11. когорта. русский эпос казахстана

Вячеслав Киктенко
11.
***
А баснословное некогда яблоко уже на моих глазах начало заметно уменьшаться, а теперь апорт и вовсе уменьшился в размерах. Феномена достало лишь на столетие. Но тогда!..
Тогда эти, почти под килограмм красные ядра с белой, сахарной плотью внутри, горели волшебными фонарями на осенних деревьях, на базарных прилавках, на всех алмаатинских столах.  Это ли не Фон, при свете которого росли и мужали мы все, и как не сказать о нём? Фон, да ещё какой! – ярчайший, ароматнейший в расцветке всего города.
Осень…
Наверное, осень бывает не только привычная всем, человеческая, повторяющаяся из года в год, но и в циклах геологических, измеряемых столетиями. О какой из них писал молодой тогда, яркий поэт Кайрат Бакбергенов?
    
     Вновь слышу я,
     Как под ногами
     Шуршит опавшая листва,
     И видится –
     Деревья-летописцы
     Описывают жизнь своей листвы,
     Корпят,
     Как пауки
     Над паутиной.
     Скрип нудных перьев
     Сливается со скрипом колеса,
     В котором Белка Времени бежит.
     К чему же этот бег? –
     Как бег от мысли,
     Что Человек для Времени –
     Ловушка...

Кто скажет, о какой осени писаны стихи? Да и надо ли говорить?..

***
Но ведь не одна природа, не одни только исторические достопримечательности, растения и пейзажи города, гор окружали нас. У каждого была своя семья, родители, близкие, встречи, игры, загадки...

***
Вспомнилось про волшебный сарайчик детства. Там, наверное, всё ещё пылится всяческая бесценная дрянь! – Камушки-самоцветы, выловленные в арыках, крашеные асыки-альчики, ветхие лянги, сделанные из советских медных пятаков, пробитых гвоздём посередине...
Я отлично помню то захватывающее священнодейство: в дырку посреди медной монеты-пятака, пробитой гвоздём, протаскивался пучок конских волос и поджигался спичкой с нижней стороны – подпаливался, издавал дивную воньцу… медленно оплавлялся…и тут его следовало быстро растереть по асфальту, намертво закрепляя в пятаке. Но зато уж потом верхняя часть пучка распушалась великолепным конским хвостом, который плавно, радужно переливался на солнце при подбрасывании его ногой.
Варианты ударов и фигур были разные: люра, подколенник, подпяточник, простушок, щёчка, лодыжка…

***
Вообще, как вспомнишь, много чего такого, совершенно ненужного, но единственно ценного, воистину ценного хранилось в сарайчике. Кроме красивых камушков, старых асыков и лянг, уже давно отслуживших своё, но всё равно сохранённых –  рука не поднималась выбросить сокровища! – и прочих драгоценных вещичек хранила там память что-то неявное – детская, полуразмыто-мерцающая  и оттого не вполне достоверная – Память…

Над колодцем  (его, может, не было вовсе),
В середине двора (двор тот был, это точно),
Вот не помню, весна была или осень –
Журавли пролетали. Я видел воочью.
Журавли эти были черны и громадны,
Треугольные...

Да, да, это поразило больше всего!..
Медленно махая крыльями-лопастями, как тихие чёрные самолеты, они проплывали надо мной, один за одним. У всех по-журавлиному вниз была опущена тонкая с широкой ступнёй нога, которой они работали в воздухе, точно ластой.
Я стоял, крепко держась за высокий сруб и, запрокинув голову, смотрел в серое небо. Было страшно, тревожно...
Наконец они, плавно ступая по воздуху, притормаживая одной ногой, опустились на нашей крыше и стали смотреть вниз, на меня, своими печальными хищными глазами.
            О, это были скорее орлы или кондоры непомерной величины, только я почему-то знал – это журавли. Но что они хотят? Зачем они прилетели, такие? Я ждал их, звал, но я никогда не видел их прежде и думал, что они принесут мне счастье, а они?
           Теперь я только стоял и ждал чего-то… как и они, наверное… но чего?

Не дождались тогда ничего эти птицы,
Улетели, тревожного неба невольники,
Улетели, пропали...
Мне снится и снится:
Чёрные треугольники…