Андрюха Гавриков лежал на диване и, заложив руки за голову, ожидал пришествия светлой мысли. Светлая мысль для него была так же необходима, как манные осадки для Моисея и его команды. Потому как сбережения, отложенные на чёрный день, иссякли, крупа с потолка не сыпалась, а впереди маячила пугающая пустыня уныния, ощетинившаяся верблюжьими колючками. А так как Андрюхе не выпала счастливая верблюжья доля, да и доставшееся в наследство вероисповедание не привило любви к песчаным пейзажам, то и выходило, что хочешь-не хочешь, а придётся ему, на сегодняшний день безработному горемыке, искать какие иные ходы-выходы, палец о палец бить и тащить рыбу из пруда в поте лица своего.
Тревожный дискомфорт вызывало в нём отсутствие чётких координат этого самого пруда и указующей идентификации той самой рыбы, над которой ему было дОлжно потеть. Перебрав в уме с десяток возможных вариантов добычи столь необходимого улова, и не найдя ни в одном из них для себя приемлемого и достойного, Андрюха обречённо зевнул, и промычав трагическое «м-м-м…», взял, да и назначил себя невинной жертвой перекиси рыночного бытия. А назначив, вдруг как-то и успокоился, вытянулся на диванчике, сложил на рёбрах ладошки и замер, всем своим видом показывая, что долгожданная мысль может уже и снизойти до терпеливого человека и, что он, человек, обязательно её оценит и ни в коем случае не испугает ни вытаращенными глазами, ни каким внезапным чихом.
Однако мысль всё медлила, может быть, что и прихорашивалась перед свиданием, а Андрюха, потеряв ощущение гравитационной постоянной, всё более проваливался в невесомость нирваны. Нирвана обволакивала, убаюкивала и плавно перетекала из стороны в сторону… Андрюха размяк, чувствуя своё растворение в переливчатом тумане, перестал дышать и… раскатисто всхрапнул. Храп прогремел, нирвана метнулась в сторону, а Андрюха, перепуганный произошедшим, резко сел.
И тут кто-то в его голове голосом надзирающего Мойдодыра произнёс, - Светлые мысли к жертвам-самоназначенцам не допускаются при любой концентрации перекиси!
От произнесённой кем-то в его голове фразы Андрюха одеревенел, посидел с минуту, прислушиваясь, а потом легонько постучал пальцем в мозги над левым ухом и тихонько спросил, - А кто это говорит?
Голос тут же ответил, - Кто надо – тот и говорит!
Вслед за этим послышалось какое-то шебаршение, и уже другой голос охнул и сказал первому, - Ты что - ополоумел? Ты ж ведь сейчас в эфире… а значит выдал прямо в мозги этому примату секретную информацию. Тебя за это по голове не погладят.
- Надоело, - ответил «Мойдодыр», - надоело намёками да недомолвками уму-разуму учить. На-до-е-ло! Один вон от этих намёков сорок лет по кругу пустыню утаптывал, другой тридцать лет на печи сидел, а этот вот будет двадцать лет на диване лежать в ожидании плёвой мыслишки. Чтоб та подсказала, к какому делу ему, охламону, себя пристроить. А без неё, без мыслишки, он якобы никак не поймёт, что в космонавты его никто за уши тянуть не станет... А если через двадцать лет этой светлой мыслью будет - «слесарь по кранам и унитазам»?.. Так зачем же двадцать лет ждать? Он за эти двадцать лет чёрт чего наколбасить может… Правильно говорю, Гавриков?
Андрюха в ответ сглотнул слюну и уже был готов что-нибудь промямлить, как вдруг услышал третий голос, и голос этот по всему был начальственный, - Прекратить общение в эфире! Немедленно!
Тут что-то в Андрюхиной голове щелкнуло, и наступила полная тишина. Андрюха снова тихонечко постучал в мозги и робко проговорил, - Ау… Вы здесь? – а, не услышав ни единого шороха, вскочил и побежал на кухню. Выпил две кружки холодной воды и, отдышавшись, стал успокаиваться. А через полчаса он вновь лёг на диванчик и решительно подумал, что хрен вам всем, а не слесаря… и, что ни одна сволочь, будь то сволочь мозговая или же сволочь во плоти – в штанах и в галстуке, не собьёт его, Андрюху Гаврикова, с праведного пути терпеливого ожидания светлой мысли…