В придорожном кабаке за темным, в пятнах и разводах, столом, у прокопченного мутного окошка сидели два крестьянина села Ухватово Гришка Лиховец да Мишка Востронос. Кабак тот стоял в трех верстах от села, у самого тракта. По понедельникам и пятницам, когда в Ухватово проходили большие базары, здесь было многолюдно. Но сейчас кроме этих крестьян сидел в нем угрюмый Никита из Волосников, у которого проси – не проси, мухи из чарки не выпросишь. Гришку и Мишку давно бы выгнали в базарный день, но сегодня целовальник наблюдал за завсегдатаями даже с каким-то интересом, все какое-то развлечение. Но и не наливал, как ни просили. Платы с них не дождешься, ради чего убыток терпеть, не из-за жалости же. Да и не осталось к таким жалости, домашних их жалко, баб, ребятишек. Вон у Гришки пятеро, хорошо хоть отец да братья не бросают. А этот любой грош сюда несет. Хорошо хоть Мишка не женат, да и кто за такого пойдет, даже опорки драные до последней возможности. Бабки от нечистой силы в сараях вешают целее.
У трактира остановилась повозка. Из телеги грузно вылез Петруха Скоробитников.
- Гляди-ка, Петруха от сватов и прямиком сюда,- оживился Мишка.
- Видать плохо встретили, раз у кабака лошадь стала.
Петруха заказал себе целый штоф вина.
- Эко, - друзья не отводили глаз от мелькающих чарок.
- Никак случилось что, - подсел Гришка к односельчанину.
- И ты тут, свекольный нос, - Скоробитников с трудом оторвался от разглядывания пятен на грязном столе.
- Да где ж мне быть-то? Дома, сам знаешь, воли нет, все братья к рукам прибрали. Да и батя ругает почем зря.
- А ты бы пореже сюда наведывался.
- Угостишь? – Гришка даже протянул грязную ладонь к штофу.
- Не тронь, - увесистый кулак воткнулся в тощую грудь. Гришка не удержался.
- Почто калечишь? – Подскочил Мишка. Поднял приятеля и усадил за стол Петрухи, - наливай теперь для здоровья.
- Для здоровья? Вам, ребятушки, для здоровья косу бы поострее. Налить? Изволь, только расскажи мне байку, чтобы думки развеяла.
- Байку? – Гришка даже приосанился, - да что байку, я тебе быль расскажу. Знаешь ли ты, что в этом вот кабаке жила кикимора кабацкая.
- Ишь что придумал, - подошел целовальник, - но сам сел за стол в ожидании интересной истории.
- Да лет двадцать тому история была. Это только говорят, что кикимора, а так - из проклятых.
- Что-то я слышал о кабаке, да теперь-то спокойно все. Вот и не верил.
- Да потому и спокойно, что Васька Силов, что держит постоялый двор в Заречье, вывел.
- Слыхивал про Силова, благочестивый человек, - поддержал Скоробитников.
- Это сейчас такой, а был, ну вроде нас, ему уж и в долг не наливали. Сам мне эту историю и рассказывал. Лет двадцать тому кабак этот недоброй славой пользовался. А уж целовальников сменил – не счесть. Только торг начнут, так всегда недостачи. В откупной конторе только дивились. Целовальники менялись, а прибыли все не было. И каждый из них рассказывал, что ровно в полночь слышат, будто кто сливает вино. Несколько раз, при свете свечки, видели карбыша, который убегал от бочки и скрывался под полом. До того дошло, что откупная контора не могла найти целовальника даже даром, без залога. Тут и Васька подвернулся, пьяница, каких свет мало видывал. Он и согласился.
***
Да, допился Васька, бедовая головушка. На краденых вещах чуть не сгинул. Мотался из кабака в кабак с рукой протянутой. А дома-то жена да двое ребятишек. Как бы ни нужда, разве согласился бы на место это жуткое? К заброшенному кабаку на трезвую голову и днем подойти боязно. До села версты три, с одной стороны дорога, по которой ночью только лихие люди промышляют, с другой – овраг черной бездной. Под самые стены подобрался, того и гляди, утащит, затянет в тьму болотную. Но пуще людей лихих боялся Васька слухов, что ходили о питейном заведении. В первую же ночь заперся на все запоры, зажег свечку и потягивал чарку за чаркой. И с каждой чаркой все спокойнее становился, бесстрашнее. Ждет полночи. В полночь и правда, будто кто забрался в подсобку и вино цедит. Взял Силов топор, свечку, отворил дверь. Что такое? Кран будто отвернут, а печати целы. Сорвал он тогда печати, стал перемеривать – так и есть: трех ведер не хватает.
Разозлился да как крикнет:
- Черт что ли отлил? Покажись мне. Я вас не боюсь, сам до чертиков допивался сколько раз.
Вдруг видит – половица отодвигается, из-под нее прорастает дерево. Да лихо так, вот уже и верхушка в матицу упирается, ветки да сучки все помещение заняли. Схватил Васька топор и начал рубить. Чувствует, застыл топор в руке, вроде держит кто. И голос:
- Не руби. Я это.
- Кто ты?
- Я тебе скажу. Мы будем друзьями, удачу тебе принесу.
- Да отпусти топор-то, выпить хочу.
- Налей и мне.
- Да как я тебе поднесу, коли не вижу тебя.
- Не могу я тебе показаться, разве когда уходить буду.
Чувствует Силов, что топор отпустило. Пошел за стойку, хотел штоф взять, а голос ему говорит:
- Много не пей. Нам и половинки хватит. Да возьми вон тот, он хороший, не сватанный.
- А этот чем плох?
- Этот тебе подменили, когда мужика обслуживать ходил. Это с дистанции доставщик проверяет. Посмотри дно.
И правда - в дне дырка, воском залеплена. Можно сливать, печати не срывая.
- Верни его, скажи, что торговать намерен честно.
Целовальник налил два стакана, оглянуться не успел – один по воздуху поплыл, опрокинулся, да опять на стол вернулся.
- Ну, брат, спасибо за угощение. Теперь я тебе расскажу, кто я есть. Я – сын богатых родителей. Прокляли меня еще в утробе материнской. Сначала отец ни за что, ни про что, а потом и матушка поклялась мной в нечестивом деле. Она брата батюшкиного убили, чтобы богатством попользоваться. Так и скитаюсь по свету, не нахожу себе пристанища. Уж тридцать лет.
А с тобой давай уговор заключим. Каждый день в полдень и полночь ставь мне по стакану вина и пресную лепешку в чело за заслонку. Тем и сыт буду. А я уж тебе услужу. Только служить тебе буду год, а через год уйду. И ты сразу за мной, иначе проторгуешься.
Не бойся - ни проверочных, ни посыльных, ни дистанционных. Я о них предупрежу. Только и ты, брат, образов не заводи.
Наутро проснулся Васька - день торговый, а он полупьян. Вечером пересчитал прибыль – копеечка в копеечку. С тех пошла у него торговля. И все ему завидовали. Бросил Васька сам пить, знай, денежки копит. Так и год пролетел. Пришла полночь. Прощается с ним нечистый:
- Прощай, брат. Я ухожу. И ты завтра закрывай кабак, уходи отсюда.
- Хорошо. Покажись мне.
- Бери ведро воды, свечку и смотри в отражение.
Смотрит Силов - рядом с его лицом в отражении еще одно лицо появилось. Да такое пригожее: чернобровое, черноглазое, на щеках румянец.
- Какой ты красивый!
- Не родись красив, родись счастлив.
И в тот же миг раздался страшный вопль и крик в печной трубе.
Наутро не послушался Васька, решил поторговать последний денечек. Да тут же и был оштрафован дистанционный на двести пятьдесят рубликов. Тогда забрал он заработанные за год две тысячи и ушел. Купил себе на них постоялый дворик. Живет богобоязненно, благочестиво, в достатке семейство содержит.
****
Пока слушали рассказ Гришки, подливали ему. Да только он и пить не стал. Умолк. Посмотрел на всех каким-то другим, трезвым, взглядом, подхватил шапку и вон из кабака.