Угля у нас мало, поэтому комнату протапливали лишь в морозы, когда становилось невмоготу от холода.
Однажды, желая сберечь тепло в комнате, мать поспешила перед сном закрыть на трубе вьюшку, когда уголь еще не перегорел.
В моей памяти до сих пор стоит картина, как она становится на табуретку и задвигает вьюшку. После чего мы крепко заснули. И этот эпизод, по сути, должен был стать последним в моей жизни.
Утром мы проснулись от страшной головной боли. Я не мог встать, свалился на пол. Мать еле поднялась и открыла дверь, выбралась на улицу – раздвинула ставни.
Нам повезло, не угореть, видимо, где-то свежий воздух, всё же, просачивался в комнату.
За зиму только и было слышно, что такие-то, угорели насмерть. Мы легко отделались. На своем опыте убедились, насколько это опасно.Мать никогда с этим не сталкивалась, и ко многому относилась легкомысленно.
Заразился «свинкой». Шею разнесло. Большая температура, тело ломит, горит. Состояние паршивейшее. Глотал порошки, высыпая на язык и запивая водой. Шею закутывал шарфом, чтобы не застудить и не получить осложнение.
В школу не хожу. Дома скукота. Читать нечего. От холода знобит, но кризис уже прошел. На мне синее в полоску батумское пальто.
Мать договорилась в своей школе, что мне разрешат пользоваться библиотекой, перед ними расхвасталась, какой я начитанный.
Поэтому я застеснялся: как бы, не уронить себя плохим выбором книг.
Обилие книг на стеллажах под потолок. Впервые получил доступ к полкам, но все книги не для меня.
Выбрал Пришвина «Кладовая солнца». Не представляю мальчика, который с удовольствием читал бы эту книгу, о том, как дети пошли в лес, и при этом, замечали мельчайшие подробности окружающей природы. Никакого сюжета и захватывающих действий.
Вздохнул с облегчением, когда книга закончилась, а я на всю жизнь сохранил стойкое отвращение к Пришвину, которое подтвердилось через сорок лет, когда в руки попали его дневники: в описаниях нет человека, его чувств, холодная живопись словом.
Я люблю читать мемуары, дневники, но такой стиль неинтересен, бездушен. Поэтому удивлялся, когда у кого-то встречал восхищение его прозой.
Другие три книги не лучше. Осилил единственный рассказ «Часы».
Как все мальчишки, читал по диагонали, игнорируя беллетристику, живописание словом, которая тормозила развитие сюжета, не терпелось узнать, что же будет дальше?
Меня поражала избыточность ненужных слов. Идеалом были бы — комиксы. Но о них мы и представления не имели, а в США они уже начали завоёвывать мир — там для этого создали все условия.
Предупреждаю: я не считаю комиксы необходимой составляющей учебного процесса, они для лентяев, какими мы и были тогда.
В классе учительница литературы обращала внимание на живописность описаний, заставляла заучивать абзацы из рассказа Чехова «Белолобый», что невольно приносило пользу, оседало в подсознании, начал понимать важность такого подхода, но сам уже был неспособен писать красиво. Это лишнее. Тормозит. Нужно успеть записать весь сюжет, все мысли, пока они ещё вьются над головой.
Ещё долго не имел представления, никто не подсказал, что нужно обращать внимание на фамилию автора, которая очень часто не запоминалась. Волновало название книги, оформление, наличие рисунков, которые выхватывали самые яркие сцены сюжета и торопили читателя.
На следующий день отнес книги в библиотеку, надеясь, что на этот раз смогу найти что-нибудь интересное.
Библиотекарша удивилась, что пришел так быстро, но ничего не сказала, не стала расспрашивать содержание, чего я боялся.
Но, снова не повезло. Попросил мать отнести книги, и больше там не появлялся.
Ограничился детской библиотекой, расположенной в маленькой избе. Там, хотя и не разрешали выбирать, но иногда попадались интересные книги.
Случайное везение, и ты переносился в волшебный мир. Выбор книг скуден, лишь то, что лежало на столе, уже сданное учениками.
Почти все мальчики прочитали Валентину Осееву «Васек Трубачев и его товарищи», «Витя Малеев в школе и дома». Незамысловатый сюжет из нашей жизни, советских школьников.
Когда был урок рисования, вспоминался рассказ Осеевой «Синие листья», о том, как девочка пожалела дать однокласснице зеленый карандаш, и та разрисовала листья дерева синим цветом.
Но каждый из нас знал, как эта девочка могла выйти из затруднительного положения: надо было лишь смешать синий цвет с желтым. Вероятно, об этом забыла сама писательница, давно была девочкой.
Как-то, в библиотечной суматохе, увидел первую страницу книги, которая заинтриговала своим названием, но её уже взял другой мальчик.
Я уже перечитал все русские сказки. То есть, какую бы книгу сказок ни взял, оказывалось, что нечто подобное уже читал, а перечитывать — терять зря время, и неинтересно.
Я был готов к новому. Такой показалась эта книга. Невзрачная, почти без рисунков.
У меня было мистическое предчувствие, что в ней должно быть нечто очень интересное для меня, чуть ли не судьбоносное.
Но, в последующие годы, книга так и не попадалась в руки.
Позже, я начал подозревать, что это была книга Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес», о которой я узнал из случайных статей, и она меня заинтересовала, как и сам автор, который играл словами. Это было для ортодоксальной школы необычно, свежо.
Но в библиотеках, которыми я пользовался, этой книги так и не было. Я вырос, так и не прочитав эту книгу. Всё хорошо в своё время.
Вполне возможно, библиотекари не всем выдавали интересные книги, которые быстро зачитывались в лохмотья, их приберегали, и давали только своим, к которым я не принадлежал. Подобное право я заслужил лишь после тридцати двух лет.
Тогда же, в руки попала невзрачная книга Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Маленький рисунок на обложке в виде маленького прямоугольника, в котором виднелся солдат в окопе, сзади развалины зданий.
Сам вид книги не вызывал желание, читать, но выбора не было.
Книга оставила впечатление невыразимой скуки, тем более в ней не было никаких окопов и описания боёв. Мне еще десяти лет не исполнилось, не мог оценить, сравнить с другими, но, почему-то запомнилась.
Может быть, и потому, что на протяжении последующих лет, то и дело слышал упоминание о ней.
Лет десять назад решил, всё же, узнать, о чём же там написано в этой книге, есть ли там окопы?
Их не было. Офицерская повесть.
С высоты моих уже прожитых лет — заурядное повествование. Но это по-сравнению с теми, что я прочитал у Бондарева, Константина Симонова, Воробьёва.
А тогда это была первая повесть о войне, поэтому всем и запомнилась.
Повесть очень осторожная, этакий пробный шар: пройдёт ли в печать? Прошла. Потому что никого не затрагивала, ни солдат, ни власть.
Ученики стеснялись взрослого человека, и уходили с навязанной книгой, хотя даже по внешнему виду книги понятно, что книга невыразимо скучна.
Была лишь надежда, что в следующий раз удастся взять книгу поинтересней, которую проглатывали залпом.
Приходить в библиотеку разрешалось раз в неделю, чтобы не докучали и не устраивали толчею в узком проходе между дверью и столом.
Здесь мы питались несколько лучше, чем в Салибаури, но, изредка, выпадали дни, когда заканчивались деньги.
До получки еще несколько дней, а из продуктов только сахар и крахмал. Нет даже хлеба. Попросил мать сварить кисель, хотя бы, из одной воды.
Рада стараться. Сварила трехлитровую кастрюлю беловатой массы, с отвратительным вкусом местной воды, которую и без того, трудно пить. С трудом проглотил несколько ложек. Мать тоже не стала есть.
Через три дня вылили этот кисель в сугроб перед окном.
В получку мать покупала пышный белый каравай, колбасу, конфеты, разной вкусной всячины. Ходили по магазинам.
Мать делала всё, чтобы деньги, как можно быстрее, закончились, и тогда можно будет успокоиться до следующего месяца. Деньги жгли руки, отвлекали внимание.
Впервые попробовал холодец, большую часть объема занимала белая студенистая масса, которая нравилась больше, чем наполнитель в виде свиных хрящей и кожи. Мяса почти не видно.
По воскресным и праздничным дням я и мать толчемся на хозяйской половине с большой русской печью, один бок которой обогревает и нашу комнату, но недостаточно хорошо, чтобы не пользоваться своей печью.
У хозяйки – сын, старшеклассник, красивый парень в тёмном костюме. В кармане пиджака, кокетливо, выглядывают две авторучки – предмет моей зависти.
Мне-то, приходиться писать перьевой, носить в школу непроливайку. На меня он, лишь один раз обратил внимание, когда не поленился заштриховать весь клетчатый лист. Спросил, что там написано?
Я же, видел сплошь заштрихованные клетки, и он, снисходительно, показал, что некоторые квадратики заштрихованы другим наклоном, а остальные лишь служат фоном.
Только тогда я смог разглядеть слово — «мир».
С завистью смотрел на его чертежные принадлежности, на аккуратные чертежи тушью.
Большая разница в возрасте мешала общению.
И хозяйка не обращала на меня внимания, словно я был прозрачным. Не мешал, и ладно.
На свой день рождения испекла торт. Запах волнующий. Я надеялся, что мать найдет возможность, принести в соседнюю комнату, хотя бы небольшой кусочек. Но гостей слишком много, мне ничего не осталось.
Как-то, из вместительного погреба, там стояли бочки с соленьями, хозяйка принесла мочёный арбуз.
Мне досталась небольшая скибочка. Незабываемое сочетание сладкого и соленого, на фоне хронического авитаминоза, было изысканным лакомством. Вкуснее не пробовал.
Через дорогу, в маленькой съёмной комнатушке, живут две восемнадцатилетние девушки, к которым часто заходила мать. Иногда брала и меня, вчетвером играли в домино, в «дурака».
Потом мы перестали к ним приходить. Вполне возможно, что мать и с ними поссорилась. Она, то и дело с кем-то ссорится.
Маленькому человеку постоянно кажется, что его обижают, или хотят обидеть, вот, он и восстанавливает статус-кво.
На нашем ряду, через несколько домов, живет мальчик лет пяти. Ему не разрешали выходить на улицу и играть с мальчиками. Поэтому мои друзья пригласили меня подойти к нему, одиноко стоящему у ограды, чтобы посмотреть его пальцы.
Мальчик охотно снял варежку. Пальцев — шесть. Симпатичный мальчуган. Никто его не дразнил.
Он был достопримечательностью. Вероятно, сознавал, что он не такой, как все, а мы отошли от него в немом изумлении перед тайнами природы, о которых пока и представления не имели.
Из разговора приятелей, знал, в соседнем доме хозяин сдирает с кроликов шкурку и сдает в заготконтору по пять рублей. Дешевизна оплаты меня удивила, ведь, сколько труда нужно затратить на одну шкурку. Несколько шкурок виднелись распятыми во дворе – сушились после выделки.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/25/905