ТЕТЯ ЗОЯ
Мы всегда сидели вечерами на лавочке. Взрослые, дети, мамки с колясками. И лавочки были у каждого подъезда, и сидели по принципу - где живёшь, на той лавочке и сиди. Но иногда менялись, мне вот всегда было интересно посидеть на другой, там и люди другие, и разговоры.
Моя бабушка всегда сидела на своей лавке. Вечерком, после всех дел, которых у неё всегда было много- то стряпня, то базар, то деда к рыбалке подготовить, она, сняв фартук, выходила на улицу, да и все подтягивались, на лавочку. С нами много кто сидел из подъезда, и мы все знали примерно, что у кого творится, потому что женщины делились, рассказывали, а мы крутились рядом, и раскрыв рот, слушали взрослые разговоры. Я вот знала что Шаповаловы с пятого этажа вечно занимают у всех деньги, не могут дотянуть до получки, "безалаберные", - говорил дедушка, но бабушка им же и давала, и смущалась сама бабушка, а не Шаповаловы. А у тети Иды попивал муж, дядя Павлик, не сильно так, но все знали. Обсуждали. Сочувствовали, вздыхали.
- Никогда сумки не возьмёт у Зариночки! - чуть не хором возмущались все сидящие на лавочке, когда дядя Казбек с тётей Зариной возвращались с работы, она - с двумя сумками в обеих руках, он - в кепке и с семечками в кулаке. Тетя Зарина всегда была грустная и шла опустив голову, а дядя Казбек, шёл подпрыгивая, довольный собой, и казался мне очень красивым.
Зоя Ивановна, с четвёртого этажа, тоже сидела с нами. Но больше молчала. У неё было грубое, неженственное лицо и короткая стрижка. Бабушка называла её просто Зоя. Она сидела с нами нечасто, чаще можно было увидеть её из раскрытого окна, она сидела и смотрела, и не улыбалась. Она вообще никогда не улыбалась. У неё глаза как- будто внутрь запрятанные были. Мне сложно сейчас сказать сколько ей было лет, но я росла на глазах у неё, а она взрослела или старела на моих. Когда мне было тринадцать, мы почему-то оказались с ней вместе на Водной станции, что рядом с нашими домами.
- Пойдём к Тереку,- вдруг предложила она.
Была хорошая погода, я не спешила, и пошла, немного удивленная.
Мы сели не берегу бурной, сказочно-красивой, лермонтовской речки, и молчали. А я тогда как раз "Героя нашего времени" читала, и момент где Печорин с Мэри глядели на реку и у неё кружилась голова, кружил голову мне. Я думала о любви и уже ждала её. Настоящую, чтоб кружилось.
- Тебе сколько уже? - спросила она.
- Четырнадцать, - прибавила я годик. Она молчала.
- Муж - он главный. Родненький он, от Бога. А другие - могут быть, любовники. Не мешай одно с другим.
Она даже не смотрела на меня, смотрела на Терек.
А я обомлела, ничего не поняв, вот так, раз - как на голову вылили мне, девчонке... Про любовь, и про любовников, я даже зажмурилась от страха и ещё не знаю от чего. Да и про Бога тоже... Поразило.
Вечером я спросила у бабушки про тётю Зою:
- Не знаю , Марина, она одна живёт. А дети есть. Кажется сын
и дочь, большие уже, отдельно живут.
Мы с тётей Зоей никогда больше не разговаривали, но видела её часто, мужиковатую, в простой юбке, с большими ладонями и спрятанными внутрь глазами, и думала, что она, наверное, неправильно все смешала, и жалела её.