Пеннобелая река, разломанная торчащими глыбами рваных скал, словно малыми островами, разбивалась на множество рукавов , грохотала внизу. С высоты тропы, которая проходила по крутому склону, она смотрелась белым шарфом с черными пятнами дыр-островов - будто изъеденных молью. Два всадника, отпустив поводья, чтобы обеспечить коням самовольно выбирать путь, двигались вверх к перевалу, островерхая грань которого была спрятана за крутолобыми скальными надолбами, высившимися, словно преграда перед воротами в Ад .
Впереди, на легком крепком коне ехал низкорослый киргиз-проводник. На его лысой голове лихо сидел застиранный калпак . Узкие, острые глаза, с блуждающей хитринкой, смотрели строго вперед. Хорошо поставленным голосом он пел нескончаемую песню о любимых горах, про то, как хорошо ехать верхом и нехолодный ветер ласкает, и треплет гриву преданному коню. Второй всадник, европейской наружности, с черной бородой и бритым светящимся черепом, постоянно крутил головой, осматривал местность и делал пометки на карте, которая лежала на полевой сумке, притороченной к луке седла.
* * *
Карагул - так звали проводника - родился в этих горах, вырос и перенял у отца тяжёлую и неутомимую работу чабана. С детства, как только научился держаться в седле, объездил прилегающие горы, вплоть до больших кишлаков, называемых городами, которые находились от его стойбища до трех дней пути конем. Он считал, что люди, живущие там, несчастны. Радоваться могут только глупым вещам, которыми окружают себя - ходят в лакированных туфлях и пьют много водки. Видели горные озера и водопады только на картинках, живут в каменных, тесных домах. Не стреляли волков. Не слушали песни комуза у священных Булаков .
Год назад к нему в юрту приехал этот русский парень, которого он сейчас вел к Перевалу. Попили кумыс, съели бешбармак , он слушал сам и много рассказывал, а в конце разговора попросил у Карагуловского отца отпустить сына поработать проводником - тот согласился. Для Карагула же это была отдушина, где можно было передохнуть от отцовских понуканий. В тридцать лет, и имея четырех детей, слушать нравоучения не очень хотелось. Старшие братья жили со своими семьями на других стойбищах, и свой крутой нрав отец выплескивал на младшего сына, который, по обычаю, должен был оставаться с родителями. Отец у Карагула был строг, никаких поблажек детям не давал. В свои шестьдесят лет лихо скакал на коне, не любил, как многие его сверстники пустых возлежаний на топчане в юрте. Мог еще выследить волка и уложить того точным выстрелом под левую лопатку. На неприступных скалах свободно скрадывал архаров и козерогов.
Спутник Карагула, Андрей Крутов, с таким же загорелым лицом, как и проводник, держался в седле уверенно, хотя впервые сел на лошадь десять лет назад, когда начал работать в изыскательских экспедициях. Два разных человека, но одинаково влюбленные в горы, сдружились быстро. Для Карагула горы были родиной, колыбелью, домом и неотделимой частью его самого, словно выкованного из базальтовой гранитной смоли, которой покрыта часть земли, из которой он вышел и когда - то уйдет в нее. Крутовская же любовь к горам вспыхнула в далеком детстве, когда впервые, в классе первом, ступил он однажды на неровность покатой поверхности и проглотил первый глоток чистого, стылого воздуха, пахнущего недалеким ледником и арчовым дурманом. Карагул называл себя телохранителем Андрея и на этих правах часто ругал его за безрассудные одиночные вылазки, в которые тот уходил, оставляя проводника на базе, помогать завхозу - Роману.
Роман - скрупулёзный, прирожденный хозяйственник и зажимистый как все люди таких должностей, заставлял Карагула перебирать картошку и лук, строгать колышки для обозначения будущей трассы дороги, насаживать черенки на лопаты, точить топоры, следить за проветриваемыми спальными мешками, заносить их в палатки, если начинался дождь. Это были самые ненавистные дни для проводника. Он пытался возмутиться, но понимал, что здесь - в экспедиции - все равны. Даже сам Крутов - начальник изыскательской партии - со всеми на равных: чистил картошку, ставил палатки, носил воду из родника и разжигал ночные костры. Это получалось у него лучше всех. Карагул ни разу не видел, чтобы Андрей истратил две спички. Костер у него разгорался сразу: вначале медленное пламя обволакивало тоненькие наструганные стружки, затем переходило на веточки, с них на более крупный хворост и красивое, жаркое пламя начинало танцевать в переплетении сухого плавника и мертвых кореньев арчи и барбариса. Когда не было ветра, огонь ровной струей, словно из сопла ракеты, летел к небу, освещал пространство вокруг и лица полевиков цветом каленого металла.
Ему больше было приятнее ездить с Крутовым, рассказывать ему про местность, которую проезжали, переводить на русский язык названия ущелий, ручьев, рек и перевалов. Андрей внимательно его слушал и в некоторых непонятных местах просил его переводить. Иногда Карагул брал с собой комуз. Крутов покупал водку, и уезжали они далеко в горы, в неизвестные места, жгли ночью огонь и наслаждались тягучими стонами музыки, которая звучала могучее эпоса, сильнее грохота водопада и была тихой, как росток горного цветка. Андрея завораживал звук простого инструмента: он от него получал большее наслаждение здесь, среди нависших скал, у журчащего родника; вблизи ледниковых громад, от которого веяло вечностью и непоколебимостью, чем в бархатном кресле столичной филармонии.
* * *
Карагул напевал вечную песнь путника, рассказывающую о великой свободе, о просторе и красоте гор.
* * *
Крутов окликнул проводника и спросил:
- Почему перевал называется Кок-Ойрок. Это в переводе означает – Зеленая Долина. Где же здесь долина, да ещё Зеленая, среди этого каменного хаоса на высоте около четырех тысяч метров?
-- Долина – там, – проводник махнул рукой по направлению движения, в сторону высившихся каменных громад, - по ту сторону перевала и поэтому назвали так.
Животные под седоками умерили шаг. Началась бесплодная, голокаменная пустыня, покрытая обломками скал. Только кое-где виднелись небольшие плешины зелени, судорожно вцепившиеся в холод бесприютного камня.
Ущелье раздваивалось. В левую сторону от тропы уходила плоская поляна и упиралась вдали в черную каменную гряду. Крутов сразу приметил, что даже намека на тропу не просматривалось на поверхности.
-- Куда ведёт эта щель? – спросил Крутов, указывая камчей по направлению к чернеющей полосе.
-- Это – Туюк! Там – всему конец! Ничего нет. Только есть смерть!
-- Расскажи подробно.
-- Что рассказывать? Чего тут непонятного? Туюк – есть Туюк. Туда не ходит архар и волк, и
не летит даже птица. В Туюке всё умрет, если пойдет туда.
-- Никто и не ходит? - допытывался Андрей.
-- Охотнику там делать нечего, там нет зверя. Турист ходит только по тропам, а туда нет троп, а чабан, наверное, не глупее их и поэтому вообще обходит это место.
-- Если туда никто не ходил, откуда же знаешь, что там погибельное место?
-- Деду моего деда, говорил дед, что Туюк ходить нельзя! И я говорил сыну, говорю и тебе – Туюк нельзя ходить!
-- А если попробовать пройти. Можно?
Карагул схватил Крутова за рукав, расширил свои узкие и раскосые глаза, из которых чуть не выпали зрачки, и зашептал:
-- Ты, что? Даже нельзя думать об этом. Пропадешь там. Если даже будут знать, что ты в Туюке, не найдут, не спасут.
-- Давай подъедем поближе. Посмотрим.
Проводник нехотя повернул коня. Безжизненная, каменная пустыня, полная грустной тишины и освещенная слепым солнцем была таинственной и пугающей. Даже далекие зелёные горы, покрытые живой травой и кустами не вносили в этот мертвый пейзаж разнообразия. Пройдя сотню шагов, кони, будто наткнувшись на невидимую преграду, разом остановились и завертели головами.
-- Видишь, кони боятся, смерть чуют,- Карагул развернулся и поехал вниз, не дожидаясь Андрея.
Вблизи черная гряда смотрелась устрашающе: каменные колоссы, разломанные невиданной силой, были величиной со средний дом, а то и более. Между ними узкие щели-трещины уходили вглубь каменных теснин темными лабиринтами.
Крутов стоял и смотрел на этот каменный хаос, а в голове засела упрямая мысль о разгадке тайны Туюка. Но, не побывав внутри, нечего было, и думать о решении этой загадки. Из Карагула, понял он, не вытянешь большего, чем он рассказал. Если это табу для местных – значит, никто ничего не скажет, если и знает. Здесь, возможно скрыта какая-то аномалия, а может, что и более серьёзное. Ведь страх перед Туюком не мог родиться сам по себе. Что-то способствовало этому.
Теперь Андрей потерял покой.
* * *
Случай представился очень скоро: из Центра пришла радиограмма о разведке альтернативных переходов через Хребет. Значит, он будет действовать по заданию из Центра и если с ним что-то случится, в безрассудстве его не обвинят.
крюка вполз на вершину стенки. Первый удачный заход был ещё не гарантией последующих проходов, но шанс пройти весь путь увеличился в разы. Пространство, которое вдруг раздвинулось до бесконечности, после давящих теснин показалось освобождением из тесного ящика. Впереди простиралась плоская поверхность каменной безжизненности, которую перерезали чёрные провалы трещин, внутри которых он был совсем недавно. То, что ему придётся спускаться в тесноту щелей и подниматься несколько раз, немного омрачили пыл простора, но делать нужно было то, к чему он шёл. Вдалеке, конец тёмных скал Туюка обрывался чётко очерченной гранью. А за чертой безжизненности виделись далёкие зелёные холмы, которые ублажали глаза мягкостью цвета и манили непередаваемым ощущением простора и лёгкости жизни. Что, будет за последним спуском, его пока мало волновало – главное пройти последнюю щель. Легко наметив ориентир на далёком пейзаже – островерхий пик неизвестной вершины, Андрей выдернул рюкзак, закинул его за плечи, смотал верёвку и пошёл вперёд, не упуская ориентир из вида. Казалось, что за тысячелетия, ни дожди, ни ветра, ни морозы со сменой тепла, не смогли порушить поверхность скал. Лишь небольшие осколки - тонкие и плотные - валялись на поверхности, из которых он соорудил маленький тур.
Крутову уже представлялось, как плоская глыба прилетела из космоса и разогретая падением, рухнула на этом месте, растрескавшись щелями. А может быть наоборот, неимоверно сильное давление выдавили из земного чрева этот громадный каменный столб, который выходил, крутясь, и поэтому остались трещины в нём, похожие на болтовую резьбу, накрученную для левых и правых гаек одновременно. Сверху было видно, что трещины имели двойной спиралевидный рисунок, но закручивались спирали в разные стороны и поэтому Андрей, не имея чётких ориентиров, кружил внутри этих лабиринтов, переходя из одной спирали в другую. И так могло продолжаться «вечно». Но до «вечности» можно было не дойти. Психика без труда сломалась бы на третий-четвёртый день, и… «смеющийся мальчик» тихо бы хохотал, в каком ни будь тёмном закутке между спиральных стыков, и медленно умирал от голода, посмеиваясь над своей «счастливой судьбой» сумасшедшего, иногда оглашая криком тоску и тишь Туюка.
Мелкие, до метра, трещины Андрей перепрыгивал. Широкие проемы - обходил, предварительно обозначив место кучкой камней. Потом возвращался на исходную позицию и шёл прямо, строго держа курс на ориентир. Пять раз ему приходилось спускаться и подниматься, истратив четыре крюка, которые остались вечным памятником, в черных щелях Туюка, как недостроенный экватор на приснившейся ему планете.
Последняя щель далась особенно легко, потому что стена оказалась наклонённой, и Андрей без труда взобрался на острую грань перевала. Вниз уходил покатый склон и резко обрывался невидимой пропастью. То, что за последней чертой неизвестная бездна, было понятно, далеко внизу виднелось дно ущелья, к которому он шёл и про которое говорил Карагул, что «туда летят камни, закопчённые, будто на костре из резины».
Крутов долго сидел на холодной скале и думал о дальнейших действиях. Туюк он перешёл! Впечатлений набрался! Назад пути нет. Впереди так же его не видно. Было, над, чем поразмыслить, и он думал: «Впереди пропасть, в которую нет входа, значит, вперёд пути нет. Назад идти по пройденному пути нет возможности – остался один крюк. Надеяться на то, что будет возможность выдёргивать оставленные крючья, также нереальна – он точно не помнил, где они оставлены на похожих стенах и нет шансов их найти. Возвращаться по лабиринтам – это безумие. Шанс попасть в «дорогу, которая выведет» равен почти нулю. Нужно дойти до края пропасти и оценить шансы на спуск!»
Подходить к краю скалы по наклонному скату было опасно. Забив последний крюк в найденную щель, Андрей пристегнулся и пополз. Можно было идти, но нежелание сорваться в последний момент, пересилило гордыню, и Крутов полз по почти гладкой поверхности, которая тянула к кромке, будто неслышный ветер всасывал его тело в трубу тайны, которая откроется через мгновение. Когда вытянутые вперёд руки перестали чувствовать под собою камень, он закрепил репшнур, оставив холостого хода на длину вытянутой руки, подтянул тело к краю и посмотрел вниз…
Взгляд упёрся в мутное, расплывчатое пространство. Зрачки не сразу среагировали на изменение расстояния. Обломок скалы, на котором лежал Крутов, обрывался метра через три, а под него уходила пустота. Ниже, за тенью, была видна почти вертикальная стена из зелёного льда. Значит, вся масса Туюка лежала на леднике? Было ощущение, что кашлянув, можно сорвать всю эту глыбу, и покатиться она по вертикальному откосу, будто большие неуправляемые саночки с упрямым пассажиром на борту. Далеко внизу виднелась нитка реки, зелёная поляна, а на поляне пасущийся конь, рядом лежал маленький человечек. Недалеко горел костёр, дым от которого лоснился к земле, прижимаемый наступающим вечером.
«Карагул! – догадался Андрей, - Ждёт, и придумывает самые обидные слова, которыми будет меня материть. Верный, добрый Карагул. Даже если ты меня и увидишь, то и помочь не сможешь».
Крутов набрал воздуха, чуть приподнял грудную клетку, чтобы голос рванулся из лёгких мощнее и громче, и закричал: «Карагу-у-у-л!». На поляне человек не шелохнулся. Рядом текущая река глотала посторонние звуки, не давая просочиться сквозь рёв воды ни одной ноте. Нужно было привлечь внимание проводника, а это можно сделать только солнечным зайчиком или дымным костром. Зеркало было на компасе, но уже не было солнца. Спички были, но не было дров. Он прикинул, что же можно сжечь, без ущерба и остановился на тряпичном полотенце, которое ему заменяло иногда шарф, а то и портянки. Пришлось ползти за рюкзаком и возвращаться с полотенцем и биноклем.
Карагул спал. Это отчетливо было видно в бинокль. Раскинутые в стороны руки не шевелились. Конь ел траву. В очаге, сложенном из камней, дотлевали головешки. Чайник стоял у изголовья чабана. Крутов рассмотрел даже белый кружок пиалы, лежащий рядом с правой рукой проводника, разморенного чаепитием. Конечно, как не использовать редкий шанс – поспасть, – если для этого есть время. Подача дымового сигнала спящему проводнику отпала сама собой.
Солнце было далеко за горами. Над изломами хребтов дотлевали отблески былого дня. Камень начинал остывать, выравнивая температуру льда, на котором он лежал, с той частью крутовского тела, на которой тот сидел. Создавшаяся безвыходность и наступающая холодная ночь не сулили ничего хорошего. Со словами: «Утро вечера мудренее», Андрей выбил крюк и спустился назад в щель, где ещё чувствовалось тепло нагретого дня, не выветренное пасмурностью вечера. Щель уходила в обе стороны, немного закругляясь, повторяя витки гигантской спирали.
..........................................................
Не снилось ничего. Тяжёлая, дрёма навалилась, будто мешки с мокрой ватой, смоченной в ледяной воде. Ноги, согнутые в коленях оставались без движения до самого пробуждения, которое наступило внезапно, резко. Андрей открыл глаза и попытался встать. Онемевшие конечности не хотели стоять. Он растянул охлаждённое тело на сырых камнях, вытянулся и почувствовал, как застоявшаяся кровь помчалась по венам, разнося тепло и снимая озноб. Вспомнился, вчера найденный спуск, который давал немалые шансы на выход из Туюка.
Андрей не спешил. Разогрев тело, он вскипятил чай, заварил его «колдовской» смесью. Пил маленькими глотками, смаковал терпкий вкус горных трав. Чувствовал, как сила Земли, высосанная кореньями растений, переходит к нему. Как наливаются мощной энергией не отдохнувшие, за ночь ноги, и уверенностью наполняются мышцы рук. Было ли это действительно влиянием настоя или силой самоутверждения в своей уверенности, что победа близка?
Подойдя к краю прохода, он увидел, что Карагул также лежит без движения и в той же позе. У изголовья стоит чайник и виднеется белый овал пиалы. Только костёр уже не дымил: чёрный кружок золы сиротливо лежал между двух камней, служащих подставкой под чайник. Крутов медлил, думал – давать знак Карагулу или нет? Остался один крюк. Андрей распустил верёвку. Её хватило бы всего лишь до первых крупных обломков. Дальше, за ними лежал ноздреватый лёд, в который были вплавлены вытаявшие глыбы розоватого камня – начиналась естественная осыпь.
Верёвка здесь сыграла бы, лишь психологическую поддержку. Спуск был не очень крут, по сравнению с пройденными стенами, и поэтому Крутов не стал вбивать последний крюк и, прикинув, что если сорвётся, самое большое – это поранится о крупные скальные осколки. Опасность мог таить в себе весь склон. Если он двинется, спастись будет невозможно – до реки долетит фарш из его тела. Но опытный Крутов без опаски ступил на покатую поверхность. Во-первых, утренний лёд был прочен и, во-вторых, скальные глыбы, торчащие изо льда, наверняка держались своей нижней частью в осыпи, как в фундаменте.
Клюв айсбаля уходил в лёд с первого удара и надёжно страховал Андрея. Спустившись к первым глыбам, словно по ступеням, Крутов медленно шёл вниз. То, что он выходил из Туюка - становилось реальностью! Трудно, но уверенно.
Пройдя ледовый участок, Андрей ступил на крупнообломочную осыпь. Крутизна склона не давало ещё полной безопасности спуска, и поэтому каждая глыба прощупывалась на прочность, и только потом ставилась нога. Первый камень вылетел в то время, когда Крутов был уже на середине склона. Его полёт, повлёкший за собой небольшой камнепад – разбудил Карагула. Он вскочил, увидел Андрея и замахал руками. Ещё было непонятно – радость или негодование выражали взмахи рук, беготня и раскрываемый рот, звук из которого заглушался грохотом воды.
; Чем зря бегать, поставил бы чайник! – прошептал Крутов, будто чабан, отделённый от него расстоянием и грохотом реки мог его услыхать.
Карагул перестал метаться, и словно расслышав своего начальника, подошёл к кострищу и начал возиться с очагом. Вскоре дым застлался по ущелью.
- Какой же ты молодец! – Андрей не спеша переступал по шаткому склону.
Ближе ко дну ущелья, осыпь начала выполаживаться. Камни, притёртые временем к своим местам, были уже надёжны. Крутов остановился и посмотрел на оставленный Туюк. Хорошо был виден чёрный козырёк нависающих огромных глыб. Они ждали своего часа, чтобы улететь вниз, рассыпаться на осколки и напоминать людям о своей загадочности.
* * *
P.S. Два образца, взятых в разных местах Туюка, Крутов отнёс в геологическую лабораторию.
Знакомые лаборантки отнеслись к просьбе Андрея добросовестно, и даже выдали документ:
В данных образцах присутствуют минералы:
1. Калиевый полевой шпат – 32%.
2. Натрий-кальциевый полевой шпат – 28%.
3. Кварц – 21%.
4. Слюда и роговая обманка – 8%.
5. Пироксен – 8%.
6. В качестве акцессорных минералов имеются в наличии: циркон, сфен, апатит, магнетит – 3%.
Внизу документа стояла приписка, сделанная красивым почерком лаборантки Наташки, которая ждала, когда же Крутов обратит и неё внимание: «Из этих минералов состоит 50% нашей планеты. Это такой же метеорит, как ты – космонавт! Железа не обнаружено – ищи его у себя в голове!»
Загадок стало ещё больше. Тайна осталась неразгаданной. Значит сон, который приснился в Туюке, оправдал себя. Уверенность в том, что «разгаданность» оставила бы Крутова там навсегда, приобрела реальный смысл. Теперь сокровенность этой части Тянь-Шанских гор, будет ходить с ним всю оставшуюся жизнь. Ответа он не ищет. Только видения – приснившиеся в Туюке - снятся очень часто. Даже чаще, чем следовало бы для беспокойства.
Тянь – Шань . 1995 год.
Г. Смоленск, 2013 год.