Середина июня. Теплый, солнечный день. Слегка запыленные, потёртые временем ботинки устало шлёпают по дорожке аллеи. Лёгкий ветерок игриво шелестит листьями высоких тополей и клёнов. Яркое солнце, пробиваясь сквозь них, создаёт впечатление движения множества солнечных зайчиков весело прыгающих на асфальте, по деревьям, памятникам и крестам кладбища.
Неугомонный стрёкот кузнечиков, звонкое пение малиновки, щебетание воробьёв — навевает иллюзию душевной радости вместо грусти и тоски. Прошлый раз, лет пять или шесть назад, был здесь зимой. Стоял мороз, снега по пояс. Долго топтался по сугробам в надежде отыскать могилки бабушки и отца. Как это ни было сложно, нашёл. Обидно — ехать за тысячи километров, а в результате… Но, слава Богу, — удалось! А теперь легче — лето.
Живу за тридевять земель от города детства. Даже на могилки родных не каждый год приезжаю. Так сложилось. Медленно продвигался к широким кладбищенским воротам. С грустными мыслями и тяжестью на душе посматривал по сторонам, изредка встречая знакомые имена и фамилии. Прошёл колодец, и, что-то заставило свернуть с аллеи на узенькую тропинку между могилок. Взгляд непроизвольно упал на мраморную плиту со знакомым до боли изображением и надписью: «Васильев Евгений Фёдорович, 1908 — 1987». В памяти всплыли далёкие и счастливые времена юности.
По окончании школы оказался на распутье: не знал, куда приложить силы. Вариантов много. Попытаться поступить в медицинский институт. Как-никак два года с огромным удовольствием занимался в кружке у профессора Бычкова на кафедре топографической анатомии и оперативной хирургии. Занятия с учениками школ для профориентации совместно со студентами проходили в «анатомичке». Едкий запах формалина, экскурсия по анатомическому музею, знакомство с секционным залом и подвалом, где находятся клетки с подопытными животными. В результате трёх занятий остались из ста двадцати желающих не более десятка, а к концу второго года — только трое.
Благодаря деятельному участию Ивана Николаевича Бычкова научились многому. Нам даже доверяли заниматься препарированием, принимать посильное участие в научной деятельности кружка и присутствовать на операциях...
Для чего человеку даётся юность — период фантазий, мечтаний и несбыточных надежд? Правильно — натворить глупостей, вопреки здравой логике! Решил поступить в военное училище. В результате время для сдачи документов в институт упустил.
Вот и пришёл к Ивану Николаевичу за добрым советом, с вечным вопросом «что делать?». К чудесному человеку, который жизнь без остатка посвятил медицине. Войну, с 1941 и по 1946 год, провёл в действующей армии ведущим хирургом медсанбата. Сколько спас человеческих жизней! Вернулся в родной институт, на кафедру. Трудно найти специалиста, лучше него разбирающегося в анатомии человека.
О докторе ходили легенды. Однажды, возвращаясь домой по набережной реки Омки, столкнулся с двумя пьяными бандитами, которые решили ограбить. Иван Николаевич пожилой и не очень крепкий, попытался их успокоить, сказав, что будет стыдно за этот поступок, когда протрезвеют. Но слова не подействовали. Один достал нож, и лезвие сверкнуло в свете вечернего солнца. Что было делать?
Старый хирург резко ткнул указательным пальцем в одного и другого. Проверил пульс — у обоих есть. Бросил нож в реку и пошёл к ближайшему телефону-автомату. В приехавшей скорой помощи оказался его ученик.
- Иду мимо, смотрю: лежат двое, запах неприятный такой! Видимо, отравились. Володя, в стационаре подскажи, что им просто необходимо сделать промывание желудка и кишечника. Иначе не спасти! Жёстко клизмить, клизмить! Только не задерживайся – минут через тридцать начнут приходить в себя! - пояснил ситуацию и снял шляпу. Вытер вспотевшую лысину и, усмехнувшись, двинулся домой. К кому же было мне обращаться за советом, как не к нему...
Выслушал, подумал и сказал: «Годик, голубчик, поработай в институте, определись. Судьба сама подскажет. Хорошо бы у нас на кафедре. Через месяц – два освободится должность лаборанта, приходи! Буду рад!
Слушай, совсем забыл! Езжай к профессору Маслову на кафедру. Будешь в чистом халате работать. Формалином там не пахнет, а потом жду!» - улыбаясь, похлопал по плечу. Так и оказался я на кафедре «Общей гигиены» лаборантом.
***
«Встречай, Евгений Фёдорович, протеже друга и товарища Бычкова! Вот в твоё распоряжение наш новый лаборант – Андрей Михайлович», — представил меня вошедшему в кабинет старый, но ещё крепкий дедушка, профессор Маслов Леонид Михайлович.
Я наткнулся на строгий, изучающий взгляд, от которого мурашки неприятно забегали по коже. Худощавый, подвижный, с пробивающейся сединой, аккуратно подстриженный, в отглаженном белоснежном халате доцент Васильев создавал впечатление сурового, не терпящего возражений, непререкаемого авторитета.
Ввел в курс обязанностей. Предельно ясно и понятно, уточнять не пришлось. Работа непыльная и несложная. Вовремя подготовить к практическим занятиям материальную базу. Найти и принести в аудиторию необходимые плакаты. Самым сложным было подготовить стационарные и переносные приборы для определения уровня радиации. Достать из тяжёлых свинцовых контейнеров стронциевые источники, образцы заражённого грунта, разложить по учебным местам, а по окончании проверить наличие и снова уложить в контейнеры.
Прав Бычков — работа чистая и аккуратная: ни запаха формалина, ни крови, ни грязи — работай, трудись и радуйся жизни! Претензий никаких. Свободного времени предостаточно. От безделья и тоски скальпелем красиво заточил карандаши на письменных столах во всех кабинетах кафедры, подремонтировал плакаты.
Вот тогда и состоялся разговор по душам с Евгением Фёдоровичем. «Что, брат, тоскливо, неинтересно? Сейчас бы скальпель в руки и сеять доброе, светлое. А здесь что? Санитарно-гигиенический факультет. Все ходят чистенькие, в белых хрустящих халатах – смотреть противно! Так? А знаете ли, молодой человек, что было бы с нашим родным городом, если бы в пятидесятых не решили вопрос о развитии канализации и сточных вод именно врачи-гигиенисты? По глазам вижу – угадали! Утонул бы Омск, в чём – уточнять не будем! А известно ли вам о вспышке эпидемии холеры, малярии, сыпного тифа, сибирской язвы, кишечных инфекций? Конечно, нет, об этом в наше время никто не вспоминает».
Четыре года возглавлял эпидемические отряды на территории Сибири и Омской области наш всеми уважаемый дед — Леонид Михайлович Маслов. Сколько благодаря работе его и других наших коллег было спасено людей!
Вот вы недавно с аспирантом Родькиным Виктором Петровичем катались на завод «Синтетических моющих средств». Проводили замеры: температуры тела у рабочих, процентного содержания стирального порошка «Лотос» в окружающем воздухе. Зачем? Чтобы Витя кандидатскую защитил? Так-то так, да не совсем! Он создает условия для подопытных крыс, как у рабочих: содержание порошка в воздухе, температуру окружающей среды, добавляет в пищу. И крысы не выдерживают. Погибают.
А люди на этом предприятии работают десятилетиями, дышат через респиратор. Им, оказывается, за вредность никакой доплаты и никаких льгот не положено, потому как завод относится к Министерству пищевой промышленности. Разве может быть какое-то вредное производство в пищевой промышленности? Вот и приходится доказывать не на словах, а ещё и с помощью науки! Какую пользу Родькин этим принесёт! И для науки, и для людей. А ты ему помогал – значит, и твоя капелька добра здесь есть. Вот так-то!
Настроение улучшилось, и работа уже не казалась такой скучной и обыденной. Студенты побаивались Евгения Фёдоровича. На его занятиях царила тишина — никто не осмеливался ни чихнуть, ни скрипнуть стулом. И неудивительно! Он работал на кафедре с 1938 года. Его опыт и авторитет говорили сами за себя. Многие профессора и доценты стали учёными благодаря его научному кружку, в котором занимались ещё студентами.
***
У Васильева, как у любого преподавателя, было прозвище. Оно здорово отличалось от других. Сколько ни пытался узнать у студентов, почему именно «мамочка», так ничего и не добился.
- Мамочка, и всё!
- Почему, не знаю.
- Так до нас называли, и мы поддерживаем.
- Традиция такая! Мамочка, и всё!
Так это и осталось бы в секрете, если бы не тетя Люба, мамина сестра, окончившая в 1944 году наш институт. Узнав, что работаю под началом Евгения Фёдоровича, радостно воскликнула:
- Мамочка! Живой! Слава Богу! Чудесный, хотя и строгий человек! Сильно болел, рвался на фронт, но кто его с такими легкими отправит!? До войны принимал участие в отрядах по ликвидации эпидемии, заразился сам, переболел – вот и последствия такие. Жизнь посвятил науке, как монах Богу.
Единственным близким человеком была старенькая мама. Не помню такого занятия, где бы он не помянул о ней хотя бы мельком. «Смотрите, какой чудесный рисунок на носовом платке вышила моя мамочка! В таких случаях мамочка говорит». Вот и прилипло к нему прозвище «мамочка». Но строгий! Все его опасались!
Посмотрит колючим взглядом, и сердце в пятки проваливается! Успокаивает: «Что же это Вы, милочка, так волнуетесь? Успокойтесь, подумайте!» А в голову ничего не лезет. Один зачёт, помню, трижды сдавала.
Время пролетело. Сомнения прошли, и судьба всё расставила по местам. Выбор, к великому удивлению родителей, снова остановил на военной службе. Прошел медицинскую комиссию. Знал о дате и времени прибытия в военкомат для дальнейшего следования в танковое училище. Написал заявление, получил на руки трудовую книжку, попрощался на кафедре. Единственно, кого не видел, так это Васильева, он расхворался и дней десять не появлялся на работе.
Пришлось заехать. Дверь открыл хозяин. Бледный, худющий, измотанный болезнью: нос заострился, лицо, как простыня, белое и измятое. Но безмерно рад моему приходу.
Подоконники и пол вдоль стен заставлены кактусами. Осторожные, не любящие касаний растения: от маленьких, тоненьких до огромных, упирающихся в потолок! Усыпаны колючками, некоторые мягкими, как пушок, другие — длинными, острыми.
Слышал, что кактусы цветут. Но таких восхитительных, сочных и ярких цветов увидеть не ожидал. Евгений Фёдорович заметил удивление и пояснил: - Когда-то мамочка безмерно любила эти цветы. Я старался при всякой возможности покупать и тащить домой. Потом это вошло в систему, может, переросло в болезнь. Теперь до конца жизни.
Узнал, что я зашёл попрощаться, долго ругал и убеждал в неправильности выбора: «Смотри, не ошибись! Ты рождён для белого халата! Люди часто ошибаются: поступают, учатся, оканчивают институт, а потом сталкиваясь с трудностями профессии понимают, что не на своем месте. Надо бы уйти, освободить, но как это сделать?»
Остаются, трудятся, а вместо пользы — один вред! Захворал тут на днях. Что болит и как лечить, давно знаю. Но по закону надо бюллетень выписать. Вот и потащился к участковому врачу. Иду по коридору поликлиники, все мне: «Здравствуйте, Евгений Фёдорович»! Основная масса медиков в нашем меде и училась. И меня с колючим характером наверняка помнят! Приятно, конечно. Можно было к заведующей зайти, поболтать и документ выписать. Но пошёл к участковой.
Очередь занял, просидел полчаса. Захожу, а она в мою сторону даже и не смотрит: «На что жалуетесь, что беспокоит?» — как робот. Молчу. Она с медсестрой разговор о цветах завела. Вот тогда вопрос задаю: «Где вы, милочка, учились?». Только взглянула — узнала и в слёзы: «Простите, Евгений Фёдорович! Только заведующей не говорите!». А на кого жаловаться — только на себя! Ведь я учил, а элементарной врачебной этики не привил.
Мне в юности учителя, которые получили образование ещё до революции, говорили: «Когда заходит больной, не поленись. Встань, подай руку, посмотри ему в глаза, улыбнись. Дождись ответной улыбки, а потом уже спрашивай». О чём ты подумал? О культуре поведения? Хотя это тоже важно, но дело не только в этом…
В глаза заглянул – белки жёлтые – проблемы с печенью, возможно, желтуха. Мешки под глазами – почки больные. Синева под ногтями на руках – смотри сердце. Одним краем рта улыбнулся – инсульт. Пока на стул сел, а ты уже и так про него всё знаешь. Не было тогда такой аппаратуры, а вот врачи были. Те врачи, что по зову сердца…
Жаль, конечно, расставаться. Ну да, видно, в армии тоже такие нужны. Только в одном уверен: будут тебе ещё долго сниться белые халаты, и не один раз обо мне и о Бычкове вспомнишь.
Допоздна засиделся в гостях. Узнал много. Привычка жить в одиночестве породила скрытность характера. Редко с кем делился воспоминаниями прошлого из личной жизни, а там было столько интересного!
Высокообразованный, культурный, в дружеских отношениях с сестрой А.П. Чехова Марией Павловной, со многими артистами омских театров. Переписывался с О.Л. Книппер-Чеховой. Письма бережно хранил в шкатулке в письменном столе.
Я держал в руках письмо, пожелтевшее от времени, за подписью Книппер-Чеховой: «Наконец-то я собралась написать Вам хотя бы несколько строк, добрый доктор Евгений Федорович…»
Письма великой балерины Плисецкой, композитора Щедрина...
Сидел и с удовольствием слушал хриплый голос Евгения Фёдоровича:
«В детстве домик Антона Павловича в Ялте для меня был родным. Мама была очень дружна с Марией Павловной, и потому каждое лето проводили там. Хорошо знаком с семьёй Антона Павловича. А с ним самим познакомиться не удалось — родился на четыре года позднее его смерти. Чудесная семья, наидобрейшие и талантливые люди.
Мария Павловна серьёзно увлекалась живописью. Она дружила с такими мастерами, как Левитан, Коровин и Серов, а также училась в Строгановском училище. Всю свою энергию она вложила в создание музея в Ялте.
Заболтались так, что уходить не хотелось.
Я увидел на столе раскрытый альбом с яркими пейзажами. Смотрел и не мог оторваться от чудесных картин. Заглянул на обложку и прочитал: «Великий русский художник Фёдор Васильев».
«Неужели Ваш отец?». Евгений Фёдорович улыбнулся: «Конечно, нет! Там же стоит период его жизни. Умер в 1873 году, а я родился только в 1908. Это любимый художник Марии Павловны, кстати, она этот альбом с иллюстрациями картин и подарила в конце сороковых.
Похоронен художник в Ялте. Когда там бываю, всегда хожу почтить память на могилку. Близких родственников у меня никого не осталось — только племянница.
Так что поговорить не с кем. Даже кота нельзя завести. Остается только с кактусами беседовать. Считается, что домашние питомцы похожи на своих хозяев. Интересно, есть ли что-то общее у меня с друзьями? — задумчиво произнес Евгений Федорович, проводя рукой по небритой щеке.
Я посмотрел на бледное лицо, покрытое серебряной щетиной, и утвердительно кивнул. Действительно, кактус, на котором мы замечаем только одни колючки и не догадываемся, что внутри его хранится кладезь доброты и свежести. Может, потому их цветы так ярки и нежны…
Когда в обыденной жизни сталкивался с медиками-омичами, обязательно спрашивал про Васильева. Смотрели на меня озадаченно, но стоило назвать прозвище «мамочка», широко улыбались: «Ну как же, знаем, жив курилка – до сих пор строжится!»
Низкий Вам поклон и светлая память, добрый доктор Евгений Федорович!
Слегка запыленные, потёртые временем ботинки устало шлёпают по дорожке аллеи к выходу. Яркое солнце, пробиваясь сквозь листья, создаёт впечатление движения множества солнечных зайчиков, весело прыгающих на асфальте, по деревьям, памятникам и крестам кладбища…