, одно на уме: Осяткино, Осяткино… Вот если бы был пианистом – «Мурку» бы так сыграл про своё Осяткино, – душа бы до неба развернулась, а если бы художником – то «Чёрный квадрат» в Осяткино бы превратил и до неземной белизны осветлил… Во, как тоскует! Страдает и сохнет по крутым извилистым берегам, балкам и непролазной тайге без дорог и иной цивилизации…
Но цивилизация, худо-бедно, но все-таки проникает в тайгу, осваивает просторы дикости и дремучести потаённых северных уголков России и в конце девяностых пробилась проводным «сотовым» телефоном и в Осяткино, приблизив его к городу. И тут Пис ожил, такая возможность появилась с «немытой» родиной общаться прямо из центра цивилизации Архангельска. Но у него же не всё как у людей, а правильней сказать, всё как не у людей…
Про Сухаря потом расскажу, а вначале надо об этом случае упомянуть, пока не забыл.
Повадился Пис своих земляков по телефону разыгрывать и не просто разыгрывать, как в кино: «Это справочная?» или «Это зоопарк?», а так, чтобы человек на другом конце провода, не просто недоумевал, а начал бы предпринимать некие действия и вовлекать в это других односельчан. По юридическим канонам так это очень похоже на телефонный терроризм, но Пису правовая оценка его актов нисколько не трогает, как божья роса, – он же весь в «тоске и страдании», ему юриспруденция пофиг.
«На другом конце провода» – это не для красного словца. В деревне сотовых телефонов до сих пор нет, а если у кого и есть, то только для понта, чтобы помаячить перед носом завистника, да «на понтах» пройтись по деревне с музыкальным сопровождением на пределе динамиков. Мы здесь до сих пор с внешним миром голубиной почтой общаемся, хотя и у нас, и в каждом населённом пункте, по медведевскому указу, телефон-автомат стоит. Точно! только автомат, – телефона нет! Весной да осенью и после грозы с ветром все столбы, как пьяные, на проводах висят, кто в какую сторону смотрит, а чаще в землю, и все разговоры прямо в землю и уходят, гадай потом, кто с тобой «на другом конце провода» был: людь или нелюдь, могут и инопланетяне баловаться. Все разговоры сквозь землю автоматом к американцам в Пентагон и прямым ходом в ЦРУ чешут, а мы потом удивлённо спрашиваем, откуда они про нас всё знают? Откуда?! Да сами и докладываем, голубей нисколечко не жалеем, все секреты про власть и «невласть» доносим, столько голубей зазря переводим. «Был бы автомат, расстрелял бы всю голубятню!» – это так Пис говорит.
В Писе актёр нисколечко не умер. Живёт! Может быть, даже «заслуженный» или даже «народный». У народных и то не всегда убедительно сыграть получается: «Не верю!» – как говорил Станиславский. А у Писа всякая небывальщина, а попросту сказать, всякая хрень, проходит на ура и без всякой режиссуры и продюсерства, без подготовки зрителей, без афиш, рекламы и продажи билетов на спектакль. Идя даже в кино готовишься к восприятию, прихорашиваешься, в вечернее платье облачаешься, дела откладываешь… А он без всякой твоей подготовки так сыграет в телефон, такой аудиоспектакль «напоёт» в уши, что без всякой телепатии «глаза-в-глаза» пойдёшь и будешь делать, то, что он тебе скажет. Не Кашпировский, а, прям, сам воскресший Вольф Мессинг в подлиннике…
Дозвонился он один раз до обожаемого Осяткино на большой Пинеге в Архангельской губернии, до родителей своих друзей:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте?
– Это квартира Осипенко?
– Да.
– Граждане Осипенко! почему так долго к телефону не подходили? Или есть что скрывать?
А как в деревне быстро к телефону подойдёшь, если дел по горло, и телефон не лежит, как сотовый, в кармане под рукой, а стоит на почётном месте в горнице, как «Кубок мира по футболу».
– Извините, я вот пока с печкой да с дровами, да что-то валенки не сымались, – суетливо начал оправдываться и извиняться абонент на том конце провода.
– Сейчас оправдываться и извиняться не надо, раньше надо было оправдываться, сейчас уже поздно. У нас в отделении будете оправдываться…
От таких слов, сказанных «тридцать седьмым годом»: без интонации, уверенно и нагло, в повелительном наклонении, без какого-либо участия и сочувствия, не может чего-то да не произойти. И ещё не успела закончиться фраза, как на деревенском конце провода что-то загромыхало, заёрзало; внизу живота похолодело, ноги слушающего обмякли, подкосились, и абонент свалился на лавку со стоящим оцинкованным ведром до краёв полным самой свежайшей питьевой колодезной воды. Лавка завалилась, ведро тоже, ну, а дальше понятно… Опрокинутое ведро в аккурат крещенских морозов ровным слоем «растеклось» по всей горнице, грозя превратить избу в ледяной каток из «самой свежайшей питьевой колодезной воды». Малоприятное зрелище даже жарким летом, а тут в самую стужу: и мокро, и студёно. При всём при этом, ни возгласа, ни слова не было произнесено, ни тем более крепкого словца, которое бы тут было как раз кстати. Абонент валился, но, падая, всё равно прижимал трубку к уху и внимательно вслушивался в каждое слово, транслируемое мембранной телефона.
А та не унималась и продолжала накалять ситуацию:
– Что там у вас происходит? А ну-ка прекратить! Это говорю вам я: оперуполномоченный старший следователь по особо важным делам районной прокуратуры линейного отделения милиции капитан-полковник Иванов Иван Иванович.
Набор не сочетаемых друг с другом фраз нисколько не смутил незнамо как лежащего на полу абонента, наоборот, он ещё сильнее прижал трубку к уху и с трепетом внимал «рубленую» речь, исходящего от «СамогО!»
– По агентурной сети нам поступила оперативная информация о сокрытых вами доходах, полученных в собственных, корыстных целях, путём неправомерного использования незарегистрированного огнестрельного охотничьего ружья. Тем самым был нанесён непоправимый урон государству и отечеству нашему…
На деревенском конце провода загрохотало с удвоенной силой. Оно и понятно, нет ничего удивительного в том, что всё начало рушиться. В деревне уже давно нет власти, ни царской, ни советской, ни какой другой. Ни милиции нет, ни правителя, ни других каких-либо атрибутов, кроме как «реющих» на столбе возле бывшей конторы лесопункта обрявканного ветром государственного флага да выцветшего от солнца портрета президента. Здесь люди сами по себе, просто несуетливо живут, а чаще всего элементарно выживают в свалившемся ниоткуда капитализме. А тут тебе сразу целый «министр» с тобой по телефону разговаривает, у кого хочешь ноги подкосятся и язык отнимется, может и инфаркт наступить с кровоизлиянием в мозг, если он есть.
– Приказываю вам всей семьёй находиться дома и никуда не отлучаться, – громыхал «оперуполномоченный», – мы выезжаем к вам с обыском…
В трубке у Осипенко уже давно звучали короткие гудки, а он всё лежал в оцепенении на мокром полу и ждал дальнейших указаний. Очнувшись от забытья, не понимая, что это сейчас было, он бережно положил трубку на телефон… и телефон тут же зазвонил заново. Вмиг постаревший, с обескровленным лицом и синими губами, готовясь к ещё более ужасному и неотвратимому, он не без усилий поднял трубку.
– Это квартира гражданина Осипенко?
– Гражданина Осипенко… – насилу выдавил он из себя.
– Это старшина милиции Сидоров. Вам только что звонил наш начальник Иванов. Так вот, мы выезжаем к вам с обыском и будем заниматься конфискатом, то есть всё конфисковывать…
– Всё? – едва слышно осведомился Осипенко.
– Да, всё! А пока мы к вам едем, вы всё это продайте и по знакомым и родственникам распределите. Срочно избавьтесь от всего, на что нет документов. На машину УАЗ, на мотоцикл «Иж» с коляской, на лодку «Казанку» с мотором «Вихрь»… И «старшина милиции» перечислил весь скарб, нажитый четой Осипенко за долгую трудовую жизнь в тайге.
– И скотину тоже будете изымать? – боясь обидеть учтивого старшину, неуверенно уточнил Осипенко.
– Если документов нет, и налог не платите, то обязательно будем.
– Спасибо Вам, Товарищ Старшина! спасибо Вам! – с придыханием и великой благодарностью в голосе затрепетал оживший Осипенко, правильно поняв добрые намерения учтивого старшины.
Не объясняя семье произошедшего, он вмиг скомандовал общий подъём в ружьё. Заторможенность и суетливость прошли, и Осипенко чётко ставил каждому задачу и до секунды рассчитывал время на всякую операцию по сокрытию семейной собственности, попадавшей под экспроприацию. Через полчаса уже весь посёлок «стоял на ушах», перемещая собственность соседа по укромным местам своего хозяйства. Машина за бесценок была продана местному предпринимателю из соседнего села; мотоцикл с коляской и лодка с мотором разместились на верхнем ярусе сеновала дальних родственников жены; крупнорогатую скотину с отёлом и отару овец перегнали в стайку к друзьям; холодильник с цветным телевизором и другой бытовой техникой «ушёл» в неизвестном направлении. Больше всех вселенскому перемещению сопротивлялась свинья, она всячески противилась насилию над собой, не желая «голой» покидать тёплую, обжитую квартиру в трескучий мороз. В течение часа со всем было покончено, и только незарегистрированное ружьё, как в известной пьесе, висело на стене – его никто в суете и не заметил, как часто не замечем того, из-за чего заварилась каша, причём часто, не замечаем, что эта каша варится из нас самих. Увидав злосчастное ружьё, мирно «дремавшее» на стене, Осипенко сорвал его вместе с гвоздём и неодетым выскочил на мороз, и со словами: «Нате, ищите!», что есть силы разбросал ружьё по частям на целинный, глубокий снег за домом…
Через час, когда всё было продано, перемещено и перепрятано, в деревне наступила тишина – тишина зловещего ожидания приезда «чёрных воронков». А вместе с ней наступило и прозрение. Все сочувствующие вдруг осознали, что если у Осипенко милиция ничего не найдёт, то с обыском придут к ним… И тут родственные связи и дружеские отношения дали трещину, каждый счёл, что «своя рубашка ближе к телу», и начал возвращать обратно вдруг свалившиеся с неба сокровища. Из стога сена была достата машина; с верхнего яруса сеновала с горем пополам были выкорчеваны мотоцикл и коляска, а также моторная лодка с вёслами и мотором; цветной телевизор с проигрывателем и видиомагнитофоном вновь были заменены на чёрно-белое звучание; и лишь холодильник «растворился» в морозном тумане и «не признавался» о своём местоположении. По северному морозу неохотно брела корова с отёлом, выдыхая клубы пара в лунную крещенскую ночь сквозь бархатистую снежную шубу заиндевелых ноздрей. Непонимающие причуды людей, «сросшиеся» друг с другом от холода овцы так и не пошли обратно, а крутились на месте под ударами виц, и каждая из них на плечах погонщиков была доставлена назад, на исходные позиции. Свинья категорически отказалась от повторного испытания крещенскими криогеновыми ваннами и её волоком за задние ноги доставили «по прописке», хотя она всячески противилась насилию и истошно визжала и цеплялась клыками за утоптанный снег, по которому её волокли…
Пока происходил переворот в деревне, Пис в Архангельске неистово крутил диск телефона, нервно набирая злосчастный номер квартиры Осипенко, с которым вот уже больше часа не мог связаться. Как и положено в каждом розыгрыше, наступает время раскрыться и сознаться в шутке, сняв напряжение с его участников, и, выждав положенные пять минут, он хотел отменить обыски, но «президентская» связь ушла в землю, и оставшийся «автомат», как колокол, набатом начал звонить по нему, с каждым ударом приближая его к расплате. Пис осознал, что дорога в Осяткино на тоскливую родину, в любимую деревню ему заказана, что туда он больше ни ногой до скончания века…
Действительно, через некоторое время, совсем быстро, «злого оперуполномоченного» и «доброго старшину» вычислили, и старый хохол Осипенко пообещал застрелить «следователя по особо важным делам» прямо из незарегистрированного, а, значит, чистого, ничейного охотничьего ружья, и все жители посёлка его в этом поддержали и пообещали не свидетельствовать против него за справедливый расстрел…
Но время шло, длинная зима закончилась, крещенские морозы отстали, началась весенняя суета, и деревня простила Пису его проделки, списав их на «молодость». К тому же ночь получилась необычная, особенная, не похожая на предыдущие, основательно встряхнувшая всю деревню. Тем более что пришлась она на святки, а на святки можно всё, и даже большее не возбраняется. Значит, покалядовали чуть ли не до инфаркта, зато есть, что вспомнить и о чём посудачить…
А про Витю Сухаря в следующий раз напишу.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/05/06/1561
30.04.2018. 1350 … 1530, СПб.