На дне рождения у Сони было оживленно и вкусно. Как вдруг Таня произнесла тост в стихах, что-то типа "Господь, благодарю за все-за все".
Стало как-то неудобно жевать, как в церкви.
- А может, кто-нибудь еще хочет рассказать что-нибудь про Бога? - не унималась дама.
Нет, тут у гостей баранья нога в баклажанах стынет, а она... Пора вмешаться.
- Я могу, - заявила я. - Я знаю тысячу и одну историю про Бога, и одну, так и быть, расскажу. Про Бога и про моего папу.
Это случилось, когда мы с Соней отправились в Израиль, повидаться с родственниками. В связи с началом второй интифады, то есть холодной войны, в страну не впустили группу католических паломников во главе с епископом. А меня впустили.
"Как так?" - удивлялись священники. - "Нам нельзя, а тебе можно!" "А у меня там папа", - отвечала я. "Папа на Святой Земле - это чудесно! Чем же он там занимается?" "Пьет". "На Святой Земле?!" "А чем она хуже".
Папа встретил меня в Тель-Авивском аэропорту. Соня, помнишь, какое у него было помятое лицо? Он отвез меня почему-то не к себе, а к своей жене, с которой состоял в разводе, и с которой я поссорилась еще в России. А сам исчез дня на три.
Жена объяснила, что в связи с эмоциональным срывом - так он обрадовался встрече со мной - у папы начался запой.
А пока моя сводная сестра свозила меня в Яффо, брат - в Иерусалим, затем тетка пригласила меня в Реховот, потом Соня увезла в Хайфу к родителям.
Тем временем папа вышел из запоя и принялся меня по телефону разыскивать по всему Израилю в своеобразной манере. Примерно так: "Где она шляется!? Она что, сюда приехала шляться или отца повидать?"
Вернувшись в Тель-Авив, мне удалось застать папу в добром здравии, однако не вынеся радости встречи, он снова исчез.
На почве общих переживаний я примирилась с его женой, а с сестрой мы даже вместе помолились в Храме Гроба Господня за то, чтобы наш папа перестал пить, хотя сестра сказала, что она не верит ни в Бога, ни в то, что папа сможет перестать пить.
Настал последний вечер перед моим отъездом. Папа все-таки появился, - это хорошо, но был навеселе, - это плохо.
Ночное шоу вышло эффектным и шумным. Жена тщетно уговаривала его вести себя потише, "а то соседи донесут". Не обращая на нее внимания, хорошо поставленным баритоном папа изливал все накопившееся недовольство Святой Землей.
- Раньше он говорил "Эрец Исраэль", а сейчас - "сруильтяне", - пожаловалась сестра мне.
В ответ на это папа свесился по пояс из окна и прокричал в темноту двора-колодца все, что он думает о "сруильтянах".
- Это уже слишком, - взмолилась жена. - Сама разбирайся с ним, он все-таки твой отец! А нам пора спать.
Мы остались вдвоем с папой. Строго оглядев меня, он произнес:
- А ведь мы так и не поговорили с тобой за целый месяц. А мне бы хотелось знать, какие у тебя взгляды на жизнь. Ну-ка!
Наконец-то настал мой час, и я заговорила о Боге. Апостол Павел, наверное, не был столь красноречив, как я, ободренная папиным вниманием.
Однако папа сразу как-то поскучнел, заерзал, а там бочком, бочком в дверь - и юркнул с головой под одеяло.
- Как тебе это удалось? - восхищались наутро родные. - Что ты с ним сделала?
А это не я. Это Бог.
Раз уж Ему удалось сотворить этот мир, то ничего не стоит совершить такой пустяк, как усмирить моего горластого непутевого папу.