ВВЕДЕНИЕ. МАУИ, ОН ЖЕ МАТВЕЙ ИВАНОВ
Каких только историй не услышишь в купе вагона, когда до станции назначения неблизко, а на четырёх полках, образующих тесный мирок, только мужчины примерно одного возраста. И в чайных стаканах с подстаканниками – водочка. Почти всё, услышанное под стук колёс, выветривается из памяти, кое-что остаётся на самом её дне и, случается, всплывает вдруг.
Одна из таких купейных историй вспомнилась мне в Петербурге на Всероссийском форуме малых народов. Организовало его в 1994 году Министерство по делам национальностей РФ по предложению редакции журнала «Русская культура без границ». Тогда я, уже расставшись с нефтянкой, заведовал отделом в том издании. Мне не составило труда обзавестись гостевым приглашением на съезд «всех сущих языков Руси Великой». Делегаты прибыли из разных автономий федерации. Среди гостей узнавались лица «не наши». Бейджики подтверждали: эта прямо-таки голливудская красавица с Алеутских островов, уступленных Александром II США; этот, коротконогий богатырь в изготовленной на выезд кухлянке, - канадский эскимос, а тот, рослый смугляк, – туземец Маркизских островов. Он оказался моим соседом в полуциркульном ряду кресел Зала заседаний. В перерыве нас вновь свёл «шведский стол». Теперь, когда мы, наполнив тарелки, расположившись напротив друг друга за барной стойкой, я смог прочесть имя маркизца.
Мауи, на полголовы возвышавшийся надо мной, был пропорционально сложен. Пиджак он оставил на спинке кресла в зале; под тонкой тканью рубашки с короткими рукавами бугрился мышцами идеальный торс, какой вытачивает вода у тех, для кого она становится любимой стихией с детства. А ведь уроженцу Французской Океании было за сорок, судя по седым вискам, отметинам времени на шее и слегка скуластом, удлинённом лице.
К слову, о лице моего визави. Оно не показалось мне классически полинезийским, как я представлял себе по справочнику о народах мира, пролистанному при сборах в град Петра. Да, кроме присущей этой малой расе рослости, волнистости чёрных волос на голове, оттенок кожи Мауи был желтоватый, нос продолговатый, глаза тёмные, глубоко посаженные, с чуть заметным «китайским» эпикантусом. Прибавьте сюда сочные губы. Но все эти полинезийские признаки были у этого представителя Океании какими-то незаконченными, недоразвитыми. Возможно, корректировку во внешность Мауи, когда его бабушки были молоды, внёс какой-нибудь белый администратор или гость Маркизских островов.
Не зная французского, тем более маркизского наречия полинезийских языков, я на своём очень плохом лэнгвидже спросил:
- Ду ю спик инглиш?
Мауи добро улыбнулся и ответил на моём родном языке без малейшего акцента:
- Не утруждайте себя, я разговариваю по-русски.
Действительно, как я убедился потом, родной для меня речью Мауи владел не хуже моих соотечественников, только с лёгким своеобразным акцентом; он «растягивал» гласные звуки, например, «моя» произносил «мооя», «писать – «пиисать»; «город» из его уст изливался как слово в песне - «гоараад», музыкально. Но на письме я эту его особенность не отмечаю.
- Где Вы учились?
- В деревенской средней школе близ Соликамска, с первого класса, потом в медицинском техникуме, вообще, познавал наш великий и могучий дома, с тех пор как помню себя. Не удивляйтесь, я русский и по отцу, и по матери, и по месту рождения. Меня крестили по православному обряду, нарекли Матвеем.
- Так вы… - от давнего воспоминания у меня перехватило дыхание. – Вы тогда…не утонули?
- Так я не топился, даже мысли такой у меня никогда не было.
Здесь мы ненадолго расстанемся с Мауи-Матвеем, пока я вам пересказываю то, что услышал однажды в купе поезда «Москва-Одесса» от одного из своих попутчиков лет за десять до Всероссийского форума малых народов.
ВОСПОМИНАНИЕ О ДАВНЕЙ ПОЕЗДКЕ
В начале восьмидесятых дорога из столицы СССР в Одессу занимала примерно сутки. Из тройки моих соседей по купе лучше других запомнился мне капитан дальнего плавания Столяркин. Он появился на моих глазах в белом кителе; на груди – знак в виде окаймлённого цепочкой (понимай, якорной цепью) эллипса с позолоченным изображением секстанта поверх чёрного якоря. Ещё отпечатались в моей памяти глубокие, как фьорды, залысины в густой шевелюре, серой от седины, щёточка усов, эспаньолка. Других попутчиков помню только по дорожной одежде. Так и стану их называть: Полосатая пижама и Ковбойка.
От Киевского вокзала в Москве отъехали утром. К обеду, когда домашняя снедь образовала на столике общую аппетитную горку, Ковбойка присоединил к ней бутылку столичной: «Пардон, пятый десяток размениваю». Всемирно известной веселящей жидкости хватило на два тоста. Но дело было ведь до горбачёвской роковой инициативы, погубившей великую страну. Проводница, нормальная советская женщина, оказалась запасливой. После второй ёмкости застольный разговор перешёл, как у нас ведётся, от лёгких тем, с предпочтением «женских», на фундаментальные. За давностью я не могу восстановить подлинных речей каждого из нашей четвёрки. А жаль, какой колорит утрачен! Но для связи описываемых в настоящей истории событий придётся хоть приблизительно пересказать некоторые фразы.
Помню, я нёс какой-то вздор. Когда выдохся, Полосатая пижама заметил, что, хотя я и назвался технарём, но «выражаюсь», будто писатель, вроде того, «ну, у которого красные паруса». Я ответил приблизительно так:
- Сколько угодно можно привести примеров, дружище, когда чувак, долго занимаясь каким-либо одним делом вполне сносно, оказывается, благодаря случаю, рождённым для другого. Он вдруг открывает в себе не то, чтобы задатки, а вполне развитые способности исполнять работу, ничего общего с привычной деятельностью не имеющую.
- Во-во! – в тон подхватил именинник в ковбойке. - Мой земляк Ломоносов. Он же сначала, как я, рыбачил. А потом… Потом стал Ломоносовым. Вот как!
Все рассмеялись. Я продолжил мысль Ковбойки:
- А знаете, кем стал спортивный борец, чемпион Истмийских игр Платон, тот самый, с поломанным носом?.. Платоном стал. Натурально!
- Читал о нём, он Атлантиду открыл, которая потом от землетрясения провалилась на дно океана.
Опять общий смех, притом, всех заглушал Ковбойка. Когда выпили за Ломоносова и Платона (царство им небесное!), потом за моего соседа, вора-домушника, который одумался и получил известность лучшего в городе мастера по дверным замкам, Полосатая пижама придал разговору несколько иное направление:
- Это что! Есть люди, которые в один прекрасный день обнаруживают, что они не в той стране родились. Я имею ввиду не тех особей, которые стремятся покинуть родину для «ловли счастья и чинов» там, где их нет, а значит, где лучше. Я говорю о нормальных, без всяких там «анти». Они советские люди, патриоты своей страны, только мысленно… Вот послушайте, недавно читал в «Литературке». Один волжанин. Сроду за бугром не бывал. А об Ирландии бредил. Всё знал о той стране. И язык их выучил. Говорит этому, что его расспрашивает, хоть убейте меня, но я ирландец. Не знаю, почему в этом уверен. Наверное, подкидыш.
Столяркин, сменивший мундир на импортный спортивный костюм, воспользовался паузой:
- Вы говорите, читали, а я с таким точно плавал. Матвеем его звали. Матвей Иванович Иванов. Молодой человек. Он был фельдшером на моём сухогрузе. Незадолго до путча Пиночета турбоход «Коммунар» отошёл от причалов Находки с особым грузом для Альенде в контейнерах. Шли в Чили без захода в промежуточные порты. Медики в торговом флоте от безделья маются, народ у нас здоровый. Главный судовой врач сам с собой в шахматы играл, а фельдшер всё у фальшборта стоял, часами смотрел вдаль. Как-то окликнул его мимоходом: «О чём грустишь, Матвей?». Отвечает: «Да вот хотя бы одним глазом издали на Маркизские острова посмотреть. Они появятся у нас в виду?». – «Вдалеке пройдём, - огорчил, вижу, я мечтателя. – Разве что в бинокль местных красавиц увидишь. Да ты не расстраивайся, скоро Филиппины вблизи будем проходить. Насмотришься». – «Что мне ваши Филиппины! – вздохнул чудак. - У меня Маркизы из головы не выходят». - «Отчего так?». – «Не знаю, давно это у меня, с детства. Снятся, зовут. Наверное, мои предки оттуда». – «Ну, сказал, Матвей, ты ведь уральский. Когда же это там могли поселиться полинезийцы? Тем более с того архипелага, который у тебя в голове занозой, вижу, засел. Это ведь задворки в пустыне Великого океана, самое недоступное, отдалённое от материков его место. Не было в древности абсолютно никаких связей тех клочков суши с твоей Малой родиной, не могло быть. Фантазёр, однако». После этого разговора присмотрелся к Иванову. Надо сказать, славянского, русского в его лице совсем ничего не было. Он походил, я решил, на коренного уроженца нашего севера. Наверное, его родную деревню основали обрусевшие ненцы, что ли, а случайный приток русской крови без следа растворялся в финнской. Правда, в рейсах через Тихий океан я насмотрелся на полинезийцев и нашёл общее в их и моего Матвея облике. Чего только не бывает на свете! Нельзя исключить и случайное совпадение черт лица. Действительно, по проходе мимо Филиппин фельдшер не проявил большего интереса к панораме островов, чем другие новички на судне. Но когда мы приблизились к архипелагу, названному открывателями в честь какого-то маркиза, и пошли вдоль него на юго-восток, оставляя едва различимые острова по правому борту, Иванов буквально переселился на верхнюю палубу. Не отрываясь от бинокля, он так перегибался за ограждение палубы длинным телом, что рисковал очутиться за бортом. Тогда бог, то есть Нептун, миловал. Короче говоря, в Вальпараисо мы разгрузились, взяли на борт сухофрукты и чилийское вино и легли на обратный курс. Как водится, команда отоварилась разным барахлом. Матвей раскошелился, к моей зависти, на акваланг с прибамбасами. Мы с ним в Находке занимались подводным плаванием; я так, для интереса, а его - хлебом не корми. В порту он развеялся, повеселел. А когда вновь стали мы приближаться к его островам, вновь загрустил. Теперь, если не был занят своими обязанностями, все часы простаивал у левого борта, даже после заката, вглядываясь в темень. На этот раз мы миновали архипелаг северней, острова оставались за горизонтом. И вот одной ночью наш фельдшер исчез. Обыскались, а это, представьте, почти двести метров на двадцать трюмов и прочего, да две палубы, да надстройка. След простыл. Ясно: свалился за борт. Если бы этот русский фантазёр не представлял себя островитянином, полинезийцем, жил бы до сих пор, - заключил свою историю Столяркин.
- Эх, вы моряки! - ворвался Ковбойка этим возгласом в тоне «эврика!» в молчание, наступившее в приличной компании, согласно воспоминанию о печальном случае с трагическим исходом. – Яснее ясного – сдрыснул с корабля ваш коновал. Предал родину. А ну-ка подумайте, для чего ему понадобился акваланг… То-то!
Но капитан разочаровал купейного Шерлока:
- Ошибаетесь, уважаемый помор. Покупка нашлась в каюте – в полном наборе. Говорю вам: утонул Матвей; скорее всего, не успел даже захлебнуться – в лопасти винта затянуло.
… Эти слова Столяркина я вспомнил много лет спустя в Петербурге, во время конгресса, когда официальный представитель маркизцев Мауи назвал своё подлинное имя - Матвей.
И ВНОВЬ «ШВЕДСКИЙ СТОЛ», ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕРВАННОГО РАЗГОВОРА
- Вы тот самый Матвей? – воскликнул я, обратив на себя внимание окружающих, и понизил голос. – Судовой фельдшер Иванов? Мне рассказывал о вас капитан Столяркин. Так вы благополучно бежали? Не попали под винт? Вы добрались до берега? Невероятно! Насколько мне известно, такое смог повторить лишь один человек.
- Знаю, это Курилов, - мягко перебил меня Матвей-Мауи, растягивая в улыбке полные, яркие губы. – Только в отличие от Курилова, я не бежал. Я возвратился к своим. Я всю сознательную жизнь чувствовал себя в СССР загостившимся путником в дороге домой. Странно? Но это так.
- Да, - согласился я, - Удивительная история. Любой журналист… Да вы находка для нашего журнала. Не откажите, смилуйтесь! Приглашаю вас вечером в свой гостиничный номер, туда закажем ужин. А?
Вопреки моему опасению, что Иванов не согласится на широкую огласку, через печать, своего поступка, он благожелательно отнёсся к моей просьбе. Более того, как оказалось, был готов к неизбежным вопросам профессионалов печатного слова и эфира, созрел для огласки своих приключений. Ответил мне без раздумий:
- Боюсь, одного вечера нам не хватит. Форум сегодня заканчивается, а культурной программой, к сожалению, мне придётся пожертвовать: завтра же вылетаю в Париж, оттуда – на Таити и дальше домой, на шхуне. Дела неотложные, - озабоченно добавил мой собеседник.
- Так у меня диктофон.
- Всё равно не успеем. Поступим иначе, - Мауи нагнулся к портфелю у своих ног, извлёк кожаную папку на бронзовых замках. – Здесь рукопись на русском языке. У меня нет оснований сомневаться в вашей порядочности. Я осилил только черновик. Бог не дал. Попробуйте вы. Я прочёл кое-какие ваши произведения. Стиль изложения – по мне. По рукам? Записки потом вернёте почтой, адрес приложен.
Проводив на следующий день Мауи до аэропорта, я вернулся в гостиницу и засел за рукопись, чтобы привезти в Москву уже пригодный для печати материал. Обратные билеты были заказаны на четвёртый день.
Почерк автора записок оказался разборчивым. Но он себя недооценил. Даже черновик производил впечатление хорошо организованного текста. Повествование увлекало. Если издавать целиком, то потребуется всего лишь чуть-чуть поработать редакторской рукой. Это потом. Сейчас мне предстояло сделать из довольно пухлой рукописи небольшой очерк к очередному номеру моего журнала.
Сказано - сделано. В поезд Санкт-Петербург-Москва я сел с готовым материалом. Пока «Красная стрела» летит по рельсам, у вас есть время прочесть его.
РЕДЧАЙШИЙ СЛУЧАЙ АТАВИЗМА
Там, где Кама течёт вдоль меридиана, с правого обрывистого берега в погожий день видна неровная по верху синяя стена на белёсом полотне восточного небосклона – Камень, Уральские горы. В деревне Лиственники каждой второй избой владели Ивановы. По местной легенде, при Никоне сюда бежало несколько семей старообрядцев. С туземцами они не смешивались, и три века спустя деревенские отличались от коренных жителей приуралья с тысячелетними корнями белыми ликами, голубыми глазами и русыми, почти белыми волосами. Появление после войны с немцами в многодетной семье Ивана и Глафиры Ивановых, где все были схожи между собой, как близнецы, чумазого мальчика с узкими карими глазами вызвало в деревне пересуды. Взрослые шептались и посмеивались по углам, на людях смиренно вздыхали: «На всё воля Божья». Глафира, как сама появилась на свет, деревни не покидала, всё на глазах мужа. Иван, на подначки не поддался, жену ни в чём предосудительном не подозревал. Зато на улице и в школе сверстники не давали Матвею, прозванному ими «китаёзой», проходу. Пришлось директору семилетки, из местных мужиков, собирать по этому поводу родителей и учеников в спорткомнате школьной избы. И популярно просвещать: «Товарищи, темнота вы таёжная! Это атавизм. Не слыхали? Случатся по закону природы, када твоё дитё не на тебя, батю, не на мать похоже, а вылитое бабка или дед, как две капли воды. Быват, не отличишь даже от всяких там пра-пра и, бери глыбже, – аж до первых людей на Земле. Наукой доказано, не вашими языкатыми головами». – Голос родителя: «А обезяна могёт у нас родиться, Михайла Палыч?» - «Ежели ты, Емелян, сам родишь, без Марьи, то может», - нашёлся первый грамотей в деревне.
В этом месте рукописи Мауо-Матвей Иванов оставил пометку:
«Поскольку моим прямым предком не мог быть абориген Океании, то остаётся предположить влияние пращура, жившего сотни тысяч лет назад в Африке. Он был наделён группой генов, ответственных за расообразование в разных географо-климатических условиях. У тех из потомков «африканца», которые переселились на север, активизировался, подавив иные, ген, обусловивший внешние признаки белой расы. Потомки «африканца», ушедшие южным путём к Тихому океану, потом заселившие его острова, обязаны своими расовыми признаками другому гену, возобладавшему в своей группе. Каждый человек обладает всей группой генов с одним доминантным. Но у меня в этой группе произошёл по неизвестной причине сбой. Активизировался вдруг ген, который должен проявлять активность во многих поколениях, проживающих в Полинезии, в частности, в специфических условиях Маркизского архипелага. Он почти подавил во мне, ещё в зародыше, «северный ген», подчинил его себе. Так я родился маркизцем в русской семье уральцев. Что делать? Средства борьбы неизвестны. Да и прав ли я в своих «научных» рассуждениях? Не лучше ли покориться природе? Борьба с ней человека всегда для него проигрышна».
Разъяснение директора успеха в Лиственниках не имело. Потомки староверов, сами скрытые раскольники, хоть комсомольцы, хоть партийные, дарвинизм знали по верхам. Но Матвей ещё в подростковом возрасте понял, что может полагаться только на себя. Рослый и крепкий, он не пропускал занятий физкультуры, в плавании в быстрых, холодных, обилующих опасными воронками водах Камы не было ему среди земляков равных. Он не ждал приглашения подсобить взрослым, когда надо было колоть на дрова сучкастые чурки, загружать мешками с картошкой телегу, тащить к срубу бревно. Одновременно укреплял дух, уходя на несколько дней в лес в разную пору года; как-то на спор с товарищами заночевал на погосте между могил. Языкатые сверстники и старшеклассники стали бояться задевать его, а пуще того – зауважали за мужицкую рассудительность, сдержанность и доброту.
Какая-то сладко щемящая любовь ко всем божьим творениям - от воды, воздуха, земной тверди до растений и человека - привела Матвея Иванова в Пермское медицинское училище, где на фельдшерском факультете он изучал лечебное дело. К его удаче в этом старинном учебном заведении в советское время организовали спортивный комплекс с бассейном. Брасс, кроль, баттерфляй – неизменно на водной дорожке Иванов первый, первые же места на областных играх среди молодёжи. Наибольшего успеха он добился в водном марафоне на открытой воде, где сливаются Кама и Чусовая. Тогда он увлёкся и только-только ставшим модным в СССР, благодаря энтузиастам, подводным плаванием. Ласты, маску, трубку для дыхания уже можно было приобрести с рук и на студенческую стипендию. Летом, в каникулы, за пределами Перми доступны были возникающие на великих русских реках моря с затопленными селениями и городками на небольшой глубине – «новые Атлантиды», населённые рыбой, моллюсками, водными растениями. Из размытых могил предки провожали глазницами черепов, заполненных илом, проплывающих с ощущением радости живых потомков.
В то время мыслями и душой уроженца Предуралья окончательно овладел мучительно-волнующий, туманный, но пронизанный солнцем образ какой-то сказочной страны. Оттуда веяло тёплым, насыщенным ароматом цветов и моря воздухом. Мелькали, не запоминаясь, тёмнокожие лики, обнажённые тела. Они звучали певучими голосами на непонятном языке. Видение возвращалось всё чаще, порождая сны, вдруг касалось мимолётно и в часы бодрствования.
Знакомство с физической географией в советской школе начиналось в пятом классе. Матвей навсегда запомнил тот день, когда учительница внесла в класс большой глобус. Первое впечатление: жёлтые, зелёные, коричневые, белые пятна на синей поверхности шара. «Это, дети, в миллионы раз уменьшенная копия нашей планеты, которая называется… Кто скажет? Правильно, Земля», - пояснила она. На первом уроке географичка показала и назвала материки и океаны, крупные моря и острова, большие реки, самые знаменитые горы, начав с родного Урала, и равнины. Когда раздался звонок на перемену, Матвей вызвался отнести глобус в учительскую. Там, на южной стороне школьной избы, солнце через раскрытое окно превратило картонную копию земного шара в шар всамделишный, вернуло планете реальные размеры, а Матвей как бы взлетел над ней. Глазам открылась, в кольце горизонта, сплошная синь. Подросток узнал: Тихий океан. Россыпь островов, где кучками, где по отдельности, припорашивала купол великой водной равнины. Голос географички вернул пятиклассника из облачной выси над океаном в учительскую. Но слов он не понимал. Его вниманием завладела короткая, лежавшая вблизи центра океана, наискосок линии экватора на глобусе, чуть южнее её, цепочка мелких осколков суши. При них буковки: Маркизские острова. Грудь Матвея изнутри обдало жаром. Он не понял причину этого сладкого ожога, да и не стал копаться в себе, не был ещё способен на самоанализ. Просто он отметил и заполнил своё первое ощущение, когда в его мозгу отпечатались впервые в жизни слова «Маркизские острова».
К выпуску из училища юный фельдшер Иванов знал о предмете своего главного интереса практически всё, что можно было найти в советской печати, в старорежимных фолиантах, в записках морских путешественников доступных ему библиотек. В 1965 году издательство «Наука» подарила любителям экзотики и приключений записки Бенгта Даниельссона «Позабытые острова». Матвей, только что выпущенный из училища, случайно приобрёл её в аэропорту «Большое Савино» под Пермью, откуда отправлялся по распределению во Владивосток. В ожидании посадки подошёл к газетному киоску. Внимание привлекло лицо, изображённое на обложке книжечки в бумажном переплёте. Будто с него, Матвея, снял иллюстратор схематический портрет: удлинённое лицо, нос продолговатый, с развитыми ноздрями, толстые губы, «косой» разрез глаз. Откуда двойник? Раскрыл книгу, сразу бросилось в глаза – Маркизские острова.
Пока летел, книжку прочёл дважды. Автор, спутник Тура Хейердала на плоту «Кон-Тики», проведший с женой немало дней на нескольких островах самого отдалённого от центров цивилизации архипелага, не идеализировал туземцев, не называл райской жизнь среди них в окружении вечной зелени, под южными звёздами и всегда тёплым солнцем. Но именно правдивым бытоописанием Даниельссон усилил желание читателя из лесной деревни Лиственники хоть разок повторить путь счастливчика. Мечтой он уже был на Позабытых островах. Впечатление от прочитанных записок шведа утвердило не раз мелькавшую как-то испуганно мысль: Я, Матвей Иванов, по паспорту и по родителям русский, - на самом деле полинезиец. Россия – моя родина, но прародина – Океания. Перед внутренним взором повернулся синим полушарием школьный глобус. Слева вверху на нём виднеется полоска суши. На реальном земном шаре там находится город Владивосток, куда летит сейчас он, выпускник медицинского училища. Столицу Приморья от желанных островов отделяет океан. Он Тихий. Разве это препятствие! Не «перст» ли судьбы?
ДО МАРКИЗ - РУКОЙ ПОДАТЬ
Лайнер приземлился в аэропорту Западные Кневичи на рассвете летнего дня. Менее чем через час Иванов прибыл автобусом во Владивосток, скорым шагом, ради первого знакомства прошёлся центром города и покатил, шикуя, на такси в неблизкий порт Находка, согласно выданному в училище направлению. Характеристика учебной части, заверенная в парткоме и комитете комсомола, позволяла молодому фельдшеру работать на судах рыболовного флота, не заходящих в зарубежные гавани.
В отделе кадров конторы рыбного порта новичка определили в помощники судового врача на морозильный траулер. С капитаном и старшим судовым врачом Матвей познакомился в тот же день, и, поскольку старая посудина находилась в доке судоремонтного завода, был отпущен устраиваться на берегу. Жилая часть города отделялась от акватории гавани портовой зоной. Двухэтажные однообразные «сталинки» определяли облик довольно большого города. Без долгих поисков для новоприбывшего нашлась комната в квартире одинокой четы пенсионеров.
Пришёл день первого выхода в море. Штормило, что позволило Матвею определить свою способность переносить качку. Мысленно поставил себе «четвёрку с плюсом». Казалось, он родился на палубе, быстро освоился в тесном общежитии добытчиков и переработчиков рыбы. Работы медикам хватало, так как производственные травмы были не редки, а холодные, бурные широты бросали вызов самым крепким организмам. Промысловые рейсы длились два с половиной – четыре месяца в закрытых морях, самым южным из которых было Японское. Когда траулер выходил в открытый океан восточнее Камчатки, Курил, Сахалина и острова Хоккайдо хотя бы на несколько миль, Матвея охватывало ощущение, что страшно далёкие, если посмотреть на карту, Маркизские острова плывут ему навстречу; они становятся всё ближе, вот-вот появятся из-за тёмно-синего «бугра» земного шара. Между экватором и траулером - ни одного надводного препятствия, даже рифа, представлялось зачарованному Иванову. На расстоянии видимости находился островитянин, изображённый на обложке книги Даниельссона, ставшей настольной и дома на берегу, и в каюте.
И ещё одно подтверждение тому, что не случайные события, а непостижимый замысел Провидения, его последовательные действия вели фельдшера из Перми туда, откуда светила ему, тревожа сердце, «Звезда заветная». Комнату в Находке ему сдали старики Воробьёвы, из белоэмигрантов. После войны они сменили гражданство Франции на советское, осели в Приморье. Закончив в двадцатых годах Медицинский университет Париж Декарт, русские врачи практиковали среди жителей Таити , на «столичных островах Маркиз» (так называли с улыбкой). Старики знали всю подноготную о туземцах, их мифологию и историю, владели и диалектами полинезийского языка. Воробьёвы редко называли полюбившиеся им острова Маркизскими или Маркизами. Чаще – Хива-Нуи. Между рейсами траулера, Иванов не упускал возможности послушать интересных рассказчиков об экзотике «морей полуденных», где всё для него казалось «несчётными жемчужинами». И вскоре дружная троица по просьбе квартиранта стала общаться между собой на певучем, изобилующем гласными звуками маркизском наречии, что для пожилых людей было развлечением, а для их шер ами – погружением в желанный мир своих приятно-болезненных грёз.
Сблизился в Находке Матвей и с древним отшельником-китайцем, который обитал на окраине города в лачуге со вздёрнутыми углами черепичной крыши, бывшей до революции чайным домиком в саду «разрушенной до основания» усадьбы. «Моя фанза», - называл игрушечное строение дядя Мо. Был он даоистом, помогал всем, кто к нему обращался, чтобы избавиться от хворей. Дядя Мо лечил иглоукалыванием (слова «акупунктура» терпеть не мог да и не выговаривал). Футляр из протёртой змеиной кожи с набором тонких серебряных игл всюду носил с собой, боялся оставлять за ветхой дверью «фанзы». Учить кого-либо из иноязычных своему ремеслу он отказывался, а на просьбу Иванова согласился: «Ты по глазам совсем китаец. Уцись на здолове». Не раз в будущем Матвей убедится, что знания, полученные им от дяди Мо, будут не только полезны для его благополучия, но станут спасительными, как сказал Поэт, в минуты жизни роковые. В последней трети ХХ века мода на иглотерапию достигла максимума. Разработали её в древнем Китае для лечения, восстановления жизненных сил человека и животных. В наше время каждый, прошедший процедуру с использованием игл, с сознанием дела рассуждает о меридианах на теле, то есть каналах жизненной энергии ци, о фундаментальных началах инь и янь. Сопровождая дядю Мо при его обходе пациентов, наблюдая за манипуляциями старого врачевателя и встречая выздоровевших, фельдшер убеждался в действенности терапии чжэнь-цзю, стал верить, что Болезни вызываются нарушением циркуляции ци, восстановить которую можно, если правильно, в нужное место тела ввести иглу и умело ею манипулировать. Городские власти не преследовали «знахаря», так как от вознаграждения деньгами он отказывался, соглашался только перекусить, попить чаю в доме больного. Кроме опыта нетрадиционной восточной медицины, касающейся физического тела, дядя Мо передал своему русскому, «поцти китайцу», ученику, и способы лечения души. Здесь особая манипуляция иглами сопровождалась внушением словами из философских трактатов, высказываниями мудрецов, повторением особенно действенных фраз. Мудрый китаец учил как жить, как продлевать свои годы, как бороться с внутренними и внешними опасностями, как содержать все части тела и противоречивые мысли в гармонии.
Если учесть, что фельдшер на берегу занимался в секции подводного плавания при Спортивном клубе рыболовного флота и брал уроки иглотерапии у Мо, на что уходили часы, свободные от работы по должности, то станет понятно, почему Иванов оставался холостяком, вообще, уделял мало внимания особам на выданье его круга. Для справления телесной нужды, как говорили бывалые мужики в Предуралье, молодому врачевателю хватало мимолётных, ни к чему не обязывающих связей с сухопутными девицами широких взглядов на жизнь. Не было недостатка во временных жёнах, кочующих из порта в порт при отличном знании графика судоходства. На борту же находились подружки на рейс из женского персонала.
ЗОВУЩИЙ ГОЛОС В ОКЕАНЕ
Так однообразно продолжалось семь лет. Менялись только траулеры, на которых Матвей Иванов выходил в море. Последний, носивший имя «Рыбак», с командой из тридцати бывалых тружеников моря, промышлял в прибрежных водах. На нём едва не пресеклась жизнь нашего фельдшера, когда судёнышко попало в непредсказанный шторм. «Рыбак» лишился лопастей винта. Его понесло к японскому берегу где он затонул. Погибли все, кроме фельдшера. Удивительно, как он перенёс смертельное для других членов команды переохлаждение. Думаю, он вовремя вспомнил советы восточного мага Мо. Спасатели доставили потерпевшего крушение в клинику порта Отару. Там посетил его изъяснявшийся на хорошем русском языке желтокожий чиновник, отметил, что, судя по облику русского, они одной расы и предложил убежище в стране восходящего солнца. Хотя Япония географически находилась ближе к Маркизским островам, чем советское Приморье, и не имело замков в наружных дверях, как СССР, русский двойник туземца с обложки книжки Даниельссона, не задумываясь, отказался от приглашения и вскоре был отправлен попутным рейсом в Находку. На родном берегу возвращенца встретили с музыкой. Его патриотический, как писали в газетах, поступок был совершён в то время, когда с другого траулера бежал в южнокорейском порту старпом, а одна туристка незаметно покинула круизный лайнер вблизи берега Австралии. Об этом двойном предательстве социалистической родины в Советском Союзе сообщили глухо в «Известиях», но «Голос Америки» был слышен повсюду, где жили любознательные, а сарафанное радио ретранслировало его по всей стране.
Долечивался Иванов в знаменитой клинической больнице во Владивостоке. Перед выпиской в палату заглянул капитан дальнего плавания Столяркин. Он знал героя тех дней по секции подводного плавания. Поклонников Нептуна сблизила и страсть к охоте на мелководье шельфа, они не раз охотились в паре. «Хватит тебе рыбку ловить, Матвей, переходи ко мне, расширяй кругозор. Я всё устрою, да теперь у тебя всюду зелёная улица. Давай, набирайся сил, через месяц выходим в Вальпараисо».
И действительно, капитану без труда удалось заполучить фельдшера, переведя его в торговый флот. За день до отплытия турбохода «Коммунар» в «сталинке» появился китаец-врачеватель. «Хоцу пластитя с луцим уцеником. Возьми, плигодица, ты знаец». С этими словами мудрый даоист, из всех способов лечения признававший только иглоукалывание, протянул Матвею большую серебряную булавку, сам прикрепил её надёжно на браслете водонепроницаемых часов, с которыми фельдшер не расставался.
Тоскливым чувством, «будто не состоялась встреча с чем-то давно желанным, близким сердцу» (так в записках) назвал Матвей свои переживания при первом прохождении мимо Маркизских островов. На обратном пути, при повторном появлении их за горизонтом в виде едва различимых мазков синей краски по белесо-голубому небосклону, судовой медик, похоже, находился в прострации. У него и мысли не возникало бежать – с корабля, а значит, из страны, где он родился. Ночью, когда он знал, что скоро за кормой останется крайний северо-западный остров архипелага, он оказался на нижней палубе на корме. Звёздный свет едва рассеивал мрак тропической ночи, отражался вблизи от левого борта в невысокой пологой волне подвижными огнями, но даль ниже искристой «опушки» Млечного пути была однообразно сине-чёрной, прячущей спящую за горизонтом землю. Тем не менее, Иванов чувствовал её присутствие. Вдруг ему явственно послышалось, что оттуда его громко окликают; можно было разобрать «ма..!» - первый слог имени «Матвей», потом «у-у-и-и!». Мауи? Это же полинезийское имя, так зовут островитяне героя легенд, научившего их различным ремеслам. Галлюцинация, что ли? И опять, ещё громче: «Ма-а-у-и-и!». Представилось лицо зовущего: тот самый житель Позабытых островов. Так ведь это же лишь отражение в зеркале его, Матвея. Это он сам зовёт себя изнутри! Надо сделать всего лишь шаг, и таинственная встреча произойдёт. Матвей рывком перемахивает через фальшборт.
ВПЛАВЬ ЧЕРЕЗ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ НАЗАД
От наваждения Иванова избавила освежающая океанская вода. К своей удаче он при падении за борт вошёл в неё ногами, не ушибся. Сразу вынырнул и успел глотнуть воздуха, когда мощная струя, бежавшая вдоль борта он носа к корме судна, потащила его, утапливая, к грохочущему винту. Опытный пловец стал делать нужные движения корпусом тела, руками и ногами, чтобы вырваться из смертельного потока. Тщетно! Конец! Винт грохотал уже над ухом. И вдруг толчок бурлящей воды снизу и справа. Обречённого на перемалывание стальными лопастями вынесло на поверхность в безопасном отдалении от винта, звук его стал быстро глохнуть. Кормовые огни удаляющегося «купца» пополнили россыпь низких звёзд между чёрно-фиолетовыми облаками. Невольного купальщика, чудом спасённого, охватила дикая радость: он жив! И сразу горло сжал безумный страх, который убивает многих, попадающих во власть пучины. Ведь он – щепка в огромном океане, один против неодолимой, бесчувственной стихии; силы неравны, выручки ждать неоткуда. Только двадцативосьмилетний лекарь-мореход умел владеть собой. Волю и мужество в себе он воспитывал с детства в противостоянии с деревенскими охайниками и северной природой. Экзамен на зрелость сдал при крушении траулера у японских берегов. Сейчас приказал себе мысленно: «Жить! Жить! К бою! Вспоминай уроки!». И будто оказался рядом тренер спортклуба; спокойно, тихим голосом стал подсказывать, что делать, когда буквально всё зависит только от тебя. А с другой стороны появился сидящий на циновке, магически превращённой в лёгкий плотик, мудрый знаток восточных тайн дядя Мо. Он не произнёс ни слова, но одним своим появление напомнил, какими манипуляциями мысли избавиться от животного страха, как самовнушением наполнить слабое человеческое тело силой гиганта, способного противостоять мощи окружающего пространства и всем враждебным демонам.
Первым делом Иванов освободился от брюк, сандалии слетели с него от удара о воду при падении с борта. Лёгкую холщовую рубашку с капюшоном, сбитую в подмышки, сдирать с плеч не стал, предвидя жгучее солнце тропиков. Теперь только она отягощала его тело; плавки не в счёт. Ещё от прежней жизни, уплывшей на борту судна, остались водонепроницаемые, с компасом, наручные часы и прикреплённая леской к браслету серебряная булавка. Ей предстоит сыграть роль «скорой помощи» в открытом океане, а потом… До «потом» надо доплыть. Но на какой природный «маяк» держать направление? Кажется, «Коммунар» скрылся в той стороне…Вот именно, кажется. Звёзды, подскажите! Небо над экватором Матвей знал недостаточно хорошо. Однако выручил старый знакомец по северному полушарию Орион. Несколько минут тому назад, находясь на судне, любознательный фельдшер машинально отметил положение пояса Ориона в широкой полынье среди плотных облаков. И вот, словно небо взяло затерянного в океане под свою опеку, тучи в нужном месте вновь раздвинулись, и три ярких огня красивейшего созвездия, вытянутые в одну линию, показали, в каком направлении плыть к желанному архипелагу. Взглянув на циферблат часов, Матвей связал в уме положение созвездия с местным временем, запомнил азимут, по которому надо двигаться, чтобы достичь островов. И поплыл, стараясь не выбиваться из сил – расходовал их экономно, правильно, как учил тренер, дышал.
В последний день на борту Иванов заглянул в штурманскую рубку спросить, далеко ли до земли. Кроме матроса на руле и помощника капитана, там оказался сам Столяркин. Он подвёл любопытствующего фельдшера к навигационной карте. Линия курса турбохода пролегала в пятидесяти морских милях от северной группы островов архипелага.
Теперь Матвей в уме прикинул: до земли примерно 100 километров. Всего-то десять «марофонов»! Он был способен плыть со средней скоростью, учитывая волны и течения, километр в час. Значит, для преодоления этого расстояния ему надо, прибавив время на отдых, не менее ста часов, четверо суток. Голодать, обходится без воды (и при этом сохранять физическую форму) он мог неделю. Потом силы начнут убывать. Значит, у него есть шанс выжить в океане. Но…акулы? А если заштормит? Прочь эти мысли! Выбора нет, надо плыть. Вспомнился восторженный рассказ бывшего белоэмигранта-врача. Не забывается-де на архипелаге давняя история юноши с острова Нука-Хива. Похищенный китобоями для пополнения команды промысловика, он смог незаметно покинуть борт, когда судно удалилось от его родины на 300 морских миль, а это почти 550 километров. На беглеце был лишь пояс с ножом. Он плыл, ориентируясь по солнцу и звёздам в ясные дни и полагаясь на свою интуицию в штормы; питался планктоном, скопления которого часто попадались на пути домой. Жидкости в этих мелких организмах хватало для утоления жажды. Удавалось дремать, лёжа спиной на волне, как в качающемся гамаке корабельного трюма. Не раз приходилось сжимать в руке черенок ножа, угрожающе водить им под водой со стороны в сторону, когда рядом появлялась акула. Но океанских хищников, видимо, сбивала с толку добыча, привычная у берегов и небывалая в открытом океане. Притом, у этого «спрута» о четырёх щупальцах был сверкающий коготь на одном из них. Нет, лучше не трогать… Луна меняла фазы, полтора десятка раз рассветы чередовались с закатами, прежде чем с пенного гребня волны пловец увидел скалистые пики Нука-Хивы.
Матвей опять вспомнил о том герое Океании, когда отчаяние вторично, с тех пор, как он очутился один в океане, охватило его. Случилось это на вторую ночь невольного заплыва. За прошедшие сутки опытный пловец не устал, экономно расходуя энергию и давая поочерёдно отдыхать разным группам мышц переходом от кроля к брассу, двигаясь то на одном, то на другом боку; отдыхал, принимая вертикальную позу (только запрокинутая к спине голова над водой), позволял себе коротко вздремнуть, ложась на спину.
Рассвет, вместе с надеждой на благополучный исход, влил в тело бодрость, прибавил сил. Тугой, умеренной силы пассат гнал с востока на запад кучевые облака, катил по океану могучие пологие валы без пенистых гребней. Плылось легко. Голову всё время приходилось держать высоко, чтобы не наглотаться солёной воды. Не дай Бог попасть ей в лёгкие! Закашляешься – и конец заплыву. Во избежание солнечного удара и ожога, пришлось натягивать капюшон на глаза, если солнце показывалось между облаками. Жажда ещё не мучила, есть не хотелось. О будущем не думалось. Но когда стремительно, как всегда бывает в тропиках, начало смеркаться, страх и тоска, схожая с предсмертной, стали заполнять мозг и верхнюю часть грудной клетки, где медленно, но сильно, громко стучало большое, как футбольный мяч, тонкостенное сердце. Это состояние усугубило открытие, которое вернее назвать было закрытием. Одна особенно высокая волна, как показалось затерянному в океане пловцу, дольше обычного продержала его на своём верху. Он успел по полукругу, по направлению движения, всмотреться вдаль, и нигде не обнаружил ни клочка земли. А если его пронесёт мимо северной оконечности архипелага или между двумя расположенными далеко друг от друга островами? Южнее находятся острова Туамоту, Таити среди них, только до них более тысячи километров. Вновь вспомнился Иванову, как упрёк самому себе, тот дерзкий юноша. Ведь он не упал с борта китобоя, он сознательно бросил вызов пяти десяткам морских миль. Это в шесть раз больше, чем выдала судьба, в виде испытания на прочность духа и тела, ему, врачевателю моряков. Превзойти прирождённого пловца, туземца с Нука-Хивы, он, уроженец Предуралья, не сможет, но стать с ним наравне на «короткой дистанции» обязан. Нет, не дождутся трупоядные чудовища мрачных глубин, чтобы он в отчаянии нырнул в смертельную черноту и выдохнул из лёгких весь воздух… Это самовнушение позволило Иванову продержаться на воде ещё ночь.
Второй день оказался самым трудным. Поредевшие облака не давали тени, достаточной для остывания тела после нагревания прямыми лучами солнца; приходилось погружать в воду плечи, а это замедляло движение. Всё чаще стали уставать ноги, временами Матвей не чувствовал тела ниже пояса. Тогда он переворачивался на спину и проводил сеансы иглоукалывания, не отцепляя булавки от браслета часов; длина лески позволяла дотягиваться до любой части тела. Боли он не чувствовал, медленно и умело, как его учил в «фанзе» дядя Мо, вводя иглу в нужное место нижних конечностей, живота, ягодиц. Через четверть часа ощущения возвращались, силы восстанавливались, но сеансы приходилось повторять всё чаще, а это опять-таки задерживало пловца на одном месте.
В полдень, под немилосердным солнцем, начались галлюцинации. Сначала зазвенел горный ручей, вызвавший острый, к счастью, короткий приступ жажды. Умолк. И уралец явственно увидел со стороны себя и весь тропический яркий мир морской равнины, зелени на склонах гор, голых скал, увидел нагих туземцев, танцующих вокруг костра под бренчанье гитары. Эта картина сменялась трапезой в компании полных женщин с огромными цветами в жгуче-чёрных волосах; потом - сцена охоты на каких-то огромных птиц на открытом плато. Появилась тенистая чаща бананов, откуда тропа вывела к лагуне, где ждали рыбаков лодки с балансирами. Видения навевали покой, но находиться в их власти было опасно. Тогда Матвей при первых признаках очередного приступа стал вводить иглу булавки под основание черепа, как учил старый китаец. Не всегда помогало, но галлюцинации стали короче, реже. Отсрочить их приход можно было внимательным наблюдением за происходящим вокруг. Даже ночью свечение водяных брызг, вызываемых работой рук, занимало как бесшумный фейерверк, позволяло коротать медленно текущее время.
Как он до сих пор не обращал внимания на стайки взлетающих над водой и так же изящно ныряющих рыбок. Мелькнула мысль поймать хоть одну из них. Вспомнил о планктоне, только этой пищи океан для него почему-то не припас. Хоть стакан бы той охлаждённой газировки, что осталась в каюте на борту «Коммунара»! Но что мечтать? Оставалось прополаскивать рот солёным раствором. Иногда Иванов позволял себе маленький глоток океанской воды, чтобы организм не обезвоживался до опасного состояния.
Прибавила сил, уверенности в благоприятном исходе невольного заплыва встреча с дельфином. Чёрный примат моря выпрыгнул из пучины в нескольких метрах от примата суши, слева, испугав его донельзя своим неожиданным появлением. Страх как рукой сняло, когда Матвей сообразил, с кем пересёкся его путь. Лучший пловец в мире посчитал благим поступком довольно долго сопровождать в своих охотничьих угодьях медленного, по сравнению с собой, смешного купальщика в рубашке с капюшоном. Любопытный Дельфос, как окрестил его без изыска Иванов, казалось, подбадривал брата по интеллекту своим умным, добрым глазом, внушал без слов: «Ничего не бойся. Пока я рядом, ты в безопасности». Да, Царь рыб, ипостась Посейдона, если понадобится, поможет, донесёт до берега. Но этому дельфину, видимо, в тот день было не по пути с бездельным морским гулякой. Когда Дельфос исчез в пучине, Матвей впервые подумал, холодея, об акулах. Близкое присутствие их не чувствовалось ни одним органом. Пловец погрузил лицо в воду, позволил себе, ощущая соль в глазах, внимательно осмотреться. Глубоко под ним, докуда проникал солнечный свет, двигались в разные стороны разных размеров продолговатые тени; некоторые были огромны. А ниже, в зловещей тьме, по курсу человека, чуть сзади, словно преследуя, с той же скоростью, перемещалось нечто бесформенное, едва различимое, выдавая себя светящимся хвостом. Вспомнились страшные легенды о морских чудовищах – гигантских спрутах и акулах. С трудом Матвей оторвался от этого грозного зрелища, проморгался. Нет, лучше не думать! Он безоружен, единственная защита – красные плавки. Инструктор по подводному плаванию уверял, что этот цвет отпугивает акул, точно огонь - лесных хищников.
Пока пловец успокаивал себя, водный путь его начал сливаться по касательной с колонией медуз-физалий. Их длинные щупальца, словно крапива, вызывали ожоги на теле. Обширный ожог мог вызвать паралич и смерть. К удаче Матвея, он отделался незначительным ожогом правого плеча. Пришлось огибать скопление этих опасных существ. Но возникла новая проблема.
Уже несколько раз пловец сбивался с азимута. В чём причина? Наконец понял: изменилось направление океанического течения. Оно повернуло в сторону от островной цепи. Хватит ли у него сил одолеть это препятствие? Осталось только надеяться на милость Нептуна. Но, как советует поговорка, на бога надейся, а сам не плошай. Природа разделилась в отношении Иванова надвое. Если небо своими направляющими к спасительным берегам звёздами, тенистыми облаками, умеренным ветром благоволило к человеку, оказавшемуся в океане, то водная стихия препятствовала ему в достижении цели. Диалектика или соперничество ревнивых сил?
Третья ночь… Или четвёртая?? Матвей сбился со счёта, борясь с галлюцинациями, страхом, приступами отчаяния, отказами тела повиноваться воле, со слабостями самой воли. Эта ночь выдалась во всех отношениях спокойной: полный штиль позволил выровняться поверхности океана; течение, которое давеча приходилось преодолевать, чтобы плыть по азимуту, теперь подталкивало в спину, как бы поощряя пловца (знать, изменилось); тело меньше поддавалось усталости, и для восстановления сил достаточно было просто полежать на спине, не прибегая к помощи булавки; прекратились галлюцинации. Беспокоило только, что небо расчистилось, и новый день без облачной тени отдаст пловца во власть жгучего солнца, от которого рубашка с капюшоном – слабая защита. Успокоились и мысли; они стали короткими, выпрыгивали слабыми светлячками из темноты бездумья и там же исчезали, уступая место другим, не задевающим чувств.
Матвей плыл машинально, время от времени поглядывая на компас. Вдруг боковым зрением, слева, заметил слабое свечение. Повернул голову, и сразу не понял, не мог поверить в реальность того, что появилось перед его глазами. До боли заколотилось в висках, застучало сердце. На восточном небосклоне, чуть порозовевшем от наступающего рассвета, чётко чеканилась, втягивая в себя, снизу, черноту океана, такая же чёрная тень с острозубым гребнем. Это был остров, и довольно близко. Но почему он появился на востоке? Причиной тому могли быть и ошибка в определении азимута, и океанское течение вблизи архипелага. Оно, видимо, понесло пловца мимо среднего из островов северной группы. Теперь надо просто держать направление на берег, не выпуская его из виду. Скоро солнце станет союзником человека - освещать путь спасения. Вперёд!
Остров оказался намного дальше, чем вначале показалось Матвею. Чтобы достигнуть его, понадобился весь светлый день. Как ни пытался пленник океана не торопиться, плыть размеренно, дышать правильно, тело неохотно повиновалось рассудку, быстро уставало. Появились птицы, больше белых, подгоняли криками: давай, давай! Но вдруг пловцом заинтересовались акулы, небольшие, правда. А, пусть крутятся! Его, Матвея Иванова, пощадил сам Океан, могущественный владыка грозной стихии. Не посмеет зубастая мелочь перечить ему. Странно, в поле зрения ни одной лодки. Да и обитаемы ли эти скалы, есть ли на них пресная вода, съедобные растения?
Наконец до пловца донёсся аромат тропических рощ, послышался шум прибоя. Волны с грохотом, в пенной ярости, били по утёсам. Попасть под них - – верная гибель. Вертикальная серая стена, вся в трещинах, над ней – полосы зелени, а ещё выше – острые пики, которые увидел Матвей издали на воздушной ткани розового предрассвета.
Теперь Матвей, не приближаясь к опасному берегу, стал огибать остров по часовой стрелке. Обнаружилось, что надводный массив, который издали казался единым, на самом деле разделён широким проливом на два острова. Матвей огибал один из них. Солнце уже клонилось к закату, стало невидимым за клыкастым гребнем кряжа, и приятная тень придала сил невольному участнику одиночного заплыва по центральной части Великого океана, который Магеллан, не пережив за сто дней пути ни одного шторма, назвал ласково Тихим.
В одном месте южного берега нерукотворные бастионы раздались в стороны. Открылась расщелина. По мере приближение к ней, становилась всё шире. Теперь можно плыть к берегу. Здесь он был пологим. За белой полосой пляжа начиналась зелёная долина, уходила вдаль, размываясь сиреневой дымкой, воздымаясь к полукольцу голых скал, лишь местами прикрытых лоскутами зелени. Внизу, при устье ручья, виднелась хижина под крутой кровлей, судя по цвету - листвяной. Пловец взял курс на неё. Лодки, вытащенные на берег, свидетельствовали: местность заселена.
Вскоре Иванов коснулся руками дна, встал на дрожащие от волнения ноги, дальше двинулся вброд. Навстречу уже спешили люди. Когда они приблизились, гость из океана воздел руки с растопыренными пальцами над головой и воскликнул, будто слова приветствия на полинезийском языке просились вырваться из его груди с тех пор, как он начал лепетать:
- Каоха нуи!
ХАТУТУ
Островок Хатуту, который случайно оказался на пути Иванова, был средним по расположению в цепочке из трёх мелких надводных образований, замыкающих на полночной стороне архипелага его северную группу. И вторым по величине: три километра в длину, наискосок меридиана, шириной в полтора раза короче. Долина с ручьём, берущим начало в скалах, делила его на две неравные части. На большей из них водный поток подтачивал вертикальный склон плато, на котором могли бы разместиться с пяток футбольных полей. Островок был необитаемым. Туземцы, выбежавшие навстречу посланцу морского бога, были жителями самого крупного в этой цепочке острова, Эиао. Это его увидел за проливом Матвей. Эиаойцы появлялись на Хатуту время от времени для заготовки копры. Здесь, в маркизском захолустье, кокосовых орехов было, что чёрной гальки в белом песке пляжа, а на пальмовые рощи в безлюдной долине никто не предъявлял прав. Общение с Воробьёвыми на маркизском наречии позволило Иванову свободно объясняться с туземцами. Он представился именем, услышанным во время галлюцинации в последнюю минуту на борту «Коммунара» - Мауи. По внешности невольный самозванец мало отличался от аборигенов Хива-Нуи. Они приняли его за своего, расспрашивали, с какого он острова. Матвей не растерялся, пожал плечами, многозначительно показал пальцем на лоб, мол, не может вспомнить. Ему поверили, решили, что бедняга спасся при крушении судна; перенесённые испытания лишили его памяти; такое случается. Плыть с ними в Эиао новообращённый Мауи отказался, ссылаясь, что его могут искать в здешних водах. Ему надо было обдумать своё положение, определиться с поведением, когда им заинтересуется французская администрация. Ссылка на потерю памяти может привести его в клинику на Таити. Оттуда, если откроется обман, не исключена и высылка из Французской Полинезии. Значит, прощай мечта хоть недолго пожить на Хива-Нуи, выяснить наконец, зов ли сородичей слышит он с детства или это его фантазия. Пугал Мауи и неизбежный шум в прессе. Он не хочет быть беглецом в глазах соотечественников. Разве их убедишь, что он, возможно, русский по недоразумению, что ему необходимо разобраться в своих ощущениях. Пусть лучше считают Матвея Иванова утонувшим. На Хатуту родился Мауи. Родные? В Предуралье у него шестеро братьев и сестёр. Поплачут и будут печально поминать. Что поделаешь?
Отправляясь домой, заготовители копры обещали вернуться через несколько месяцев. В хижине из словно позолоченного бамбука, крытой пальмовыми листьями, хозяева оставили циновки, плетённые из пандануса, одеяло, рубашку и шорты, бамбуковой соломки шляпу от дождя и солнца, инструменты для разного рода домашних работ, посуду, силки для ловли птиц, нехитрый капкан и рыболовные снасти. Мелководный залив, куда впадал ручей, изобиловал живностью. Всюду бродили беспризорные куры, шныряли чёрные свиньи, потомки беглецов от беспечных хозяев. Одичавшие козы с треском прокладывали тропы в густой чаще подлеска. Кофейные кусты позволили новому Робинзону наслаждаться любимым напитком. За несколько недель, проведённых среди туземцев, Мауи научился основному, что надо знать и уметь для жизни в одиночестве; он сразу запоминал названия новых для него предметов окружающего мира, их свойства, назначение. Ему удалось оказать важную услугу одному из новых знакомых, которая сыграла решающую роль в судьбе пришельца. Пожилой маркизец жаловался на боль в коленных суставах. При заготовке копры боль усилилась, мешала ходить. Этот недуг был морскому фельдшеру знаком по Находке. За неделю, манипулируя булавкой дяди Мо, Непомнящий (перевод с местного языка) освободил туземца от боли. И тот отправился на свой остров весёлым, увозя в мир архипелага, с его восьмью тысячами жителей на пятнадцати островах, весть о чудесном докторе.
Оставшись один, Мауи, когда не был занят бытовыми делами и добычей пищи, изучал остров. Сначала он совершил путешествие в горы вдоль ручья. Царящие в долине косматые кокосовые пальмы, будто утомившись своим однообразным множеством, местами расступались, давая простор другой растительности. Тут как тут на опушках появлялись панданусы - деревья с воздушными, разлапыми корнями, с тонкими стволами и широкими кронами, похожие на грудастых, «с талиями», девиц в пышных юбках. Они, в свою очередь, теснились, уважая права на солнечный свет апельсинового и хлебного дерева, также гибискуса, который благодарно отвечал на доброту соседей огромными красными цветами. Немногих ещё участников зелёного сообщества островка Хатуту мог назвать Мауи по именам, данным им туземцами, но некоторые растения отзывались на его немой вопрос на русском языке. Вот сахарный тростник, вот акации, а вот бананы. Как не узнать!
С каждой сотней шагов в глубь долины подъём становился всё круче, растительность всё беднее. В конце пути истоки ручейка поглотили заросли гигантских папоротников. Преодолев их, Мауи вскарабкался на узкую седловину между двух голых клыков чёрного камня. Козья тропа закончилась. Впереди, под ногами, - страшной высоты вертикальный обрыв к океану. Попятившись от опасного места, Мауи повернулся лицом к пройденному пути и замер в восторженном изумлении. Ему открылся весь остров. Долина, вся в зелени разных оттенков, книзу приобретала лиловый оттенок. Залив, в который вливался ручей, и прибрежная водная полоса были голубовато-белёсыми, а дальше, к горизонту, сталь морской воды переходила в синь, что всё густела, густела… Дно и борта продолговатого углубления долины, замысловато источенные текучими водами и воздушными потоками, солнцем, были словно покрыты живописной резьбой. Тени от облаков клонящегося к закату солнца делали это творение природы ещё более рельефным. Тучи птиц носились под облаками, гладь воды взрывали выпрыгивавшие из неё парами и группами дельфины.
Ликование охватило Мауи: он узнал! Он вспомнил! Он это видел! Когда? Наверное, в той неизмеримой глубине прошлого, когда на берег необитаемого, безымянного тогда острова высадился с пироги человек, брат-близнец которого в те же годы, преодолевая стужу, двигался сквозь хвойные леса по болотам в сторону гор, названных позднее Уральскими.
ПОСЛЕСЛОВИЕ. ИСКУСНЫЙ ВРАЧЕВАТЕЛЬ, ЛИЦО НАРОДА ХИВА-НУИ
Спустя несколько дней небольшая флотилия лодок с балансирами вошла в залив. На носу головного судёнышка пританцовывал, размахивая руками, первый пациент Мауи на островах. Из-за его спины улыбался статный, атлетически сложенный старик, оказалось, наследственный владетель Эиао; звали его Алии, что значило и бог, и вождь, и господин. Прибывшие, радостно галдя, стали разгружаться. В поклаже преобладали ящики с пивом и вином. На этот раз, намного раньше срока на Хатуту высадились не заготовители копры. Туземец, познавший чудодейственную силу серебряной булавки, возбудил интерес к ней страдающим разными недугами; к ним присоединился абсолютно здоровый монарх племени-общины под предлогом сопровождения измученной ожирением жены. Ему не терпелось взглянуть на нового подданного, к тому же мага.
Мауи понял: беспечная жизнь в Саду Эдема закончилась. Но чтобы действительно лечить, а не дурачить фокусами детей природы себе на пользу, он настоял перед монархом соседнего острова, чтобы клиника Эиао находилась вдали от «цивилизации вино-табачных изделий» - на острове Хатуту. Здесь всем распоряжается только он, врач; здесь он – вождь пациентов, которые между собой становятся равны после высадки на берег залива. Алии условие принял, более того, он прилюдно освободил Великого Знахаря (перевод с местного наречия) от клички Непомнящий и утвердил за ним имя легендарного героя Мауи, учителя ремёсел среди лучших представителей человечества, понимай - маркизцев. Для начала Мауи повелел сжечь все сигареты. Жертву принесли в огнище, разведённом среди поляны в апельсиновой роще, где на вершине холма с незапамятных времён обитал высеченный из чёрного базальта идол. Вкопанный в землю по колена, он превосходил ростом самого высокого островитянина. Руки болвана были сложены на животе, круглые глаза, не выдавая дум, смотрели сквозь всех и всё в морскую даль, видя будущее своих детей. Опечаленные участники огненного действа сошлись во мнении, что божество похоже ликом на Мауи, и тут же нарекли каменного кумира Великим Знахарем, положив начало культу двойников. Пока дымилась зола, участники аутодафе не отходили от кострища, вдыхая амбру. Жертвоприношения продолжились в открытом океане утоплением банок и бутылок с алкоголем. Исполнители казни на воде вернулись в бухту грустные, словно с похорон, но с мутными взорами. Настала очередь консервам. Их содержимое посвятили визжащим от радости свиньям. Больные решительно переводились на свежие овощи и фрукты, рыбу, мясо, на воду из источников, на кокосовое молоко. Тучной супруге Алии фельдшер во знахарстве прописал жёсткую диету, больше ничем ей он не мог помочь. Дипломированный медик понимал, что лечебным делом надо заниматься, будучи «с веком наравне». Но нока он не обзаведётся лекарствами и инструментами, ему придётся обходиться голыми руками, ножом, после дезинфекции стали на огне, кипячёной водой, «зелёной аптекой» рощ, где можно найти аналоги известных ему лечебных растений. Конечно, предпочтение он будет отдавать иглоукалыванию, только одной булавки недостаточно. К своей и островитян удаче ученик дяди Мо освоил метод прижигания точек на меридианах тела, заменяющий иглы. Но где взять полынь на так называемые «сигареты»? Поиски дали результат: нашлась замена полыни среди астровых. Осталось собирать траву, высушивать, скатывать трубочки-сигареты. Эта проблема заставила подумать о помощниках. Оказалось, таковых легко найти среди толковых, чистоплотных островитянок Эиао. Несколько семей переселились на Хатуту. Молодых женщин «главврач» пристроил в непосредственную помощь себе. Одна из них, заневестившаяся девушка лет пятнадцати из большой семьи Алии стала женой основателя лечебницы. Для остальных переселенцев нашлись занятия в разрастающемся хозяйстве. Всё большее число выздоравливающих покидало Хатуту, разнося весть об удачливом целителе по всему архипелагу. Большие лодки о двух балансирах, с больными на борту прибывали в залив Хатуту всё чаще. В долине ручья разрасталась лечебная деревня из больших корпусов-хижин, медперсонал пополнялся.
Столь громкий успех безродного пришельца не мог не накликать беды. На крупнейших островах северной и южной групп архипелага, Нуку-Хива и Хива-Оа, находились амбулатории. Туда с Таити рейсовыми судами доставлялись медикаменты и оборудование. Порядок их доставки нарушился с появлением частнопрактикующего, будто с неба свалившегося врача, который вскоре стал едва ли не самым состоятельным островитянином. Всё чаще лечебные грузы направлялись из столицы Французской Полинезии Папеэте сначала в бухту Хатуту; до амбулаторий доходили излишки. Самолюбие местных эскулапов с дипломами французских вузов страдало, модный врач, «этот знахарь!», их раздражал. Неудивительно, что в лечебном городке Мауи появился чиновник с Нуку-Хива, посланный государственным администратором архипелага изучить обстановку на месте, выяснить законность врачевания народного доктора. Француз владел местным диалектом.
Приняв официального гостя за кофейным столиком на террасе бунгало, бывший фельдшер, а теперь главврач собственной клиники, стал привычно излагать легенду Непомнящего. Француз слушал внимательно, не сводя немигающего, цепкого взгляда с лица витийствующего, не перебивал вопросами. А когда фактический хозяин Хатуту закончил свою красивую ложь, чиновник, откинувшись спиной к спинке плетённого кресла, сказал на том чистейшем русском языке, на котором тогда говорили ещё очень пожилые москвички: «Красиво излагаете , сударь. Но чью историю? Вы – русский. Не возражайте! Нет смысла. Я вас не выдам, мой рапорт администратору будет благоприятным для вас. Я вас понимаю, сочувствую вам. Я сам из СССР. В сорок шестом году, в Гавре, будучи старпомом, не вернулся на судно. Об этом не писали. У вас. Не буду выпытывать, как вы оказались здесь. Это ваше личное. Можете на меня положиться. Живите, работайте как русский интеллигент-разночинец, для людей».
Спустя несколько месяцев, из Парижа на имя Мауи пришла заказанная Администрацией Нуку-Хива посылка. В ней оказался превосходный набор серебряных и золотых игл для иглотерапии. Заказчик в Нуку-Хива (он же пересыльное лицо) пожелал остаться неизвестным.
В начале девяностых годов в Папеэте пришлось решать, кого послать в Санкт-Петербург гостем-наблюдателем на форум малых народов России. Выбор пал на самого просвещённого маркизца - доктора Мауи. От предложения представлять в новой России Маркизские острова он не отказался. После распада СССР Мауи не опасался опознания и ареста «за измену родине».
ПРИПИСКА АВТОРА
История, изложенная здесь мной со слов капитана Столяркина и по запискам Мауи (Матвея Иванова), много лет спустя породила, подобием эха, случай, который просится сюда. О нём я узнал из последнего письма моего полинезийца. С медицинским светилом Маркизских островов я переписывался до его недавней кончины. В своих письмах он редко упоминал свою супругу-принцессу, охотно отзывавшуюся на имя Маша, а детей практически обходил молчанием. Но вдруг нарушил это странное табу – поведал о первенце по имени Ава, склонном к изобразительному искусству. Мальчик, в целом, полинезийского облика, оказалось, унаследовал и некоторые черты своей русской бабушки, в том числе белокурые волосы. Этого оказалось достаточно, чтобы стать объектом насмешек, подобных тем, которые перенёс в школьные годы бывший Матвей Иванович. Возможно, уличная кличка «американец» (что значило и вообще «белый»), усилили в Аве интерес к истории белокожих народов. А когда отец в кругу близких перестал скрывать своё русское происхождение, любознательность уже юноши Аве обратилась в сторону России. У него была возможность получать любую информацию о родине русских предков. Отец не подозревал, как далеко станет простираться этот интерес. Став первым маркизским скульптором, Аве, получивший известность ваянием в стиле древних авторов полинезийских идолов, стал в творчестве всё чаще обращаться к былинам древней Руси. Мастер изучил русский язык (благо, дома было с кем разговаривать), также старорусский. Из его рук всё чаще стали выходить скульптуры-идолы, напоминающие Илью Муромца. В последний раз Мауи видел сына перед его отлётом из Папеэте в Париж на авторскую выставку полинезийской скульптуры. Французская пресса отметила появление в столице ваятеля с Маркизских островов, но вскоре он исчез. Настойчивые поиски привели в Москву, там след Авы вновь терялся. Наконец, спустя несколько месяцев, Мауи получает письмо из Перми, от Аверия Матвеевича Иванова (так в обратном адресе). В письме его сын (почерк не вызвал сомнений), «белый полинезиец», сообщал о своём твёрдом решении навсегда остаться в стране, которую он открыл, как свою землю обетованную. Он сменил своё имя на созвучное, принял гражданство РФ, нашёл жильё в Перми и где применить свои способности «камнереза». В письме Аве есть такие строки: «Не поверишь, отец, я нашёл, оглядывая простор с высокого берега Камы свою настоящую родину, которую покинул… нет, не десять лет назад, а сто тысяч тому. Я её узнал. Понимаешь?».
Мауи понял.
Такой вот случай.