– Стой! – неожиданно для всех, сидевших в машине, произнёс Бахилин.
– Что случилось, отец?
– Поезжайте без меня. Я пройдусь по родному посёлку. Сто лет не хаживал. Поезжайте, не беспокойтесь.
Жена Василия Бахилина переглянулась с взрослыми детьми и кивнула ему головой за всех в знак согласия.
Машина газанула – и след простыл. Высокий и видный мужчина распрямился после долгой дороги и, не спеша, огляделся. Глаза поначалу загорелись.
Моментально в мозг полетели сигналы от увиденного, которые, встречаясь там с картинками далёкого детства, начинали невидимую, но осязаемую борьбу. Кадры далёкого прошлого не совпадали с реальностью. Эта коллизия затуманила разум Бахилина. Он закрыл глаза, в горле запершило, а затем его сдавило. В груди защемило и, как в детстве, при сильном ушибе, сами собой навернулись слёзы. «Хорошо, что остался один», – почему-то, стыдясь самого себя, подумал Василий.
Он открыл глаза. Себяжалость, нахлынувшая вдруг на него, сменилась улыбкой. Двое пацанов, обгоняя друг друга, бегали вслед за своими собаками, держась за поводки.
– А моя быстрей.
– Ещё посмотрим, чья возьмёт.
– Догоняй, – крикнул впереди бегущий мальчуган.
От этого детского соперничества повеяло такой озорной теплотой, наивностью и доверчивостью, что Бахилин вдруг ощутил себя обновлённым, словно после тёплого весеннего благодатного дождя.
Проезжавшая мимо легковушка подмигнула ему и окончательно вернула в реальность. Он оглянулся ей вслед, и ноги сами повели его по знакомым местам детства.
Разве может человек ответить самому себе, не лукавя, что для него дороже: велосипед, полученный в подарок, или первый поцелуй? И то, и другое приятно, но в разное время. Между этими понятиями – пропасть прожитых лет. И один день нельзя вычёркивать из глубин своей памяти. Ибо без одного звена может рассыпаться вся цепь событий.
Он шёл не спеша, пожирая жадным взглядом окружающее его пространство. Бахилин не калибровал надвигающиеся на него сценки, а аккуратно складывал их до поры до времени в сундук своей памяти, памятуя слова бабули: «В памяти всё пригодится!».
По обеим сторонам Центральной улицы стояли ещё добротные двухэтажные дома. А над всеми строениями возвышался Дом культуры горняков. Бахилин помнил, как стеснялся в этих стенах первый раз подойти к девушке и пригласить её на танец. Многое, а точнее всё, в молодые годы приходилось делать впервые. Познание жизни, пропущенное через собственные сознание и ощущения, и есть опыт, который становится дальнейшей школой бытия. Через два дома облезлая столовая не обрадовала своим видом. Там и около неё частенько происходили важные события, не предусмотренные размеренной жизнью посёлка. В ней Василий впервые попробовал пиво. Намного позже, на прилегающей аллее подрезали из-за пустяка его товарища.
Центр шахтёрского посёлка заканчивался, а, может, и начинался (это с какой стороны смотреть), хлебным магазином слева и автобусной остановкой справа. А дальше, дальше – лес. В нём-то и росло море черёмухи. Весной, в пору цветения, за сотню метров ощущался ни с чем несравнимый запах от её белых гроздей-цветов. Василий, когда-то давным-давно, приносил в дом её целыми охапками.
«От пьянящего запаха кружится голова», – говорила мама.
Крутой поворот дороги ведёт в иное время. Кто не порадуется встрече с родной школой. Первый звонок и последний, звон которого до сих пор слышится в ушах. А между ними – золотое время ребячества. А напротив школы, через дорогу, протянулась перпендикулярно уютная и зелёная Почтовая улица. Она самой первой была построена в посёлке. На ней располагались почта и аптека. Где-то, примерно на середине её, жила девчонка, с которой Василий в дальнейшем связал свою судьбу.
А немного дальше – ещё один небольшой лесок. И в нём тоже заросли пахучей черёмухи. Она в окрестностях посёлка городского типа повсюду. Если бы ему востребовался герб, то на нём непременно присутствовала бы гроздь белой черёмухи.
И вдруг, словно пропасть на пути, – другой мир. Трудно было верить в увиденное. Повисшие безликие веки глазниц оконных рам без стекол. А где есть – расколоты, будто после бомбёжки. Раскрытые настежь двери, которыми, когда захочет, играет ветер. Почти все бараки, некогда шумной, цветущей и родной Василию улицы Школьной, стояли, как калеки на коленях, и просили и помощи, и милостыни. А скорее всего и первое, и второе сразу, и пощады тоже.
Сгорбленные посередине крыши местами провалились. Кирпичная кладка стен, где упала наружу, а где вовнутрь пустующих комнат. А совсем рядом сиротливо росли яблони.
Ох, как тяжело встречаться со своим детством и юностью, когда сам при параде, а отчий край в таком запустении и разрухе. Время бессердечно и беспощадно к тому, кто своё отжил. В отсутствии людей оно спешит придать этому месту первозданный вид. А зарасти бурьяном и лесом землю подгонять не надо. Глядя на такую панораму, внутренние чувства так и рвутся наружу слезами.
Кто виноват, что целый газифицированный, обустроенный посёлок с тысячами семей, осиротел. Ответ лежит очень глубоко: закончился уголь в местных недрах. Когда-то он давал жизнь большому региону около нашей столицы. Теперь от чёрного золота осталась лишь зола. И шахтёры, как средство производства, стали не нужны. Они взирали с надеждой на кремлёвские зубчатые стены. Да куда там. Тогда было не до них. Одно обстоятельство только не нужно забывать: шахтёры, как угольная пыль, очень взрывоопасны.
Бахилин медленно подходил к своей машине, которая остановилась напротив барака, где прошло его взросление. Слева и справа, как на высокого гостя с достатком, на него с протянутыми руками смотрели костлявые остовы домов. Смотреть на такое убожество стало просто невыносимо. Василий опустил голову. От прежнего асфальта на дороге остались жалкие лоскуты. В глубоких выбоинах стояла вода. Он обходил их, скорбно качая головой.
Из своих дозорных окошек ещё живые старушки увидели остановившийся автомобиль. Большая удача для здешних мест поговорить с редкими приезжими. Без колокола, без удара по рельсу, завидев гостей, берут они в руки свои клюки и семенят на не сгибающихся ногах к выходу. Ведь всякий приезжий может оказаться их детьми, внуками, правнуками. Но это только надежда.
Подойдя совсем близко, бабули поднимали свободную руку к лицу, делали ладонью над глазами крышу, долго всматривались в лица нежданных визитёров.
С приближением Василия к своей машине, число их около неё увеличивалось. Сразу с такого расстояния он не угадал бы ни одну из них. И в груди снова защемило. Бахилин поймал себя на печальной мысли: «Ни одного старика не видно». И сделал вывод: шахтёры долго не живут.
– Что не угадываете? – первой спросила мать Василия.
– Ой, Дуська, ты что ль? – опомнилась ближе всех стоящая женщина.
– Я, конечно. Тебя, Галька, я сразу узнала, хотя и здорово ты сдала.
Другие старожилы внимательно всматривались в приезжих. Угасающая зрительная память импульсами выстреливала информацию. Они угадывали и не угадывали своих бывших соседей. Глаза от напряжения слезились, отчего у многих в руках появились платочки-однодневки. Ими они вытирали слёзы радости и горя. Ещё бы, когда-то все эти люди были так близки друг другу, что почитались за родственников. Вместе отмечали праздники, поддерживали друг друга в горестные дни, по несколько раз встречались в день по различным делам. Расцеловались, как родные.
– Как вы тут? – вытирая глаза, снова спросила Евдокия.
– Помаленьку. Каждая в своей келье времечко проживает. На здоровье не жалуемся, потому как его уже нет. А праздник тогда, когда гости приезжают. Но их всё меньше, – ответила уже глубокая бабка Галина на первый и все последующие вопросы.
– А вы-то как? – внимательно осмотрев ещё раз приезжих, спросила другая бывшая соседка баба Нина.
– Вот приехали проведать родные места. Это Василий – средний мой. Вы его хорошо знали. Вот его жена, дочь, зять. А это их сокровище – внук.
– Помним, помним Василия. Весёлый и внимательный к нам был парень,– поддержали разговор другие.
– Живут мои дети неплохо. Нас, стариков, не обижают и не забывают. Часто приезжают в гости. Слава Богу, вниманием не обделены, – удовлетворённо доложила Евдокия.
– Мы тоже не скучаем, хоть сейчас в пляс пойдём. Да, подруги? – с улыбкой выпалила баба Галя. Но по глазам было видно, что своих родных она не видела, ох, как давно.
– Если есть гармонь. Можем и сплясать.
– И споём, как прежде. И подпоём, как бывало, – разошлись старушки не на шутку.
– Хорошо, хорошо, дорогие наши, – остановил хор ветеранов Василий. – Я выложу на багажник угощение, и мы отметим нашу встречу. В барак не пойдём. На воздухе лучше. Идёт?
– Идёт, идёт.
– Ещё как идёт, - подхватили радостно женщины.
– Ребята, давайте все припасы на капот, – скомандовал детям Василий.
– За встречу, дорогие соседи. Хорошо, что удалось с вами встретиться, поговорить. Правда, не всех застала. Простите меня, если что было не так. За встречу! – предложила тост Евдокия.
Послышалось кряхтенье. Все старались чокнуться с гостями, друг с другом и, по возможности, поцеловаться.
– А помните, как встречали в посёлке День шахтёра? – наполненный воспоминаниями, спросил Василий.
– О-о-о!
– Да-а-а, гуляли, так гуляли.
– Мужики пили водку стаканами.
– И бабы некоторые от них не отставали…
Все дружно засмеялись.
– Какие массовые гуляния были! Все так наряжались и прихорашивались.
– И пели, и плясали от души.
– Сейчас так не веселятся, – со вздохом грустно продолжила баба Нина.
– Спасибо тебе, Евдокия, твоим детям, внуку и правнуку, что приехали к нам, всеми забытым, проведали нас и нашу землю. Нам теперь надолго разговоров хватит, – от имени всех поблагодарила Галина.
На прощанье долго целовались и хотели насмотреться друг другу в глаза, чтобы надолго, а, может быть, навсегда запомнить. Шахтёрские вдовы долго махали мокрыми платочками вслед уезжающей машине, пока она совсем не скрылась из вида.
Иногда Бахилин после подобных встреч корил себя, мол, разбередил душу и сердце. Но когда начинал искать истоки этого позыва, то в конце круга снова приходил к загадочной душе. Она - истинный внутренний вулкан, извергающий на свет наши затаённые думы и помыслы. На время всё успокаивается, чтобы вдруг снова когда-нибудь взорваться,
Василий сидел на заднем сидении машины с закрытыми глазами. Встречи с детством и юностью очень волновали его. Другие быстро забывали об этом, стряхивая всё из памяти, как пыль, и возвращались к действительности. А он не мог, так как жил этим. Прожитые годы давно стали его родником. Василий любил всё, что с ним происходило когда-то. Он закутал эту память в себе и постоянно лелеял, осторожно подходя к этому хрустальному источнику, когда ему было хорошо и когда не очень.
Свидание со своею молодостью - редкий дар судьбы. Уже потом: и днём, и особенно ночью, когда ложился спать, он бережно прокручивал в памяти каждую новую встречу, дополняя её картинами, выдернутыми из прошлого. И каждый раз, закрывая усталые глаза в кромешной тьме, укорял себя за то, что не задержался подольше в том наивном озорном царстве детства.
Как жаль ему стало тех людей, которые остались жить там, в бараках. Было видно, что посёлок погружался вниз: он начинал занимать пространство угля, добытого когда-то из недр с таким трудом. В ту бездну уходили и живые, и мёртвые. Выходит, они сами себе копали яму, только вот не догадывались об этом.
Уже во сне Василий вдыхал терпкий и дурманящий запах черёмухи, от которого слегка кружилась голова, надкусывал цветущую гроздь зубами. Моментально на губах появлялась приятная горчинка. Наверное, с этого и зачиналось у него детство.
Тамошние места усыпаны островками густо растущей душистой черёмухи. Чем больше её ломают люди, тем сильнее она разрастается. А вдруг наступит пора, когда некому будет там собрать букет для своей любимой? Жаль…