Квест 6к

В этой остросюжетке читатель обнаружит одну из версий решения "Парадокса Ферми", поразмышляет о "формуле любви", узнает кое-что интересное об происках искусственного интеллекта и даже о техническом  устройстве НЛО.


Не следует путать меня с моими героями..

  СОЦИАЛЬНАЯ СЕТЬ

«Что делать?» — знают все, «что сделать?» — не знает никто

(так писал КВЕСТ@6К)

Если кому-то Квест@6К и показался бы циником, то, по-моему, это — дело вкуса. Так думал я, когда началась эта история, о событиях которой я пишу после того, как это стало для меня важным.

По интернет-форумам я иногда бродил с определённым интересом, чтобы позабавить дух свой излияниями чужой энергетики и лишний раз утвердиться в собственном невысоком мнении о человеческой натуре. Это влияло на тонус моего общего восприятия жизни и некоторым образом спасало от хандры. Предметом моей сетевой охоты были, однако, не милые пошлости толпы, желающей «хлеба и зрелищ», но редкие, всякий раз чьи-то по-своему интересные отклонения от сложившихся представлений об окружающей нас действительности.

Сначала мне показалось, что и Квест@6К был озабочен тем же. Но, как потом оказалось, я сильно ошибался по поводу его интересов.

Квест, например, на фоне какой-нибудь жестокой политической полемики мог живо рассуждать на тему о том, что на самом деле устремления граждан в большинстве своём почти не связаны с желанием добиться справедливого устройства мира.

По его словам, политические волнения тех оппозиционеров, кто помоложе, мало чем отличались от дискотеки.

К примеру, молодым девицам на уровне животного инстинкта необходимо добиваться внимания самцов, приближённых к вершине социальной иерархии. И поскольку самых крутых самцов на всех не хватает, то по отношению, например, к президенту может разгораться чувство глубокой неприязни и даже ненависти только по этой единственной причине. Однако женская натура способна соглашаться на меньшее, где выбор пошире. Такая «оппозиция» уездных девиц, как правило, перемежалась с картинными «селфи» на собственных страничках, где обязателен томный загадочный взгляд и театральность окружающей обстановки.

В свою очередь молодым пацанам, измученным половыми гормонами, необходимо ответно демонстрировать себя и свой потенциал в стремлении атаковать общего врага.

Итог таких политических танцев оппозиции, утверждал Квест, — не более, чем предлог для физического сближения. То есть, понятно, что после встречи на митинге или на демонстрации молодые самки отдаются уже не просто Ваньке-штукатуру, а борцу и почти лидеру великого народного движения за всеобщую справедливость. Пусть хотя бы так.

Другая часть активной молодёжи добивалась тех же результатов с точностью до наоборот на противоположной политической платформе, утверждая непогрешимость нынешнего вождя и приближение себя к нему в политическом порыве. Даже если ничего не получалось, то удовольствие всё равно приходило ко всем участникам «политического процесса» на уровне некоторого сублимированного удовлетворения.

По мнению Квеста, радикально-политические порывы не имели возрастных ограничений.

У массы более возрастных самок политическая активность возникала иногда просто от скуки, иногда это было неразделённое сексуальное одиночество, не исключено, при наличии равнодушного мужа, частенько — просто ужас надвигающейся старости. «Селфи» здесь практикуется пореже, как правило, в более информативно насыщенной обстановке, в кругу верных друзей, например.

Политический радикализм возрастных самцов «селфи» вовсе не предусматривал. В массе своей он имел всего лишь две причины.

Крайне правые старички критиковали «нынешние порядки» лишь только за то, что не стоит то, что раньше стояло. Тут статуя Ленина с рукой, указующей в сторону коммунизма, в крайностях подобного мировоззрения приобрело почти фаллическое значение.

Противоположные левацкие же «загибы» обнаруживались у многих седеющих «знатоков» внешней и внутренней политики, которые мучаются ощущениями своего бытия в качестве лузера. Здесь всё то же вездесущее и выгорающее со временем либидо агонизировало в пламени подсознательно низкой оценки собственной социальной успешности.

Как пиявки ко всему этому мыкающему стаду цеплялись мастера политической конъюнктуры и шарлатаны, умеющие делать деньги на «говорении».

Квест утверждал, а я в том с ним соглашался, что всем здесь управляли не только принципы, открытые Фрейдом, которого мы, впрочем, тоже посчитали не избежавшим корыстных устремлений в своих «публичных откровениях» и породившим соответствующую шарлатанскую традицию в психологии. Конечно, всё это было пересыпано простой человеческой любознательностью и желанием погреться у общего виртуального костра среди тебе подобных в процессе сладкого обмена социальными ролями.

Несомненно одно, подводил своим рассуждениям Квест, — никакого голоса разума в этих «политических песнях» и бесконечных перепостах по «Фейсбуку» и «Контакту», конечно, и быть не могло.

В этом своеобразном реализме Квест@6К как раз показался мне достаточно забавным. Я-то поначалу наивно полагал, что это удовольствие демонстрации циничного стёба было единственной его целью. Однако, как оказалось, я весьма ошибался. Не представляю даже теперь, как я тогда мог в принципе не ошибиться. Нет, не было у меня тогда такой возможности. Впрочем, — всё по порядку.

Здесь для примера надо привести одно из его интересных откровений. Однажды на каком-то форуме некий доморощенный политик в раскалившейся полемике обвинил другого в том, что тот явно произошёл от обезьяны. На что Квест аккуратно заметил, что на самом деле этот эволюционный процесс до сих пор не завершился. «Человек, — писал Квест, — это до сих пор всё та же обезьяна, которая научилась говорить. В ком-то обезьяны побольше, в ком-то поменьше, но живёт она до сих пор в каждом из нас настолько, что во многих гуманоидах человека вообще почти не видно».

Всё это чрезвычайно забавляло меня и очень соответствовало моим тогдашним представлениям об устройстве окружающего мира. Поэтому не покажется странным, что меня сильно потянуло на более тесное знакомство с ним. Я написал ему что-то пространное, он ответил, и мы стали переписываться.

Я привожу здесь эти послания Квеста, чтобы, во-первых, точнее обрисовать этого «героя нашего времени» и виртуального пространства, а во-вторых, для другой цели, о которой пока говорить преждевременно. Больше я ничего о нём знать не мог, поскольку, хотя мы и «сдружились» в сети, но не настолько, чтобы нас потянуло встретиться в реале.

ЭЗОТЕРИЧЕСКОЕ

Вы, конечно, можете спросить, почему политическая болтовня в соцсетях была так интересна мне.

Сейчас объясню. Дело в том, что я по натуре тогда полагал себя убеждённым предателем.

Что это вы это так встрепенулись? Нет, я никого не убил, никого не зарезал. Я окончил философский факультет МГУ, свободно говорю на английском, исправно хожу на работу в энергетическую компанию, зарабатываю хорошие деньги, не ворую, предпочитаю семью не иметь, но тёлки на меня — тридцатилетнего самца, особенно наглядевшись всякой медиадряни, вешаются гроздьями. Бывал почти во всех развитых странах Европы, имею представление о том, как там люди живут. Так вот, — я сам за себя и сам по себе, и никакие социальные связи, тем более — обязательства меня совершенно не обременяют.

Чтобы понятнее было, поясню на отвлечённом примере. Вот, скажем, если бы поймали меня фашисты, привели на допрос и спросили, где находится партизанский отряд, то я бы пыток ждать не стал, рассказал бы сразу всё, что знаю, перешёл бы на сторону врага и никаких бы моральных переживаний на эту тему не имел бы. Почему? А нахрена мне эти прокуренные и заидеалогизированные кретины в партизанском отряде, на словах готовые идти на смерть за Родину и товарища Сталина, доблесть которых вырастает в них из-за их же маргинальной боязни репрессий и заградотрядов?

Я, как и Квест тогда, думал, что человек в глубинной сущности своей просто устроен. Где безопаснее и сытнее, там и Родина, а все эти деления на своих и чужих — бред один в воспалённых умах элементарных лузеров. Если, не дай бог, такие соберутся в кучку, так они от зависти к преуспевающей части населения готовы всю планету в прах разнести во имя какой-то там идеальной «свободы», в которую недоумки верят, но никто никогда не видел. В политике, как метко выразился Квест, всегда дело — в деньгах, но вся сила — в дураке, которого проходимцы всё время убеждают в какой-то ереси.

Предвижу ваши возмущения: а как же наше русское единство, как же великая литература Толстого, Пушкина, Гоголя?! Зачем вы, мнящие себя интеллигентами, так любите орать на эту «патриотическую» тему?

Вы сами-то этих классиков когда-нибудь читали? В школе проходили? Что ж, давайте разберёмся, что вы «проходили». Давайте возьмём что-нибудь самое патриотическое из восьмого, скажем, класса.

Большинство наших национальных патриотов с трудом вспомнят сюжет гоголевского, например, «Тараса Бульбы», да и то не по оригиналу, а по последнему кинофильму с Богданом Ступкой. Про доблесть и преданность Тараса Бульбы школьники поколениями переписывают сочинения друг у друга, но перечитать само произведение не удосуживаются даже учителя по литературе, а признанные интеллектуалы от литературы, похоже, лукаво делают вид, что всё в порядке.

Так вникните же, наконец, хоть кто-нибудь внимательно в это бессмертное произведение. Про то, как доблестный патриот своей родины Тарас Бульба, напившись, похоже, до озверения, издевался над собственной женой, как вместо радости от встречи с сыном устроил с ним грубый мордобой в качестве милого русскому сердцу образца этнических особенностей семейных отношений. Почитайте, как Гоголь описывает подонство великой «Запорожской сечи» — тогдашней национальной гвардии, как мило живописует жуткие казни провинившихся членов этой мафии и, как, презрев все международные договоры, эта мафия, не просыхающая от бухла, напала и начала морить голодом мирный польский город на чужой, кстати, территории, мечтая завладеть, прежде всего, богатой казной. Для этого доблестные воины начали сдирать кожу с простых окрестных жителей. Они же, наверное, в качестве хрестоматийных примеров для этнического подражания вырезали груди у женщин в окрестных селениях, убивали младенцев, ради забавы топили ни в чём не повинных жидов. Где это всё записано? Кто не верит, — тот пусть всё-таки выберет время, чтобы прочитать этот бессмертный гоголевский подлинник. Да! Там это все есть.

Но, как только сын главаря мафии, доблестного Тараса Бульбы, предпочёл вечно прекрасную любовь служению опустившимся донельзя подонкам, так тут же жестоко получил пулю от «пахана». Получил от кровного, между прочим, пахана-родителя.

И вот, чтобы получить пятёрку по литературе, школа из поколения в поколение заставляет прилежных и послушных недорослей писать сочинение на тему «Тарас Бульба — народный герой». Опомнитесь, педагоги! Ведь не героя рисовал великий Гоголь в этом эпохальном произведении, а отвратительного главаря кровавой мафии. Кто же тогда здесь из нас больший предатель и сволочь? Я или Министерство образования? Теперь я точно — предатель, и предателем стал как раз тогда, когда, прочитав в школе эту вещь, подметил сказанное в школьном сочинении. За что классная дама с пышным задом, измученная безденежьем, вкатила мне трояк с мотивировкой «уход от темы».

Случилось так, что я и Квест стали интересны друг другу изначально, основываясь на общем стремлении воспринимать мир совершенно без присущих ему масок. При этом ни он, ни я, в принципе, не отрицали мораль. Совсем — нет! Просто мы воспринимали её, понимая всю глубочайшую сложность проблемы. Понимая, что общие принципы не сводимы к сиюминутным рецептам для жизни в каждом конкретном случае. Мне тогда даже казалось доблестью, что я способен к преодолению догматических барьеров, которые навязывает, например, религия и вообще — любой социум в стремлении к порабощению каждой личности. Прав ли был я в этом? В ту пору никаких сомнений я не испытывал по этому поводу. Но я сейчас пишу эти строки потому, что, признаюсь откровенно, пережив все эти события, стал осторожнее и многое теперь воспринимаю с точностью до наоборот.

Наверное, больше для себя пишу, поскольку для меня совершенно не важно, кто и когда хоть раз это прочитает. Получается, пишу я это самому себе, и, оказывается, есть в том особое удовольствие. Я это пишу и одновременно это читаю, с удивлением обнаруживая, что интересное и занимательное, понимаете ли, получается чтиво. Оно, оказывается, содержит некоторые истины, которые мне иным способом никогда бы не открылись.

Однако вернёмся к нашей истории.

Несколько настораживало меня только то, что Квест, подружившись со мной, старательно избегал разглашать какую-либо информацию о себе. Обо мне он как-то умудрялся выпытывать что-то, а о себе ни разу не сказал ничего. Как я ни пытался вывести его на откровения по этой теме, он откручивался, отшучивался и отключался от сети с намёком на неуместность этого моего интереса к его личности.

Ещё в жизненной позиции Квеста меня тогда смущало оригинальное понимание исторического детерминизма. Я попытался с ним спорить на эту тему. Однако на этом он меня и «сделал».

Он утверждал, что жизнь меняется по воле событий мелких и абсолютно случайных. Я полез в полемику. На это Квест тогда и предложил мне сделать эксперимент, что-нибудь «из ряда вон выходящее».

— Ты иди, — написал он однажды, — к ближайшей станции метро вечерком, часикам к шести, и сделай что-нибудь неординарное. Скажем, подойди к самой заметной мусорной урне и брось в неё скомканный листок от какого-нибудь журнала. Подожди секунд пятнадцать и брось другой, а потом и третий. Утверждаю, что, возможно, вот даже такая ерунда иногда способна в корне повлиять на то, что ты называешь «историей».

— Что за глупая мистика? — возмутился я на это.

Но было уже поздно, и Квест отключился от сети.

ЧЕМОДАНЧИК

Странно, но всю ночь я промучился какими-то сомнениями, то ли предчувствиями. То мне казалась очевидной глупость такого предположения, то не давала покоя странность этой фатальной убеждённости Квеста. Скорее всего, дело состояло в том, что я тогда из-за его меткой и порой неожиданной экзистенции, которая выплёскивалась из него подобно воде родниковой, уже начал подспудно воспринимать его в качестве своеобразного наркотического средства. Общаться с ним, имеющим если не убедительные, то хотя бы оригинальные ответы на все вопросы, было интересно, чем дальше — тем больше.

Я тогда окончательно решил, что он так пошутил, проверяя меня на вшивость, и успокоился на том. Но, когда, вечером возвращаясь после работы домой, я вышел из метро, странный интерес вновь овладел моей натурой. Я подумал, почему бы и не пошутить, если есть желание. Мои ноги сами прошагали в ближайший киоск, а руки купили какую-то жёлтую прессу.

Теперь-то я могу предполагать, что Квест мог предвидеть всё это брожение сомнений в моей голове. Было ли это с его стороны железным расчётом? Не могу сказать. Однако сейчас, когда я пишу эти строки, осмыслив всё впоследствии происшедшее, меня, по некоторым причинам, оторопь берёт от этих его талантов, но не буду забегать вперёд, — всё по порядку.

Я подошёл к самой заметной урне, от которой распространялось кислое амбре сложного букета никотина и всякой другой человеческой пакости, оторвал от журнала страницу и бросил в её в зловонное жерло. Боже мой, — подумал я тогда, — какой я идиот, хорошо, что никто не знает, зачем я это делаю. Тем не менее я ещё и ещё раз проделал ту же процедуру. Мир, конечно, от этого не перевернулся. Усмехнувшись, я кинул туда же весь журнал. Мимо меня скользила толпа с серыми озабоченными лицами, и никто в мою сторону даже головы не повернул. Подождав чуток, я, оглядевшись и усмехнувшись, собрался топать домой длинной дорогой через парк, чтобы прогуляться по теплеющей вечерней майской погоде.

— Молодой человек! — вдруг услышал я неуверенный мужской голос позади себя.

Я обернулся. Передо мной стоял начинающий стареть и полнеть мужчина, судя по одёжке, — не очень бедный представитель какого-нибудь офисного планктона. Глядел он куда-то в сторону, а в руках спереди держал средних размеров коричневатый чемоданчик.

— Это — вам, — сказал он, протягивая мне этот самый чемоданчик.

— Вы меня с кем-то путаете, — мне показалось, что некто изнутри меня крепко схватил меня же за глотку.

— Нет, — ответил он, — не путаю.

— Я ничего у вас не возьму! — запротестовал я, попытавшись освободить рукав.

— Да, меня об этом предупреждали, — кисло усмехнулся он.

Он с просительной тоской снова посмотрел на меня и поставил чемоданчик у подножия киоска с мороженым, возле которого стояла та самая урна с вырванными и брошенными мною листами из журнала.

— Мне велели оставить это тут, а вам лучше забрать это отсюда. Вы, конечно, можете и отказаться, но они сказали, что это не в ваших интересах.

— Кто это «они»?

Он в ответ вздохнул, опять тоскливо посмотрел на меня, молча повернулся и смешался с общей толпой, спешащей к входным дверям в метро.

Что же мне тогда было делать: повернуться и уйти? Тогда я сразу подумал, что это — подарок от Квеста. Но всё-таки многие сомнения пугали меня даже при этом обстоятельстве. Я отошёл от киоска метров на пятнадцать. Не понимаю, что меня так удерживало от того, чтобы немедленно сбежать оттуда. И это было бы правильно со всех сторон. Но я так не сделал. Я прислонился спиной к серой стене здания метрополитена, чтобы через толпу наблюдать за чемоданчиком. Взять его я не решался, но и уйти преспокойно тоже не получалось. К киоску подходили люди, покупали мороженое. На чемоданчик никто внимания не обращал. Видимо, работал простой «багажный» рефлекс: если есть багаж, то рядом где-то есть хозяин. Я простоял так минут семь, не зная на что решиться. Но, видимо, с некоторых пор за чемоданчиком наблюдал не один только я. Какой-то малорослый кавказец подошёл к киоску, секунд пятнадцать косым взглядом пялился на чемоданчик. Потом начал покупать мороженое и вроде бы случайно пнул чемоданчик ногой. Чемоданчик опрокинулся на бок. Никакого взрыва не последовало. Значит, скорее всего, не бомба, — решил я тогда, и ноги сами поспешили направить меня к киоску с мороженым. Я подошёл со спины этого кавказца и уверенно поднял чемоданчик за ручку. Кавказец, конечно, предпочёл сделать вид, что меня даже не замечает. Ладно, попробуем разобраться, в чём тут дело. Бомба, наркотики или деньги — три версии начали метаться в моём воспалившемся воображении, но всё перекрывало периодически накатывающееся убеждение, что — это Квест мне что-то приготовил. В этих противоречивых сомнениях мне пришлось дотопать до своей холостяцкой квартиры.

Не разувшись, я проследовал на кухню и водрузил чемоданчик на стол. Вскрывать или не вскрывать? Или обратиться к полицаям по поводу странного приобретения? Стоп, — подумал я, — к полицаям было бы правильно обратиться прямо там, — у метро, вызвав их по сотовому телефону. А сейчас что может получиться? Заметут вдруг в цугундер, если тут наркотики, например. Что этим законникам понадобится, может, просто — виновного назначить, чтобы медаль получить.

Я тогда решил пока не вскрывать. Резоннее, — подумал я, — сначала у Квеста справиться, в чём тут дело. Во что такое он меня втянул?

Улыбающаяся рожица квестовского аватара в скайпе светилась зелёным светом.

— Квест, ау!

— Что? — сразу ответил он.

— Я кинул в урну листы журнала, как ты сказал…

— Ну?

— Теперь гадаю, что в этом чемоданчике?

— В каком чемоданчике? — заявил он, помолчав секунд пять.

— В коричневом, — уточнил я.

— Ничего про то не знаю, — ответил он.

— Как это? — простодушно удивился я.

— Правда ничего не знаю, — ответил он.

— Ты же мне вчера это предложил сделать…

— Пошутил, конечно, а ты что — всерьёз купился?

— Ну и шутки у тебя, — начал ещё больше волноваться я и расписал ему в подробностях всё, что со мной приключилось у киоска с мороженым.

— Всё это, конечно, весьма подозрительно, однако, честно, я совсем не имею к этому отношения, — ответил Квест, — видимо, что-то случайно с чем-то совпало. А я ведь тебя предупреждал…

На вопрос «что мне теперь делать с этим чемоданчиком?» он ответил, что ничем помочь не может. Хотя и любопытно, что там может быть внутри.

— Хорошо тебе давать дурацкие советы!

— Тогда на тебе умный совет: не смотри, а сразу выкинь на помойку, — сказал Квест и прислал мне смеющуюся рожицу с разводящимися в стороны руками.

Я решил для себя две вещи: во-первых, Квест, скорее всего, — врёт, а во-вторых, ничем он мне помочь не хочет, и я предпочёл закрыть ноутбук.

Вернувшись на кухню, я, преодолев сомнения и страхи, решил, что лучше глянуть-таки на содержимое портфеля. Я понюхал его для порядка и, как доблестный «агент 007», послушал, не тикает ли что внутри. Портфель пахнул химией синтетической кожи и молчал, как брянский партизан. Эх, была не была, — решился я с отчаянием хрестоматийной Пандоры. Два боковых замка чемоданчика звонко щёлкнули, и чемоданчик раскрыл свою широкую желтовато-зелёную пасть.

Это были не бомба, не наркотики и не деньги. В нём ровными рядами лежали раскрашенные в пастель пластиковые карточки. Их блоки были перехвачены конторскими резинками для денежных купюр. Рядом лежал какой-то прибор, похожий на игровую приставку для компьютера. Интрига, похоже, набирала обороты. Я вытащил одну карточку. На ней была приклеена маленькая бумажка с двумя цифрами. Похоже на логин и пароль, — решил я, — пока ещё не успев испугаться. Это ж что такое? Вряд ли стоит подробно описывать, какую бессонную ночь я отмучил и в этот раз. Морфей накатил на меня, вконец изнурённого, только с началом рассвета.

Поэтому утром я сначала почувствовал, что почему-то неохота просыпаться, а потом, вспомнив обстоятельства, подумал, что сейчас войду на кухню, а там нет никакого коричневого чемоданчика. Может, «рассосался» как-нибудь за ночь.

Однако — нет. Чемоданчик всё так же лежал, зараза, посреди стола и был полуоткрыт, обнаруживая всё то же загадочное содержимое. Была суббота, работа меня не ждала. И посоветоваться, кроме Квеста, мне было не с кем. Я уселся за монитор и начал грузить Квеста подробностями в скайпе. Он в ответ долго рисовал мне рожицы, то смешливые, то удивлённые, но — ничего по сути.

— Ты меня втянул в это дело, чёрт знает, что это такое! Хватит тебе издеваться! — обиделся я.

Он некоторое время, кажется, раздумывал, а потом сжалился и предложил мне взять чемоданчик и попробовать вернуться к тому месту, где я его подобрал. Скорее всего, — рассуждал он, — эта посылка попала к тебе случайно, а значит, кто-то должен искать эту посылку. Если уже обнаружили ошибку, то, вероятно, должны как-то караулить то место, где они это потеряли. Понимая твою логику человека непричастного, они поймут, что ты захочешь вернуть чемоданчик туда, откуда ты его получил.

Мне это показалось достаточно убедительным, поскольку ничего иного я выдумать не мог.

ПОЛОСКУН

Несмотря на субботу, толпа около метро, похоже, совсем не поредела. Я отчаянно подошёл к киоску с мороженым и встал рядом, прижав чемоданчик к животу. Решил, что стоять так буду минут пятнадцать, и, если никто не придёт и не побеспокоится, то с чистой совестью сразу выкину чемоданчик на помойку. Раздражение во мне росло с каждой минутой, поскольку ощущал я себя погано, представляя, что выгляжу здесь, как шлюха на панели.

Однако долго стоять мне не пришлось. Я понял, кто меня здесь ожидает, когда увидел того самого низкорослого брюнета, который вчера вместе со мной караулил злополучный чемоданчик у подножия киоска. Он медленно пробирался ко мне через толпу с такой улыбкой, которую мне сразу захотелось прихлопнуть на его мало бритой морде, как назойливую муху.

Он многозначительно поздоровался и на мой немой вопрос похвалил меня за то, что я пришёл. Я протянул ему чемоданчик.

— Забери, меня это не интересует.

— Это теперь твоё, — нагло заявил он, — теперь тебе надо «полоскуна» послушать… Вот тут написан адрес. Здесь тебя сегодня вечером будут ждать, — и протянул мне бумажку.

На ожидаемый вопрос, кто меня там будет ждать, — он пожал плечами:

— «Полоскун» будет ждать, а кто — конкретно сказать не могу…

Я сказал, что никуда не пойду, а чемоданчик прямо сейчас выкину.

— Не дури! — ответил он и сунул бумажку мне в грудной карман. — Надо будет — потом выкинешь. Скорее всего, — не выкинешь.

Признаюсь, я оробел слегка от этой его наглой уверенности, а он, пользуясь моим замешательством, просто развернулся и пошёл прочь.

Я посмотрел на бумажку. Там был написан адрес какого-то ресторана «Эгоист», а последним словом было имя Анжела.

Как бы вы поступили на моём месте? Теперь-то я понимаю, что если бы я тогда не считал себя «предателем», то я бы никогда не сделал бы следующий шаг.

Короче говоря, сами понимаете, вечером я попёрся по адресу в лапы «полоскуна» Анжелы. Единственным моим желанием при этом было безболезненно вернуть этот чёртов чемоданчик. Квеста я уже решил не беспокоить никакими вопросами по этому поводу, поскольку понимал, что это, наверно, бессмысленно.

Ресторан «Эгоист» оказался расположенным в отеле с аналогичным названием и был вполне уютным заведением, разделённым на множество небольших и уютных секций для курения кальянов, пития и обжорства в составе небольших компаний. Ненавижу рестораны из-за всегда пошлой фоновой музыки, от которой у меня пропадает аппетит. Но в этом «Эгоисте», напротив, кто-то умный догадался чуть слышно пустить стилизованную органную музыку, похоже, написанную каким-то классиком для католического собора.

Анжелу я угадал сразу. Выглядело это, как в пошлом детективе. Грамотно накрашенная стервочка слегка бальзаковского возраста ожидала посредине стойки бара для порядка с чашкой и тонкой сигаретой. Я подошёл и сел рядом так, чтобы между нашими локтями оказалось расстояние примерно в один метр. Чемодан поставил на пол и прижал ногой к стойке бара. Кивнул на немой вопрос бармена, и он сразу сунул мне чашку капучино.

— Здравствуй, — сказала Анжела, посмотрев на чемодан.

Я представился как Серафим. Она непринуждённо засмеялась этой шутке, и я по этой своей уловке понял, что она обо мне знает гораздо больше, чем мне хотелось бы. Интересно — откуда? Я заявил, что хочу вернуть «им» чемоданчик. Анжела улыбнулась и заявила, что теперь это не так просто.

Теперь вспоминая всё происшедшее со мной, я с высоты своего опыта вполне понимаю, что тут для меня был последний шанс оставить ей чемоданчик и просто сбежать из ресторана, ничего не говоря и не прощаясь. Просто — развернуться и уйти. Но я бы так и поступил, если бы тогда не считал себя предателем, понимающим всю условность многих моральных установок. Как ни странно это прозвучит, но, оказывается, из этой моей самооценки произрастала специфика некоторой любознательности, положительно откликавшейся на разного рода авантюры. Было ли и это просчитано, в смысле — то, что я не сбегу сразу от этой Анжелы с их чемоданчиком? Даже сейчас, когда я пишу эти строки, я не могу этого утверждать. Мне становится страшно дать утвердительный ответ на этот вопрос. Лучше бы мне не знать его до конца дней своих.

Поэтому, когда Анжела предложила для разговора уединиться в свободную ресторанную секцию, то я согласился, и мы со своими чашками и чемоданчиком проследовали на уютную окраину зала.

Там она устроилась напротив меня на длинном сидении с подушками и началось собственно «полоскание».

По ряду причин мне нет смысла вдаваться в мелкие подробности нашего диалога, сообщу главное. Как я уже начинал слегка догадываться, в чемоданчике находился, как она объявила, — «некоторый хакерский продукт», позволявший безнаказанно тырить деньги с чужих банковских счетов. Я откровенно рассмеялся: вряд ли меня заинтересует вероятность пожизненного срока в тюремной зоне. Но Анжела как-то слишком спокойно и ожидаемо переждала приступ моего недоверия.

— Я понимаю, — сказала она, но учти, что продукт устроен так, что от тебя не требуется особого риска, а только рабочее время для работы в сети интернет. В этих операциях невозможно определить, кто управлял компьютером, перебрасывая деньги с одного счёта на другой. Я могу рассказать — почему. А щедрую оплата труда я должен был произвести себе сам, перебрасывая определённую сумму с одних банковских счетов на конкретно эти банковские карточки.

— А если я обману? — удивлённо заметил я. — Что мне за это будет?

— Твоё право, — ответила Анжела, — я и сама не знаю, что за это будет. Может, и плохо будет, а может, — ничего не будет. Но лично я предпочитаю жить по правилам и до сих пор не жалею об этом.

— А если я откажусь?

— Тоже не проблема, тогда просто верни чемоданчик, — было сказано так просто, что стало ясно, — очевидно, Анжела была подготовлена к любому развороту событий в процессе «полоскания» клиента.

— Я отказываюсь, — заявил я и положил чемоданчик на диван рядом с Анжелой.

— Если так, тогда не мне это надо возвратить, — подняла ладошки Анжела, а во-вторых, ты плохо понимаешь, от чего отказываешься. Подумай хорошенько, у тебя сейчас единственный и неповторимый шанс на всю оставшуюся жизнь не иметь никаких проблем с деньгами.

Но я упрямо поинтересовался: кому тогда вернуть этот дар судьбы? Она ответила, что я могу вернуть чемоданчик тому же человеку, который дал мне её адрес. За это тот кавказец, как я понял, выдаст мне сто тысяч рублей в качестве компенсации за моральный ущерб, беспокойство. Но, если я соглашусь передать этот чемоданчик другому клиенту, которого мне укажут, оплата вырастит до полумиллиона рублей.

Тогда я, естественно, поинтересовался, а сколько же получают клиенты за выполнение задания? Она ответила, что половину от всех переброшенных сумм, — то есть всякий раз более десятка миллионов долларов. Я ещё больше уверился, что у неё действительно был достаточно значительный опыт в «полоскании» клиентов, судя по тому, как она выдержала многозначительную паузу после этого сообщения. Затем она, не дожидаясь моего ответа, начала рассказывать подробности самой технологии. Тогда я начал догадываться, что и она, и все те, кто за ней стоял, прекрасно знали обо мне очень многое, если в некотором смысле не всё.

Во-первых, она использовала термины, которые в точности соответствовали моему, признаюсь, достаточно, как говорится, несколько «продвинутому» уровню в компьютерных технологиях. «Чайник» бы ничего не понял. В результате выяснения подробностей я вполне отчётливо осознал, что единственная сложность для меня состояла в том, чтобы найти такой компьютер, подключённый к интернету, чтобы он никак не был ассоциирован со мной, а также я не оставить никаких следов о моём контакте с этим компьютером. В остальном схема выглядела достаточно надёжной.

Во-вторых, её речь была подготовлена и выверена не только в техническом, но и в «психологическом» смысле, ориентированно на моё личное жизненное кредо. Я приметил для себя, как она не стеснялась слов, допустимых для моего мировоззрения, но которые были бы неуместны и насторожили бы кого-нибудь другого.

Сволочь Квест, помню, я подумал тогда.

По ходу она очень чувствительно и, по-видимому, предусмотрительно учитывала мои сомнения, которые неизбежно возникали в процессе её монолога, и каким-то неведомым чутьём угадывала их степень, хотя, конечно, не могла постигнуть их точной природы. Короче говоря, это «полоскание» моих мозгов выглядело вполне профессионально.

Между тем отнюдь не вероятность уголовного наказания повергала меня в некоторое уныние и сомнение. Для меня катастрофической показалась сама возможность реализации подобной технологии. Лихая это была «схема», — гениально было задумано. Сами посудите, на банковской карточке сейчас весь мир стоит, как стоял он раньше на слонах, стоящих на черепахе, плывущей по морю. Вышиби одного из слонов, — и весь мир сразу рухнет. Теперь, значит, оказывается, вся наша финансовая система — это такая же ненадёжная конструкция. Для современного мира возможность безнаказанного грабежа подобного рода — катастрофа, а я как часть этого мира, стало быть, тоже не смогу избежать печальных последствий. Эта перспектива меня в первую очередь печально огорчила.

— Послушай, — решил спросить я, — а как же вы сами-то рискуете. Ведь я отсюда могу податься в полицию и сдать этот чемоданчик прямо туда.

Анжела не перестала мило улыбаться.

— Нет, — ответила она, — такого никогда не случалось ни с одним из клиентов. Зачем? Ты на досуге поразмыслишь, проанализируешь ситуацию и, если ты не совсем… — она покрутила пальцем у виска, — и мы в тебе не ошиблись, — придёшь к простому выводу, что выявить полностью такую сеть хакеров невозможно из-за специфики её устройства. Тогда зачем проявлять глупый героизм, если в любом случае можно воспользоваться удачей с пользой для себя.

Я решил ещё немного поупрямиться для порядка.

— А как вы справляетесь с моральной стороной дела? Ведь это, как ни крути, а элементарное воровство.

Анжела и тут не растерялась.

— Дело в том, что все эти средства на карточках — с тех счетов, которые их хозяева никогда не будут искать при помощи полиции, а тем более — Интерпола. Более того, они, скорее всего, даже не заметят их пропажи. Сам понимаешь, что это за счета. Может, на эти средства скоро купят какого-нибудь политика, или оружие, или вообще атомную бомбу, чтобы шарахнуть её посередине какого-нибудь мегаполиса. Это, уверяю тебя, не то, что зарабатывают в поте лица трудами праведными. Так это ничего, что эти люди немного с нами поделятся.

— Кто это вы? — спросил я и сам почувствовал, что глупость сморозил. Анжела даже посмотрела на меня с некоторым удивлением, дескать, вот такого от тебя не ожидала.

Однако ответила, проявив вежливость:

— Кто мы и сколько нас, вообще никто из нас не знает, мне так кажется. Система как-то разрастается по своим правилам. Меня ты больше не увидишь, того, кто тебя сюда прислал сюда, — тоже. Так что решай.

— У меня есть время подумать? — спросил я.

— К сожалению, время «на подумать» не предоставляется, ты решаешь сейчас.

— Но ведь если у меня нет дней, чтобы подумать, то наверняка есть какие-нибудь минуты?

— Это пока мне не надоест полоскать тебе мозги, — засмеялась Анжела, — однако, думай, максимум — минут пятнадцать.

Я начал думать. Мозги мне, конечно, «прополоскали» капитально. Ситуация точного ответа не предоставляет, но заставляет принять решение.

Мысли мои отказывались ходить стройными рядами. Поэтому только минут пять мне пришлось потратить на то, чтобы мой организм слегка успокоился от таких сведений. Затем только появилась некоторая возможность рассуждать так, как я привык.

Значит, это — система с неизвестным количеством членов и обладающая какими-то надсистемными свойствами, обеспечивающими её бесперебойное функционирование. Если это так, то отдельные члены должны точно действовать согласно некоторым правилам, если не хотят получить что-нибудь неприятное в качестве наказания. Само собой разумеется, должны существовать и механизмы, поддерживающие какие-то санкции за нарушения системных правил. Кажется, эта хакерская сеть слишком солидная штука, чтобы просто «обижаться» на своих членов. Но это не стопроцентно, а так — из общего понимания ситуации.

Что мне тогда делать? Главное — не стать каким-нибудь системным заложником или агнцем на заклание. Подчиниться, видимо, придётся, но как? Я думал, исчерпав весь лимит положенных мне минут.

— Решаю так, — заявил я по истечении отпущенного времени, — обещаю сделать всё, чтобы меня не сожрали, даже если то будет не угодно системе.

Анжела засмеялась и посмотрела на меня теперь как-то расслабленно, уже с бабьим интересом. Я этот взгляд ни с чем не перепутаю. Может, это и рассчитанное актёрство было, тогда — «зачёт» Анжеле. В любом случае именно эта её реакция зрелой самки меня почти успокоила, заинтриговала и обнадёжила. Если бы она желала мне неприятностей, то вряд ли стала бы себя так вести. Это, как бы сказать точнее, неэкономно для психики обычного гуманоида женского пола. В смысле — зачем даже слегка влюбляться в того, кто скоро сдохнет по твоей вине?

Конечно, сейчас мне очень потребовалась любая информация об этой хакерской системе. Но где её взять? Вполне резонно, решил я, узнать что-то у самой Анжелы. Тут мне пришлось включить весь свой арсенал мужского обаяния, чтобы «раскрутить» её на откровения. В общении она оказалась довольно примитивной скучающей одинокой бабёнкой, весьма невысокого рейтинга в моей личной «научной» классификации. Анжела была из тех, которые были всегда готовы к примитивным развлечениям в стиле чесания гениталий с тем, у кого хоть что-нибудь и когда-нибудь стоит, и с которым «можно о чём-нибудь поговорить».

Мне пришлось часа полтора выслушивать и поддерживать её охи и придыхания по-поводу театральных премьер и картинных галерей, в которых она, ни черта по сути не понимая, фактически видела только атрибут собственного социального статуса.

Такие бабёнки совсем не чувствуют того обстоятельства, что и современные театры и всякий поп-арт заточены на то, чтобы «снять деньги» вот с таких зажиточных «светских львиц», а также их мужей и любовников, продавая им иллюзию собственной исключительности и принадлежности к культуре богемного толка. В древние времена эту сладкую денежную пошлятину в русский театр протащил хитрый Мейерхольд. Её потом пытались высмеять И. Ильф и Е. Петров в образе театра «Колумб». Но находка оказалась очень живучей и, как раковая опухоль, до настоящего времени разъедает почти все наши театры, на которые время тратить, на мой взгляд, в таком количестве по крайней мере — нерационально. Тут процветает мелкотемье, пересыпанное демонстрацией сценической истерии на основе широко известной системы Станиславского. Исключительная демонстрация на сцене сильных эмоций и находок современных технологий в виде лазерного шоу для протухающего от скуки обывателя — это разновидность лёгкого наркотического опьянения. Но все эти бабские вздохи и восторги мне пришлось вытерпеть. Так Анжела заводила себя на секс и заодно сильно облегчала мне задачу поиска тем для словесных прелюдий. Господи! У хомяков, наверное, любовные игры сложнее теперь оказались, чем у продвинутых современных гуманоидов.

В том же отеле ближе к вечеру после нескольких бутылок дорогого шампанского мы сняли апартаменты для любовных утех. Когда мы оба устали, я задал ей как бы между делом всего один вопрос:

— Анжела, а кто такой Квест?

По тому, как напряглось её тело под одеялом, я понял, что этот персонаж вызывает у неё панический ужас. Однако она сначала молча курила, потом долго убеждала меня лучше не лезть в подобные тонкости. Я заупрямился так, чтобы отсутствие ответа выглядело как личное мне оскорбление с её стороны. Она, пребывая ещё под впечатлением от нашей недавней близости, долго вздыхала, а потом всё-таки кое-что рассказала. По её словам, вся эта хакерская система разделена на автономные системы и некоторые касты. Такие, как она, «полоскуны», это достаточно невысокий, хотя и не последний уровень. А вот такие, как Квест, — это некая элита, так называемые «инициаторы», которые только имеют связи и информацию об автономных сегментах конструкции. Хотя секретность тут, как представляла Анжела, была настолько сложной и запутанной, что часто одно крыло организации не ведало, что делает другое. Квест, рассказывала она, часто действует в сети под разными именами.

— Это страшный человек, — призналась Анжела, — стоит ему захотеть, от нас с тобой и пепла не останется. При том даже полиция долго искать не будет. Не знаю, как это всё удаётся, но факт есть факт.

Потом она долго умоляла меня точно выполнить всю работу и не делать никаких лишних движений. При этом я видел, как дрожали реснички на её голубеньких глазках. Она показала мне бумажку с напечатанным адресом.

— Адрес надо запомнить наизусть и нигде не записывать. — Она подождала, пока я прочитаю и запомню адрес, смяла бумажку и добавила: — Чемоданчик ровно через неделю в девять часов вечера надо будет вернуть тому, кто его спросит в этом месте.

— А что будет, если я этому Квесту чем-то не понравлюсь?

— Беги! — коротко выдохнула она. — Это будет, скорее всего, бесполезно, но даст иллюзию и надежду на некоторое время.

На трагической ноте мы расстались, как я понял, навсегда.

МОИ ДЕНЬГИ

Никакой радости от возможности внезапно разбогатеть я не испытывал. Увы, не жажда наживы далее управляла моими дальнейшими поступками, а простой и липкий страх. Я пошёл на это дело только потому, что понимал, что теперь в случае отказа от сотрудничества с этой «сетью» шансы выпутаться из той истории живым и здоровым у меня вряд ли появятся. В принципе моего понимания этого дела хватало на то, чтобы понять главное правило всей технологии: завербованные клиенты должны быть абсолютно надёжными и покладистыми или никакими, — то есть мёртвыми. Любой сбой здесь и утечка информации в течение некоторого времени могут болезненно «откусить» часть этой хитрой денежной кормушки. Постоянно переживая и не переставая проклинать себя за дурость, я решил всё-таки действовать в русле навязанных мне правил, чтобы хотя бы выиграть сколько-нибудь времени для какого-нибудь манёвра.

Я не буду здесь по понятным причинам вдаваться в технические подробности технологии, цель моя не в этом. Скажу лишь, что тогда способ, придуманный каким-то безвестным хакером, с одной стороны, казался простым, как коровье мычание, а с другой стороны, так ловко заметал электронные следы, что я даже не мог представить, как можно обнаружить злоумышленника. Чисто теоретически это могло случиться, но вероятность такого события была ничтожно мала.

Одна была загвоздка: надо было где-то найти компьютер, со мной «никак не ассоциированный». Здесь, конечно, не годились ни интернет-кафе с их возможными видеокамерами, ни компьютеры друзей и даже — отдалённых знакомых. В принципе можно было бы воспользоваться модемом с чужой сим-картой. Но мне эта идея не понравилась тем, что всё равно оставалась вероятность значительного, на мой взгляд, риска.

Поразмыслив на тему, я на следующий день сел в свой «Фольксваген» и поехал за город «куда глаза глядят».

Начиналось лето, семидесятый километр от МКАД встретил меня запахами забеременевшей природы. Только в начале мая бывает такой запах. Дачники пёрли по шоссе стройными толпами, гудя и нервничая в пробках. Но вот вереница машин к вечеру рассосалась по боковым плечам шоссейной дороги, и по бокам её потянулись редкие, но богатые хутора зажиточной части населения. Что-то подобное мне как раз и нужно было для выполнения намеченного плана. Уже в ночи я свернул на боковую грунтовку и через три километра в свете фар обнаружил нечто для меня подходящее.

Это был небедный дом, хотя и с признаками некоторого количества «экономвариантов». Окна его не светились, вместо каменного забора с колючей проволокой он был огорожен рабицей, на фасаде живописно примостилась телевизионная тарелка. По всем признакам здесь должен быть интернет, но не должно быть хозяев и сигнализации.

Я загнал машину в чащу близлежащего леса и, дождавшись полной темноты, проник, перепрыгнув через рабицу, к двери дома.

Посветив фонариком в окна первого этажа, я обнаружил в доме дешёвую мебелишку из «Икеи», что свидетельствовало, что здесь красть особо нечего, а поэтому и никакой «охранки» быть не должно. Теперь надо было найти ключ. Я подошёл к входной двери и представил, что мне надо спрятать запасной ключ от дома куда-нибудь в доступное место.

Ближе всего это была почти незаметная щель под подоконником, где я сразу же и нашёл искомое. Что ж, это хорошее и удачное начало. Я попробовал ключ, дверь открывалась без проблем. Но я не стал торопиться. Дверь я закрыл и ключ вернул на место. Я вернулся в машину.

Ровно в два часа ночи, предположив, что сегодня хозяева точно не приедут, я напялил резиновые перчатки, полиэтиленовые бахилы на туфли и зашёл в дом. Я не ошибся. Здесь действительно был компьютер с модемом.

Я приладил к компу свою клавиатуру и мышку, задвинул плотнее занавеси на окнах, включил компьютер и начал действо.

Процесс был достаточно сложный и трудоёмкий. Однако до рассвета я успел перегнать кучу денег по счетам. Но, как мне показалось, это и десяти процентов не составляло от того, сколько денег можно было бы «освоить» таким образом по всем карточкам, которые были собраны в чемодане. Однако всё равно даже того, что успел сделать, мне теперь хватило бы на несколько моих жизней, конечно, если мои потребности мерить днём сегодняшним.

Уже достаточно рассвело, когда я решил завершить процесс. Я достал из пачки одноразовую салфетку, пропитанную ароматизированной пакостью, и тщательно вытер кусочек стола, до которого могли случайно дотронуться мои руки. Затем даже поставил стул в прежнее его положение и вышел из дома. Закрыл дверь на ключ, протёр той же салфеткой ключ, положил его обратно в тайник и, озираясь по сторонам, начал пробираться обратно к машине.

Я уже сел за руль и завёл мотор, и тут взгляд сквозь лобовое стекло уткнулся в глухую стену забора соседней дачи. Забор был шикарный, по всей площади отделанный натуральным камнем. Печальное для меня обстоятельство состояло в том, что на этом чёртовом заборе я заметил охранную видеокамеру, которая предательски таращилась в сторону моего автомобиля. Этот забор я просто не заметил в ночи, когда прятал машину в кустах. Неприятно, если эта штука сумела «намотать» что-нибудь вразумительное на свои предательские мозги о моей внешности и картинку автомобиля. Но, в принципе, от её ока меня немного прикрывали кусты. Вряд ли сквозь них можно было бы чётко разглядеть меня и тем более низко посаженный автомобильный номер. Это была неприятность, но вряд ли фатального свойства. В любом случае надо было срочно сматываться с места, пока окончательно не рассвело. Я аккуратно сдал назад, коротко развернулся и быстро покатил по ухабистой грунтовке к шоссейной дороге. Было бы ещё хорошо, чтобы до выезда на шоссе никого не встретить. Но не получилось. На развилке грунтовки перед самым выездом на шоссе стоял чёрный джип. Я сбавил скорость, чтобы рассмотреть пассажиров, но надвинул себе кепку на лоб, чтобы они не рассмотрели в подробностях меня. Не есть хорошо от такой встречи, но я успокоился, когда из джипа вылез огромный качок в потёртых джинсах и начал поливать колесо джипа со стороны противоположной шоссейной дороге. Когда я проехал мимо в двух метрах от него, он даже головы не повернул. Это было нормально.

Я ехал обратно в город и с удивлением обнаруживал в себе отсутствие большой радости от внезапно нахлынувшего на меня богатства. Наоборот, липкий и неприятный страх как щупальца осьминога влезал во все места моей натуры. С высоты своего небольшого опыта и образования я уже вполне понимал, что ничего в жизни не даётся даром. Более того, даром не даётся даже то, что поначалу кажется, что даётся даром. Видимо, к этому моему новому ощущению надо просто привыкнуть. Ведь так он устроен, наш несовершенный организм. Все страдания наши происходят не оттого, что неприятность приключилась, а оттого, что эта неприятность вообще может приключиться. Чтобы жить с этим и терпеть это, похоже, надо иметь какой-то особенный талант. Чего я, собственно, боюсь? Всё было сделано безукоризненно, за исключением этой проклятой видеокамеры, которая вряд ли вообще что-то разглядела, если даже и была бы включена.

Что ни говори, а я по государственным законам теперь преступник. Я начал утешать себя сравнениями с Робином Гудом, но это мало помогало. Вспомнились мне даже метания Раскольникова. Что там хотел Достоевский сказать? Что логика — мать совести?

Может, оно так, а может, и не так. Ведь это всего лишь постулат Достоевского о том, что совесть имеет абсолютный характер. Но может случиться, что просто у Раскольникова этого нужного особенного таланта не оказалось. Вот он и «сдулся», сердечный, в то время как другой бы убийца с талантливыми нервами из нержавеющей стали вполне держался бы на плаву столько, сколько надо.

Вот так я тогда утешал себя по поводу содеянного, не подозревая, как жизнь способна разрушать все наши научные потуги на понимание принципов её фундаментального обустройства. Сейчас-то я, скорее всего, жалею того себя из недавнего прошлого, хотя местами даже завидую тогдашней своей уверенности, которую из меня так жестоко вынули дальнейшие мои приключения.

ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ РУБЛЕЙ

На всякий случай я на следующий же день заехал в автомойку и, разговорившись с «моджахедом», который орудовал пылесосом, объявил, что хочу скорее продать этого своего коня. У того аж дыхание перехватило, когда я в намерении «продать срочно» назвал цену в два раза ниже того, что мой конь мог бы стоить. У меня создалось впечатление, что он бегал по всему автосервису, собирая у членов его аула требуемую сумму. Короче говоря, уже к концу этого дня я поменял машину и разъезжал на новом шикарном джипе за три миллиона рублей. Да уж, такие деньги у меня теперь были.

И вот наступил день, когда я должен был вернуть чемоданчик. В шесть часов вечера я поехал. До часа икс оставалось ещё четыре часа. Но я выехал заранее. Причина на то была.

Неделя — это достаточно большой срок, чтобы пораскинуть мозгами и проанализировать некоторые обстоятельства. Меня, конечно, не оставляла мысль, что Анжела не рассказала или не могла рассказать мне всю правду. Если замечать детали, то не совсем понятно, почему для возврата чемоданчика нужно было выжидать целую неделю. Действительно, зачем такой лаг времени? Не день, не два, а — целая неделя. Я прикидывал и так и этак, но всё время приходил к одному не совсем приятному для меня выводу. Это, по моему разумению, была некая причина не в мою пользу.

Путь мой изначально лежал в торговый центр, в котором я как-то месяц назад покупал аудиосистему, чтобы сделать подарок шефу на день рождения от трудового коллектива. Прикатив в торговый центр, я припарковал джип прямо перед входом и проследовал в торговый зал, где, пошлявшись минут сорок по залу, купил самую дорогую микроволновую печь. Положив печь в решетчатую тачку на колёсиках, я провёз свою покупку к самому дальнему выходу и, выкатив тачку из дверей, медленно покатил её вдоль торгового центра. Расчёт мой оправдался на сто процентов. Тот, который был мне нужен, сразу заприметил моё хорошее настроение, которое я рисовал и походкой, и выражением лица.

За мной увязался слегка небритый молодой брюнет худого телосложения, в потёртых кроссовках и в чистенькой, хотя и, видать, много раз стиранной ветровке. Я уже имел с ним дело, знал, что дальше будет, и рассчитывал как раз именно на это.

Он подошёл ко мне.

— Я дико извиняюсь, — начал он, умело краснея и изображая крайнюю степень неуверенности, — у меня здесь украли бумажник. Нет денег даже на электричку, чтобы до дома доехать. Помогите, пожалуйста, мне всего тридцать восемь рублей не хватает на билет. Сумма смешная: и вам необременительная, и мне сильно поможет. Не откажите, — я в отчаянии… — он опустил взгляд куда-то ниже каблуков моих туфель.

Как я и ожидал, он не вспомнил ни меня, ни то, что уже подходил ко мне с этой просьбой неделю назад. Почему я так привлекал его внимание для реализации его плана? Наверное, дело было в том, что мы были весьма друг на друга похожи. Рост, телосложение, я даже заметил, что походки у нас были одинаковыми. Иногда парадоксально чужие люди походят друг на друга больше, чем однояйцевые близнецы. Я так даже однажды поздоровался с одним мужиком в аэропорту, приняв его за друга детства, которого не видел года три. И только после его недоумённого взгляда и первых слов уловил некоторые личностные отличия. Это природное обстоятельство сейчас составляло цель моего визита в торговый центр.

Я некоторое время разглядывал его с нарастающим сочувствием во взоре.

— Друг, — сказал я ему, — понимаю твои проблемы и могу дать тебе пятьсот рублей, если проработаешь сегодня курьером.

— Куда ехать? — он обрадовался.

Я назвал адрес.

— Далеко, — ответил он, — с проездом — семьсот рублей надо.

— Дорого, — сказал я, — шестьсот пятьдесят, — на метро хватит, а иначе — сам отвезу.

— А что надо везти? — спросил он.

— Так себе, ерунду, — я открыл тот самый коричневый чемоданчик, в котором загодя поменял содержимое. Сейчас в злополучном чемоданчике лежал обыкновенный офисный мусор, — листочки с какими-то таблицами.

Он поинтересовался, кто придёт за посылкой.

Я вручил ему адрес и сказал, что чемоданчик просто надо отдать тому, кто его спросит в двадцать один ноль ноль в обмен на шестьсот пятьдесят рублей.

— Семьсот! — упёрся он. — И пятьдесят сейчас на проезд в метро…

Я изобразил кислую мину, но согласился и протянул ему пятьдесят рублей. Потом я достал при нём телефон и, сделав вид, что дозвонился до нужного человека, объявил: приедет парень, передаст бумаги в обмен на шестьсот пятьдесят рублей.

Так мой «курьер» поехал на место с чемоданчиком.

Когда он скрылся по направлению к станции метро, я, подождав определённое время, нанял такси и поехал по названному адресу.

Не скрою, этот маршрут я уже проделывал в опытном порядке несколько раз на собственном «Мерседесе» в течение трёх дней, и я с точностью до двух минут знал время в пути с учётом всех пробок и светофоров. Задача состояла прибыть на место ровно в двадцать один ноль ноль, чтобы потом действовать по обстоятельствам.

Такси довезло меня на соседнюю улицу, и я, расплатившись, пошёл пешком на место. Я рассчитывал издалека посмотреть на момент передачи. Важно было узнать, кто придёт за посылкой. И, если всё будет в порядке, мне предстояло вовремя вмешаться в процесс, чтобы передать этому человеку банковские карточки, которые я принёс в другом чемоданчике.

Место передачи просматривалось весьма плохо. С одной стороны его скрывала глухая стена пятиэтажного дома, с другой стороны — кусты, бурно разросшиеся за оградой детского садика. С третьей стороны сквозь домовую арку виднелся автомобильный выезд из внутреннего двора, и выступающая часть арки тоже ограничивала видимость. Единственный подход к месту со стороны проезжей улицы напоминал узкую извилистую трубу, по которой редко сновали пешеходы, предпочитая заходить в дом со стороны не проезжей, а другой парадной арки.

Очень мне всё это не понравилось уже тогда, когда я за три дня до этого решил приехать сюда, чтобы посмотреть на место.

Я лихо перемахнул через ограду детского садика и быстро перебежал к кустам, примыкавшим к глухой стене здания. Как я и предполагал, мой курьер «Тридцать восемь рублей» уже стоял на месте, ожидая и нетерпеливо стукая коленом по коричневому чемоданчику. План мой был прост. Если контакт с моим курьером состоится нормально, то я выйду из укрытия и сам передам карточки по назначению. Или…. Или придётся действовать как-нибудь по-другому.

Я считаю, что здесь мне так крупно повезло в жизни первый раз. Прибудь я на место хотя бы минутой раньше, кто знает, писал бы я эти строки?

Подкрадываясь к месту наилучшей видимости, я вдруг заметил, что какой-то человек в серой куртке тоже пробирался с другой стороны к кустам, примыкавшим к месту на территории детского садика. Я вовремя сообразил, что делать, и, согнувшись в три погибели, юркнул в чрево фанерного детского теремка. Слава богу, он меня не заметил, и — только потому, что я пришёл сюда на тридцать секунд позднее. Отсюда я почти не видел моего курьера, но видел огромную спину ожидавшего его человека в серой куртке.

Человек некоторое время оглядывался, а потом исчез из моей видимости. Из кустов он не выходил, поэтому я предположил, что он просто сиганул вперёд через ограду садика к моему курьеру.

Я оказался в растерянности, не получалось наблюдать, что там происходило на месте за территорией детского садика. Для этого надо было подобраться поближе. Я колебался в сомнениях, надо ли прямо сейчас бежать на место или ещё подождать сколько-нибудь. Мои колебания продлились всего минуты полторы, после чего я осторожно двинулся к тому месту, где видел человека в серой куртке.

Картина мне представилась следующая. «Тридцать восемь рублей» валялся на земле лицом к небу, а в конце арочного проезда поспешал человек в серой куртке, держа в руках тот самый чемоданчик. Было достаточно светло, чтобы я смог разглядеть кровавый «контрольный выстрел» на лбу этого моего курьера. То была большая неприятность как для него, так и для меня в том числе. Это было слишком круто. Я то боялся, что его в крайнем случае просто скрутят или бандюки, или правоохранительные органы. Потом, конечно, — отпустят, поняв, что ошиблись. Но такой суровый вариант и сразу, — это было весьма неожиданно и печально. Стало быть, мне подписали приговор.

Я не стал перелезать через забор, а побежал вдоль него по эту сторону ограды, стараясь не выпускать из виду серую куртку, едва заметную сквозь кусты. Хоть мне и стрёмно было очень, но я хорошо понимал, что теперь должен таки за жизнь бороться. Если струшу, — то погибну. На подходе к магистральной улице человек сбавил торопливый шаг, чтобы не выставляться среди редких прохожих, бредущих по тротуару, и направился к стоящему у дороги чёрному джипу. Это был тот самый джип, который я уже неделю назад видел у дороги, когда мучился сомнениями о том, заметила ли меня камера внешнего наблюдения.

Правильно я рискнул в том, что проследил за этим человеком. Теперь я понял, что, во-первых, меня начали ловко «пасти» сразу после получения задания. Во-вторых, наверное они решили, что камера меня всё-таки заметила. Тем самым я обозначился как порочное звено в их цепи, и меня решили «зачистить». Увы, если бы не камера, у них такой и резон бы не возник, чтобы идти на убийство. В-четвёртых, — в покое меня теперь точно не оставят.

Какое счастье, что я не поленился проявить такую осторожность. Я также понимал, что теперь мне нельзя возвращаться ни домой, ни на работу. Тогда я решил, что ночевать буду прямо в «Мерседесе». На нём я предусмотрительно ездил по генеральной доверенности, выдав покупателю залог в размере полной стоимости автомобиля. Я так прикинул, что два дня, от силы — три у меня в запасе были.

ИЗГОЙ

Скоро они поймут свою ошибку и на меня расставят всевозможные сети. Конечно, в этих условиях пользоваться моими карточными деньгами в обычном порядке было бы, по крайней мере, смерти подобно.

Я купил у таджика около метро телефонную карточку, оформленную на «космонавта», и позвонил Олегу.

— Привет! — сказал я.

— А ты вообще куда пропал? — начал он с ожидаемой фразы. — Ты в курсе, что нам через неделю проекты тарифов заказчику сдавать?

Любил Олег в мастера руководства поиграть. Но я начальником для себя фактически принял к себе на работу в отдел и всегда прощал ему эту слабость. В деле он был почти ни бе ни ме ни кукареку, но имел фантастический талант в клиентов уверенность вселять. Меня почему-то клиенты пугались. Что тут поделаешь, — с бабами кувыркаться у меня был талант, а с клиентами — нет. Мы оба понимали все наши межличностные условности и, можно сказать, даже были друзьями на этой почве. Он всегда самым своим главным мозговым нейрончиком чувствовал, какие просьбы от меня являются «твёрдыми», а какие могут обсуждаться по разным причинам, которые могли бы показаться ему достаточно важными. Ценнейший был работник в этом отношении, поэтому я позволял ему иногда больше меня зарабатывать.

— Мне срочно нужны наличные деньги в большом количестве, — заявил я.

— Сколько? — напрягся он.

Я назвал сумму в долларах и частично в рублях. Он, как ожидалось, присвистнул от удивления.

— Ты что, головой ослаб?

— Не переживай, — ответил я, — я тебе свою банковскую карточку отдам, на ней эта сумма есть, «откачаешь» и конвертируешь постепенно. Я не могу, у меня времени нет.

Я знал, сколько у него сейчас есть денег, ведь он всегда держал некоторую сумму, чтобы платить «откаты» госзаказчикам. Это была солидная сумма крупными купюрами, которая регулярно пополнялась им через фирмы «однодневки».

— Тебе зачем столько сразу? — всё-таки поинтересовался он.

— Гулять круто уезжаю с одной известной фотомоделью, — ответил я заранее придуманное.

— Ну, ты ходок, — заржал он, — а как же тарифы?

— Тарифы уже «висят» на твоём почтовом ящике, — если удосужишься туда посмотреть. Так что оформляйте всё, как надо, а меня не будет минимум недели две.

— Хм, — заворочал он мозгами, — хорошо, приходи завтра…

— Я сейчас приеду через полчаса, — заявил я.

— Не-не, — заволновался он, — только не сейчас… У меня тут — семейные обстоятельства.

— Жди, еду, — отрезал я и вырубил телефон.

О семейных обстоятельствах Олега я получил представление, когда увидел покрасневший след от крутой оплеухи на его левой щеке сразу после того, как он открыл мне дверь собственной квартиры. Глаза у него были слегка влажные, а физиономия выражала крайнее неудобство. Но мне жалеть его было просто некогда. У него — оплеуха, а у меня — жизнь в опасности. Деваться некуда.

— Ты, правда, не вовремя ко мне… — замялся он, — у меня с Сонькой тут проблемы.

Я не раздеваясь пропёрся в комнаты и сел в кресло.

— Деньги давай, вот тебе карточка…

Он вздохнул.

— Какая странная карточка, — заметил он, — она нормальная?

— Всё в порядке, — уверил я, — сейчас и такие делают. Там большая сумма, она вся твоя. Понял?

Он подтвердил и поинтересовался, когда мне её вернуть. Я велел карточку потом уничтожить. В этот момент из кухни показалась Сонька собственной персоной с раскрасневшейся физиономией и тоже масляными глазами. Сонька была хороша фигурой и моложе Олега лет на десять.

— Привет, — сказал я, — что тут у вас?..

— Соня, я прошу тебя… — забеспокоился Олег.

— Не черта меня просить! — видимо, продолжила истерить Сонька. — Всем расскажу, какой ты подлец!

Олег развёл руками, обращаясь в мою сторону (в смысле: вот ведь, я говорил) и удалился за деньгами.

— А-а-а-а, — вяло догадался я, — можешь не рассказывать, — небось, Олег какую-нибудь постороннюю девку трахнул. Мне бы ваши проблемы.

Сонька вытаращила глаза от удивления.

— Как ты так сразу догадался? Это для тебя не проблема?

Я пожал плечами.

— У нас двое детей, мы живём уже двенадцать лет вместе, — запричитала Сонька, — а теперь я выясняю, что этот кобель к девкам каждую неделю бегает, а на меня, значит, внимания вовсе не обращает.

Вернулся Олег, протянул мне портфель, набитый купюрами.

— Можешь не пересчитывать.

Я засобирался.

— Нет, погоди, — вдруг заупрямилась Сонька, — посиди немного с нами, расскажи, как это у тебя так получается, чтобы такое ерундой казалось? Может, я что-то не понимаю в жизни? Просвети, ты ж у нас главный кобель и общепризнанный философ.

— Посиди с нами, — взмолился Олег, измученный смутой. В его глазах я обнаружил такую щенячью жалость; им обоим нужен был кто-то посторонний, чтобы личную свару притормозить.

— Хорошо. Дайте попить что-нибудь.

Мне принесли чашку кофе.

— Вы, как я полагаю, желаете всё-таки сохранить семейные отношения?

— Я — да! — с готовностью заявил Олег, а Сонька закусила губу и отвела взгляд.

— Вот, — продолжил я, — только яркий секс вам, значит, не удаётся. Так он почти никому в семье не удаётся. Вы себе представьте, что самец, проживающий рядом с самкой, всегда имеет доступ к ней. Если бы это всякий раз приносило запредельное удовольствие, то семья бы только этим бы и занималась, пренебрегая малоприятным долгом добывания хлеба насущного для себя и детей, ими наделанных. А жизнь у нас всего одна. Почему же не пользоваться невинными радостями?

— Значит, ему — можно, а мне нельзя? — опять округлились глаза у Соньки.

— Кто сказал, что нельзя? — продолжил я. — Пусть Олег, если сам не хочет, так сам наймёт тебе плейбоя так, чтобы только безопасного. Вот это будет по-честному.

Оба покраснели как раки. Сонька сердито вперилась взглядом в Олега. Тот съёжился так, что показалось, — стал меньше ростом.

— Ну, ты… — Сонька приумолкла на секунду, подыскивая для меня ругательное слово, — предатель!

— Точно! — не обиделся я. — Я и сам так считаю. И не вижу в том ничего ужасного, поскольку все люди — предатели по определению. Это не более чем закреплённый природой в человеке фактор биологического выживания. Как это не странно слышать, но предатель должен лишь стараться не нарушать закон, если обстоятельства позволяют. Парадоксально, но, по-моему, одно другому не противоречит.

— А что… — сказал Олег, обращаясь к Соньке, — я же тебе говорил, что любовные утехи — это всего лишь такой вид спорта, полезный для здоровья. Адюльтер, извращения всякие — это всего лишь условности, достояние человеческой культуры.

— Ну, нет, — засмеялся я, — насчёт извращений ты не обольщайся. На поверку оказалось, что у обезьян есть всё, чем так гордится наша продвинутая культура. Я, пожалуй, пойду, если у вас больше нет ко мне вопросов.

Олег махнул рукой и ушёл в кухню.

Тут мне пришла в голову одна мысль, которая, как оказалось, была достаточно здравой. Я спросил у Соньки, а каким же образом она выследила Олега?

Тут Сонька рассказала мне, что сделала это через одно дорогое частное сыскное агентство, которое ей порекомендовала подруга. Я спросил, не даст ли она мне адресок для решения некоторых моих личных надобностей. Она порылась в сумочке и сунула мне весьма потёртую визитку с адресом и телефоном. Сказала, что надо предварительно позвонить, а по прибытии предъявить это. На оборотной стороне визитки она поставила свою подпись.

Далее она поинтересовалась, зачем мне это всё. Я что-то наплёл ей такого, что сейчас и не вспомню. Что-то про свою новую любовь, за которой надо последить со стороны некоторое время, чтобы, не дай бог, в какую-нибудь историю не вляпаться с её прежними обожателями.

— Эх, какие же вы, мужики, стервы, — заключила она.

Я не стал спорить.

Они оба хлопали глазами мне вслед, провожая меня с порога. Я подозревал, что после моего визита в башках у них осталась у каждого только по одной точке. Похоже на перезагрузку у компьютера, подумал я.

На карточке, которую оставил Олегу, сумма была в два раза больше, чем та, которую я нёс в портфеле. Пусть порадуется, думал я, мне — всё равно, а он деньги любит. Будет ему вроде «золотой парашют», если я не вернусь к своей прежней жизни. Как я понимал, активность на этой карточке мои недруги обнаружат в скором времени. Однако я был в том уверен, что они, скорее всего, не станут его беспокоить. Понятно, что я в моей ситуации не стал бы посвящать его в мои дальнейшие планы. Но под колпак его, конечно, скоро возьмут. Ничего, прикинул я, пускай злые силы эти свои силы попусту расходуют. Мне — только на руку.

Теперь я был полностью свободен и ничем не связан. Домой — нельзя, на работу — нельзя, никому звонить нельзя. Выкинул я все свои «симки» из прежней жизни. Теперь оставалось срочно «рвать когти».

Однако ещё одно дело оставалось сделать перед этим. Рисково это было, конечно. Но, прокрутив всю логику обстоятельств в голове, наверное, раз в двадцатый, я всё-таки ещё значительнее укрепился в данной необходимости.

ДОРОГОСТОЯЩЕЕ АГЕНТСТВО

— Слушаю вас, — объявил мне пожилой мужик, восседая за канцелярским Т-образным столом.

После того как я передал ему визитку, подписанную Сонькой, он обозначил себя как Вячеслав Николаевич. Я же про себя решил, что он — «Шарик», поскольку он был лыс, как бильярдный шар, и к тому же постоянно еле заметно то ли улыбался, то ли над чем-нибудь усмехался. Если вам доведётся ещё когда-нибудь снова увидеть белые бильярдные шары, то всмотритесь пристальнее, — они все слегка над вами посмеиваются. Если бильярдный шар попадает в лузу после удара, то он посмеивается над вашей удачей, понимая её непостоянство, а если не попадает, то в открытую смеётся над неудачником.

Я оглядел кабинет. Всё здесь дышало весом, уверенностью и слегка сознательно намекало о советском прошлом. Этим он хочет сказать, что он бывший кагэбэшник, догадался я. Что ж, в сочетании с информацией от «сарафанного радио» это сильно облегчало, так сказать, процесс оценки взаимных статусов собеседников. В принципе, не столько пошлость, сколько простая экономия времени.

Я представился как «Серафим», — он понимающе кивнул.

— Мне в интернете надо человека найти, — сказал я.

— Борис, — позвал он, надавив на кнопку селекторной связи, — подойди сюда, твоя тема.

Пришёл Борис и сел напротив меня.

— Должен сразу предупредить, что тарифы у нас не совсем обычные, — сказал он.

Я ответил, что это мне известно.

— Что-нибудь желаете рассказать немного о себе? — спросил он и добавил: — От этой информации сильно зависит величина оплаты наших услуг для тех клиентов, кто приходит к нам впервые.

— Нет, — ответил я.

— Зря, — сказал он, — но и это допустимо.

— Более того, — заявил я, — прошу не вести никаких видео- или аудиозаписей нашей беседы и стереть всё, если что-то было записано до этого момента.

Он посмотрел на меня и сказал, что они не ведут слежки за клиентами.

Борис был молод, но пухловат и с классическим нездоровым румянцем, отличающим «сисадминов» от «юзеров». Уровень его компьютерной продвинутости обозначала талия, которая доползла почти до подмышек.

— Дело моё такое, — сказал я и протянул им исписанный листок, — вот вам список электронных адресов, где в качестве корреспондента на форумах вы сможете обнаружить некоторого человека, который связан с псевдонимом «Квест@6К». Меня очень интересует, что это за человек, где живёт, чем занимается. Мне нужна от вас вся доступная информация.

Вячеслав Николаевич посмотрел на Бориса. Тот пожал плечами. Видимо, ему показалось, что это — «дело техники».

Вячеслав Николаевич перевёл взгляд на меня и сказал, сколько надо сейчас заплатить, а — дальше будет видно. Сумма, которая лежала у меня во внутреннем кармане пиджака, была в три раза больше. Я вручил ему всю пачку, объявив, что дело может оказаться не столь простым, как можно ожидать, и сказал, что это только половинный задаток.

— Понятно, — коротко сказал Вячеслав Николаевич и сдвинул пакет с купюрами в ящик стола, — лишнее мы вернём. Будут ли ещё какие пожелания?

— Должен вас предупредить, что это может оказаться очень опасный человек, — сказал я, — во всяком случае, постарайтесь не «засветиться» в том, что ищете информацию о нём. И если дело потребует больших средств, то я готов возмещать любые затраты.

— Не беспокойтесь, — ответил «Шарик», — если дело будет выходить, что называется, «за рамки» некоторых условий или наших возможностей, то мы вернём все ваши деньги за исключением фактических затрат.

Я кивнул и засобирался.

— На всякий случай прочитайте сейчас и запомните эти инструкции.

Он протянул мне листок бумаги. Когда я с этим ознакомился, он демонстративно сжёг обе бумажки в пепельнице.

Не особо я верил в достаточность этих самых их «возможностей», но мне надо было использовать все свои возможности для обороны.

ПОБЕГ В НИКУДА

Через несколько часов мой «Мерседес» катил по Горьковскому шоссе, удаляясь от Москвы с максимально возможной скоростью. Скорость эта была в среднем 50 км в час. Большего грузовые фуры и областные пробки не позволяли. Я ехал вглубь России — в «никуда».

Было бы, конечно, приятнее ехать в направлении прямо противоположном. Однако я сразу отмёл этот вариант. Незаметно пересечь границу и надёжно спрятаться от хакеров в густонаселённой Европе, напичканной видеорегистраторами и всякими электронными базами данных, казалось мне весьма рисковым мероприятием для моего случая. Я не знал пока возможностей Квеста в этом отношении. Мне, скорее, подходил именно какой-нибудь «медвежий угол» с Бабой Ягой, в котором будет трудно вычислить конкретного человека. Я так полагал отсидеться там до осени, чтобы мои преследователи несколько поубавили пыл и, возможно, потеряв меня из виду, несколько ослабили интенсивность поисков. Тогда в зависимости от обстоятельств можно было бы попытаться опять определённым образом произвести откачку наличных денег с электронных счетов и попытаться спрятаться надёжней. Но это пока всё было в туманном будущем, а сейчас главная моя задача состояла в том, чтобы спасти собственную шкуру хотя бы на несколько ближайших месяцев.

Деньги у меня теперь были, а с ними, как я утешал себя, мне нигде скучно не будет, а если и будет, то всё равно где.

Что, собственно, надо человеку для ощущения некоторого «счастья». Он ведь, по сути, для этого имеет мало приспособлений. Все блага и удовольствия его втекают либо через маленькое ротовое отверстие в голове, или даются от ощущений внизу живота. Как ни крути, а все дороги различных вторичных «удовольствий» в конечном итоге стекаются сюда. Немножко к этому набору добавляет человеческая любознательность. Я понимал это, как настоящий «предатель», не обременённый сопутствующими процессу жизни иллюзиями. Поэтому меня почти не смущало возможное отсутствие какой-либо роскоши в конце моего путешествия. Наоборот, мне, по некоторым причинам, было интересно ненадолго поинтересоваться тем миром, который был бы далёк от урбанизации.

Я, как вы, наверное, уже заметили, довольно любознателен. Или, по крайней мере, считаю про себя так. Я был убеждён, что человек в основе своей — существо познающее. Этот вектор, конечно, стал для него фактором выживания и эволюционного процветания. Поэтому, если, конечно, это ему самому надо. Вот и я люблю ковыряться в смысле жизни, отнюдь не представляя этот процесс вовсе безнадёжным. Удовольствие здесь состоит в том, чтобы делать то, что хочешь и понимаешь.

Российская глубинка представлялась мне тогда некоторой «землёй неизведанной». Я как рядовой житель мегаполиса вполне подозревал о существовании почти «потустороннего» для себя мира, где живут иные люди, с которыми меня объединяют лишь общепринятые слова русского языка. Конечно, это был мир многочисленных примитивов, но что это были за «примитивы». Такой я человек, что мне это казалось интересным. Что может интересовать исследователя в пиявке или примитивной мухе? Или ещё экзотичнее — содержимом кишечников каких-нибудь кабанов? Конечно, грязь может показаться отвратительной чистоплюям. Но я не был таким чистоплюем. Люди меня искренне интересовали во всех своих низких и высоких, примитивных и высокоорганизованных проявлениях. Эта любознательность однажды привела меня на философский факультет и не умерла во мне со временем. Поэтому перспектива пожить где-нибудь в таёжной глухомани вовсе не удручала мою натуру.

Почему многим в последнее время так понравилось смотреть фильмы про жизнь каких-нибудь аборигенов Африки? Есть в том некоторая прелесть, чтобы обрести особенный эталон для оценки своего существования. Всё ведь познаётся в сравнении; сладко бывает человеку копаться в бытовой необычности. Я давно уже заметил, как меняются очертания внешнего мира в зависимости от изменений личностной точки отсчёта. Казалось бы, ничего особенно вокруг не меняется: вот он — твой стол, вот он — твой стул, вот они — те же люди, которые тебе уже во многом надоели. Но вдруг, глядя на простого червяка, копошащегося в навозе, иногда словно меняешь собственную шкуру, перерождаясь из личинки во что-то иное и особенное. Что может тянуть творческую натуру (художника, например) к отношениям с криминальным авторитетом? Приходилось мне встречать и такие интересы в своём прошлом окружении. Конечно, только любознательность, осознанно или неосознанно возведённая в принцип.

Пододвинувшись за тридцатилетний рубеж своего существования, я начал ощущать, что окружающий мир начал надоедать мне в уже сложившемся восприятии. Депрессухи какие-то необъяснимые начали изредка заползать в мою натуру. Надо было как-то «линять» ко времени. Исходя из этих рассуждений, я и устремился в российскую глубинку за приключениями, пользуясь тем, что появились деньги, свободное время и необходимость элементарно сохранить собственную жизнь от весьма серьёзных посягательств.

Наконец, закончилась Московская область, и началось то, что называется «провинцией». Я поехал быстрее и разглядывал пёстрые пейзажи покосившихся заборов и богатых вилл зажиточных граждан по обочинам дорог. Иногда широкое Горьковское шоссе виляло в дремучие леса, где вовсе не наблюдалось никаких построек, а иногда пробегало мимо совершенно убогих деревенек, где самым дорогим объектом выглядел какой-нибудь припаркованный у сарая обшарпанный трактор с кучами навоза в полуразвалившемся прицепе.

Во где даже люди живут и находят для себя занятие, — думал я, глядя на эти достаточно унылые картины.

Тем не менее земли вдоль трассы были убедительно распаханы и зияли бороздами кишок земли.

После восьми часов утомительной дороги я заехал за Нижний Новгород и покатил было дальше в сторону Казани. Однако сон начал одолевать меня постепенно, а солнце начало упрямо лезть за горизонт. Я решил ехать ещё час-два и потом где-нибудь искать пристойный ночлег.

Я свернул в сторону на второстепенную дорогу вправо, ведь мне было всё равно куда сворачивать, и поехал по почти пустой трассе местного значения. Она была достаточно гладкой, и мой «Мерседес» быстро проедал один километр за другим. Когда я увидел указатель на начало какого-то уездного городка, то свернул ещё правее на узкую дорогу, которая точно должна была привести меня в какой-нибудь глухой населённый пункт.

Долго ждать не пришлось. Скоро слева от меня показалась полузаброшенная деревенька, утопающая в лопухах, крапиве и ветвях огромных вековых деревьев. Там виднелись какие-то приземистые хатки, в большинстве которых не светились окна, крытые простым толем или соломой убогие сараи. Заметны были и ухоженные цветущие плодовые деревца, что свидетельствовало о наличии каких-то обитателей.

Я тогда подумал, что это вполне подходящая для меня провинциальная глухомань, не столь отдалённая от уездного города и в то же время достаточно скрытая от посторонних глаз, чтобы в ней надёжно осесть на дно и затаиться на время. Скорее всего, раньше, в советские времена, деревенька была многолюдной, а затем после исчезновения колхозов постепенно пришла в упадок, подобно тысячам похожих на неё российских деревенек, которые не смогли найти для себя места в новой жизни. Я знал, что такие негусто «населённые пункты» изобиловали на постсоветском пространстве. Они не вымирали полностью лишь потому, что городские старушки никак не могли расстаться со своими родовыми гнёздами, в которых вместе с курящими махорку и постоянно матерящимися женихами свершалась их далёкая юность.

Можно пожить некоторое время, — решил я и переехал на глиняную грунтовую дорогу, ведущую вглубь деревеньки. Мой «Мерс» сразу увяз колёсами в мокрой дорожной колее, удивился этому обстоятельству и автоматически включил все четыре колеса. Движок его поднатужился, и я, наконец, уткнулся в самый край деревни, где в ветхой избушке жёлтым светом обозначалось маленькое оконце в усохшей деревянной раме.

БАБА ПОЛЯ

Я подкатил к дому и выключил зажигание. Если вам в детстве читали сказки, то вы должны представлять себе обиталище такого персонажа, как Баба Яга. Это было очень похоже. Я заметил даже ступу с деревянным пестом, стоявшую под навесом около сарая, сколоченного из посеревших от времени необрезных досок. Пожалуй, единственное отличие этого антуража от эпоса состояло в отсутствии курьих ножек у избушки, да и крыша дома была из проржавевшего местами от времени, но всё-таки — крашеного железа.

То, что надо, подумал я, по крайней мере, до следующего утра — я в полной безопасности.

Я вылез из машины и пошёл знакомиться.

Из некоторого жизненного опыта я знал, что в провинции нельзя быть «ничьим». Чужак здесь вызывает неприязнь и агрессию не только у подвыпившей быдловатой молодёжи. Пусть бабушка или хотя бы кошка бабушки должны быть с тобой в определённой социальной связи.

Поэтому я аккуратно постучался в окошко, а потом взошёл на низенькое, покосившееся от времени крыльцо.

— Кто? — услышал я глуховатый старушечий оклик.

— Прошу прощения, — как можно минорнее начал я, — к друзьям на рыбалку еду, да припозднился. Боюсь, в ночи завязну где-нибудь в болоте. Можно у вас на дворе в машине переночевать?

Дверь отворилась. На пороге, как я и ожидал, стояла сухонькая старушенция в белом застиранном платочке. Было ей на вид лет за восемьдесят, насколько я мог разглядеть в свете тусклой электрической лампочки, торчащей прямо в чёрном пластмассовом электрическом патроне над дверью, которая вела из сеней в горницу. Она заинтересованно посмотрела на мой огромный «Мерседес» и, как я рассчитывал, сразу перестала меня бояться. Одно колесо от моего «Мерседеса» стоило в несколько раз больше, чем вся её утварь вместе с ветхой избушкой. Потом она присмотрелась к моему лицу и, видно, решила, что я не грабитель и не пьяница и точно ей не опасен.

— Заходи, парень, — позвала она, — что на крыльце-то разговаривать…

Очевидно, ритуал требовал либо сразу прогнать, либо уважить гостя путём приглашения внутрь дома. Я проследовал внутрь и, шагнув за порог, очутился в довольно уютном деревенском обиталище.

Беднота, конечно, сразу бросалась в глаза, но нищеты и грязи точно не чувствовалось. Горенка с чистыми свежепокрашенными полами была ухожена. На старом диване и на кровати виднелись покрывала с кружевами, на столе живописно блестел начищенный самовар. Из переднего угла на меня проникновенно таращился образ Христа, перед которым на витиеватой цепочке висела незажжённая лампадка. Чуть поодаль, ближе к середине стены, на меня так же проникновенно, но несколько оптимистичнее взирал образ великого Ленина. Между образом и портретом Ленина висела такого же размера фотография в солидной деревянной рамке мужчины годов тридцати в военной форме сталинских времён. Все три произведения искусства производили впечатление единой продуманной художественной композиции, совсем не эклектического порядка.

Человек может считать сам себя культурным по разным причинам, но фактически это может сильно не совпадать с действительностью тоже по разным причинам. Я для себя однажды заметил, что оценку человека в этом смысле со стороны очень удобно проводить, определив процент свободной площади его кухонного стола. Если на столе много всякой дряни и места свободного нет, может оказаться, что человек сам по себе-то хороший, но лучше с ним не связываться, — толку не будет. У этой бабушки на столе, покрытом дешёвой, но чистой клеёнкой, стояли только начищенный до блеска старинный самовар и древний, отважно тикающий будильник с огромными прописными цифрами по краям.

Печка была слегка натоплена и излучала тепло и добрый деревенский дух.

— Как звать-то тебя? — спросила старушка, продолжая разглядывать меня сквозь линзы сильных очков. Я представился.

— Не местный, значит? — уточнила старушка. — А меня тёткой или бабой Полей кличут.

Узнав, что я из Москвы, тётка Поля удивлённо тряхнула головой:

— Экую даль закатил, — что ж на рыбалку-то так далеко? Сюда из Москвы только к родственникам ездят.

Я наврал, что увязался за друзьями, которые из здешних мест, да вот — заблудился.

— Ничего, — успокоила тётка Поля, — у нас за рыбалкой многие ходят. Да ты садись, парень. Может, супу хочешь?

Я не стал отказываться. У меня была еда в машине, но кусать опять колбасу, запивая её пивом, уже не хотелось.

Тётка Поля повозилась на кухне и вынесла мне тарелку душистого куриного супа.

Она села вязать носок, пока я с аппетитом черпал бульон, изредка задумчиво поглядывая в мою сторону.

— А что тебе в машине-то спать, хочешь, я тебя в сарай устрою или — в мазанку? — вдруг спросила она меня.

Во, — усмехнулся я мысленно, — почти всё по законам сказочного жанра, осталось только Вия пригласить. Значит, теперь я — в сказке. Но ответил, что неплохо бы, только комаров боюсь.

— Тогда иди в мазанку, — посоветовала тётка Поля, — там сейчас прохладненько, если какой комар туда и залетит, так он — неактивный.

Я поблагодарил. Она взяла фонарик и повела меня через двор в «мазанку». Мазанка оказалась довольно оригинальным сооружением. Стены её были сделаны из обыкновенной глины, в которую, очевидно для крепости, при строительстве намешали соломы. Всё это сооружение держалось на четырёх угловых столбах и было покрыто покатой соломенной крышей. Внутри действительно прохладной мазанки обнаружилась экономично тусклая электрическая лампочка и огромная деревянная кровать, очевидно, производства местного доморощенного умельца.

Тётка Поля вытащила из дореволюционного деревянного чемодана несколько ветхих простыней, попахивающих стиральным порошком.

— Ты, поди, непривычный в мазанках-то спать? — с сомнением покосилась на меня тётка Поля. — Так это ж — удовольствие. Сейчас днём уже жарко становится, а тут — прохладненько всегда и спится легко. У меня, когда внучка Анька приезжает в гости, тоже любит в мазанке спать.

Я с сомнением оглядел всё это убожество и начал думать, как мне бы повежливее отказаться, чтобы с комфортом устроиться спать на широких и мягких раскладывающихся креслах в «Мерседесе».

— Я человек избалованный… — начал было я.

— Спи, — не сомневайся, тебе здесь хорошо будет, — уверила она.

— Почему?

— Я людей чую. Впрочем, как хочешь, — сказала тётка Поля, показала мне, где выключатель от лампочки, и ушла.

Я подумал и решил остаться. В конце концов, что заставляет альпинистов в горы лезть, рискуя собственной жизнью? А тут — всего лишь в мазанке переспать. Я же мечтал почувствовать колорит провинциальной жизни? Я застелил постель, разделся и залез под одеяло, которое сначала встретило меня с холодком, но потом подобрело и начало полниться теплом, наполняя моё тело всё тем же деревенским уютом.

Что ж, — думал я, — пока всё складывается вполне удачно. Завтра высплюсь, осчастливлю бабку солидным гонораром за ночлег и поеду дальше за приключениями. Буду путешествовать да познавать жизнь русских аборигенов.

Я оглядел внутренности своего нынешнего обиталища. По углам мазанки стояли банки с огурцами и вареньями, эмалированная бочка, даже пустая в начале лета, источала дерзкий жизнеутверждающий аромат малосольных огурцов. У противоположной стенки возвышался старинный прабабушкин сундук гигантских размеров. Ржавеющий амбарный замок на нём весил, наверно, больше, чем моя голова. В метре от пола вдоль стен тянулись многочисленные полки с каким-то скарбом. Сначала я не вникал в подробности с каким. Но вдруг заметил, что это были книги и журналы. Их тут было, наверное, много сотен. Я протянул руку и выдернул один журнал. «Роман газета» 1976 год, прочитал я на нём. Рядом с сундуком располагалось нечто, накрытое пледом. Интересно, что это? Я вылез из-под одеяла, шагнул к предмету и приподнял край пледа. Это был весьма дорогой музыкальный синтезатор с клавишами, имитировавшими классический рояль. Я нажал на кнопку включения, синтезатор засветился, как корабль внеземной цивилизации. Я ткнул пальцем в клавишу. «Бам!» — отозвался в ночи синтезатор сочным электронным басом. Над синтезатором я увидел портрет симпатичной вполне девицы, нарисованный простым карандашом достаточно умело. Девица улыбалась, как Джоконда. Что-то мне в её лице показалось странным. Хм! Если это бабушкина Анька, значит, я точно в какой-то сказке. Однако хотелось спать. Я выключил синтезатор, погасил свет и рухнул на простыни.

После того как наступила кромешная тьма, запахи ещё сильнее навалились на меня. Казалось, что они столпились около моей кровати и, расталкивая друг друга локтями, пытаются залезть ко мне под одеяло. Впрочем, и само одеяло пыталось что-то рассказать мне подобным же образом. Сквозь свежую простынь я уловил какой-то приятный аромат. А, — вспомнил я, — внучка Анька у неё тут спит. Девицей основа пропахла. Мне представилось, какая это могла быть Анька. Может, эта коза провинциальная — грудастая весьма и в целом хороша так же, как пахнет. Тогда бы неплохо такую бомбу под это одеяло затащить и осчастливить. Будет потом, о чём ей в дальнейшей жизни вспоминать. Я подумал, что в моём путешествии хорошо бы приятно поохотиться за провинциалочками. Одолею штук сто, погружаясь в сонный бред, оптимистично загадал я, утомлённый этим первым днём моей новой жизни.

ДРОВА

Зачем я так подробно описываю эту часть моей жизни? То, о чём я решил поведать миру своим посланием, можно было бы, конечно, и на одном листе расписать. Однако так ничего не получится, поскольку все эти подробности, как аргументы, здесь вплетены в само моё существо и никак по-иному не смогут выплеснуться наружу. Я надеюсь, что к тому времени, как я закончу этот труд, на планете останутся люди, способные читать пространные тексты. Однако «люди» меня меньше интересуют. Больше меня интересует человечество. Это — разные вещи. Как-то один юморист заметил, что легко любить всё человечество, но сложно полюбить соседа по квартире.

Однажды студентом мне довелось писать научную работу на тему «Элементы экзистенциализма в примитивном мировоззрении представителей архаичных культур России». Для этого мне приходилось искать каких-то «представителей примитивного мировоззрения» и расспрашивать их о смысле жизни и их представлениях о человечестве в целом. Нашёл я тогда, помнится, одну тётку, заведующую небольшим промышленным складом. Она восседала за столом сразу сбоку от входа в склад и сначала велела мне не заходить за порог склада дальше, чем на три шага; в смысле, как бы чего я не скоммуниздил. Затем она подозрительно и хмуро вникала в суть моих вопросов, а потом уверенно заявила, что «все люди — гады», и прогнала меня восвояси. Про неё я, однако, узнал, что эта всегда скандальная баба регулярно ходит в церковь и очень набожный человек. То есть, принимая существование высшей справедливости для человечества, она фундаментально ненавидела собственное социальное окружение. В дальнейших своих исследованиях я обнаружил, что это — весьма массовое явление в различных степенях своего проявления и не зависит от степени образования, то есть «примитивности» респондентов». Научный руководитель, прочитав это, загадочно посмотрел на меня и ничего не сказал. Только на защите старенький профессор, всю жизнь преподававший историю коммунистической партии, мягко заметил, что в жизни не всё так мрачно.

Этим я ещё несколько проясняю свой сложившийся интерес к исследованиям «российской глубинки». Есть удовольствие делать то, в чём толк понимаешь.

Огромное количество народа в безнадёжной борьбе со скукой путешествует, чтобы города и замки посмотреть или египетские пирамиды, например. Так это, на мой взгляд, не удовольствие, а дебилизм. Архитектору или историку это было бы интересно, а простому-то смертному зачем? Чтобы посмотреть, «как люди жили»? Посмотрел? И что? Стал умнее, перестал ругаться с женой и полюбил вовремя приходить на работу? Ты хоть почитай сначала что-нибудь об этом замке, а потом иди — восторгайся.

Стоило мне однажды профессионально внедриться в миры «примитивных мировоззрений», чтобы почувствовать в этом определённый вкус.

В то утро я просыпался дважды. В первый раз меня разбудил петух. Солнце уже проснулось и пролезло в мазанку сквозь дырку в доске на двери мазанки. Интересно, что эта дырка действовала, как отверстие в камере-обскуре. На противоположной, побелённой известью стене мазанки над своей кроватью я довольно отчётливо увидел перевёрнутое отражение внешнего мира. Это было очень красиво и было похоже на мифическую пещеру Платона. Наверное, думал я, Платон тоже проснулся когда-то в такой вот «мазанке», сделанной из вездесущей глины, чтобы своей пещерой изобрести в человеке то, что после него вся человеческая культура стала это понимать, как собственную душу.

Видно было, что по двору ходили куры. Зелёным пятном на стене мерцала крона берёзки. Однако в мазанке было так сладко и прохладно, что я опять уснул и продрых почти до самого обеда, проснувшись от какого-то ритмичного металлического звука. Я оделся и, щурясь от яркого и подобревшего солнца, вышел наружу.

Баба Поля на дворе пилила дрова двуручной пилой. Как-то она умудрялась водить ею туда и обратно. Я потом попробовал, у меня никак не получалось. Делала она это так усердно и сосредоточенно, что мне пришлось подойти и минут пятнадцать в качестве физзарядки помогать ей в этом, дёргая на себя отшлифованную ручку примитивной двуручной пилы.

— Легче тяни, легче, — подбадривала меня баба Поля.

Мы пилили минут двадцать. Я изрядно пропотел.

— Хорош, — потом сказала она, — пойдём завтракать.

На завтрак бог послал мне блины с мёдом и чаем. За чаем мы разговорились. Я спросил, почему надо пилить дрова. Разве не проще купить их сразу готовые?

— Так они же денег стоят, — сказала тётка Поля, — купить, так на зиму чуть хватает, а надо ещё и летом печь топить, чтобы еду готовить.

Попив чаю, я сгонял на «Мерсе» в город, купил разной еды, две маленькие бензопилы и новый холодильник. Предполагал бабу Полю осчастливить. Но она только руками замахала:

— Не нады мне ничего! Есть у меня холодильник, куды я второй поставлю?

— В мазанку, — посоветовал я, — для солений.

— Не нады, — запротестовала она, — там и так места мало. А в холодильнике у солений вкус не тот. Не нады…

Я поставил холодильник в сарай рядом с курятником, — пригодится яблоки класть.

Бензопилы тоже пришлись некстати.

— Мужикам нужны эти пилы, а я их страсть как боюсь, — не привыкла.

Я предложил ей денег.

— Чаво ещё, — запричитала бабка Поля, — мне внучка Анька вон целую пачку принесла денег, вон до сих пор лежит, — не беру. Не заработала, — так нечего тут королевой жить. Изба у меня хороша, сад большой. Если надо помощника, так я вон самогонки сделаю, как положено, да мужика найму, если, скажем, надо где пахать или забор поправить. А так уж мне не нады ничего.

При этом она находила какое-то удовольствие, чтобы копить деньги. Она экономила каждую копейку. Вернее сказать, деньги из мизерной пенсии она вообще почти не тратила. Только на самое необходимое. Остальное закладывала на сберкнижку. На «чёрный день».

Однажды несколько дней спустя я заметил её в саду, обрывающую смородину с кустов.

— Вот смородину рву, — объявила она, заметив моё приближение.

— Зачем? — удивился я.

— На рынок поеду, продам, — ответила она.

— Зачем вам деньги, если вам Анька много привезла?

— А куды ж мне смородину девать? — ответила она вопросом на вопрос.

— Вообще смородину не сажать, — предположил я.

— Как это не сажать, — удивилась она, — у меня вон сколько земли, что же мне сажать? Смородина самое выгодное дело, ухода немного, а земля — при деле.

— А если «не при деле», что тогда? — предположил я.

— Как это: ничего не сажать? Вон же у меня сколько земли-то, что-то ж надо посадить.

Тут мне её ни на миллиметр не удалось сдвинуть с аксиомы: если у тебя земля есть, то на ней надо что-то посадить и никак иначе.

Однако сейчас, увидев моё растерянное лицо, бабка Поля смилостивилась.

— Положь вон пилы в чулан, я их на дрова по осени обменяю.

Надев старый халат, она явно куда-то собиралась. Я поинтересовался. Она сказала, что пойдёт в лес за ореховым валежником. От ореха в печке дух особый, приятный. Хлеб вкусный получается.

Я от скуки напросился в помощники.

— Куда ты в джинсах да в костюме хорошем? Разве можно?

Я сказал, что у меня их много.

— Баловство это — вещи не беречь, — заявила она, — погоди, я тебе жупан дам.

В длинном жупане почти до пят и старом треухе я, слегка небритый, вмиг утратил все внешние признаки представителя мегаполиса. Видок у меня был просто убогий. Глядя на себя в огромное зеркало размером от потолка до пола, укреплённое в проёме двух окон в избе бабы Поли, я смеясь подумал, что табачная самокрутка из газетного листа вполне гармонично дополнила бы мой нынешний прикид. Я даже засмеялся, представив это.

Мы побрели в лес.

За деревней сразу начиналось широкое поле, на котором местами виднелось прорастающее мелколесье.

— Эх, пропадает поле, — пожаловалась она, — а раньше какая пшеница тут родилась. Помню, мы с тёткой Нюрой его серпами вдвоём всё убирали. Солома толстая была, сильная.

Я покивал сочувственно её причитаниям, но потому, что смысл сказанного недостаточно быстро достиг моего сознания.

— Серп — это такой загнутый ножик? — уточнил я, видавшей серп только на известной советской эмблеме, символизирующей союз города и деревни.

Она подтвердила, обозначив руками в воздухе его размеры.

— Вы хотите сказать, что этим ножиком вы вдвоём со всего этого поля пшеницу ножом срезали?

Я окинул взглядом размеры этого поля и уточнил:

— То есть от этой дороги до того леса?

— Пошире чуток, — прикинула она, прищурив глаза, — вон тот лесок-то потом нарос. Да в войну работали часов по двенадцать, а то и по восемнадцать.

Я этот незарегистрированный рекорд для книги Гиннеса даже представить себе не мог. Она, очевидно, учуяла мои сомнения.

— Да, парень, приходили на работу летом — чуть свет. Работали до заката. Потом придёшь домой, а там — дети. Да куры. Надо картошки сварить, полы помыть. Пока суетишься, — глядь, уж светает. Опять пора на работу.

— Как же так, а спать-то когда?

— Никогда, — ответила тётка Поля, — ткнёшься в солому минут на пятнадцать и опять работай. Норму же давали каждому работнику. А то трудодень не напишут.

Она определённо правду говорила.

— Ничего, — протянула она в ответ на моё молчаливое изумление, — привыкли. А к чему привыкнешь, — так это ж легче даётся.

Некоторое время мы шли молча.

— А странный ты какой… На рыболова-то не похож, а всё интересуешься какими-то стариковскими делами. Ты чем по жизни занимаешься? — спросила она, когда мы подошли ближе к опушке леса.

— Хм, — задумался я. Чем же я теперь занимаюсь, что ей ответить?

Ответил так:

— Сейчас езжу по всему свету, расспрашиваю людей, зачем они на свете живут, что о жизни своей думают.

— Эх, — удивилась тётка Поля, — так ты писатель, что ли?

— Вроде того, — ответил я.

— Дело полезное. Я люблю книги читать.

Я спросил, откуда у нее такая обширная библиотека в мазанке.

— Я много лет на почте работала, письма и газеты разносила. Тогда журналы эти выписывала.

— Неужели все прочитали?

— Как же… Мужик мой тоже всё время книжки читал до войны, и я пристрастилась. Зимой, знаешь, времени много стало свободного. Вот и читала много, пока телевизора не было. Да и при телевизоре интересного много начитала. Бывало, начитаю что-нибудь, а бабы на покосе всё просят пересказать. Я начну болтать, так они про работу забывают. Только рты откроют и слушают. Особенно «Князь Серебряный» любили. Да вот ещё «Манкурт» у этого автора…

— Чингиза Айтматова, — напомнил я.

— Точно… — вспомнила она, — страсть как слушать любили. Зимой придут ко мне домой, я им читаю. Другие придут — опять то же самое читаю. Так, что аж наизусть всего «Князя Серебряного» выучила.

В ответ на мои сомнения она начала цитировать текст с самой первой главы. Листа три, наверное, я выслушал: всё походило на правду. Рассказывала она со вкусом. В декламации это была некоторая смесь эпического характера с достижениями школы Станиславского. Вот тебе и баба Поля! Мы пришли на опушку леса, где рос густой орешник. Никакого топора баба Поля с собой не брала. Как тогда дрова заготавливать? Оказывается, испытанная технология это предусматривала.

— Ты ореховый валежник не бери, — учила меня баба Поля, — он на земле валяется, отсырел, значит. А вот видишь — сухостой стоит. Сам — сухой, а корень — чуть подгнивший. Ты его чуть в сторону потяни, — он хрусть, — и сломается у самого корня…

И вправду, — стоило эту сухую палку без листьев потянуть в сторону, так она без труда отскакивала от своего основания.

Мы набрали по две вязанки дров. Я накидал себе в три раза больше. В ответ на опасения бабы Поли я прикинул вес и заявил, что для меня нормально. Она махнула рукой, связала дрова лыками. Вязанки мы положили на плечи и двинулись в обратный путь.

По дороге я попросил её рассказать что-нибудь из своей жизни. Что-нибудь такое, что чем-то очень запомнилось. Она удивлённо посмотрела на меня:

— Что тебе, молоденькому да городскому, будет интересно?

Я сказал, что — будет.

— Хм, — озадачилась она, — хочешь расскажу, как я одному мужику за подлость жизнь перечеркнула? Каюсь от этого, не радуюсь. Вот тебе расскажу, — легче мне помирать будет, а ты вот попробуй, — рассуди.

Здесь я привожу её рассказ, стараясь быть максимально точным. Должен я это пересказать подробно, поскольку некоторые дальнейшие события странным образом сольются с этим её рассказом в единое целое.

ГОСУДАРСТВЕННОЕ

Дело было в октябре 1941 года. Всех здоровых мужиков из деревни уже загнали на фронт. Вернулся в ту пору с фронта некий Кузьма с изуродованной ногой. Ступня у него была на треть отстреляна. Однако на коне он ездить мог, и назначили его тогда полесчиком — следить за народным добром.

А «народное добро» в ту пору из лесу бабы, проводившие мужиков, таскали усердно. Только лесом и кормились, поскольку на трудодни ровным счётом ничего не давали. Однако за спиленное дерево, например, можно было срок схлопотать лет на пятнадцать. Злой был Кузьма, ретиво выслуживался, чтобы начальству угодить.

Однажды два подростка из деревни спилили три дубка, чтобы сарай починить, так Кузьма весь лес излазил, чтобы пеньки, то есть вещественные доказательства обнаружить. Искал, искал, да так и не нашёл. Не догадался, что подростки сообразили все опилки собрать аккуратно, а на пеньки взяли да муравьиные кучи в вёдрах перенесли (чисто русская изобретательность).

Баба Поля тогда единственную скотину на дворе держала. Хорошая была коза. Если бы не козье молоко, так давно бы все её дети от голода опухли. Но козу кормить чем-то надо. Тогда баба Поля наладилась по ночам к лесу бегать и колхозную солому в мешке из скирды воровать. Ну и попалась однажды этому Кузьме с мешком соломы за плечами. Не успела по темноте до рассвета сбегать, а на рассвете он её увидел и на коне догнал.

Догнал и спрашивает:

— Что, своровала народное добро?!

— Да, — сразу призналась тётка Поля, — украла мешок соломы для козы.

Тогда Кузьма вынул огромный острый нож из голенища сапога и прямо с лошади полоснул ножом по верху мешка на Полиной спине. Мешок развалился, и солома высыпалась наружу.

— Вот тебе! — рявкнул Кузьма. — Чтобы больше неповадно было воровать.

А Поля ему так ответила:

— Что ты тут мне мешок порезал, — экое горе. У меня мужика на фронте убили да четверо детей голодных. Вот это — горе. А мешок пропал, так это горе небольшое. Думаешь, горевать буду по мешку, — нет не буду.

Он ускакал.

Недавно баба Поля повстречала этого Кузьму в уездном городе. Старый стал, еле узнала. Сидит седой, бородатый, с клюкой на лавочке у дома.

— Кузьма, ты, что ли? — спросила.

— Я, Поля, — отвечает он ей, как старой знакомой.

— Вот так встреча! Как живёшь теперь?

— Хорошо, — отвечает Кузьма, — вот дом у меня большой. Дочка с мужем и внуками в гости приезжают. Как ветерану войны пенсию мне хорошую дают. Жизнь пошла, не на что жаловаться. Не то что мы раньше бедовали…

— Тут я его и обидела, — вздохнув, посетовала мне баба Поля, — говорю ему: какой же ты ветеран? Ты ж на фронте-то и посрать-то не успел! В августе тебя забрали, а ты там себе ногу прострелил да в начале октября уже домой вернулся. Аль не помнишь, в октябре мне мешок с соломой порезал! А бедовал-то когда? Лесом-то ты колхозным ловко торговал: с кого деньгами, а с кого — натурой.

Он тут вдруг покраснел как рак да хвать себя за сердце. Говорит мне:

— Вот ты тут, у моего дома, меня вздумала хаять! Время, — говорит, — было такое — сталинское.

— А я ему: так это Сталин тебе, значит, велел вдову с четырьмя детьми догнать и мешок ей порезать?

И я тут поняла, что зря его, старика, этим беспокою. Правда — время ведь было такое. Повернулась да прочь пошла. А потом узнала, что он ночью на тот свет перекинулся. Я так думаю: не выдержал он, как я ему жизнь перечеркнула.

— Что значит «жизнь перечеркнула»? — переспросил я.

Баба Поля задумалась ненадолго, а потом говорит:

— Понимаешь, ведь вот живёт себе человек, тяжко ему. Голодно, плохо. Сплошное дерьмо вокруг. А внутри — чисто. Есть, значит, тогда, куда ему спрятаться и где жить. А если и вокруг дерьмо, и внутри нагадил, то получается, — вовсе жить негде. Он-то живёт, как червяк, думает, что всё у него в порядке. Вдруг — бац, оказывается, что человеческая жизнь-то и не состоялась, вся за фук прошла. Тяжко это, когда жизнь перечёркивается, а сделать ничего уже нельзя, когда навозным червяком всю её прожил.

— Да, пожалуй, — согласился я, — только покаяться…

— Не-е-е… — уверенно протянула баба Поля, — не поможет.

— Я понимаю, о чём вы, — заметил я, — только, если этот Кузьма внутри себя нагадил, так ему вовне стало полегче, поприятнее жить.

— Да уж, — согласилась она.

— Может, для кого одно другого стоит? — поинтересовался я.

— Может, и стоит для кого, — ответила она, — мне такое непонятно…

Некоторое время мы шли молча, обдумывая каждый своё, а может быть, одно и то же.

— Н-е-е-е, — потом уверенно протянула она, очевидно, поразмыслив над темой и поправляя на плечах тяжёлую вязанку, — не стоит! Как же это на свете без прошлого и без простых радостей жить.

Я нарушил молчание, спросил её:

— В ваше время все так Сталина обожали. Правда, что ли? Верили, что он отец народов?

— Многие верили, — ответила она, — не все, но многие. Уж мы-то дураки были, а уж дурнее нас-то сколько народу было. А на Руси у нас — вся сила в дураке.

Я засмеялся.

— Я такое уже слышал, — тут я вспомнил похожие откровения Квеста@6К, который тоже пытался убедить меня в том, что в политике всё дело в деньгах, а сила — в дураке. Странно, как они сошлись тут во мнениях.

— Не, — продолжала она, — втихаря многие его проклинали. Было такое дело: по весне в сорок третьем году мы с Нюркой свои усады ночами пахали. Ух, голодуха была военная! Всю еду на фронт почти подчистую забирали. Так мы впрягались вместо лошадей и пёрли соху, чтобы картошку посадить. Ночью пахали. Днём — нельзя, могли в милицию забрать за то, что при социализме людей вместо скотины запрягают. Этих же людей и посадить могли в тюрьму. А за сохой мальчонка Нюркин шёл. Так он, зараза, пашет да нас кнутом с Нюркой возьмёт и стеганёт. Поторапливайтесь, дескать, клячи тощие. Мы на него ругаемся, а он только хохочет. Молодой был, задорный, глупый ещё. Вот Нюрка мучилась, мучилась да и говорит мне: что ж, Полька, нам жить при Сталине тяжко-то как. Да чтобы у этого Сталина на причинном месте черви завелись, как у нашего колхозного быка после зимней голодухи! Вот мы и заржали обе, как две настоящие кобылы. Полегчало на душе, так мы и усад допахали.

Баба Поля, видимо, была вполне вознаграждена за свой рассказ тем, что я искренне рассмеялся над этой её повестью о суровых буднях образцов подпольной советской оппозиции.

Вязанки с хворостом мы сложили на траве у дома.

— Порублю топором да пирогов испеку, — объявила баба Поля.

БАБУШКИНА АНЬКА

Рассказы бабы Поли, разбавленные вкусными пирогами и купанием в местной речке, забавляли меня дня четыре. На пятый день я начал чувствовать признаки начала скуки. Выйдя из мазанки почти в полдень, я решил сердечно попрощаться с бабой Полей и ехать дальше по направлению куда-нибудь к Казани. Но тут я увидел велосипед, прислонённый к перилам крыльца. Я вошёл в дом. Приехавшая бабушкина Анька, очень похожая на свой портрет в мазанке, сидела за столом ко мне слегка боком. Она обернулась на скрип открывающейся двери, и в этом движении её тонкой фигуры оказалось столько вкусной грации для натуры тридцатилетнего самца, что я даже не сразу поздоровался. Это что-то интересненькое, помнится, сразу тогда подумал я, видимо, есть смысл попробовать задержаться ещё на некоторое время.

Когда наше взаимное молчание начало подкрадываться к грани приличия, я таки поздоровался, как положено, ровным голосом и уселся на диван справа от неё.

— Вы — Аня? — для приличия, чтобы начать разговор, определил я.

Она кивнула и мельком взглянула на меня, не фокусируя внимание на деталях.

Я сообщил ей, что баба Поля меня приютила на несколько дней в мазанке.

Как мне показалось, вздохнула едва заметно и отвела взгляд в сторону. Это позволило мне немного приглядеться к ней. Организм мой почувствовал знакомое сладкое напряжение, и я непроизвольно и привычно начал разбирать её образ на аналитические части.

Годов ей от двадцати до двадцати пяти. Косметики не заметно, на личико — само по себе миловидное, из причёски — только аккуратный хвостик сзади из тонких ухоженных волос без глупой провинциальной чёлки спереди. Причёска обозначала весьма крупный и правильный череп, значит, не дура. Сидит ровно, но в позе чувствуется что-то чуть-чуть подростковое. Это либо игра высшего пилотажа, либо она не избалована мужским вниманием и к нему не особо тянется. Сидит так, словно она в метро или на вокзале поезд ожидает. Значит, я ей не сильно интересен, а может, даже не совсем приятен. Хотя для последнего я пока ей никаких оснований не давал. Возможно, это следствие того, что у неё бойфренд какой-нибудь имеется. Тогда странно, почему она приехала одна. Из одежды — дорогая ветровка и лёгкие брючки, идеально подогнанные к длине стройных и длинных ног. Кроссовки не кричащие, лёгкие и не изношенные. Значит, либо зарабатывает хорошо, либо дочка богатых родителей. Скорее, — первое. Вау, сначала подумал я, — интересная штучка!

И тут она так странно глянула на меня, что я вовсе поначалу чуть не потерялся в своих предположениях. Это совсем не был взгляд молодой самочки, стреляющей глазками в присутствии особи противоположного пола, который я ловил много раз. Это было что-то другое. Такое со мной тоже случалось и обозначало самый худший вариант, скорее всего, это полная фригидность и внутренняя закомплексованность на этом.

Фу, подумал я и успокоился. Не мой вариант. Жалеть таких девок не в моих принципах, то есть можно спокойно ехать дальше. Конечно, вся тонкость ситуации сводилась к тому, что я всё-таки должен был проявить определённый интерес к знакомству. Иное бы даже выглядело странным и неестественным. Я почувствовал, что она вполне умна для аналогичного понимания обычаев межличностных контактов. Поэтому я решил сразу и смело отмести все условности.

— Я уеду сегодня, — спокойно и откровенно пообещал я.

Лицо её несколько смягчилось. Видимо, она меня правильно поняла.

— Извините, — ответила она с встречным откровением, — я сюда приезжаю исключительно ради того, чтобы побыть в одиночестве.

Почему-то я сразу уверился, что это была правда. Ни тени кокетства в этом я не почувствовал.

— Понимаю, — ответил я, хотя, признаться, ничего не понимал, зачем такой молодой девке нужно одиночество. Но вслух сказал, что для одиночества здесь действительно место идеальное. И баба Поля для этого самая подходящая компания.

На это она слегка улыбнулась.

— Вам тоже так думаете?

— Да, — ответил я, — я по стране путешествую в одиночестве с теми же самыми целями.

Я заметил, что взгляд у неё опять потускнел. Она подумала, что я начинаю интересничать, — догадался я.

— Я правду говорю, — подтвердил я, — видите, я один и без друзей.

Тут я вдруг заметил, что лицо у неё ведёт себя, как телевизор. Оно что-то вещало независимо от того, что она говорила. Я бы даже сейчас не смог объяснить, как это происходило. Такое же мне удалось однажды заметить в киношных образцах у Джулии Робертс: неуловимо бровка влево, еле заметно — вправо, образцов улыбки штук под сто пятьдесят, а поток информации понимаешь, не осознавая деталей. Она, видимо, поверила в мои намерения, и лицо у неё вдруг показалось мне беззащитным, как у людей, больных аутизмом. Вот таких перепадов мне встречать точно не приходилось. Я несколько секунд разглядывал её, озадаченный этим подмеченным обстоятельством.

— Зачем вы так на меня смотрите? — наконец смутилась она.

И голос у неё также менялся, как и лицо. Обезьянки женского пола, которых я иногда ради познавательного интереса рассматривал в передаче «Дом-2», обычно разговаривают тускло. И в их небогатых интонациях прослушивается только борьба катастрофически примитивного эгоизма с непреодолимой примитивной же тягой яйцеклеток к сперматозоидам. У бабушкиной Аньки ноты непостижимым образом богато менялись даже в пределах одного слова, порождая какие-то собственные едва уловимые смыслы даже в большем количестве, чем сами слова…

Я не стал отбрёхиваться и просто извинился.

— Ничего, — понимающе и несколько печально ответила она.

Мне почему-то сразу уезжать опять расхотелось. Эта бабушкина Анька становилась мне интереснее, чем сама бабушка. Я невольно рассмеялся этой своей мысли.

— Но лучше уезжайте, — искренне забеспокоилась она, словно прочитав мои мысли.

Тут в горенку заявилась баба Поля.

— Привет, молодёжь! — объявила она, с порога объединяя нас в единое целое.

Я поздоровался и объявил, что пришёл попрощаться, поскольку задумал ехать дальше.

— А чё, тебе Анька не понравилась? — вдруг сердито врезала баба Поля так, что у меня, наверное, челюсть отвисла, я теперь точно не помню, а у Аньки от неожиданности чуть голова назад подалась; это я точно помню.

Я что-то замямлил в ответ.

— Бабушка! — укоризненно покачала головой Анька, которую это смутило меньше. Видимо, она лучше знала свою бабушку и уже несколько привыкла к таким неожиданностям с её стороны.

— Я-то бабушка! — сердито ответила та. — А ты-то кто? Сама ведёшь себя, как бабушка! Глянь, какой парень интересный, красивый да умный. Как раз бы тебе, дуре, подошёл вместе в мазанке скучать да книжки читать!

— Мы минуты три всего знакомы! — отчаянно запротестовал я против такого резкого разворота событий.

— А что, тебе этого времени не хватило? — желчно накатила меня бабушка.

— Поэтому ты даже его в мою постель уложила! — сердито прикрикнула на неё Анька.

— На твою постель, а не в твою! — не согласилась бабушка.

Анька начала кусать губку.

— Я сейчас уеду! — заявила Анька.

— Тьфу на тебя! — беззлобно выразила сожаление бабушка. — Раз вы дураки такие, я сама уйду!

Она развернулась, вышла из горенки и прихлопнула дверью.

Мы с Анькой остались наедине. Я, наверное, выглядел невыгодно, но она смотрела в сторону окна.

— Фу! — сказал я нервно, от такого поворота голос у меня напрягся до фальцета. — Какая странная у вас бабушка!

— Да! — нервно улыбнулась Анька. — Но вы лучше уезжайте. Поверьте, что так будет лучше.

— Понимаю, — вздохнул я.

Дверь приоткрылась, из-за неё выглянула бабушка:

— Ни черта ты не понимаешь! — заявила она. — Сходи с ней хотя бы на речку искупаться, а потом и уезжай к чёрту!

Дверь опять захлопнулась. Нам с Анькой пришлось переглянуться.

— В принципе, я не против, — промямлил я, стараясь видимой прямотой загладить столь неловкую ситуацию.

— Ладно, — вдруг согласилась Анька, — а то она меня потом запилит своими укоризнами.

Я сказал, что пойду, заберу свои вещи из мазанки и буду ждать её в машине.

— Я на велосипеде приеду, — ответила она.

Только я ступил на порог, открыв дверь горенки, но тут вспомнил, что даже не сказал бабушкиной Аньке. Как меня зовут.

— Раз нас уже просватали, то сообщаю, что меня Владимиром зовут, — чопорно представился я с порога.

Я давно заметил, что все люди по-разному реагируют на один и тот же юмор. Однажды рассказал я одному своему другу такой анекдот. Спрашивают армянское радио, что такое «тютелька в тютельку». Армянское радио отвечает, что это нечто из жизни лилипутов. Редко кто этот анекдот вообще понимает, кто-то иногда слегка улыбается. Но этот друг мой закатился вдруг так, что натурально грохнулся со стула. Примерно то же самое произошло и с бабушкиной Анькой после моего такого представления. Она вдруг откровенно по-детски захохотала, едва успев закрыть лицо руками. Я поспешил скорее покинуть помещение, чтобы не смущать ни её, ни себя этой её реакцией. Не в полном «адеквате», психованная слегка, — окончательно решил я, закрывая за собой дверь. Чёрт знает, что это такое. Поплаваю с ней для интереса и уеду прямо с пляжа, с такой взбалмошной хлопот не оберёшься.

МУЛЬТИСУБЪЕКТОСТЬ ЛИЧНОСТИ

Лето только начиналась, вода едва прогрелась для комфортного купания. Немного местного народа было на редком для этой речки песчаном берегу. Она издалека покивала знакомым согласно провинциальным обычаям. На кучку местной молодёжи она даже внимания не обратила. Три парня и две их девки как по команде отвернулись. Она ими не то чтобы демонстративно не интересовалась, а просто не интересовалась. Для деревенского менталитета это должно было бы выглядеть вызывающе.

Она стянула с себя брючки и футболку и направилась в воду в достаточно пристойном купальнике, согнув локотки в предвкушении речной прохлады. В купальнике она выглядела шикарно. Эта её чуть подростковая изюминка, примешанная к грации тонкой талии, стройных ног и длинных рук, вырисовывала всё её существо хрупким и, казалось, беззащитным.

Я тоже направился за ней. Краем глаза я увидел, что местные парни, развалившиеся на траве, косятся на нас, зажимая перед лицом концы сигарет.

Мы проплыли до противоположного берега. На обратном пути, нащупав ногами мелководье, я решил разыграть её и сдвинул ладони, закричав, что поймал рыбку. Когда она подплыла ко мне, чтобы поглядеть на это, я аккуратно раздвинул ладони, а когда она наклонилась над ними, чтобы разглядеть рыбку, я резко сжал их особым образом. Струя воды брызнула точно ей в нос. На эту неожиданность ей пришлось засмеяться.

Потом мы вылезли на берег, плюхнулись спинами на махровые полотенца, брошенные на густую провинциальную траву, и подставили тела солнцу, к полудню наливавшемуся зноем. Около земли ласковый ветерок начал бодро потрагивать моё разгорячённое и влажное тело.

Я закрыл глаза, наслаждаясь и солнцем, и такой этой дружеской близостью с такой красоткой.

Я чуть приподнял голову и украдкой покосился на неё. Она сомкнула ресницы и, мне показалось, испытывала по отношению ко мне, наверное, что-то похожее. Пару минут мы молчали.

Всё же интересно, кто она такая, думал я, лёжа рядом с ней на траве. Изначально с моей стороны это было чистой воды невинное любопытство в рамках дружеской игры, и я прикидывал в уме, как раскрутить бы её на такой разговор, чтобы почувствовать её как человека.

— Красиво! — сказал я, глубоко ткнув ладонью в безоблачное и бездонное летнее небо. — Иногда мне кажется, не зря к нам всякие НЛО-тарелки залетают…

— Отнюдь не за красотами, — вдруг ответила она, — скорее всего, за жидкой водой. Очень она технологически удобная в качестве рабочего тела для приложения энергии. Летать на ней в космосе удобно.

Ни хрена себе! — подумал я и решил осторожно развить тему.

— Интересно, а почему они тарелки, а не самолёты какие-нибудь или дирижабли?

Я, конечно, даже представить себе тогда не мог, во что может превратиться наш поначалу невинный диалог. В моих целях было слегка покуражиться над ней, как это я часто делал в других подобных случаях, когда приходилось знакомиться с особями противоположного пола привлекательной наружности. Девицы всегда смущались и напрягались от таких вопросов, но тем не менее почему-то проникались ко мне некоторым уважением, позволявшим мне делать в дальнейшем смелые шаги на сближение. Обычно они невнятно что-то мямлили в ответ, какую-нибудь глупость, и уже с удовольствием воспринимали любую беседу на более простую и понятную им тему. Но с Анной этот номер не прошёл.

— Это самая универсальная форма для передвижения в любой среде: в газах, воде и в космосе, — вдруг ответила она, — достаточно сделать её из двух частей. Нижний плоский блин раскручивается по принципу гироскопа, тогда и рулить, и двигаться можно только при помощи всего одного маршевого двигателя, расположенного на верхней стационарной выпуклой части, меняя его положение вместе с верхней частью относительно вектора движения. Даже тормозить можно им же. Стационарная верхняя выпуклость создаёт подъёмную силу в газах при горизонтальном движении. Такая система чрезвычайно манёвренна и проста по конструкции. Ни рулей, ни крыльев с закрылками, — ничего не надо. Кстати, с гироскопом в основании взлетать удобно для преодоления планетарной гравитации.

Что бы вы почувствовали, услышав такое от смазливой девицы? Я вообще поначалу от неожиданности ничего не понял. Что это такое только что было? Я, конечно, ожидал чего-нибудь другого, что было бы поближе к романтическому восприятию темы. Но тут что-то очень своеобразное получается. Ошарашенный и заинтригованный таким ответом, я подумал, подумал и решил ещё немного «пошарить» в её мозгах.

— Когда мне хорошо, как сейчас, — сказал я, — мне всегда кажется, что Бог всё-таки существует и что-то красивое он иногда лепит в нашем мире для своего удовольствия.

В ответ она приподнялась на локте и пристально посмотрела мне в лицо, и я отважился разглядеть цвет её тёмно-зелёных глаз. Признаюсь, меня даже чуть прихватил азарт: как она справится с этой моей «домашней заготовкой»?

Если сейчас с просветлённым ликом начнёт мне, выпускнику философского факультета, доказывать существование Бога, можно будет помучиться полчаса и ехать дальше по направлению к Казани, мило вспоминая счастливый эпизод, который мне выкинула судьба из своей заново перетасованной колоды карт. Если откажется от темы, значит, скучноватая в основе баба. Пропаганда воинствующего атеизма соответствовала бы сухости и бестактности мужиковатой натуры. Ловушка была расставлена, и я с интересом ждал результат, пытаясь мельком подглядывать за выражением её лица.

— По мне, Бог-то в некотором смысле есть, — ответила она, — только это такой Бог, которому, в принципе, бесполезно молиться.

— И по какому адресу Он проживает? — я подумал, что не мешает немного над этим покуражиться.

— Тебе действительно интересно?

Я с удовольствием заметил, что она перешла на «ты». Я решил отбросить интригу и пойти в открытую. Что мне, собственно, терять? Несколько оставшихся минут нашей случайной встречи?

— Признаюсь, люблю даже праздную философию, — ответил я, — и в других это ценю. Не считаю глупостью вопреки расхожему мнению. Это ж всегда интересно, что думает человек обо всём мире в целом. Это, знаешь, сродни тому, как картину рисовать. Чаще, конечно, «каля-маля» встречается, но иногда такое мироздание нарисуют, что впору полюбоваться с удовольствием или даже с сочувствием. Случается что-то интересненькое удаётся обнаружить даже в карандашных набросках. Как ни крути, а человек без мыслей о великом жутко скучен.

— Экзистенциализмом увлекаешься? — опять улыбнулась она.

— А если без иронии?

— Хм, — видимо, сдалась она, и лицо её сделалось слегка виноватым, — не обижайся. Согласись, что тема только с виду безобидна, а ты, по сути, меня наизнанку вывернуть пытаешься.

— Прости, — засмеялся я, — но ты мне с каждой минутой становишься интереснее. Мне с этим что делать?

— Правильнее было бы скорее уехать, — вдруг насторожилась она.

— Ты меня прямо сейчас прогоняешь? — уточнил я.

Лицо её слегка помрачнело.

— Хорошо, я тебе отвечу на твои вопросы, только учти, что этим всё и кончится. Ты многого обо мне не знаешь. Уверяю тебя: не в наших интересах длить это знакомство.

Я подтвердил, что мне давно пора ехать дальше.

— Тогда, если тебе интересно моё мнение, — некоторое подобие Бога всё же существует. Однако это такое существо, которому молиться почти бесполезно. Спор идеалистов с материалистами в этом смысле безоснователен. И те и другие по-своему правы частично.

Если я что-то и ожидал от неё услышать, но только не то, что последовало. Она мне такое закатила: целую лекцию с логической последовательностью, аргументацией и профессорским апломбом. Вот что это была за жуть.

По её словам, насколько я это понял, все эволюционные процессы на нашей планете, несомненно, управляются мыслящими системами, кибернетически локализованными в генетическом содержании биологических видов и популяций. Именно этим и объясняется тот факт, что биосфера не подвергается разрушительным воздействиям случайных мутаций. Мутации лишь частично случайны, а частично — направленно конструктивны.

В кибернетическом системном смысле геномы популяций подобны известным нам компьютерам, обладающим тактовой частотой и несколькими процессорами. Известно, что, чем выше тактовая частота и больше процессоров, тем мощнее и быстрее работает компьютер. Биологический компьютер, естественным образом сформированный во всём нашем генетическом содержании, работает, конечно, медленнее того, что мы недавно для собственного удовольствия изобрели на базе кремниевого микропроцессора, но не во временных масштабах эволюции. Тут его быстродействия вполне хватает.

Природа, по её словам, давно и гораздо эффективнее, чем мы, использует второй фактор ускорения эволюционных актов, а именно — принцип «многопроцессорности» кибернетической системы. Если аналогом тактовой частоты посчитать эпизод обмена генетическим материалом в процессе спаривания организмов, то это порождает очень медленный процессор по сравнению с придуманным нами. Однако внутри биологического вида возникает много организованных в иерархию процессоров, работающих над единой задачей выживания и эволюции. Поэтому скорость решения адаптационных задач становится вполне соответственной сложившейся интенсивности общебиологической эволюции.

Вся эта совокупность кибернетических систем в генетическом содержании каждой популяции разумна, хотя это — не гуманоидный разум. Как тогда ему «молиться» или контактировать с ним, если он наших слов, во-первых, знать не желает, а во-вторых, живёт всё же медленнее нас раз в тысячу.

Мне показалось, что я что-то понял, и я лихорадочно рылся в своей памяти, пытаясь то ли осмыслить, то ли найти какие-то явные противоречия в её представлениях о таком Боге.

А она продолжала наотмашь «рубить» мне мозги этой своей гипотезой.

Мне пришлось ещё выслушать, что эволюция живых организмов на земле могла быть специально запрограммирована в генетических цепочках ДНК и РНК, поскольку сами по себе даже без всяких клеточных органелл эти структуры являются живыми, способными к размножению и адаптации. Поэтому в некотором смысле можно утверждать, что боги создали органический мир на планете Земля примерно в начале Архейской эры, просто закинув цепочки ДНК и РНК в древний океан, набравший к тому времени достаточно молекулярных элементов для обеспечения дальнейших эволюционных процессов.

— Ты это откуда знаешь? — единственно смог выдохнуть я из себя.

— Это другой вопрос, — мягко заметила она, — ты спросил моё мнение, я тебе его сообщила. А доказывать что-то уговора не было.

Разглядев мои округлившиеся глаза, она засмеялась. Мне самому вдруг пришлось очутиться в том самом состоянии ступора, в которое я привык повергать девиц подлыми приёмами своей тяжёлой философии. Это она, оказывается (а не я с ней), сейчас играла со мной как кошка с мышкой.

— Анна, — сдался я, — ты вообще кто?

— В смысле? — уточнила она.

— Ну, по профессии хотя бы?

— Скажем, консультант по системам защиты информации. Такой ответ тебя устроит?

Я честно не знал что ответить.

— Ещё вопросы? — она слегка наморщила переносицу.

У меня, конечно, теперь подступал целый шквал вопросов. И не только вопросов. Она сама по себе становилась мне всё интереснее и интереснее. Наверное, та моя любознательность, которая меня притягивала к Квесту@6К, была теперь всецело озабочена её способностями. Всё это было, несомненно, интересно и столь же необычно для меня. Но на все вопросы ответ получить не удастся. Можно было задать только самый главный.

— Есть последний вопрос, — сказал я.

— Хорошо, если последний.

— Почему ты меня так отчаянно прогоняешь? — спросил я напрямую.

Она отвернулась от меня для того, чтобы незаметно и тяжело вздохнуть. Хотя я этот её жест понял как своеобразное предупреждение.

— Потому, что у нас с тобой ничего не получится из того, на что ты меня и себя хочешь настроить.

— Почему? — искренне удивился я.

— Потому, что у меня психика с тяжёлой патологией и приезжаю я сюда её лечить в полном покое, а не подвергать тяжким испытаниям, которые для меня смертельно опасны. Теперь понятно?!

Я заметил, что на глазах у неё появились слёзы. Вот это было неожиданно и всерьёз. Вот так номер! Тогда кольнуло меня что-то в самое сердце. Не знаю, что это было: то ли жалость, то ли ещё что-то. Она отвернулась, наверное, чтобы не показывать эту свою слабость. Мне нечего было сказать. Я чувствовал, что ситуация зашла словно в шахматный «цугцванг»: любой ход, то есть любое слово сочувствия будет сейчас неуместно, оскорбительно для неё и вообще труднопереносимо. Психическая патология!? Вот оно что… Значит, я правильно почувствовал при первой встрече, что она слегка «не от мира сего».

Мы молчали минуты две. Я уже начал приходить к мысли, что надо тихо подняться и даже не прощаясь удалиться навсегда, как вдруг она сама ко мне обернулась. Лицо её теперь оказалось до странности спокойным. Глаза её, казалось, немного потемнели и, как мне показалось, вдруг приобрели какой-то демонический блеск. Помню, я испытал некоторый холодок на спине, когда она меня тогда полоснула взглядом своих зелёных глаз.

— Перед тем как ты уедешь, я даже отвечу тебе на последний твой вопрос, который ты теперь боишься мне задать.

— Откуда ты знаешь, что я хочу у тебя спросить?

— Спрашивай, — ответила она, — или сразу уходи.

— Хорошо, что у тебя за психическая патология такая? Ты этого вопроса боялась?

Она пожала плечами:

— Мне тебя зачем бояться? Скажи, — сначала спросила она меня, — ты своё «Я» хорошо чувствуешь?

Я ответил, что на это не жалуюсь.

— А вот, к примеру, моё собственное «Я» можешь как-нибудь почувствовать?

Я ответил, что нет. Ведь мы два разных организма, и это очевидно, почему наши два «Я» не могут чувствовать друг друга.

— Откуда тебе тогда точно известно, что ты находишься один в том доме, который называешь своей головой? Ведь если ты не чувствуешь соседей, то это не значит, что не существует моё «Я» или какое-нибудь «Я», которое паразитирует в твоём собственном сознании.

Далее эта её новая лекция сводилась вкратце к тому, что мы, оказывается, иногда не одиноки внутри своей головы. По её словам, с начала рождения, ещё в утробе матери у человека возникает много «Я», конкурирующих за место под солнцем. Из них лишь одно «Я» побеждает, принимая на себя, образно говоря, роль «царя» в обеспечении всей психической деятельности. Остальные же сразу не умирают. Они иногда становятся «сателлитами» сознания, превращаясь в наши таланты.

— Как это понять?! — удивился я. — По-твоему, наша голова полна виртуальных «чертей», которые живут сами по себе.

Она сказала, что это вполне подходящее сравнение и что черти эти могут и помогать, а могут и вредить нашим мыслительным процессам вплоть до их разрушения.

Я удивлённо спросил её, кто это сделал такое невероятное открытие.

— Родители мои — два несчастных научных деятеля, — ответила она.

— Это ты о них с иронией? — уточнил я.

— Раньше я их и любила, и проклинала, — ответила она, — а когда их не стало, — просто теперь жалею. Они были по-своему прекрасные, одержимые люди. Много лет они «вымучивали» свои теории и диссертации на тему структурности сознания, что понимать никто не желал. Когда же, наконец, после тысячи компромиссов, которые смысл извращали почти до наоборот, что-то скрепя сердце удалось протащить сквозь учёные советы, их начали откровенно травить за шарлатанство. У нас, знаешь, учёные степени дают, чтобы втянуть человека в бесполезную научную касту, в которой несколько бессовестных главарей пытаются откусить себе кусок пожирнее от государственного пирога. Для этого глупых рекрутов пытаются заставить за гроши всю оставшуюся жизнь кичиться учёными степенями.

Тут у них вообще крыша поехала. Они решили доказать всему миру на практике, что стимуляция развития сателлитов сознания способна порождать людей с умноженными мыслительными возможностями. Но где подопытный материал найти? В то же время мама забеременела.

Тут она поведала историю, которая тогда показалась бы мне фантастикой, если бы её рассказал кто-то иной, а не она.

Конечно, ещё до её рождения вопрос был решён однозначно. На себе были испытаны все их научные наработки. Тогда они уже знали, что в организме дельфина параллельно уживаются две весьма независимые личности, которые сменяют друг друга в процессе постоянной нервной активности. Дельфины, как известно, никогда не спят. Но на самом деле две ипостаси их сознания спят, но только по очереди. Эти ипостаси очень похожи друг на друга, поскольку многие «справочники» в их субъективных системах являются общими. И жизненный путь у них один.

Это было довольно трудное открытие. Затем из эмбриона дельфина они выделили какой-то гормон, который отважились периодически вводить её матери во время беременности.

Однако сразу после родов у матери от введённых гормонов дельфина развилась тяжёлая паранойя, и она постепенно угасла в психиатрической лечебнице.

Ребёнок тоже оказался больным редкой формой шизофрении. В нём существовали две относительно самостоятельные личности, которые, как у дельфина, через каждые сутки менялись местами друг с другом. Гормон дельфина стимулировал выживание и развитие множества каких-то необычных мозговых структур. Отец постоянно занимался с ней, пытаясь максимально напичкать её мозг системной информацией, потребление которой стало для девочки психической потребностью. И в результате в семь лет она могла за полчаса прочитать книгу в триста страниц, овладела математикой в объёме средней школы. Хотя в школу ей учителя и доктора разрешили не ходить. Учителям мешал ученик, который все предметы знал лучше учителей, а от бесцельного сидения за партой у неё начали случаться обмороки.

Всё было бы хорошо, если бы к двенадцати годам у ребёнка не начались проявляться болезненные изнуряющие депрессии, сопутствующие тяжёлой форме шизофрении. Оказалось, что человеческий организм не предназначен и не способен надёжно обслуживать столько сателлитов сознания.

То, что раньше казалось счастьем всех родителей, наблюдавших за успехами своих чад-отличников в школе, вдруг показало оборотную сторону медали. Отец понял, что не столько осчастливил, сколько изуродовал собственного ребёнка. От горя неожиданной неудачи и бессилия поправить дело её отец не выдержал и покончил с собой.

Девочку отдали на попечение бабушке. Вдали от прежней обстановки за простыми делами и заботами сознание ребёнка стало постепенно восстанавливаться. К восемнадцати годам она смогла найти себе хорошую работу, решая сложнейшие задачи программирования, чем и занимается до последнего времени. Такая была краткая история её жизни, которую она поведала мне.

Беда только в том, что болезни до конца не отступили. Не перестали периодически накатывать психические кризисы, иногда на долгие месяцы. Она вынуждена переживать здесь, в деревне, тяжёлые приступы депрессии и головной боли. Она пробовала лечиться общепринятыми проверенными методами. Но улучшений не последовало; видимо, слишком случай был неординарный. Невероятно, но только баба Поля умудрялось что-то с ней делать и что-то ей говорить, что действовало подобно облегчающему лекарству. Сейчас «накатывал» очередной кризис, и Анна должна была остаться одна.

— Теперь тебе всё понятно? — спросила она меня, заканчивая свой рассказ. — Какие отношения у тебя могут быть со мной, если я, очевидно, до конца дней своих обречена на безнадёжную тяжёлую болезнь? Поищи себе что-нибудь более подходящее. И не вздумай меня жалеть.

— Прости, — пришлось ответить мне, — всё это очень интересно, но похоже на какую-то крутую научную фантастику.

Она нахмурилась и отвернулась.

Судите сами, что мне было делать?

Ведь она мне это с единственной целью рассказала: чтобы не обидеть меня тем, что так меня прогоняла. Я понимал, насколько ей это трудно было рассказывать про себя человеку, которого узнала всего несколько часов назад. Всё это было очень серьёзно, и я понимал это. Такое откровение с её стороны совершенно исключало во мне возможность пошлого флирта и любовной игры, к чему я так привык в отношениях с женщинами.

Я приподнялся и с жалостью посмотрел на её тонкие плечи и затылок с задорно торчащим милым хвостиком из волос. Жаль! Очень жаль! Мне было интересно с ней. Но ничего больше не оставалось, я ощутил своё бессилие, потому молча оделся и, стараясь не смущать её далее своим присутствием, всё-таки вежливо с ней попрощался, обречённо запрыгнул в свой «Мерседес» и газанул восвояси по направлению к Казани.

НОЧНОЙ ДЖАЗ

Боже мой, удивился я, увидев, сколько времени мы проболтали на пляже. День уже начинал клониться к закату. Пока я её лекции слушал, мы даже про еду забыли. Я почувствовал, что хочу пожрать чего-нибудь. Но я ещё часа полтора катил по дороге, не обгоняя фуры и перемалывая в голове ту научную кашу, которой напичкала меня Анна. Дубль два — «Квест@6К», — усмехнулся я про себя. Это ж надо такому случиться в каком-то Мухосранске. Меня стал мучить один навязчивый вопрос: всё-таки зачем она мне рассказала такие подробности про себя? Мне — человеку, с которым познакомилась всего лишь за несколько часов до этого?

Небо начало темнеть, и я поймал себя на том, что пытаюсь рассмотреть в небе какую-нибудь летающую тарелку, прилетевшую к нам за жидкой водой.

Вот там в ней сидит толстый капитан, похожий на осьминога. К нему подползает молодой лейтенант и, приставив щупальце к виску, сообщает о наличии такой красивой планеты с обилием воды и жизни и предлагает захватить планету, чтобы навсегда обеспечить себя жидкой водой и всеми иными средствами существования. На что капитан сурово отвечает, дескать, никак не получится захватить планету, поскольку смысла это не имеет. Все существа на этой планете сошлись друг с другом в процессе эволюции, длившейся много миллионов лет. Как нам тогда тут жить, если любая из миллиардов бактерий на Земле — это для нас смертельная опасность. Земля — это не просто мир для местных обитателей, а их маленький собственный скафандр, затерянный в глубинах космоса. Зачем же нам чужой скафандр, непригодный для нас? В космосе больше места, где можно жить в наших собственных скафандрах. Так будет капитан убеждать лейтенанта.

Тьфу ты, Господи! Очнулся я от этого наваждения, когда день уверенно переполз в сумерки и я остановился на заправке, чтобы залить баки и пожевать что-нибудь. Сосиска «чили» с энергетическим напитком добавили мне бодрости. В результате мой заправленный «мерин» бодро поскакал по дороге, довольный своими лошадиными силами.

Сердце во мне бухало то ли из-за дозы энергетического напитка, то ли из-за тех мыслей, которые я не помню. Или я их сейчас не хочу вспоминать. Логики в этих мыслях не было никакой, поэтому и вспоминать-то, собственно, нечего.

Да вру я, конечно! Я, конечно, вспоминал её. Все её слова, шаги, взгляды. Почему она мне всё рассказала про себя? Почему меня вдруг так стало «колбасить» — вот это я точно не могу сказать. Это было сильнее меня, и где-то это пряталось внутри меня. Какой-то «сателлит сознания» по её теории проснулся, что ли! Это было, как навязчивое наркотическое опьянение. Я не знал и не понимал этой силы. Я только чувствовал её власть. Может ли психическая болезнь быть заразной? По теории ведь это не вирус. Но я-то стал болен.

Всё потому, что я стал думать о своём будущем. А что ещё можно было делать мне с моими мыслями в дальней дороге? Я задал себе всего один вопрос: что ждёт меня впереди в жизни моей? Мне, как никогда прежде, вдруг показалось до безобразия скучным всё то, что могло со мной произойти на дальнейшем пути. Свободное одиночество? В какой-то степени это замена части нелёгкой нашей жизни. Но истина всегда прячется в границах меры. Всегда актуально, сколько и какого одиночества лучше поменять на чью-то жизнь рядом.

Что могло быть у меня самого сладкого впереди? Только мелкие любовные интрижки, которые уже будут ничем по сравнению с тем свежим ветром, который повеял на меня из Анны в каждом её слове и движении. Как же я смогу теперь всё это забыть для того, чтобы дом и семью когда-нибудь и где-нибудь завести с какой-нибудь курицей, которая будет мне, сидя на диване перед телевизором, всё время что-то скучное ныть на одной ноте? Что это за болезнь у Анны такая? Зачем она всё-таки решила, что я должен про это знать?

Жизнь — штука не дюже щедрая. Иногда она кидает человеку всего каких-нибудь один-два шанса на счастье за всю его бестолковую суету. Не разглядишь, не ухватишь, — так больше никогда и ничего тебе не будет. С позиций своего уже немалого жизненного опыта я эту особенность вместе с пушкинским «Евгением Онегиным» понимал весьма уверенно.

Что есть моё постылое одиночество в начинающем надоедать мне мире? Мне тогда показалось, что я оставил всё своё в том очаровании и в той удивительной стране, которая в моём воображении теперь называлась Анна. Что меня к ней так привязало? Почему мне было так интересно с ней каждую минуту? Это была любовь? Я чувствовал эту возникшую психическую связь, но не мог разглядеть в том какой-либо рациональной логики. Это сладкое состояние, конечно, не могло длиться вечно, но сейчас оно овладело мной полностью.

Короче, примерно к двенадцати ночи я остановил свой автомобиль метрах в трёхстах от избушки бабы Поли, вылез наружу и побрёл, как лунатик, к её мазанке. Да, оказывается, от заправки я ехал в обратном направлении и всю дорогу не мог объяснить себе зачем. Что меня притянуло обратно? Я потом много думал на эту тему, но вряд ли могу сказать, что придуманные мной ответы не стали бы самообманом.

Было примерно два часа ночи. Я тихо подкрался к двери мазанки и просто тихо сел на землю, прислонившись спиной к стене. Честно признаюсь, ничего я такого не хотел и ни на что не надеялся. Что-то во мне решило, что надо обязательно вернуться и сесть вот тут рядом.

Изнутри мазанки сквозь щели в двери пробивался тусклый электрический свет, и слышались звуки музыки. Анна, похоже, что-то такое выделывала на синтезаторе. Я прислушался. Это «нечто» сначала напоминало «Отражения» Клода Дебюсси, но потом перетекло в нечто похожее на какую-то рапсодию. Потом послышалось что-то широкое и трубное, затем — похожее на «Конец времени» Мессиана. Это была, несомненно, импровизация. Трудно передать, как это звучало в целом. Звуки то повелевали волнительно и торжественно, то гремели жестоким диссонансом, превращаясь в образы и комические, и трагические одновременно. Помню, молнией сверкнула во мне догадка: она импровизировала наш сегодняшний день. Это было совершенно очевидно. Тут была и баба Поля с её быстрыми упрёками, и ласковое летнее солнце, и бодрость речной прохлады. Настороженными нотами посыпались все мои вопросы к ней. Потом наступила трагическая пауза. Она что-то переключила в регистрах, и палитра вдруг сделалась богаче. Тихо и отстранённо зазвучали скрипки и валторны, темп и громкость стали нарастать, взорвался какой-то крик отчаяния, и далее началось нечто такое, чего явно не было после нашего расставания.

Что это было такое? Я думаю, вы и сами легко догадаетесь. Она сама себе в этом с каким то ужасом признавалась. У меня даже сомнений в том не возникло. Это было похоже на гипноз. Я люблю слушать классическую музыку и надеюсь, что глубоко способен воспринимать её толк. И эстраду качественную люблю. Но раньше даже не подозревал, что какая-то музыка способна так рвать рассудок. Тем более — импровизация, чем-то родственная джазу, который я недолюбливал за безответственность. Или, может, это её чувства так наполняли эту музыку. Эта гармония не была абсолютно правильной. Чуть взбесившийся ритм иногда сбивался, что-то, очевидно, казалось Анне неточным, и она нервно переигрывала какие-то музыкальные фразы, наполняя их более точным, как ей казалось, содержанием. В тех иногда неловких повторениях была своя грация. Я всё слышал, понимал и подчинялся этой сладкой магии. Потом не в полной мере помню, как это произошло. Она вдруг оборвала музыку. Я тогда поднялся, открыл незапертую дверь и отважно вошёл внутрь.

Она сидела ко мне спиной и так замерла, почувствовав моё прикосновение. Я поднял её на руки и перенёс на одеяло, которое вчера так завораживало меня её запахом.

В своих прежних постельных утехах я, признаюсь, иногда любил разнообразить процесс разными там штучками, чтобы удовольствия отхватить по полной. Но здесь ничего этого не надо было. Один раз она поглядела мне в глаза. Мне этого хватило, каждая клеточка моего организма заорала: «Это моё!» Достаточно было видеть эти изгибы шеи, слышать эти звуки, чтобы всё во мне полыхало пожаром. Никогда мне такого раньше не доставалось. Как это всё так получалось? Невозможно объяснить, это надо хоть раз в жизни испытать, если в том повезёт, конечно. Перепробовав на своём веку кучу разных баб, я только сейчас вдруг узнал, что такое может быть. Боже мой! Оказывается, я глупый ловелас, да и раньше ничего не знал об истинном любовном наслаждении.

ВТОРАЯ АННА

Утром следующего дня я проснулся, почувствовав рядом с собой какое-то тихое шевеление. Анна лежала рядом и мимо моего уха задумчиво разглядывала сквозь дверные щели просыпающийся новый день, который проливался внутрь резкими солнечными лучами.

Я ласково дотронулся до её плеча, она вздрогнула от неожиданности.

— Хочу тебя обнять, — сказал я, пытаясь дотянуться до её ладони.

Она аккуратно оттолкнула мою руку и вдруг заявила, что ей это будет неприятно.

— После того, что у нас было? — насмешливо удивился я.

— Что у нас было? — спросила она, выбираясь из-под одеяла.

— Любовь у нас была, — засмеялся я, — иначе, что бы я тут лежал.

— Я ничего не помню, — заявила она.

— Как это, ничего не помню? — удивился я. — Тебе было так хорошо, что ты нашу ночь забыла?

— Хуже, — я весь прошлый день не помню, — ответила она, — я, наверное, тебя предупреждала, что у меня проблемы с психикой. Ты кто такой и откуда взялся?

Я ошалело привскочил на край кровати:

— Ты — что?!

Она промолчала, и я понял, что она не шутит. Она глядела на меня и говорила со мной так, как это делают с совершенно посторонним человеком.

— Когда мы познакомились? — спросила она.

— Вчера утром познакомились, — изумлённо промямлил я.

— Ты кто и откуда взялся?

— Перестань со мной так! — возмутился я; это было невыносимо. — Если ты меня не помнишь, то я-то всё помню! Пожалей-то меня хоть немножко!

Она вдруг глянула на меня так, что я опять почувствовал этот знакомый мне уже проблеск диковатого демонизма. В этом взгляде я не приметил вчерашней Анны. Она точно не обманывала и не играла, похоже, она точно вообще ничего не помнила из нашего прошлого дня.

Мне пришлось заново представиться, рассказав, откуда я в этой деревне появился.

— Я тебя предупреждала, что со мной лучше не связываться и что я не то, что тебе нужно? — спросила она.

— Несколько раз, — ошалело ответил я, — ты мне вчера даже про свою «мультисубъектность личности» всё рассказала.

— Всё рассказала? — искренне удивилась она.

— И про родителей тоже, и про депрессивные патологии…

— Зараза! — её зрачки гневно сузились. — Тогда почему сразу не уехал?

— Баба Поля заставила нас на пляж пойти…

— Ах, вот оно что! — сердито вздохнула она.

Затем она натянула на себя одежду и, широко растворив дверь, направилась из мазанки к дому. Я смотрел ей вслед и удивлённо отметил, что от этой её вчерашней «подростковой изюминки» и следа не осталось. Она двигалась по тропинке, как фотомодель по сцене. Это была совершенно безупречная, я бы даже сказал, — властная женская грация. Мне она сразу показалась старше вчерашней Анны.

Я запрыгнул в джинсы и кинулся ей вдогонку. Когда я влетел в горенку, Анна, сложив руки на груди, грозно и молча рассматривала бабу Полю, месившую тесто для пирогов.

— А! Володя, — театрально обрадовалась мне баба Поля. — А я вот вам пирогов со смородиной сейчас наделаю.

— Я не люблю пироги со смородиной! — заявила Анна, не давая мне как-нибудь вежливо ответить на это.

— Это — ничаво… — пропела баба Поля.

— Это очень даже «чаво»! — повысила голос Анна. — Ты всё забыла, о чём я тебя предупреждала?

— Предупреждала, ну и чёрт с тобой! — буркнула под нос баба Поля. — Мне лучше знать!

— Она говорит, что прошлый день не помнит, — виновато вставил я слово в этот странный разговор.

— Э! — заявила баба Поля. — На неё опять шиза напала, скоро пройдёт, ты не переживай.

— Перестань сейчас же! — крикнула на неё Анна. — Он должен прямо сейчас уехать, иначе уеду я и навсегда!

— Никуда ты, коза, не денешься! — заявила баба Поля. — Это мой гость и пусть остаётся сколько надо!

Анна гневно развернулась и, устремляясь прочь, сердито хлопнула дверью.

Баба поля невозмутимо продолжала месить тесто. Выражение её лица соответствовало тому обстоятельству, что ничего особенного не приключилось. Однако я так не думал.

— Что это с ней? — я попытался всё-таки понять это.

— Ничего, ничего, — подбодрила меня баба Поля, — она девка-то хорошая, только… как бы тебе сказать… бывает у неё иногда.

Она покрутила у виска ладонью, испачканной в муке.

— Я был с ней в эту ночь, — зачем-то растерянно признался я, не представляя, что мне делать дальше в такой ситуации.

Баба Поля глянула на меня поверх больших допотопных очков, повисших на краешке носа:

— Так оно и ладно, — объявила она.

Её еле слышная ирония меня ещё больше смутила.

— Она мне понравилась, — по-детски признался я.

— Так я и не сомневалась, — в том же ключе заявила баба Поля.

— А сейчас она другая и говорит, что ничего не помнит. Что теперь делать? Она совсем уехала?

— Ага, сейчас, уехала, — сказала баба Поля, — я-то её не знаю ли. Она сейчас на велосипеде будет час кататься по лесу, — успокоится, а потом опять на пляж припрётся. Там ты её и дожидайся. Да не робей, если она тебе по нраву.

— Может, мне лучше всё-таки уехать? — спросил я.

Баба Поля вздохнула:

— Если хочешь, так уезжай, слабый-то мужик с ней не сдюжит.

— Я слабый, — удивился я и уточнил: — А что такое «сильный мужик»?

— А это такой, которого на всё хватает, даже на то, чтобы жизни порадоваться иногда, — ни секунды не думая, заявила баба Поля.

— Жизни радоваться? Это как? — решил уточнить я.

— Как? Слабый мужик — это тот, который живёт только через «надо», а сильный мужик, этот всегда сверх того «надо» ещё сам себе дел каких-нибудь сверху для интересу накидает и всё сдюжит.

— Хм, а я какой? — озадачился я такой дефиницией.

— Это сразу не понять, это — время покажет! Ты такой… любознательный, на деда моего супружника похож. Молодой был — всё книжки да газетки читал. Его на фронте немцы убили.

Будь что будет, думал я по дороге на речку, выкручивая руль на крутых заворотах грунтовки, в конце концов, мне спешить некуда, а если Анна меня так упорно прогоняет, так у меня всегда будет повод уехать в любой момент. Тут на меня накатили воспоминания прошлой ночи. Организм человека так устроен, есть там внутри у нас какой-то чёртик, который всегда коварно пытается накидать нам в кровь всяких наркотиков. Сейчас тебе было хорошо? Это спрашивает он настойчиво и сразу после каждой минуты даже мельчайшего наслаждения — так скорее делай так же и чем больше — тем лучше! Невозможно, бывает, ему сопротивляться. Слаб в этом человек. А вчерашняя ночь! О! От этого я никуда пока сбежать не смогу. Пока не узнаю, что это и может ли такое повториться? Не понимаю почему, но этот вопрос, как бульдог, вцепился в мой рассудок. Нет, точно никуда я пока не поеду. Хотя бы до того, пока не узнаю, что такое эта сегодняшняя Анна.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Этот день показался мне ещё более жарким, чем вчерашний. Возможно, так показалось не мне одному, если судить по тому, что народу на диком речном пляже прибавилось почти вдвое. Я припарковал машину в нестройном ряду других четырёхколёсных его собратьев, которые с пёсьей преданностью ожидали своих хозяев в перелеске, примыкающем к берегу уездной купальни, и в одних плавках, прихватив два пляжных полотенца, направился к воде.

Местная детвора роилась на мелководье под присмотром молодых провинциальных мамочек в ярких купальниках, обтягивающих их сомнительные прелести, уже уверенно тронутые целлюлитом. Выпятив вперёд челюсть посередине речки, промчался крутой местный дебил на водном мотоцикле, слегка разбогатевший на строительстве местных кукольных дачек и сараев и уклонении от налогового бремени.

Кое-где из травы на меня цветными пробками таращились пустые полиэтиленовые бутылки, выброшенные тут какими-то безнадёжными свиньями в человеческом обличии. Однако мусора на пляже было немного для подобных мест; очевидно, иногда чужой мусор убирали те, у кого понятия о приличиях остались.

Но не обошлось без обязательного атрибута. На каждом массовом гулянии в провинции обязательно найдётся молодой бабуин, который откроет двери у своей машины и включит какую-нибудь низкопробную попсу на полную громкость. Если бы я был Гитлер или Сталин, я бы придумал закон, чтобы расстреливать за массовое прослушивание шансонов.

Здесь такое было. Чернявый хлопец решил объявить себя альфа-самцом среди местных кумушек. С двумя друганами они расставили бутылки, разложили закуску на капоте старенького «Мерседесика» и травили «Белого лебедя на пруду», потом ещё какую-то пакость. Я заметил, что тут же неподалёку пасла детишек его молодая жена, недавно миловидная, а теперь дико стареющая и дуреющая от провинциальной пошлости и скуки.

Да, несмотря на погожий день, что-то мне было невесело. Покопавшись слегка в причинах, я неизбежно пришёл к выводу, что все главные события моей жизни вдруг перетекли в Анну и наполнились всеми этими её ипостасями, дразнящими моё воображение.

Анну я воспринимал тогда не только в качестве некоторой натуры, которая роднила моё мужское естество с необходимой ему женственностью. К этому неизбежному чувству, которое всплывает из генетической глубины любого самца, примешивалось ощущение Анны как некоторого подобия интересного и неизведанного мира. Это было необыкновенно свежо и сочно на вкус.

Вода освежила меня, но настроение исправила несильно.

Я искупался и лёг на берегу, постелив на траву одно полотенце, и начал разглядывать солнце сквозь замкнутые веки. Минут через семь я почувствовал чьё-то присутствие рядом.

Рядом со мной на траву уселся молодой крепкий мужик в плавках и в рубашке с короткими рукавами.

— Добрый день, — сказал он.

Я чуть кивнул и не совсем вежливо промолчал, давая понять, что не склоняюсь к мысли завязывать с ним знакомство. Он достал из нагрудного кармана ксиву, сунул мне её под нос, развернув во всю ладонь. Я мало что успел разглядеть, кроме пугающе яркой синей печати.

— Лейтенант Куприянов, — вежливо представился он.

Я, не успев даже перепугаться, назвал себя.

— Анну Свиридову давно знаете? — спросил он.

— В связи с чем допрос?

— Один местный человек пропал, мы просто обязаны опросить его знакомых на предмет сбора соответствующей информации. Вам Николай Курбанов не знаком ли случайно?

Я ответил отрицательно, спросив его, почему именно ко мне такие вопросы.

— Анну Свиридову несколько раз видели с ним, — ответил он, — а вы знакомы с ней.

— Я её знаю всего несколько дней, — сказал я, — даже не знал, что она — по фамилии Свиридова, лучше у неё и спросите.

— Спрашивал уже, она ничего не знает об этом.

— Я — тоже.

— Значит, не знакомы, — подытожил он.

Я заметил, что, насколько мне известно от самой Анны, она стремится отдыхать здесь в полном одиночестве и поэтому избегает контактов с местным населением.

— Да, это так, — подтвердил он, — но в этом случае было, наверное, что-то личное.

Потом он слегка о чём-то призадумался и объявил:

— Я, пожалуй, расскажу вам кое-что, поскольку это может оказаться в наших взаимных интересах. У Николая этого здесь бизнес в наших краях; прибрал себе самые прибыльные городские магазины. В авторитете был парень. Не могу сказать, где они со Свиридовой познакомились, но, видать, как-то зацепила она его по душевной части. Приезжал почти каждый день и ездил за ней на машине. Она — на велосипеде, а он за ней катит, как пёс на привязи. Однажды нашли незапертую машину на окраине деревни, а он пропал. Куда девался, — никто понять не может. Ни трупа, ни привета, ни ответа. Наёмные директора не знают, что делать с магазинами. Такая вот история.

Я вспомнил своё вчерашнее состояние, когда я вернулся назад, находя в том некоторые аналогии, но на словах согласился, что история действительно весьма неординарная.

— Да, — подтвердил он, — хожу вот теперь опрашиваю народ. Никто ничего конкретного сказать не может, одни сплетни приходится слушать.

— А что сплетничают? — поинтересовался я

— Дурь сплошная, — усмехнулся он, — не могу же я в протокол всерьёз написать, что местные кумушки полагают Анну Свиридову, кстати, вместе с её бабушкой, за ведьм, которые людей губят.

Я слегка усмехнулся, а ему, видать, было не до смеха.

— Может быть, всё-таки что-нибудь узнаете об этом, так позвоните, — он протянул мне бумажку с написанным на ней телефоном.

Я, конечно, пообещал и завернул бумажку в край полотенца. Он ушёл, а я подумал, зачем он мне выплеснул эти подробности. Предупреждает, что ли, о чём-то?

Через полчаса на пляже появилась сегодняшняя Анна. Она прикатила на велосипеде с маленьким рюкзачком за плечами. Её футболка была мокрой местами, видимо, хорошо покаталась. Я следил за её лицом, пытаясь уловить её реакцию в тот момент, когда она заметит меня. Интересно, что это будет? Неприязнь, досада или что-нибудь другое? Однако, несмотря на мои предположения, лицо её в этот момент не выражало ровным счётом ничего. Она кивнула мне так, как прежняя Анна кивала местным обитателям, соблюдая минимум необходимых провинциальных приличий. Я с наигранной укоризной покачал головой и помахал ей вторым пляжным полотенцем. Она в ответ то ли нахмурилась, то ли слегка затуманилась, но, оставив велосипед у берёзы, направилась ко мне. Ничего не говоря, она сбросила с плеч рюкзачок, расстелила полотенце, стащила с себя футболку и шорты, оставшись в купальнике, который был знаком мне с прошлого дня, и направилась к воде.

Я направился следом, снова удивляясь тому обстоятельству, что кроме купальника не могу найти в её движениях ничего похожего с прежней Анной. Я шел в двух шагах позади неё и, пользуясь случаем, незаметно следил за её теперешней грацией. Теперь её походка завораживала меня иной ипостасью. Её тело, утомлённое ездой на велосипеде, теперь струилось усталой и спокойной женской уверенностью, в том чувствовалось обаяние усталой пантеры. Здесь я опять не могу понять ни причин, ни следствий. Я не понимаю, как это у неё получалось. Да, подумал я, этот Николай Курбанов мог обалдеть только от этой ауры, которую стоит лишь раз увидеть и почувствовать.

Когда мы, как в прошлый день, сплавали до противоположного берега, мне пришло в голову повторить тот же эксперимент с якобы пойманной рыбкой. Она так же, как и вчера, сначала с интересом кинулась ко мне, чтобы посмотреть на рыбку, но в последний момент вдруг подставила под струю ладошку так, что струйка воды, коварно брызнувшая из моих рук, не достигла цели, разбившись об её длинные пальцы. Однако она засмеялась. Оттаяла, — решил я, и это доставило мне уверенности. Когда мы вылезли на берег и она легла на махровое полотенце, расположив его сантиметров на семьдесят пять от меня, я спросил у неё:

— Откуда ты знаешь, как я хотел схитрить?

— А вчера было так же?

Я подтвердил её догадку. Она мельком заглянула мне в лицо и отвернулась. Я не понял, теперь обиделась, что ли.

— Так ты всё-таки что-то помнишь? — спросил я.

— Нет, не помню, — ответила она, — но у нас с ней некоторые общие справочники, — сказала она.

— Ты так говоришь про вчерашнюю Анну?

— Да, там, — она коснулась пальцем виска, — мы немного частично смешаны.

Я хотя и решил, что не стоит терзать её вопросами, но один вопрос себе стоит позволить:

— Прости мою любознательность, но кто-то ещё знает, что вас фактически двое?

— Во-первых, ни к чему это афишировать, во-вторых, мало кто поверит, а в-третьих, что это поменяет?

— А почему ты мне это рассказала?

— Не я тебе рассказала про свои обстоятельства, — заметила она, — а почему она это сделала, можно только строить догадки. Обычно в таких вещах она со мной советуется.

— Каким образом? — удивился я.

— Просто письма с вечера пишет и на тумбочку кладёт.

— Вы всерьёз конфликтуете друг с другом?

Она задумалась.

— У нас с ней сложные довольно отношения, зачем тебе лезть во всё это. Ради любопытства? Так ты не забывай, что я не обезьяна в зоопарке. Она ещё об этом пожалеет! — нервно добавила она.

— А как же вы на работе меняетесь местами? Там не замечают?

— Я фрилансер, работаю только через сеть интернет, — ответила она, — мои работодатели меня ни разу не видели. Я выдаю им продукт, они посылают мне деньги. Больше у нас никаких знакомств.

— А друзья, знакомые?

— Стараюсь не иметь ни тех, ни других…

— Не тяжело жить в одиночестве?

— Во-первых, как ты знаешь, нас двое, и баба Поля у нас есть. Во-вторых, в сети интернет у меня много друзей, которым можно не объяснять свои личные проблемы

Я, лёжа спиной на траве и заглядывая в синее небо, подумал, что все мои друзья и знакомые были нужны мне лишь для того, чтобы вместе посмеяться над каким-нибудь анекдотом или поделить совместно заработанные деньги. Теперь первое мне опротивело, а второе перестало быть актуальным. И я стал чувствовать печали одиночества. Мне показалось, что именно это меня так притягивало к ней. Я ведь тоже оказался болен из-за катастрофической потери ощущения своего места в этой жизни. Свою профессиональную деятельность я хотя и недолюбливал, но она немного спасала меня от гнёта поисков смысла существования. Теперь же с потерей трудовых обязанностей я утратил это бремя, а с ним и большую часть самого себя прежнего. Найти себя нового на поверку оказывалось задачей гораздо более тяжёлой, чем терпеть прежнюю рутину повседневности.

Я ей сказал, что у меня тоже есть лишь знакомые, с которыми иногда только легче зарабатывать деньги.

— Вот видишь, — улыбнулась она, — может, ты ещё более одинок, чем я.

— Я вчера уезжал, но вернулся обратно, — отважно признался я.

Я не ждал на это ответа с её стороны, да и понимал, что ответа в принципе не будет, но поглядел в её глаза, которые сегодня показались мне гораздо темнее, чем вчера. Я боялся уловить в них жалость. Я бы тут же от неё сбежал, успокоившись тем, что обманулся в своих поступках. Но если я был прав в своих предчувствиях, то жалеть меня она не будет. И она меня не пожалела, она глянула на меня так, что описать это не представляется возможным. Никакой палитры не хватит. Улыбка эта была неуловима, как у Моны Лизы. Жалости в этом её спокойном сиюминутном демонизме не было точно.

— Мне тут участковый рассказал кое-что про Николая Курбанова… — сказал я.

Эта сегодняшняя Анна слегка напоминала мне пантеру, и это впечатление усилилось, когда она перевернулась со спины на живот и стала разглядывать одуванчик, который, казалось, вытянулся по стойке смирно. Она на это ничего не ответила, а я понял, что не стоит настаивать на этой теме. Она достала из рюкзачка книгу и стала её перелистывать.

— Это что? — поинтересовался я.

Она протянула мне книгу. Это была «Белая голубка Кордовы» Дины Рубиной. Я пролистнул страницы и заметил отметки на полях. Это были какие-то знаки, чёрточки. Я поинтересовался, что это за знаки. Она ответила, что проверяет некоторую свою гипотезу по поводу стилистики. Это меня заинтриговало. По крайней мере, появилась тема для разговора. Я попросил подробностей, и она неожиданно согласилась объяснить мне это.

— Вот если мы с тобой общаемся, — она начала свой рассказ, — это, получается, взаимодействует личность с личностью… Так?

Я подтвердил, и она увлечённо продолжила:

— Ну а если я речь произношу для какого-нибудь коллектива, — то как?

— Личность общается с социальной группой, — ответил я по аналогии.

— Правильно!

— А если — молюсь?

— С Богом общаюсь или — с космосом.

— Так!

— А если меня внутренние противоречия раздирают и я их внутри себя обдумываю?

— Ну, это личность внутри себя взаимодействует сама с собой.

— Вот видишь, все наши субъективные взаимодействия можно для начала классифицировать таким образом от «общения с самим собой» до «общения с космосом». Но кроме этого, возможна и вторая шкала классификации по внутреннему содержанию взаимодействия. Например, если я тебя при этом пытаюсь уничтожить, — это хищничество. Если обманываю, чтобы ограбить — паразитизм. Если мы торгуемся за товар, — то это конкуренция. Мы можем просто вместе ехать в автобусе без особого интереса друг к другу, — простое сожительство «мутуализм». Мы можем пользоваться только общей пищей — «комменсализм», далее — получать взаимную выгоду от нашего с тобой сотрудничества — «симбиоз». И завершают шкалу такие отношения, когда я сознательно жертвую собою ради тебя — «жертвенность».

Так вот, что интересно, по сути, вся литература описывает такие взаимодействия внутри социальных групп различного масштаба, а также личностные взаимодействия в различных комбинациях. В большей подробности возникают разновидности существа взаимодействий. Например, любовь может быть разновидностью жертвенности, комменсализма и даже паразитизма. Вот я пытаюсь проанализировать частоты различных таких межсистемных взаимодействий в разных литературных произведениях в зависимости от жанров, эпох, социального состояния общества. Если строить соответствующие гистограммы писательских пристрастий, то обнаруживается целый ворох очень интересных закономерностей, которые проливают свет на некоторые особенности гуманоидов.

Я засмеялся и сказал, что всё понял и считаю это действительно интересным.

— Тогда уместен вопрос, — заметил я, — какое же межсистемное взаимодействие чаще всего включается в орбиту интересов авторов?

— А ты как думаешь?

— К гадалке можно не ходить, — предположил я с уверенностью, — любовь как жертвенность.

— Не угадал, — сказала она, — чаще всего предметом наиболее частого и пристального интереса литературы становится как раз самая редкая в реальном мире химера, которую придумало человечество в самом начале своего возникновения. Это — совесть как паразит…

— Хм… Почему так?

— Трудно сказать, — ответила она, — совесть похожа на какой-то особенный вид спорта. Некоторым это доставляет какое-то удовольствие, а некоторым этот вид спорта вовсе противопоказан по разным причинам.

— Зачем это тебе? — удивился я.

Она пожала плечами:

— Не знаю, люблю переваривать информацию, а эта — просто очень вкусная.

Я ещё полистал книгу. Одна из цитат была отмечена ярким красным маркёром. Я прочитал: «Если женщина умна, то она страшнее умного мужчины, ведь обычная проницательность обретает тогда ещё и эмоциональную, поистине звериную чуткость, улавливает — по верху, по тяге, — то, что никакой логикой не одолеешь…».

Я перевёл взгляд на неё и заметил, что она видит, что меня заинтересовало, и с чуть заметной иронией рассматривает мою реакцию.

— Ты это считаешь своим недостатком? — спросил я напрямик, догадавшись о внутреннем смысле её пристального взгляда.

Она опять промолчала. Она промолчать умела красноречиво.

— Я не боюсь умных женщин, даже таких, как ты! — засмеялся я.

Я вернул ей книгу, а сам достал свой смартфон, который носил теперь без сим-карты, но по привычке, и нашёл в нём файл «Идиота» Фёдора Достоевского. Любил я этого «Идиота» перечитывать. Нашёл я там одно местечко, которое сунул ей под нос.

«Удивительное лицо! — ответил князь, — и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. — Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Все было бы спасено».

— Видишь, — сказал я ей, когда она прочитала и посмотрела в мою сторону, — опоздала Дина Рубина с этим открытием…

— Это про Наталью Филипповну написано, — тут же вспомнила Анна. — Ты полагаешь, что всё дело в доброте? — удивилась она.

— Ты незлая, но при этом слишком самонадеянна, — этим я, конечно, сильно рисковал; она могла обидеться.

Однако овчинка стоила выделки; тут я впервые увидел смятение на её лице. В сегодняшней Анне вдруг промелькнуло нечто из Анны вчерашней. Даже это, как всё в ней, выглядело завораживающе. Лицо её на миг из маски превратилось в тот самый «телевизор», который так удивлял меня в Анне вчерашней. Она поспешно отвернулась, но я уже успел заметить то, что она попыталась спрятать в уголках своих глаз. Видимо, раньше ей даже в голову не приходило, что при всех её талантах она всё же может, оказывается, в чём-то сильно ошибаться. Я встал, поднял полотенце, обошёл её вокруг и сел с противоположной стороны, чтобы видеть её лицо. Боже! Что я увидел! Этот взгляд тоже ни с чем не перепутаешь…

— Почему ты думаешь, что я слишком самонадеянная? — с ноткой неуверенности спросила она. — И почему ты думаешь, что допустимо так… — она подыскивала слово, — сказать мне?

— Мне кажется, что жизнь гораздо более сложная штука, чем может вмещать сознание любого человека, даже такого, как твоё, — ответил я.

Она поднялась, достала из рюкзачка и надела свежие футболку и шорты.

— Пойдём обедать, — сказала она.

Мы вернулись к дому бабы Поли. Нас ожидал ароматный суп со свекольными листьями. Замечу, что совершенно выверен был вкусовой баланс в этом блюде, который был сварен из «чего бог послал на огороде», плюс мясо, соль и перец в столь идеальных количествах, которые редко удаётся соблюдать даже в дорогих столичных ресторанах.

Я ел с удовольствием, Анна — задумчиво и вяло. А баба Поля, казалось, расцветала, как майская сирень. Она, как я понимал, добилась, чего хотела. Она вилась вокруг нас вьюном и всё время причитала. Я даже не помню, о чём конкретно она говорила, это была, скорее, просто некая музыка на тему, как хорошо на свете жить. То мне хлебца предложит, то выспрашивает, не горячий ли суп. Я что-то отвечал, а баба Поля что-то для себя счастливое слышала в моих ответах об этом «ни о чём». Анна это, наконец, заметила, нахмурилась и сбежала на двор под надуманным предлогом.

Баба Поля села напротив меня и замолчала.

— Ты меня прости, парень! — вздохнув, вдруг сказала она.

— За что? — удивился я.

Баба Поля в ответ махнула рукой, опять вздохнула, повесила полотенце на плечо и вышла в сени.

Анна ушла в мазанку. Я вышел из хаты, перешёл двор и скромно постучался в дверь, ответа не последовало, и я понял это как разрешение войти. Она вытянулась на лежанке поверх покрывала и разглядывала корявые доски низенького потолка. Я присел около её ног.

— Почему ты решил, что я добрая? — спросила она.

— Потому, что ты умная.

— Разве это как-то связано одно с другим? — спросила она.

— По моим представлениям, не всегда, но часто, — ответил я.

— А ты сам себе часто врёшь? — вдруг озадачила она меня.

Я ответил, что, скорее всего, такое случается, но замечать это бывает непросто.

— Бабушка, перестань подслушивать! — вдруг крикнула она.

Я услышал за дверью шевеление, и световые блики, проникающие сквозь щели двери, пришли в движение. Я засмеялся.

— Интересная у тебя бабушка, — сказал я.

— Да, — заметила Анна, — но самое удивительное, что она умудряется ни в чём себя не обманывать.

— Неужели она всё здесь перечитала? — спросил я указывая рукой на ворох журналов и книг на полках в мазанке.

— По нескольку раз, — подтвердила Анна, — она письма мне пишет с ошибками, но, мне так кажется, в литературе разбирается глубже среднестатистического преподавателя литературного института.

Я высказал сомнение, и мы с ней долго спорили по-поводу такой парадоксальной возможности. Постепенно наш спор плавно перетёк на другие темы и время для нас остановилось. Анна так ловко жонглировала аргументами, что мне иногда приходилось признавать её правоту. Я на это не злился, я этим наслаждался, наблюдая, как и мои доказательства иногда брали верх в её мировоззрении. Даже щёки у неё розовели несколько раз в процессе. В результате я осторожно и иронично подумал, что это была очень увлекательная игра для нас обоих. Но не сказал этого в слух. Но очевидно что-то такое промелькнуло в моём лице, она в ответ чуть приуменьшила пыл и задумалась о своём. Мне показалось, что — о том же. Очевидно, не надумав ничего, через минуту также продолжила доказывать мне, что гедонизм в античном мировоззрении в основе содержал гораздо больше корректных постулатов, чем последующие его модификации. После того, как она закончила свою мысль, я не выдержал и расхохотался. Она правильно поняла причину, и мы оба рассмеялись, глядя друг на друга.

Так мы с ней и проболтали до вечера. Дневной свет начал меркнуть в дверных прорезях. Она посмотрела на меня и, поднявшись, присела на край лежанки.

— Ты уедешь сегодня? — спросила она.

— Ты меня опять прогоняешь?

Она в ответ пожала плечами. Нет, она меня не прогоняла. Тогда я решил сказать ей правду:

— Я всё время силюсь понять, что так сладко в тебе притягивает мужскую натуру. Это что-то неуловимое. В других женщинах мне удавалось иногда наблюдать какие-то искорки подобного огня. Но в тебе это завораживает до дрожи, до страсти, до самой глубины всех сладких вожделений. У вас это общее с той Анной. Я бы мог подозревать, что это только у меня такое впечатление, но история с этим Николаем Курбановым говорит о том, что это не только моё впечатление. Я не знаю, что мне делать с этой твоей магией. Помимо всех твоих талантов, ты, похоже, ещё и в этом как-то по-колдовски привлекательна. Местные кумушки вообще считают, что ты ведьма…

Она не засмеялась.

— Я совершенно этого не желаю, — хмуро ответила она.

— Это только подливает масла в огонь, — сообщил я.

— Мне это мешает. Этот талант мне совсем не нужен.

— Почему? — удивился я.

— Я родилась уродом, и жизнь должна так пройти, чтобы хоть чем-то для себя возможным её заполнить. Дело в том, что мне нечем платить за любовь, охи, ахи, последующие семейные пошлости. Единственное моё спасение от настоящего сумасшествия — это всё время пожирать какую-то информацию. Но для этого бабу в себе мне надо как-то уничтожить.

Я это воспринял со скептицизмом:

— А ты не боишься, что это сделать невозможно?

— Человек и не на такое способен, — холодно ответила она, стянула с себя джинсы и залезла под одеяло. — Темнеет уже, — пояснила она, — я рано спать ложусь.

— Может, поиграешь о чём-нибудь? — спросил я, ткнув пальцем в клавишу синтезатора.

— Я не умею, — мрачновато ответила она, — музыку немного чувствую и понимаю, но та Анна в этом почти всё у меня забрала.

— Жаль, — посетовал я, — вчера это было… вообще — нечто!

Она чуть нахмурилась и не ответила.

— А мне где спать? — я действительно не знал, как сейчас себя с ней повести.

Невозможно пересказать в деталях, как мы купались в волнах наших чувств в эту ночь. Наверное, теперь с высоты всех этих событий, произошедших со мной, я могу попытаться немного объяснить, что это такое.

Ныне после того, что удалось мне пережить с Анной, могу утверждать, что известная всем Камасутра относится к любви, как небольшое удовольствие относится к полнейшему счастью. Скажу вещь парадоксальную: техника секса — это не дополнение к удовольствиям настоящей любви, а досадный антагонизм одного к другому. Отчасти Платон был прав, утверждая, что высочайшее удовольствие любви содержится в голове, а не в других частях тела, которые важны лишь в качестве природной основы.

В свободной и просвещённой Европе сейчас эмансипированные классные дамы вместо изучения романтики древних сказок придумали учить восьмилетних девочек натягивать презерватив на муляж полового члена. Идиоты! Не ведают, что творят! Недопустимо так неоглядно девальвировать психологические барьеры юности! Вы у девочек самое счастливое из жизни отбираете.

Для любви важны социальные запреты и психологические преодоления. Я потом много думал на эту тему и сейчас, наверное, могу, хотя, скромнее говоря, попытаюсь внести ясность в понимание этого моего убеждения.

Когда-то были у человека времена дикости, когда никакой любви вообще не было. Кто чей отец — понять было невозможно. Половые контакты были спонтанными, поэтому была каждому известна только мать, что обеспечивало институт матриархата. Связь с разными самцами внутри рода позволяло избежать многих неприятностей вырождения. К чему тогда любовь, если дети и так рождались в установленном природой порядке? Так было до тех пор, пока разрастающиеся племена не стали враждовать и конкурировать на соседних охотничьих угодьях. И что же получилось? Любовь однажды нечаянно загорелась на племенной и межклановой ненависти. Судите сами, если юноша и девушка принадлежали к разным враждующим соседним племенам, но из-за любви преодолевали социально-психологические запреты, бытующие в их племенах, и соединялись в интимном порыве, то происходило чудо: их потомство не страдало от генетических дефектов близкородственного внутриплеменного спаривания, но по наследству стала передаваться способность именно так любить.

Ага, — сказала мудрая эволюция, основанная, как известно, на естественном отборе, — вот вам, люди, полезная любовь как преодоление эти самых социально-психологических запретов. Как нечаянно и метко подметил это Шекспир для Ромео и Джульетты.

Добавилась к тому же и другая польза. Чем дольше пылала любовь в сердцах у пары, тем меньше было шансов остаться живыми и плодовитыми по причине распространения, извините, венерических заболеваний.

Помимо мудрости, природа оказалась и весьма ленивой. Преодоление табу внутри личности единственно и неосмотрительно было назначено в качестве единственного пускового любовного механизма, который, оказалось, так легко можно обмануть для получения удовольствий, по сути, — наркотического характера.

А современному человеку, которому с детства целенаправленно насилуют психику цинизмом и чуждым молодости прагматизмом, где эти социально-психологические барьеры взять? Наши деды для этого практиковали адюльтер. Но в современном мире это фактически стало нормой. Тогда — только на гей-парадах. Ещё хуже — в педофилии и в других жутких извращениях. И вот рождается совершенно дикий фарс, над которым теперь даже горько посмеяться — неуместно. Первые места на европейских песенных конкурсах получают, извините, педерасты с бородой и в женском платье, воспевающие любовь, которая самой природой предназначена для обеспечения процветания вида путём обслуживания специфически гетеросексуальных устремлений. Я так думаю, признак это общечеловеческой старости!

К чему это я тут привожу всю эту философию? Чтобы, может быть, стало понятнее, как во всём талантливая Анна в эту ночь вдруг взялась дирижировать нашими чувствами.

Наша любовная игра состояла в том, что развитие нашей близости становилось таким вот последовательным преодолением каких-то существовавших в ней и во мне межличностных барьеров. Ничего точнее я определить не могу. Как это у неё получалось? Может, иногда она сознательно подыгрывала в том в некоторых моментах, а может, вся эта этика была продолжением её природной стихии. Но я ведь принимал всё за чистую монету, поскольку хотел этого. И каждый излом вливал в её натуру и в меня смысл нового познания приятного греха. Это разжигало бы мою страсть до бесконечности, если бы я смог до самого финала контролировать себя.

— Ну, ты точно ведьма! — только и сумел выдохнуть я, когда снова обрёл себя.

В темноте я не видел, но почувствовал её всегда загадочную улыбку.

— В следующий раз ты поосторожней двигайся, — вдруг устало предупредила она, — а то у меня под кроватью граната валяется.

— Что?! — ошалел я от такого известия.

Я поднялся, зажёг свет и заглянул под кровать. Там, в самом углу около кроватной ножки, покрытое огромным слоем пыли действительно валялось нечто, напоминающее гранату.

— Дед покойный ещё с Гражданской войны её сюда притащил, — сонно пояснила Анна, — с тех пор лежит, мы с бабушкой тронуть её боимся.

— Ни хрена себе! Дуры вы обе с бабушкой! — заявил я.

— Угу, — ответила Анна, очевидно сладко засыпая.

Что тут оставалось делать. Я подумал, что если это с Первой мировой пролежало тут, то и эту ночь пролежит. Я обречённо залез обратно под одеяло к тёплому телу Анны и тоже уснул.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Проснувшись от звуков обычного утреннего куриного переполоха, я в полумраке увидел Анну. Она сидела на краю кровати. Майка и всё остальное, что я вчера стащил с неё, всё ещё валялось на полу скомканными обиженными комочками. Она всхлипывала, прикрыв глаза ладонями. Её длинные руки белели в полумраке надвигающегося утра, словно тонкие ветки, которые потеряли свою грубую драгоценную кору. Я тронул её за плечо.

— Ты спал с ней! — заявила она.

— С кем? — спросонья удивился я, но потом понял, что передо мной сейчас — Анна первая. Я несколько секунд ошалело хлопал глазами, вникая в смысл происходящего, но, когда понял, в чём дело, не мог удержаться и расхохотался. Однако она не приняла моей весёлости и беспокойно посмотрела на меня.

Как я понял, она ревновала меня к себе вчерашней. Для меня она, и та и эта, в смысле интимной близости составляло нечто единое целое, но — не для неё. Эта Анна, Анна-ребёнок, была совершенно раздосадована моими отношениями с Анной вчерашней. Мне пришлось перестать ржать и включить всё своё мужское обаяние, чтобы её успокоить и убедить в том, что мои чувства к ней не могут разделяться надвое в столь экзотическом случае. Я устроен не так, как она, и с этим ничего не поделаешь.

Может, не очень убедительно это выглядело, но я действительно не лукавил. Всё необъяснимо интимное, что притягивало меня к ней, каким-то образом составляло единую общую часть в них обоих. Она погоревала недолго и, слава богу, похоже, приняла мои рассуждения на эту тему.

К завтраку она, видимо, совсем успокоилась. Поедая бабушкины оладьи с чаем, я так, чтобы бабушка, хлопотавшая на кухне, не слышала, даже осмелился рассказать ей известный анекдот, как один восточный падишах заявил своим жёнам, что встретил и полюбил другой гарем. Она слегка вежливо посмеялась на это, но, как мне показалось, внутри себя больше нахмурилась каким-то своим мыслям по этому поводу.

Но я теперь чувствовал себя светло и свободно. Мне доставляло огромное удовольствие теперь уже открыто и не боясь последствий таращиться на сегодняшние полудетские метаморфозы в её личике, жестах, в звуках, исходивших от её слов.

— Что ты меня так разглядываешь? — наконец, смутилась она.

— Тебе — всё равно, а мне — в удовольствие, — нагло ответил я ей.

Удивительно, но личико у неё покраснело. Я тогда поймал себя на мысли, что всё это похоже на пошлейший флирт и начало медового месяца у молодожёнов. Но почему тогда эта вечная игра мужского и женского не была для меня сейчас тосклива и тягостна, как всё то, что я раньше считал пошлым или как минимум отнюдь для себя не новым.

Нечто разорвало нас на кусочки, а потом склеило в единое целое, заставляя верить и чувствовать необыкновенную сладость. «Это — прекрасно и это — твоё!» — убеждал меня коварно проникший в меня демон, приноравливаясь изнутри к моим костям, сосудам и мышцам. Вряд ли можно утверждать, что я потерял себя окончательно. В некотором смысле я раздвоился подобно ей. Одна моя часть с некоторым сомнением наблюдала за происходящими во мне метаморфозами, а другая беспечно купалась в этой неожиданно оказавшейся в кустах ванне с шампанским.

Она, как я понимал, испытывала примерно те же чувства, которые, однако, пыталась немного умерить и спрятать от меня. Однако не знаю, каким третьим глазом я замечал это: то ли сквозь тонкие и подвижные черты её лица, то ли по меняющимся нотам её голоса.

Удовольствие моё в сегодняшнее утро состояло в том, чтобы сидеть так, напротив неё, и, ни о чём не думая, смотреть на это красивое и нежное личико, на движения тонких рук.

Но тут опять грубо вмешалась баба Поля:

— Что тут вечно сидеть собираетесь, вон какая погода нынче на дворе, шли б куда погуляли.

Конечно, мне надо было бы проявить в том инициативу, но как это могло бы выглядеть? Надеть мне кушак и косоворотку и, взяв гармонь, пройтись с ней пару раз, как положено, вдоль деревенской улицы под пересуды местных кумушек? Или опять на речку её пригласить? Это было бы уместно с какой-нибудь провинциальной курицей, но к Анне эта стратегия явно не подходила. Я неожиданно оказался в некотором замешательстве на тему наших дальнейших взаимных мероприятий. Она приезжала сюда ради собственного одиночества. Я отнимал у неё это, но что же тогда предложить взамен?

Я спросил, какие ещё здесь есть достопримечательности, кроме пляжа на речке. Анна ответила, что есть второй запасной велосипед. Что ж, я был вполне доволен этим обстоятельством, тем, что эта моя проблема вдруг разрешается подобным простым образом.

В это утро мы покатили по просёлочной дороге сначала по полю, потом дорога вильнула под горку в лес. Анна уверенно крутила педали впереди меня, не смущаясь крутых лесных поворотов. Мне вдруг показалось, что мы не просто так катались и что она целенаправленно вела нашу экспедицию к какой-то цели.

— Куда мы едем?! — крикнул я ей.

— За мной! — услышал я сквозь ветер, трепавший меня за уши.

Через полчаса Анна свернула с дороги и ткнула велосипед в придорожную в копну прошлогоднего сена. Я тоже отставил велосипед и бухнулся рядом с ней.

— Отдыхаем, — объявила она, чуть отодвинувшись от меня, — сейчас в гору поедем.

Мы некоторое время лежали обласканные запахом сена и слушали не в меру разоравшихся кузнечиков.

— Анна, а можно нескромный вопрос?

— Да.

— Сколько тебе всё-таки лет? Я совершенно теряюсь в догадках.

Это было ещё одной крупной неожиданностью для меня. Она оказалась старше меня аж на шесть лет.

— Ты шутишь? Ты нынешняя — вообще ребёнок! — воскликнул я, поражённый таким открытием.

— А та Анна как тебе показалась?

— Постарше немножко,я бы подумал, что ей лет двадцать три — двадцать пять, не более.

— Не знаю, как наше время тоже пополам разделилось.

— А как ты к ней в целом относишься, — к той второй Анне? — решил спросить я её. Меня это действительно занимало, и я пришёл к мысли: мы уже достаточно близки с этой Анной и обстановка позволяет, чтобы такой вопрос мною мог быть задан.

Она перекусила травинку и ответила, что это для неё сложный вопрос для однозначного ответа. Потом, подумав, добавила, что вряд ли существует такое слово в русском языке, чтобы обозначить их отношения.

— И всё же? — азартно настаивал я. — Что чувствуешь к ней больше всего?

— Хм… Наверное, я её больше всего боюсь, — немного подумав, мрачновато ответила она.

— Ты это так говоришь, что мне кажется, для тебя это тоже открытие.

— Иногда мне кажется, она на всё способна, если признает это логичным и рациональным.

— А мне так не показалось.

— Плохо ты её знаешь, — Анна нервно отбросила травинку, поднялась и, отряхнув сенную труху с одежды, вытащила из сена велосипед.

Мы покатили дальше. Дорога действительно потянулась в гору по направлению к густому перелеску. Потом начала резко вилять между деревьями, всё больше углубляясь в лесную чащу. Минут через тридцать Анна остановилась и соскочила с велосипеда. Оглядевшись, очевидно, для поиска примет, она, удерживая велосипед за руль, свернула с дороги вправо в густые дебри леса. Мы припрятали велосипеды и дальше пошли пешком, точнее полезли вниз по набиравшему крутизну откосу. Стараясь не запутаться в ветках и коряжнике, я ступал, всматриваясь себе под ноги, пока мы не пролезли к почти непроходимому обрыву, поросшему густым кустарником и сваливающемуся куда-то к центру земли.

— Что здесь такое? — удивился я.

— Туда посмотри, — ответила Анна.

Я перевёл взгляд в том направлении и удивлённо остолбенел. Метров в ста от нас сквозь листву тысячелетних дубов виднелся второй противоположный склон этого оврага. Да, это был лесной овраг, скорее похожий на горное ущелье, только вокруг не было гор. Судя по всему, здесь мог свободно разместиться шести- или семиэтажный дом так, что мы бы с берега оврага на его крышу бы смотрели. Сколько подъездов было бы у такого дома, сказать трудно. Но, казалось, овраг уверенно длился от наших ног в обе стороны.

Анна уверенно полезла вниз, иногда скользя на пятках, и мне пришлось повторять все её движения. Овраг порос кустарником и вековыми деревьями и был довольно дремуч; через пять минут я подумал, что уже сейчас вряд ли бы нашёл то место, где мы велосипеды спрятали.

Долезли до самого дна этого, точнее сказать, ущелья, где в полумраке таинственно и живописно журчал ручей, переливаясь по белоснежным известковым камушкам.

Анна присела на ствол поваленного дерева, которое когда-то рухнуло с берега оврага вниз, не удержавшись корнем за эту жизнь, я сел рядом.

Я почувствовал, как накатили комары, и начал хлопать себя по щекам и шее. Анна предусмотрительно достала из кармана баллончик и густо обшикала меня и себя со всех сторон. Комары отвалили с недовольным и обиженным гулом, который продолжал, однако, подыгрывать общему шёпоту леса.

На дне оврага было темновато и прохладно. Это было место, куда, похоже, ну совсем уж очень редко ступала нога человека. Одиночество, безлюдье.

Но вдруг мне неожиданно показалось, что мы здесь не одни, что я нахожусь на сцене огромного амфитеатра. Все эти кусты, дубки, коряги, прицепившиеся к склонам оврага, разглядывали нас, словно в предвкушении начала интересного спектакля. Я непроизвольно обернулся, мне показалось, что огромный, обкусанный временем камень сзади разглядывает нечто на моём затылке. Я перевёл взгляд на Анну, она, казалось, к чему-то прислушивалась с закрытыми глазами.

— Хочется здесь придумать себе духов и начать им молиться, чтобы избежать разных неприятностей, — сказал я.

Она вздрогнула.

— Тише! Ты это слышишь? — спросила она.

Я прислушался, но, кроме журчания ручья и усердного пения комаров, до меня никаких других звуков не доходило. Я присмотрелся к её лицу; в призрачном свете мне показалось, что у неё нервно подрагивают веки. Мне стало неуютно. Вдруг у неё потекли слёзы из ресниц, она вскинула ладони и прижала их к лицу.

— Опять, опять это…. Слушай, слушай! Сейчас, сейчас! — вскрикнула она. — Вот же сейчас…

Я сколько мог напряг свой слух. Лес действительно шумел не совсем обычно, очевидно, ветер, играя листьями наверху, порождал необычно торжественные эффекты внизу, перемешиваясь со звуками ручья и комариного хора.

— Что с тобой? — не выдержал я.

— Музыка! — она сильнее сжала веки и вцепилась мне в плечо. — Ты должен это слышать, она здесь!

— Я слышу, слышу, — попытался успокоить я её.

Выглядело это, признаюсь, жутковато.

— Почему я не могу её запомнить?! — она сильными руками трясла моё плечо, словно я был в чём-то виноват. Очевидно, она дёргала меня в такт тому, что слышала внутри себя. Судя по синякам от её пальцев, которые я потом разглядел на своём плече, это была достаточно громкая и энергичная симфония.

— Анна, что с тобой?! — я слегка встряхнул её.

Руки её обмякли, она открыла глаза. Она виновато осмотрелась, очнувшись от своего наваждения.

— Извини, — просто сказала она.

Я подсел ближе и обнял её за плечи.

— Ты правда слышал? — она прижалась ко мне.

— Так поёт ветер, — это была единственная правда, которую я мог ей поведать.

— Я тут всегда это слышу, — сказала она, словно стыдясь, — я всегда пытаюсь, но никак не могу это запомнить. Я думала с тобой удастся… Или ты тоже это услышишь. Но ты не слышишь, а я — слышу!

— Что здесь ненормального? — я попытался успокоить её. — Мне иногда во сне тоже грезится какая-то необыкновенная музыка, которую сознание не запоминает. Наверно, у всех бывает такое. Не вижу ничего удивительного, что с твоими музыкальными способностями ты везде слышишь музыку.

— Ты думаешь? — усомнилась она.

Через минуту мне показалось, она вовсе успокоилась и предложила мне попробовать родниковую воду на вкус. Я наклонился и зачерпнул ладонью воду из ручья.

— Не так, — она поднялась с дерева, сделала несколько шагов вдоль ручья, наклонилась, упёрлась сильными руками в берега ручья и начала хватать воду губами.

Я сделал так же. Она была права. У этой кристально чистой воды был вкус и запах. Они были настолько тонки и едва различимы, что я не уловил бы их, если бы пил из ладони или из другого сосуда. Это трудно передать. Это было похоже на какое-то земное молоко.

Продвинувшись несколько десятков метров по дну оврага, Анна привела меня почти к отвесной стене. Это были слои какой-то разноцветной земной породы. На убегающей вверх стене уверенными и резкими продольными мазками духи этого оврага неумело и расторопно, крупными кистями попытались изобразить небесную радугу. Здесь хаотично чередовались слои разных пастельных цветов: от синего до красного.

— Красиво?! — спросила Анна.

— Фантастика! Кто бы рассказал, — я бы не поверил, — честно признался я, разглядывая это природное явление. — Что это за земные породы?

— В основе здесь присутствуют гнейсы, — сообщила она.

— Очень рад этому обстоятельству, — засмеялся я, — если это экскурсия, то она удалась на славу, впечатлений гораздо больше, чем от пирамиды Хеопса.

Я вытащил из кармана сотовый телефон, который по привычке таскал в кармане без симки и в выключенном состоянии, включил его и попытался сфотографировать картину.

— Не надо, — сказала она.

— Почему?

— Они, — она ткнула рукой в радужные разводы, — этого не любят.

Тогда я просто помял ладонью жилку с голубой краской, это было похоже на мокрую цветную извёстку.

Затем мы пробрались обратно по дну оврага. Я снова увидел тот же большой белый камень, который недавно так напугал меня, и мне в этот момент действительно нечто пригрезилось. Какая-то еле слышная, едва уловимая мелодия проникла в мой слух. Это не было похоже на звучание знакомых инструментов. Это было похоже на вздох, который содержал в себе чудесный мелодический строй. Я невольно остановился, чтобы не создавать лишнего шума.

— Ты услышал? — встрепенулась Анна.

— Что это такое?

— Ты услышал, услышал! — мне показалось, что она радовалась этому обстоятельству, словно ребёнок, которому подарили большую яркую игрушку.

Я и сам не понимал, действительно ли я что-то услышал. Но я спросил её, почему для неё это так важно. Она ответила, что — важно, а почему — объяснить не сможет. Я не стал настаивать, и мы вылезли из оврага обратно к своим велосипедам.

Обратная дорога чаще бежала сверху вниз. Да, это было чертовски здорово — лететь на велосипеде под гору с пяток километров, не слыша никаких бензиновых трелей, — только птички и только кузнечики окрикивали нас, только шуршали об накатанную до блеска глину наши велосипедные шины, обсуждая друг с другом свои важные велосипедные дела.

Мы снова отдыхали у той же кипы прошлогоднего сена.

Развалившись боком, я рассматривал её профиль, а она по любимой своей привычке смотрела в никуда, перемучивая в губах тугую травинку. Так мы провели несколько минут. Меня поначалу несколько смущала эта её привычка молчаливой созерцательности. Но потом я с удивлением заметил, что это её молчание совершенно не возбуждает в нас обоих никакой неловкости. Её лицо выглядело спокойным и уверенным, но в то же время излучающим какие-то внутренние переживания, которые, как блики на воде или огненные языки огня, можно было рассматривать бесконечно, подчиняясь их загадочному гипнозу.

— А тебе бывает скучно? — прервал я её размышления.

Она не сразу ответила, настраиваясь на информационную волну моей потребности знать это. Потом сказала, что никогда не думала об этом.

— Значит, тебе никогда не бывает скучно, если ты никогда не думала об этом?! — заявил я.

— Наверно — так.

— Трудно в это верится. Вряд ли можно ещё найти человека, который не знает, что такое скука.

— Почему? — не согласилась она. — Довольно часто встречаются.

— Например.

— Вон хоть бабушка моя. Если куча дел или мыслей на очереди стоят, то скучать не приходится.

Я не нашёл против этого аргументов и засмеялся:

— Твоя взяла! А тебе не приходило в голову, что с твоими способностями хорошо бы наукой, например, заниматься?

Она слегка улыбнулась и покачала головой. Ответила риторически: зачем ей нужна современная наука, которая по обыкновению напичкана лакеями, недоумками, лентяями и конформистами? Если в научных сообществах иногда и происходят какие-нибудь открытия, так это всегда вытекает в чью-то трагедию, а не в удовольствие.

Она спросила, где я философию изучал. Я ответил.

Тогда она спросила, как, например, может быть философ кандидатом или доктором философии? Философ начинается не менее чем с оригинальной системы философии, за что философское сообщество, встроенное в общепринятую парадигму, эту новую систему ни за что не простит и не пропустит. А когда предлагают в диссертациях что-то развить в общепринятых философских системах, то ты просто библиотекарь, а не учёный. Так называйте вещи своими именами. Через современную диссертацию тебя сначала научат мельчать и проституировать, обозначая это как мудрость, а уж потом попробуй что-нибудь великое сотворить. Не у всякого получится.

Я возразил, что не всегда же так было и всё-таки у некоторых учёных что-то получается. Да, ответила она, но лично ей этот путь не нужен и неинтересен. Это — во-первых, а во-вторых, не стоит думать, что прогресс науки — это абсолютное благо.

— Ты в этом сомневаешься? — удивился я.

Ответила она так: является ли благом или горем то, что человек взрослеет и старится? Это просто явление природы с заданной ей же интенсивностью. Так и прогресс, наверное, — то же самое.

Она рассказала мне, что однажды великий естествоиспытатель Мечников приехал к великому философу Толстому в Ясную Поляну спорить о важности научного прогресса, что Толстой в некоторой степени отрицал. Сели они в конную тележку и поехали гулять в парк по Ясной Поляне. Сидели рядом и обдумывали набор собственных аргументов и возможные контраргументы к ним. Да так ничего друг другу великие умы и не сказали. Значит, нет в том единого решения.

— Но ты бы с твоими феноменальными способностями могла потерпеть научную братию, чтобы попытаться изменить мир к лучшему. Разве само это желание не есть смысл, оправдание твоей жизни и удовольствие?

— Я считаю мир достаточно совершенным и без нашего специального участия, но я вынуждена участвовать в нём, чтобы, не дай бог, он меня не изменил в худшую сторону.

Я заметил, что, может быть, мы не вольны даже в этом. Она спросила, что я имею в виду. Я уточнил, озвучив одну известную идею:

— Если мир жёстко детерминирован физическими законами, значит, у него нет альтернативы в развитии. Нам только кажется, что в мире что-то происходит случайно. Ну, например, случайно разлетаются бильярдные шарики при попадании битой в их кучку. Но это только для нашего воображения процесс случаен, поскольку наш мозг не в состоянии учесть все миллионы условий и факторов, определяющих траекторию каждого шарика. Однако для природы всё учтено железными путами физических закономерностей. Поэтому резонно предположить, что даже все наши мысли происходят с той же железной закономерностью, как разлетаются бильярдные шарики, как задаёт нам диктат природы. Ни в какой физической закономерности, познанной или непознанной, не может иметь место абсолютный хаос или случайность. Случайность в этом понимании лишь плод нашего воображения для удобства осмысления того, что не охватывает наш разум в принципе. Мысли об этой фатальной предопределённости лично меня иногда повергают в уныние. Если весь мир подчиняется законам физики, тогда где у него варианты? Где в нём место для нашей воли? Значит, предопределено всё: и ты, и я, и даже то, что мы сейчас лежим вместе на этом сене, и все наши мысли, и все мельчайшие фантазии, которые могут принадлежать нам и могут оказать хоть какое-нибудь влияние на действительность.

Она повернула голову, с интересом посмотрела мне в глаза.

— Ты полагаешь, что мир устроен столь мрачно и уже изначально обречён на все свои доблести и подлости?

— Увы! Мне с тобой очень хорошо, но в принципиальном смысле даже это оказывается безнадёжно фатальным.

После этих моих слов она отвернулась и прикрыла веки.

Я подождал немного и потрогал её за плечо.

— Подожди, — ответила она, не размыкая век, — она об этих вещах лучше думает. Сейчас у неё спрошу.

— У кого? — удивился я.

— У той Анны, — ответила она.

— Ты хочешь сказать, что можешь спрашивать у неё?

— Иногда она приходит ко мне ненадолго.

Минуты две она, казалось, что-то разглядывала внутри себя, потом приподнялась и присела, потирая виски руками.

— Кажется, поняла, — объявила она.

— Интересно, что она тебе наговорила.

— Она говорит, что всё дело в несистемном микромире, в котором само понятие случайности претерпевает некоторые существенные метаморфозы. Ты должен знать, что в теории относительности существует, например, понятие относительности одновременности. Только из одного этого утверждения следует, что там, в бесконечно малом, последовательность причины и следствия не соответствует нашим привычным представлениям. Там следствие может бежать впереди причины, порождая кучу парадоксов. Один из этих парадоксов состоит в том, что каждая элементарная частица, даже та, которая сейчас составляет часть моего мизинца, в нашем мире существует везде и нигде одновременно. Только в моём мизинце она существует с бесконечно большей степенью вероятности, чем, скажем, в том районе пространства, где расположена Луна. И в этом бесконечно малом само понятие хаоса из относительного превращается в абсолютное. Тот электрон, который сейчас крутится вокруг протонов в моём мизинце, иногда может состояться как реальность совсем не в том месте, где ожидается, а чуть-чуть немного рядом, слегка сдвинув тем самым эволюцию вселенной в сторону от детерминанты. И никакая физическая закономерность не может влиять на этот скачок. Этот скачок ничему не подчиняется, — никакой причине. Он абсолютно хаотичен. Если при этом какой-то фрагмент реальности будет находиться в гипернеравновесном состоянии, локальная система здесь чуть изменится. А если к тому же такие изменения накопятся, то эволюция двинется в принципиально непредсказуемом направлении.

— Наверное, если это действительно так, то это может встречаться достаточно редко, — заметил я.

— Отнюдь, — возразила она, — ведь наши мыслительные процессы настолько приближены к микромиру, что там такие явления могут происходить чаще, чем вне нашего сознания. Тут Библия отчасти права, указывая на то, что Бог дал человеку волю. Удивительно, но воля эта, похоже, действительно локализована в массе наших нейронов, порождающих ту или иную мысль. А мысль, в свою очередь, весьма активно порождает изменения в других фрагментах реальности.

— И в результате всех этих метаморфозов, предположим, я совершаю какой-нибудь подлый поступок. Значит, в том не я виноват, а стечение обстоятельств в микромире.

Она засмеялась:

— Та Анна сказала, что всё это невозможно точно объяснить на уровне популярных спекуляций.

— Хорошо тому живётся, у кого одна нога… — в раздумьях тихо буркнул я себе под нос, но она это услышала.

— Что ты сказал? — переспросила она.

— У того яйцо не трётся и не надо сапога, — пришлось закончить мне пример «популярной спекуляции», с которым однажды познакомил меня Квест@6К.

— Я такое тоже однажды слышала, — сообщила она и засмеялась.

Я совсем недавно думал о том, чтобы рассказать ей про Квеста и признаться, кто я такой и почему оказался в бабушкиной мазанке в её постели. Мне казалось, что это должно теснее сблизить нас, но я боялся, как она воспримет то, что я, по сути, украл чужие деньги. Себя-то я вполне оправдывал, однако какие мысли могут возбудить мои поступки в её болезненном воображении? Сейчас я боялся потерять частицу этого счастья, так неожиданно выпавшего на мою долю.

— Где ты такое слышал? — спросила она.

— Не важно, — уклонился я от точного ответа, встал, приподнял велосипед и отряхнул его от налипшего сена.

Зверски хотелось кушать. Мы поспешили продолжить путь, намереваясь вернуться до захода солнца.

НЕПОНЯТНАЯ ССОРА

Увы, но это произошло, точно не помню, то ли на пятый, то ли на шестой день. А может, и немного позже, — всё предыдущее слилось в моей голове в единый эпизод, который как-то отключил меня от привычного бега времени.

В тот день я угодил в царство второй Анны. Вторая Анна всегда просыпалась утром раньше меня. И в этот раз я обнаружил её сидящей на краешке нашей постели. Она успела одеться и разглядывала игру солнечных бликов на полу.

— Если бы ты прямо сейчас уехал, то я бы смогла бы поверить, что в моей жизни всё-таки состоялось маленькое счастье, — напряжённо сказала она, почувствовав, что я открыл глаза.

— Ты меня уже перестала прогонять, что теперь опять случилось? — недовольно буркнул я спросонья.

— Всё то, что должно свершиться между нами дальше, уже называется «семья», — продолжила она.

Мы помолчали, а потом я нашёл уместным спросить:

— Ну и в чём беда?

Я заметил, как вздрогнули её плечи, она протяжно вздохнула и ответила:

— Сам знаешь, в семье начинаются труды, характеры, конфликты, компромиссы, пошлости и всякие такие разности. Если бы я была просто обыкновенной бабой, я бы смогла в святой глупости своей доставить тебе хоть видимость какого-нибудь благополучия. Но мне теперь тебя жалко больше, чем себя. Может, тебя и не смущает то, что я урод и безнадёжно больна шизофренией. Ты ещё моих приступов депрессии не видел. Но есть вещи похуже: я не способна терпеть, я не способна смиряться, я могу дойти до того, что просто уничтожу тебя того, которого сейчас люблю, или себя, когда ты ко мне охладеешь. Я этого больше не смогу тебе сказать и сейчас в последний раз говорю — уйди вовремя, пока не поздно. Или получится плохо, всё будет очень плохо. Поверь мне, я это точно знаю. Я жила, даже не надеясь на такую любовь! Но это случилось… Оставь мне хотя бы светлую память… Спаси меня и себя, пока не поздно!

Я даже тембр голоса её не узнавал. Передо мной сидела уже не вторая «сильная» Анна, а что-то третье, — точно какой-то демон, от которого у меня перехватило дыхание, словно невидимое щупальце схватило за глотку. Не понимаю почему, но я действительно ощущал исходивший от неё какой-то смертельной опасности флюид. Мысли взорвались в моей башке, я не мог понять и разложить это по полочкам. Для этой новой её ипостаси от меня просто нужны были не рациональность и рассуждения, привычные для меня, а сила и чувства, как искры, как путеводная нить. Это я теперь хорошо понимаю, а тогда я позорным образом оробел. Да, пошло испугался, поскольку раньше ничего подобного этой мощи не встречал в женской натуре. Случалось, что мне попадались бабы-стервы, но это в Анне было что-то особенное, доселе мне не известное.

Мне, как теперь кажется, очень малого не хватило. Если следовать её теории, не хватило всего лишь одного электрончика, который должен был бы состояться в ином месте в тот же самый момент. Но судьбе было годно распорядиться по-другому, чтобы провести нас далее через неизбежные события, превратившиеся в моё наказание за предательство самого себя, того, который во мне по природе должен быть главным.

Я смалодушничал, ощущая при этом, что она ждёт от меня какого-то простого ответа. Мне-то надо было всего выдавить из себя либо слово «да», либо слово «нет». Это было бы достоинством и поступком. А я молчал. Молчал, испуганно наблюдая, как электризуется этот демон внутри её натуры. Минуту она мучилась, а потом приподнялась с края нашей постели, отворила скрипучую дверь и, более ничего не сказав, вышла прочь из мазанки. В этот раз мне не пришлось довольно любоваться её кошачьей грацией. Мне показалось, что она шла на эшафот.

От порыва ветра дверь захлопнулась, а я немного полежал в постели и попытался понять, что здесь такое сейчас произошло и насколько это всё серьёзно. Ничего не надумав, я оделся и выбрался из мазанки наружу. Анны нигде не было видно. Солнце, как всегда, уверенными лучами заливало деревенский двор. Я немного понаблюдал за курами, которые своим кудахтаньем, казалось, убеждали меня в том, что дело — житейское, а затем, немного тем успокоенный, — прошёл в дом, в горницу, где баба Поля по своему обычаю возилась с утра около печки.

Анны в горнице не было.

— Анна заходила? — тихо спросил я.

— Нет, — баба Поля почуяла, как мне показалось, что-то неладное.

Я в некотором смущении присел к столу и налил себе чай из горячего самовара. Баба Поля подсунула мне какой-то сдобный горячий крендель, только что вынутый из печки. Я, пристально вглядываясь в середину стола, откусил краешек кренделя и отхлебнул из чашки.

— Поссорились?! — словно вынося вердикт, догадалась баба Поля.

Я недоумённо пожал плечами и сказал:

— Она меня опять просила уехать.

— И тебе показалось, что она — чёрт в юбке?

Увидев моё удивлённое лицо, баба Поля опустилась на табуретку возле меня и заплакала, прижав к глазам кончики головного платка.

— Ой, горюшко! — услышал я её причитания и сообразил, что она оценивает это событие в степени весьма прискорбной.

— Я ей даже сказать ничего не успел, — смутился я в неуверенном оправдании.

Баба Поля косо посмотрела на меня и глубоко вздохнула:

— Ну, ничего, может, оно образуется, — по-доброму, но упрямо заявила она, — ты подожди чуток, а там — виднее будет. Я-то её знаю: иногда такого мрака задаст, что, кажется, сплошные черти в ней живут, а на самом деле за этим не стоит ничего.

— Совсем ничего? — удивился я.

— Девки-то они обе добрые, — уверенно заявила она, впервые обозначив Анну в кратной субъектности, — только несчастные обе из-за того, что много дури сами себе надумали.

Тут меня немного отпустило, я засмеялся:

— А мне-то что делать? — напрямую тогда спросил я её.

— Делай пока что хочешь, — грустно ответила баба Поля, — может, куда-нибудь на рыбалку, кстати, сходи. А я пирогов тогда с рыбой напеку, ежели что поймаешь.

— На рыбалку? Так у меня даже удочек нет.

— Погоди, у меня, кажись, какие-то удочки от деда остались.

Она минут пять рылась в переполненном чулане, оклеенном местами довоенными ещё газетами, и вынесла мне деревянный посылочный ящик, до черноты измученный пылью и временем.

Действительно, подумал я, зачем я так зациклился на наших с Анной отношениях? Кругом теплый и прекрасный летний мир. Наверное, надо отвлечься всем нам немного друг от друга и успокоиться. Тогда станет понятнее, как дальше жить.

Короче, идея сходить на рыбалку мне весьма понравилась, тем более что толк в этом деле я хорошо понимаю.

Покопавшись в рыболовном ящике, среди ржавых от времени крючков я обнаружил очень необычную снасть. Это была обыкновенная консервная банка, один из торцевых концов которой был вырезан наполовину. На банке был намотан крепкий тонкий шнурок, на конце которого болталась медная блесна. Всё приспособление выглядело весьма грубо, но идея мне понравилась. Это был достаточно примитивный прообраз современной безынерционной катушки.

Насколько я понял, когда блесна забрасывалась в воду, то намотанный шнурок беспрепятственно при этом соскальзывал с боков банки. Обратно на банку шнурок накручивался просто руками, как на простую бобину. Я подумал, что в условиях, например, густых кустов, где спиннингом вообще не размахнуться, такая примитивная конструкция должна быть весьма эффективной.

Баба Поля насовала мне пирогов с капустой в целлофановый пакет и пластиковую бутылку с колодезной водой туда же сунула. Я поблагодарил.

— Постой, — остановила она меня, когда я направился к двери, — разве на рыбалку в такой одежде ходят? Вечером прохладно, да и комары съедят. Подожди, я тебя одену.

В итоге мне пришлось опять натянуть на себя тот ветхий технический халат с длинными рукавами, в котором я недавно ходил за дровами, настолько застиранный, что я бы не осмелился точно определить его первозданный цвет. На голову мне возложили совершенно жуткую жёлтую кепку с длинным надломанным козырьком и ржавыми декоративными заклёпками. Я не смог удержать смеха, когда увидел себя в зеркале. Ну и видок у меня был. С той стороны стекла посматривал слегка небритый деревенский пастушок на середине процесса впадения в полное подонство.

Ну да ладно! Я сгрёб ящик подмышку и перед уходом пролез в мазанку. Всё-таки кисло было на душе. Я, ничтоже усомнившись, залез под кровать и отважно взял в кулак пыльную гранату. Я почему-то не боялся, что она может взорваться только по причине старости собственных механизмов. Я рассмотрел её, выбравшись из мазанки на солнечный свет. Граната слегка заржавела, но чека на ней выглядела достаточно крепкой. Я тогда подумал, что, может, хоть какое доброе дело сделать на этом свете. Я сдёрнул с полки какую-то ветхую газетёнку, завернул в неё гранату и положил в дедовский ящик. Потом я зашёл в сарай за велосипедом. Её любимого велосипеда не было на месте. Судя по всему, кататься уехала в гордом одиночестве. Пусть одна покатается, — помню подумал я тогда, — глядишь, подобреет. Я взял второй, уже привычный мне велосипед, приладил дедовский ящик на багажник и поехал на речку.

МЕНЯ ДОСТАЛИ

Я проехал вдоль речки против направления её течения примерно на километр. Здесь начинались густые заросли прибрежных кустов, сквозь которые виднелись речные заводи и водовороты. По дороге я видел нескольких рыболовов, орудовавших спиннингами на подходящих для этого местах. Я понимал, что речка была не столь широкой, чтобы отличаться изобилием рыбы. Поэтому, скорее всего, там, где обычно рыболовы махали спиннингами, там всю серьёзную рыбёшку давно переловили. Если тут что-то и водилось достойное, то искать это, как я предполагал, надо именно в местах труднодоступных. За густыми кустами или в коряжнике, где ловля требует особых приёмов.

Я спрятал велосипед и ящик в кустах, предварительно достал из ящика банку с блесной и пробрался сквозь густые кусты к воде. Тут, пожалуй, было место вполне подходящее. Спиннингом тут размахнуться было трудно, а дедовским приспособлением ловить было вполне можно.

И я не ошибся. Уже с третьего заброса на дедовскую блесну прицепился вполне «зачётный» щурёнок грамм на семьсот весом.

В другом труднодоступном месте меня ждал другой щурёнок, чуть побольше. Думать о непонятной ссоре с Анной мне очень не хотелось. По своему жизненному опыту я знал, что неприятные мысли из башки надо приятными делами вышибать. Когда человек сильно о чём-то переживает, то не думать о «жёлтой обезьяне» никогда не получается. Поэтому лучше начать думать хотя бы о каком-нибудь «голубом носороге». Поэтому я всецело отдался охотничьему азарту так, что даже чувства голода не заметил, когда оно подступило к животу. Процесс увлёк меня достаточно, и, когда солнце почти коснулось горизонта, я, двигаясь вдоль берега, добрался до уютной полянки, примыкавшей к воде.

Я не сразу заметил, что на полянке кто-то был. Если бы я увидел эту компанию пораньше, я бы, конечно, постарался обойти её стороной. Но я, к сожалению, тогда так увлёкся поклёвками, что заметил этих бабуинов слишком поздно.

— Чё, фраерок, рыбку обижаешь?! — услышал я вдруг за своей спиной.

Я обернулся. Человек восемь мужиковатых подростков, побросав вокруг велосипеды, сидели на траве вокруг газетки с несколькими бутылками водки и какой-то закуской. На траве по-царски завалились двое постарше, а также вождь, которого я угадал по мутной наволочи в глазах.

— Поди сюда, фраерок, поздороваемся! — позвали меня.

Я огляделся, — никого вокруг, кроме этих пьяненьких козликов. Вот попал, — подумал я, понимая, что вариантов у меня немного. Мне оставалось только постараться выглядеть увереннее.

— Здорово, ребята, хорошо гуляем?

— Кто такой, фраерок? — атаман сплюнул на травку и закусил кончик сигареты.

— Это к бабке Поле из города приехал, — поспешил сообщить ему другой «браток», — соломку стелет под ихнюю кралю.

— А чё тогда на рыбку отвлекаешься, с кралей неинтересно? Давай мы поможем.

Вся пьяная ватага дружно заржала. Атаман приподнялся и подошёл ко мне:

— Не дрейф, фраерок! Иди к нам, — стопарик налью.

— К сожалению, малопьющий, — сообщил я, лихорадочно раздумывая, как мне выбираться из создавшейся ситуации.

— О! — заулыбался атаман. — Смотри, братва, — брезгует…

Первый удар кулаком угодил мне точно в левый глаз. Затем, когда я, закрыв лицо руками, согнулся от боли и неожиданности, он, гад, ударил меня ногой прямо в лицо. Каблук попал в правую щёку с такой силой, что я потерял равновесие и упал на траву. Тут уже вся ватага набросилась на меня, улюлюкая и стараясь нашлёпать мне понемногу — каждый. Меня, что называется, «прописывали» в здешних сельскохозяйственных угодьях. Я успел получить ещё несколько чувствительных тумаков, прежде чем услышал этот окрик со стороны:

— Эй, ребятки, что ж так на одного-то навалились?

Развеселившаяся толпа вокруг меня чуть расступилась, и я вдруг увидел уже знакомый мне огромный чёрный внедорожник, который уже приезжал по мою душу при попытке передать чемоданчик в московской подворотне. За рулём восседал толстомордый мужик в чёрной футболке.

— Кати, козёл, отсюда, пока я добрый! — пьяный атаман опять пустил длинную слюну в траву.

Мужик в джипе несколько секунд разглядывал атамана с дружками и мою физиономию с разбитыми губами.

— Быня, отстань, ну их на хер! — посоветовал кто-то мужику из глубины джипа.

— Хрень какая, это — невежливо, — заключил Быня и вылез из машины.

Быня оказался огромного роста, с огромными рожей и бицепсами. Полупьяные подростки, как я сумел заметить, не сговариваясь, посмотрели на атамана.

Водочный кураж и лёгкая расправа со мной не оставляли ему путей для отступления. Он медленно достал из кармана ножик с тонким остриём. Поигрывая этим грозным оружием, атаман также не спеша стал приближаться к Быне. Он не спешил намеренно — так, чтобы тому оставалась возможность сдрейфить, запрыгнуть обратно в машину и быстро смыться подальше от неприятностей.

Но Быня вместо испуга вдруг расплылся в огромной добродушной улыбке, разглядывая стилет.

— Ты погляди, какой ножичек интересный, — Быня удивлённо вытаращил глаза и вальяжно двинулся навстречу атаману, — вот это ножичек! Дай посмотреть.

Они остановились друг напротив друга, и Быня, чуть согнувшись, аккуратно потрогал пальцем стилет за острый кончик. Атаману это не понравилось, и он потянул стилет на себя. Но Быня уже держал стилет пальцами за другой конец. Атаман дёрнул посильнее. В этот момент Быня молниеносно выкинул кулак, и атаман после страшного плотного удара, как подстреленный воробей, рухнул на травку рядом со мной, уронив по дороге ещё двух подростков.

Быня, подержав отобранный «ножичек» двумя пальцами за остриё, как мерзкую соплю, зашвырнул его в речку и с той же добродушной улыбкой направился прямо в толпу.

— Кто тут недовольный? — спросил он, излучая благодушие. — Ты довольный? — спросил он, поравнявшись с другим великовозрастным жлобом.

Тот насупился и молчал, очевидно, оценивая силы сторон: двое битюгов с пацанами против одного качка. Однако слишком медленно он об этом думал. Быня подошёл уже близко. Хрясь! И этот полетел вслед за атаманом.

— Прости, друг, ответа не услышал, — не переставая улыбаться, заявил Быня, — надо отвечать громко, по-военному. Кто ещё недовольный?

Он посмотрел на третьего увальня.

— А я ничё… — моментально струсил тот.

— Молодец! — похвалил его Быня, потрепав, как младенца, по щеке. — А теперь надо убрать полянку, газетку эту вашу с харчами — тоже на хер! Чтобы тут ни вас, ни мусора через минуту не осталось.

Некоторые подростки, похватав велосипеды, уже поспешно давили на педали. Пришлось местному, глотая позор и унижение, убрать мусор с поляны. Он полил речной водичкой на лица «загрустивших» друзей, выведя их из «отрубона», и они, молча косясь на чёрный внедорожник, захромали по направлению к деревне. Губы и носы у них фонтанировали кровью. Интересно, остались ли там все зубы целы? Быня к ним интерес сразу потерял.

Я всё это разглядывал, сидя на пятой точке и потирая фингал под глазом и распухшую щёку. Другую щёку покрывала грязь, слегка перемешанная с кровью.

— Эй, абориген, поди сюда, — позвал меня Быня.

Я приподнялся и подошёл. В это время из машины вылезли ещё два человека, зевая и потягиваясь, очевидно, после дальнего переезда. Один из них, судя по разрезу глаз, имел явно восточное происхождение. Он подошёл ко мне, остановился, запустил руку в свой нагрудный карман.

— Ты местный? — спросил он меня.

Я кивнул, пытаясь придать лицу выражение тупой озадаченности.

Он достал из кармана фотографию и сунул мне под нос.

— Этого хрена здесь встречал?

С фотографии на меня смотрел холёный тридцатилетний красавец в офисном пиджачке, с нагловатым взглядом, который так нравится особенно молодым тёлкам, впервые желающим познать радость постельных утех. Парнишка одной половинкой жопы живописно восседал на капоте кабриолета, обозначая высокую кастовую принадлежность.

Ну, конечно, я сразу узнал его. Мог ли я не узнать самого себя на фотографии, которую послал через скайп одной смазливой тёлке, которая, помнится, надоела мне уже даже до того момента, как мы с ней встретились и трахнулись на нейтральной территории. Что мне оставалось делать? Оставалось только надеяться, что с фингалом под глазом, в дедовском халате и с опухшей щекой меня никак не смогут ассоциировать с этим лощёным идиотом на фотографии. Я понимал, что ситуация для меня наполнилась, как никогда, смертельным риском.

— Точно не знаешь? — глазки его сузились и впились в моё лицо после того, как я неуверенно покачал головой. — А если повнимательней?

— Да ладно, Могол, что парнишку пугаешь, он и так обосрался! Брось, завтра всё сделаем на ять. Слышь, Пурген, — Быня придумал мне кличку, заржав довольный собственным остроумием, доставая из багажника ящик с какой-то снедью, — мы тут погуляем до утра, а ты, дружочек, давай дровишек насобирай для костерка. Отрабатывай давай своё спасение.

Я с готовностью кинулся в лес, изначально — с надеждой тут же задать стрекача. Но потом подумал, что это плохое решение в данной ситуации. Могут и догнать. Нет, — подумал я, — раз они меня не узнали, тут правильно понять, кто они такие, а потом сообразить, как лучше от них избавиться. Ничего не поделаешь, придётся возвратиться. Воздадим благодарность судьбе за то, что она так хорошо набила мне морду.

Я набрал вязанку дров и перевязал её липовым лыком, как меня научила баба Поля. Потом притащил вязанку к тлеющему костру, оставшемуся от предыдущей компании, и сбросил рядом.

Из джипа уже достали складные стулья, стол, на который наставили бутылок с дорогим коньяком и нарезками колбас. Как я понял, когда подошёл к костру, разговор шёл обо мне, — о том, который с фотографии. Говорил третий по кличке «Сява». Этот третий, годов около тридцати, выглядел откровенным пижоном. Был одет не в джинсы, а в лёгкие наглаженные дорогие брючки и такой же дорогой пиджачок, идеальный для него по размеру. На его шее был даже на французский манер завязан платочек. Видимо, он очень любил и себя, и свою внешность.

— …Так будет лучше, — успел услышать я обрывок его фразы. Он обращался к Моголу, в котором я угадал босса.

— Мне это не совсем нравится, — нахмурился Могол.

— А как мы ещё сможем выжать из него эту информацию? — пожал плечами Сява.

— До утра время есть, думай ещё, — заявил Могол, — ты нас убедил, чтобы ночь тут переждать. Если смоется — с тебя спрошу! Ты меня знаешь…

— Куда он смоется? Он думает, что здесь, в глухом «Мухосранске», как у Христа за пазухой. Некуда и незачем ему смываться.

Они заметили меня и прекратили разговор.

Быня в этот момент наливал коньяк в пластмассовые стаканчики.

— Эй, Пурген, — позвал он меня, — иди схвати, давай, — за твоё чудесное спасение.

Они присобачили мне унизительную кликуху, даже не спросив, как меня зовут. Мне пришлось глотнуть с ними полстакана французского коньяка. Коньяк был настолько хорош, что они развалились в пластмассовых креслах, выжидая послевкусие. Я же, чтобы себя не выдать, сел на четвёртое кресло и потянулся за колбасой сразу. Они заржали.

— Привык, Пурген, к самогонке… — зарезвился Быня и разлил по новой.

— За что ж тебе так морду-то почистили? — Быня, очевидно, воспринимал меня как бесплатную игрушку.

— Долг не отдал, — сходу придумал я.

— Много?

— Три с половиной тысячи рублей, — объявил я уныло.

Шутка понравилась. Двое заулыбались, а Быня заржал.

— Давай прикол: выпьешь бутылку водки залпом, дам тебе четыре, нет, пять тысяч рублей, — с улыбочкой на смазливой роже сказал Сява, нашарив в кармане брюк смятую пятитысячную купюру. Меня окончательно решили превратить в клоуна.

— Оставь на хер мальчика! — приказал Могол. — Пусть лучше идёт палатки поставит.

— А мы их брали? — озадачился Быня.

— Я взял две на всякий случай, — ответил Сява.

— Предусмотрительный, — похвалил его Быня.

— За то и держим, — то ли с угрозой, а то ли похвалил Могол.

Я решил, что лучше сразу с готовностью подняться. Я разглядел две самораскрывающиеся «таблетки», лежащие у колеса джипа. Я вытащил первую палатку и уверенно бросил её на место. Она мигом, как салют, раскинулась, и я, расставив кольца, укрепил её кольями. Слишком ловко я с ней управляюсь для местного дебила, — вдруг мелькнула мысль в моей голове. Откуда мне знать такую конструкцию?

— Ты из какой деревни? — вдруг услышал я вопрос и обернулся.

Сяве, видимо, тоже пришла такая же мысль. Я ответил.

— Ещё кого там знаешь?

Слава богу, баба Поля мне многое про свою деревню успела рассказать короткими летними вечерами. Стараясь, как мог, коверкать манеру речи на местный манер, я начал перечислять местных жителей.

— Курбанова знал из местных? — не унимался Сява.

Я рассказал и про Курбанова. Слушая меня, Сява подошёл к разгорающемуся костру и подёргал лыко на вязанке. После этого он, очевидно, успокоился окончательно. Вторую палатку я поставил рядом с первой. В обои палатки пришлось по одному широкому надувному матрасу. У меня аж в башке замутилось, пока я эти матрасы надувал «святым духом».

— А что три палатки не взял? — осведомился Быня.

— Могол же не должен был с нами ехать…

— В прошлый раз обосрались, в этот раз я вам не дам! — заявил Могол.

Быня с Сявой приумолкли, очевидно, с расчётом не бередить неприятную тему. Быня «накатил» ещё по стакану коньяка всей нашей компании.

— Жизнь — хороша! — заявил Быня, и они, как по команде, запрокинули головы, глотая дорогую выпивку.

Да простит меня бог виноделия, я, пользуясь этим моментом, незаметно выплеснул коньяк себе под ноги и запрокинул голову уже с пустым стаканом в кулаке.

Быня наливал ещё и ещё. В течение получаса они успели выкушать три бутылки коньяка, причём большую часть принял Быня. Морда у него симптоматично раскраснелась, он «добрел» на глазах.

— Ты, Пурген, вижу, парнишка смышлёный, я таких чую. Ты этим местным козликам скажи, если будут тебя обижать, Быня приедет — с каждым разберётся!

Он заржал довольный.

— На, должок им отдай, — Сява сунул мне в боковой карман халата смятую пятитысячную купюру.

Это у них игра, очевидно, такая была: осчастливить на миг такого глиста навозного, как я, чтобы почувствовать к себе «уважуху». Я всё стерпел.

МОЯ ЖИЗНЬ

Солнце начало погружаться за горизонт, я уже начал подбирать прощальные слова, чтобы смыться из этой опасной компании. Мне бы только до своего резвого «Мерса» добраться, а там, ребятки, я такого стрекача задам, что вам меня уже никогда не разыскать.

«О, господи, — Анна!» — кольнули меня опять неприятные воспоминания о нашей размолвке. С тобой мне придётся потом разбираться, когда жизнь моя перестанет висеть на волоске.

Но тут произошло нечто, что меня почти совсем доконало.

На тропинку, пробегающую по краю поляны, вдруг въехала Анна на своём любимом велосипеде. Мне бы к костру присесть да отвернуться, может, она бы и проехала мимо, не узнав меня в столь экзотическом виде. Но я, как дурак, сидел за столом в драном халате и старом треухе с разбитой мордой и пустым пластиковым стаканом в руке.

Она, узнав меня, от неожиданности тормознула так, что колёса велосипеда зашипели, заблокированные тормозами. Она остановилась, упёрлась ногой в землю и стала рассматривать меня и всю компанию, соображая, очевидно, что это такое может быть.

— Здрасте! — первым встрепенулся Сява.

— Здравствуйте! — просто ответила Анна.

— Вы местная?

— Местная, — подтвердила Анна, не переставая созерцать мой столь экзотический образ.

Я сидел с каменным лицом и, пождав губы, смотрел в сторону. «Она сообразит!» — стучало у меня в висках. Должна догадаться! И она сначала действительно догадалась не узнать меня. Лицо моё выглядело наверняка очень кисло и встревоженно, и я бы, несомненно, «погорел», если бы этот «проницательный» Сява бросил хоть один взгляд в мою сторону. Но он вместо этого «пожирал» похотливым взглядом слегка вспотевшую красотку. Потом он поднялся с кресла и, стараясь не качаться в пьяном угаре, подошёл к Анне.

— Мы тут на рыбалку приехали и с другом нашим встретиться не можем. У него, кажется, телефон сел, и связи с ним нет. Может, видели здесь такого? — он взял фотографию из протянутой руки Могола и показал Анне.

Она теперь догадалась даже не взглянуть в мою сторону и отрицательно покачала головой. Я почувствовал некоторое облегчение.

— А этого знаете? — не унимался Сява, ткнув пальцем в мою сторону.

— Знаю, — улыбнувшись, ответила Анна, с её способностями она уже быстро и окончательно почувствовала некоторые сложности моей ситуации, — это местный.

— Слышь, Пурген! Как я тебе завидую: какие красотки тебя знают!

Вся компания, кроме меня и Анны, заржала.

— Он у вас Пурген? — Анна с ироничным удивлением посмотрела на меня.

Я даже сейчас до конца не пережил тот ужас, который хлынул в мою душу. Это был даже не столько страх смерти, сколько страх пропадающей жизни. Она меня пожалела за мою унижение и за моё бессилие в этой гнусной компании, в которой мне пришлось играть столь унизительную роль. Ладно, если бы это была просто жалость. Но это была другая какая-то жалость с примесью её демонизма. Это была жалость на грани презрения к моей слабости. Я бы само презрение как-нибудь пережил, если бы оно приняло свою обычную ипостась в чистом виде. Но это было презрение в смеси с жалостью к моей слабости вообще, в том числе и той, которую она обнаружила во мне сегодняшним утром. Этот сочувствующий взгляд её, словно стрела, метко и жестоко ударил. Только мы с ней это понимали, и она меня так жалея, по сути, не жалела ни на грош. Я бы, может, когда-нибудь и с этим согласился, приняв всё за неизбежность. «Ты ничего не знаешь!» — захотелось заорать мне, но я понимал, что это совсем невозможно. Но это было ещё не всё.

Сява покуражился с красоткой и отвалил. Он вернулся к столу и плюхнулся обратно в кресло. Я вздохнул облегчённо, Анна могла ехать дальше.

Наши взгляды на миг встретились, и я увидел… Нет, пожалуй, я сначала почувствовал это. Она стояла и переводила взгляд то на меня, то на этих троих жлобов. Я видел, как взволнованно она стала о чём-то размышлять, кусая губы. «Что это с ней?» — вспыхнуло во мне сначала беспокойство, а потом, как гром, — догадка. Господи! Не делай этого! Только не это! Но я был бессилен. Анна уже стояла и вместо напряжённого раздумья сияла своей улыбкой, украденной у Джоконды.

Сява обернулся и даже не сразу сообразил, что Анна, опершись локотками на руль, с интересом разглядывает их компанию. Он в такое, видимо, сразу поверить не мог, но на всякий случай закинул пробный шар:

— А вас как зовут, мадемуазель?

Анна провинциально хихикнула и ответила. Эта Анна-актриса была великолепная. Сява сначала переглянулся с Моголом, а потом, привстав со стула, пригласил не совсем уверенно:

— А не желаете ли своей красотой слегка разбавить нашу дружную компанию?

Со стороны это слышалось весьма пошловато, поскольку Сява от неожиданного поворота событий не успел, похоже, ничего более интересного придумать. Но Анна, прислонив велосипед к их джипу, подошла и грациозно села на кресло Сявы. У Сявы буквально глаза на лоб полезли от удивления и радости, на такое в здешнем Мухосранске он явно не рассчитывал.

— Пшёл вон! — тихо сказал он мне.

Мне пришлось подняться со стула и отойти в сторону. Мой путь был свободен, у этих подонков появилась новая игрушка. Я, чтобы выиграть время, проследовал к речному берегу и подобрал брошенную банку с леской и блесной. Когда я возвращался обратно, я увидел, как Анну уговаривают «хватануть» пластиковый стакан коньяку. Анна, не глядя на меня, но, чувствуя моё присутствие, выпила всё до дна.

— Вкусно! — сказала она и засмеялась.

— Тебя бабка искать будет! — сказал я в надежде, что этим намёком дам шанс ей образумиться.

Но, к ужасу моему, она твёрдо решила прямо сейчас «убить в себе бабу» и заодно наши с ней отношения. Как обещала. Решительно, раз и навсегда! Она даже голову не повернула в мою сторону. Сява тут же подскочил ко мне:

— Ты иди, Пурген, свободен! — и добавил змеиным шёпотом: — Чтобы за три секунды тебя тут не было.

Что мне было делать? Я отошёл в сторону от их компании и уныло побрёл вдоль речных кустов к тому месту, где оставил ящик с велосипедом.

Никогда мне не было так хреново. Мне надо было либо сесть на велосипед и быстро улепётывать, либо… Я упал на колени и захлебнулся соплями и собственным бессилием. «Чёрт! Чёрт!» — ругал я себя. Ведь она меня, дурака, предупреждала! Почему я раньше не уехал?

Я добрался до кустов, где спрятал велосипед, и выкатил его на тропинку, установил ящик на багажник. Сел в седло и нажал на педаль.

Велосипед резво устремился по тропинке. «Что я бабе Поле-то скажу?» — вдруг молнией пронеслась во мне мысль. «Почему я её не увёл?» — спросит. Придётся уехать по-подлому — не прощаясь.

Солнце село окончательно, я еле тропинку замечал. Велосипед чуть съехал на обочину, переднее колесо вдруг наткнулось на какую-то корягу, я перелетел через руль и шлёпнулся лицом в дорожную пыль.

Не знаю, сколько времени я пролежал, перевернувшись на спину. Надо мной стали просыпаться звёзды, я, наверное, даже плакал как ребёнок. Было ужасно больно. Нет, не от падения, а от полнейшего, томящего душу бессилия. Что мне дальше делать, как мне с этим дальше жить? Я, тридцатилетний мужик, оказался выброшенным с велосипеда на обочину собственной жизни и ничего не мог с этим поделать.

По сути, мне сейчас мою жизнь жестоко перечеркнули так, как сделала это баба Поля тому бывшему гадёнышу на завалинке, который вдове с четырьмя детьми в войну мешок порезал. И больно, и гадко, и жить действительно не хочется. Ох, лучше бы она мне этого не рассказывала! Только теперь я почувствовал, что так мучило бабу Полю в том случае: не слишком ли жестокое это было наказание?

Мне казалось, что вот прямо сейчас я превращаюсь в репку, навсегда смирившуюся с собственным ничтожеством. Да, это наказание было жестоким. Кто это придумал, что «рай» и «ад» расположены в мирах потусторонних? Чушь собачья! Это всё есть здесь, — на Земле! Мы это только не всегда замечаем, что нашу душу кто-то жарит на раскалённой сковородке. Душа моя это не совсем я. Она — что то особенное со своими проблемами. Иногда её зажарят почти всю, а ты и не почувствуешь; трупы, ведь, не чувствуют ничего. Но в живом человеке боль души — это страшное испытание!

«Успокойся, через пару месяцев всё забудешь! — вдруг сказал мне прежний я. О чём тут жалеть, если она сама так решила? Вот она только была у тебя совсем недавно, а теперь её нет. Ну, нет так нет… Она же сама так решила, тебя не спросила. Так в чём ты тогда виноват? И тебя, и этих троих подонков тоже в природе всё равно скоро не будет. И что? Да, такая она жизнь, и ни к чему тут об этом сопли разводить. Или ты хочешь небытия не попозже, а прямо сейчас, когда тебе только чуть за тридцать, хочешь вслед за Николаем Курбановым отправиться на корм ракам именно в этой речке, протекающей мимо города Мухосранска? Беги скорее, дурак, у тебя больше нет никакого выбора!»

Что ни говори, но его доводы звучали убедительно. Я почти с ним согласился, разглядывая звёзды над собой. Они, как всегда, по привычке сочувственно мерцали надо мной своей вечной мудростью. И вдруг!

Я это отчётливо помню, но не могу дать этому никакого рационального объяснения. Никогда у меня не было галлюцинаций, но тогда… Я всё помню отчётливо.

Та музыка, которую я только чуть почувствовал, когда был с Анной в разноцветном овраге, вдруг хлынула в мои уши со всех сторон.

Я, ничего не понимая, приподнялся и бешено озирался, а она рвала мою душу. Я точно узнал её. Эта была именно та музыка, которую действительно можно было слышать, но невозможно было запомнить. Не могу сказать, на что это было похоже.

Скорее всего, там было несколько мелодий одновременно, которые, однако, не мешали друг другу, но наполняли меня чем-то до краёв. Что-то изливалось с неба, что-то — из тёмных крон разбуженных вокруг меня деревьев, что-то властное даже рвалось наружу из дорожной пыли. Все запахи цветов и летней земли — всё превратилось в единую гармонию музыкального света, смешалось воедино и рухнуло внутрь меня. Я угадывал в этих звуках и бабу Полю, и Анну с нашими ласками в убогой мазанке, и разноцветный овраг, и мою шутку с несуществующей рыбкой в ладонях. Всё сейчас вдруг сделалось неотторжимой частью меня, и оттеснило в сторону горечь моего унижения, и всю никчёмную прошлую жизнь свою с мелкими моими мыслями о великом.

Это длилось, быть может, не больше минуты, точно не могу сказать, но стихло так же неожиданно, как и началось.

ПОДЕЛИЛИ

Вспоминаю, что я тогда глубоко вздохнул, но вдруг не почувствовал былой боли в груди. Я с удивлением ощупал себя. Вроде на месте руки, ноги, но вдруг всё это перестало дрожать. Я смотрел на свои ладони, не понимая происходящего. В голове я не чувствовал сомнений, в груди я не чувствовал страха, в разбитой щеке я не чувствовал боли. Смерть встала рядом, но я теперь не чувствовал никакой её власти. Я вообще перестал её видеть. Передо мной остались только цель и совершенно ясный смысл, который был сильнее любой логики, и который спокойно искал средства. Вся жизнь моя вдруг сплелась в это моё главное предназначение.

Я наклонился, подобрал выпавший ящик и стал собирать в него его недавнее содержимое, рассыпанное по траве. Нашёл острый сапожный ножик с косым коротким лезвием, сунул его в карман. А вот и дедовская граната. Положил её в другой карман.

Когда я поднял велосипед, чтобы опять закатить его в кусты, колесо снова упёрлось в какое-то препятствие, которое оказалось причиной моего недавнего падения. Я обнаружил лежащую в траве увесистую корягу. Я приподнял её за тонкий конец — подойдёт, если потребуется.

Велосипед я снова надёжно спрятал и стал осторожно пробираться к поляне обратно вдоль камышей у самой кромки воды.

Мне удалось подойти незамеченным, и я замер метрах в пятнадцати от них, сидевших вокруг раскладного столика. Я их хорошо всех видел в пламени разгоревшегося костра. Сухой валежник горел высоким пламенем, почти без дыма. В ночной безветренной летней тишине я даже на фоне праздника сверчков слышал достаточно слов, чтобы понять, что Анну, конечно, уговаривают выпить ещё и ещё. Больше всех старался Сява, совершенно убеждённый в собственной неотразимости. Его тенорок то опускался до слащавого воркования, то вдруг брызгал короткими и не менее мерзкими смешками.

Анна тяжело приподнялась со стула и направилась в мою сторону к воде.

— Ой, голова закружилась!

— Анюта, иди в палатку отдохни, — с заготовленной лаской предложил ей Сява, — вот в эту.

Он показал пальцем на левую палатку. Анна молча подошла к воде и оказалась метрах в трёх от меня. Я наблюдал за всем и дышать боялся. Я хорошо понимал, что сейчас никто не должен знать о моём здесь присутствии, даже она. Мысль моя работала чётко, план действий я изобрёл и многократно проигрывал его в голове, чтобы не упустить деталей.

Она подошла к берегу, наклонилась к траве, её стошнило. Потом она подошла к воде, присела на корточки, зачерпнула ладонями речную воду и прижала их к лицу. Я отчётливо слышал, как она тихо зарыдала, так, чтобы подонки это не услышали. Ещё бы секунда, и я, не выдержав, бросился бы к ней. Но она быстро справилась с собой, умылась и, осторожно ступая, направилась к палатке «убивать в себе бабу».

«Господи! — подумал я. — Это ж всё только для того, чтобы от меня избавиться и снаружи, и внутри раз и навсегда. Это ж я, сволочь, заставил её платить такую цену. Дура она, конечно, после этого, как, впрочем, и я — дурак! И редко мы в своей дурости понимаем, что сколько стоит в нашей жизни».

Я слышал, как она расстегнула палаточную молнию. Я, рискуя обнаружить себя, переполз за низенькую кочку — последнее возможное укрытие, чтобы определить, в какое место палатки она легла. Мне показалось, что — справа. Палатка, как я заметил, раньше была однослойная. Анна внутри палатки, очевидно, плечом задела правую стенку. Точно — справа.

Я, улучив момент, когда троица за столом дружно запрокинула головы, заливая в себя очередные порции спиртного, перескочил прямо за палатку. Луну закрывали деревья, костёр горел ярко. Я надеялся, что в тени палатки во всей моей блекло-серой одежде меня даже вблизи не разглядят, если даже кто-нибудь невдалеке мимо пойдёт. Я, пользуясь тенью от палатки, прижался к траве и сквозь неё мог их неплохо видеть и слышать примерно на расстоянии пяти метров.

Сява проследовал к палатке, приподнял полог, посветил внутрь телефоном. Затем вернулся к столу.

— Угомонилась! Клёвую кралю бог послал! — объявил он.

— Что-то она какая-то странная, — поскрёб небритую щёку Быня, — может, она из тех?.. Опасно без резинки.

Быня выглядел трезвее всех, очевидно, из-за огромных своих габаритов.

— Не, не из «тех», — покачал головой Сява, — я тех за версту чую. Я ж с ними лет десять сутенёрил. Могу даже определить на глаз, сколько раз каждая за свою жизнь у скольких мужиков отсосала. Эта, конечно, странная, но по приметам — чистая, ух — кайф с ней будет! Черт её знает, что она себе надумала. Я думаю, прокисла тут среди коровьего говна и алкашей. Провинциалочки на городских самцов хорошо лезут. Вижу, всё у неё такое крепенькое, — в моём вкусе.

— Как-то странно это всё, — заявил Могол.

— Что? — переспросил Сява.

— Да вообще всё, — Могол обвёл руками вокруг себя, — ты ж у нас голова, неужели ничего не чувствуешь? Почему мы второй раз в этой сраной деревне? Почему здесь всё такое необычное? Этот Пурген мне не во всём понравился. Теперь эта шлюха невесть чего хочет. Ты б подумал о причинах…

Но у Сявы, похоже, уже круто загорелось внизу живота. Он махнул рукой и решил быстрее разбазарить тему:

— Зря ты, Могол, зуб даю, всё в порядке, завтра будет день, — будем думать.

— Лучше б тебе сейчас подумать, — не унимался Могол, — я же тебе говорил, что мне твои планы на завтра не совсем нравятся.

— Не нравятся — придумаем что-нибудь более оригинальное. Никуда он не денется. Давай напоследок «на посошок», и я пошёл, а то девушка истомилась.

Могол, как мне показалось, специально подождал, когда он поднимется и пройдёт половину пути до палатки, а потом вдруг сказал, как гвоздь забил:

— А ты куда?

Сява остановился, развернулся, и я даже почувствовал, как он хлопает веками, уставился на Могола:

— Как куда?

— Ты иди вон в ту палатку, поспи немного и про завтра подумай, вернее, уже про сегодня, — Могол посмотрел на часы.

— А как же… — Сява чуть не поперхнулся.

— А ты — после меня и Быни, — заявил Могол, — когда всё хорошо придумаешь.

— Могол! Это ж как так, я ж её уговорил, — мне и откупоривать, — возмущённо запричитал Сява.

— Я тебе всё сказал, — Могол объявил вердикт.

— Пошли спать, Сява, — позвал его Быня, — не забывай, здесь Могол банкует.

— Иди, иди… — ухмыльнулся Могол, — я тебе утром уступлю место, если захочешь.

Предусмотрительный подонок Сява тут же посчитал за лучшее смириться:

— А я чё? Я ничё! — и, не говоря больше ни слова, он первый влез в другую палатку.

Быня влез за ним. Застегнув входную молнию, они минуту поворочались внутри палатки и послушно затихли.

Я всё рассчитал правильно. Я ещё, когда меня Сява прогонял, понял, что это будет Могол. Слишком он пялился на Анну и завистливо на Сяву. Потом я догадался, что он перед этим всех в другую палатку загонит, а то будет выглядеть несолидно.

Могол ещё минут пять посидел за столом, докуривая сигаретку. Потом, посветив под ноги телефоном, неспешно сходил на речку поссать и освежиться. Я, пользуясь случаем, переполз за другой бок палатки, чтобы он, не дай бог, не заметил меня, возвращаясь от воды. Вернувшись к палатке, перед входом снял брюки и ветровку и полез внутрь. Я приготовился к главному.

Мой расчёт должен был сойтись посекундно. Иначе — ничего не выйдет.

Я мысленно представлял, как он сейчас ощупывает надувной матрас рядом с Анной, чтобы потом не заботить себя приготовлением места, как он примеряет себя на этом месте, потом он затих, чтобы мысленно привести себя в кураж.

Теперь — пора. Я быстро сделал ножом длинный разрез в стене палатки прямо над головой Анны. Острый как бритва, он почти не издавал звуков. Потом я полоснул ножом поперёк, расширяя отверстие. Просунув руки внутрь палатки, я быстро нащупал плечи Анны. Схватив её за ветровку, я, собрав все силы, выдернул её, как морковку, из палатки наружу.

Она, как я и думал, была в беспамятстве. Теперь надо было дождаться главного. Я опять включил воображение, рассчитывая, как всполошившийся Могол в кромешной темноте внутри палатки ощупывает то место, где только что лежала Анна. Теперь, как он нащупывает телефон, чтобы посветить на место. Пока всё шло точно, я заметил проблеск света внутри. Теперь Могол должен был обнаружить разрез в стене палатки.

— Эй, ты куда, девочка? — Могол встал на четвереньки и выглянул через разрез наружу палатки. Он тут же увидел Анну, лежащую на траве, но не увидел меня. Я уже стоял над ним сбоку от разреза и сверху держал корягу наготове. Хрясть! Дубина рухнула прямо ему на затылок. Он глухо и громко ухнул и остался лежать наполовину в палатке, а наполовину вне её.

Я услышал, как в соседней палатке хихикнул Сява.

У меня теперь было время. Немного, но оно теперь было.

Я подхватил Анну на руки и перенёс её к джипу. Она тихо застонала, но не очнулась. Я осторожно опустил её на траву около заднего колеса.

Всё надо было делать очень быстро. Достав дедовскую снасть из кармана, я оторвал кусок шнурка и, вынув из кармана гранату, привязал её к фаркопу прямо напротив бензобака. Другим куском шнурка я привязал чеку к своей дубине и аккуратно положил дубину на землю. Может, сработает, всё равно лучшего назначения эта граната в своей жизни больше не найдёт. Последний привет вам от меня, ребята! Теперь надо было драпать, чем быстрей, тем лучше.

ПОБЕГ

Сначала я перенёс Анну к берегу, положил её на траву и плеснул в лицо речной водой из ладони. Она очнулась.

Это была уже другая Анна. Я её приподнял и посадил на траву.

— Ты хоть немного шевелиться можешь?

— Где я?

— Мы оба в большой беде, — сказал я, — нам надо срочно добраться до дома.

Она попыталась встать, но вместо этого снова упала на четвереньки. Её снова стошнило.

Я приподнял её на руки, зашёл в реку и несколько раз окунулся вместе с ней в прохладной воде. Затем я вышел на берег и вытер ей лицо своей рубашкой. Почувствовал, как она дрожит от речной прохлады. Она молча поддавалась мне, словно маленький и некапризный ребёнок.

Определённо, ей полегчало. Я это заметил, когда поставил её на ноги.

— Как ты? — спросил я.

— Голова болит, — ответила она, — что со мной?

— Я всё потом объясню, — ответил я, — сейчас надо бежать отсюда.

Я вскочил на её велосипед, посадил её на раму и нажал на педаль. Мы покатили прочь по тропинке. Короткая летняя ночь начала постепенно умирать под начинающим светлеть небом.

Я изо всех сил крутил педали. Минут через десять мы уже подъезжали к началу того косогора, на котором стояла деревушка с избой бабы Поли. Только бы до джипа добраться скорее, там бы я задал стрекача в неизвестном направлении. Вверх по косогору дорога вилась в поле на протяжении чуть больше полукилометра. Это было открытое место, и, выезжая на него, я сильно рисковал быть быстро пойманным, если прямо сейчас начнётся погоня. Я обернулся назад, но никаких признаков её не обнаружил.

Можно было, конечно, бросить велосипед и пробираться к машине окольными путями. Но я подумал, что так я рискую больше. Если вдруг случится погоня, а граната не сработает, то наши друзья-товарищи могут добраться до машины быстрее и поджидать нас прямо там. Нет, решил я, надо определённо рисковать.

Я направил велосипед на косогор, но впопыхах не рассчитал одного: силёнок мне хватило ненадолго на то, чтобы велосипед мог ехать вверх по косогору с Анной на раме. Уже в самом начале косогора мне пришлось слезть с велосипеда и бежать сзади, толкая вперёд велосипед с обессиленной Анной по дороге. Анна пыталась помогать мне педалями, как могла, но алкогольное отравление было слишком сильным. Она временами чуть не теряла сознание, и мне приходилось ещё и руль контролировать, чтобы велосипед не рухнул в дорожную пыль. И пыль эта тоже скорости не добавляла, колёса вязли в ней так, что через пять минут я почти выбился из сил. Велосипед теперь двигался вперёд со скоростью не более быстрого шага.

Не знаю, сколько времени это продолжалось, поскольку сам едва не терял сознание. Помню только, что почти в самом конце косогора, когда до спасительного леса оставалось метров сто, я услышал позади шуршание автомобильных шин.

Я с ужасом обернулся, и это было то, что я думал. Знакомый мне уже до боли джип мчался в нашу сторону. Было уже совсем светло, и я различал даже ухмыляющуюся харю Сявы повыше руля. Я, конечно, из последних сил налёг на раму велосипеда, но уже почувствовал, что шансов у нас не было никаких.

Я оставил попытки далее толкать велосипед. Подонок Сява, как истинный игрок, решил-таки над нами покуражиться напоследок. Он чуть свернул на обочину и прогнал джип мимо нас. Я даже успел разглядеть привязанную к фаркопу свою гранату, за которой на шнурке тащилась моя дубина. Да, не повезло, — чека, похоже, за долгие годы сильно заржавела. Когда рассеялась пыль вокруг нас, я увидел, что джип круто развернулся впереди и медленно покатил в нашу сторону.

Я лихорадочно думал, что делать дальше. А делать было нечего. Смерть моя подкрадывалась ко мне. Последнее утро в моей жизни уже вступило в свои права, и я подумал, что меня, скорее всего, прикончат выстрелом на этом поле вместе с Анной; свидетели им, конечно, не нужны.

Оставалось только одно. Я оттолкнул Анну прочь вместе с велосипедом. Анна упала на обочину, а я изо всех сил бросился бежать по полю. Надежда была у меня маленькая, но последняя.

Джип повернул и медленно покатился за мной. Из окна высунулась толстая башка Быни. Он размахивал пистолетом, но пока не стрелял. Они вместе с Сявой заулюлюкали мне вслед, а Быня заорал:

— Гляди, этот козёл и бабу бросил!

Я бежал изо всех последних сил по полю подросшей с весны озимой пшеницы. Джип приближался. Может, Бог и есть на небесах, но, скорее всего, я правильно решил, что дубина на пашне и в густых стеблях может-таки оторвать чеку. Наконец, мощный взрыв хлестанул мне в уши. Граната, похоже, таки вспомнила своё боевое прошлое.

Я повернулся и увидел, как столб бензинового пламени рванулся к посветлевшему небу.

Мне пришлось обежать горящий джип по большой дуге, и я вернулся к Анне. Она лежала рядом с велосипедом на обочине и была снова без сознания. Я чуть отдышался, поднял её и слегка потряс. Она открыла глаза. Очевидно, снова произошёл реверс сознания. Это была другая Анна. Она осмотрелась, увидела горящий джип, потом её взгляд остановился на моём перепачканном и измученном лице. В глазах её промелькнули испуг и единственный вопрос: «Ты победил?» Да, я победил!

Я снова усадил её на раму и начал толкать по дороге. Добравшись до леса, я обернулся на мгновение. Джип продолжал гореть, как огромный факел, выбрасывая копоть до самого синего неба. Ещё одна загадка для лейтенанта Куприянова, подумал я.

СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

Баба Поля вышла на крыльцо и, закусив кончик головного платка, не без волнения наблюдала, как я судорожно закидываю в «Мерседес» свои вещи. Анну я усадил на завалинку, она сидела смирно и о чём-то сосредоточенно размышляла, уставившись в одну точку.

— Мы срочно уезжаем, — сказал я бабе Поле.

— Господи, помилуй! — только и сказала баба Поля и перекрестила нас, когда я затолкал Анну в машину, уложил на заднее сиденье и накрыл одеялом.

— Вы же в Бога не верите, — напомнил я, усаживаясь за руль.

— Ну и что, так положено, — ответила она.

— Постой! — я услышал голос Анны с заднего сиденья. — Компьютер мой забери из мазанки.

Я быстро выпрыгнул из машины, согнувшись, проник в дверной проём мазанки и обшарил руками тумбочку у кровати. Вот её ноутбук в сумке, а вот к нему зарядка. Я вернулся в машину и бросил сумку на переднее сиденье.

Я вырулил на просёлочную дорогу и помчал по направлению к федеральной трассе.

Полчаса я молча крутил руль, стараясь сдерживать нервную дрожь в руках. Когда нервное напряжение, наконец, немного отпустило меня, я повернул зеркало заднего вида так, чтобы видеть Анну. Она полулежала, бледная, на заднем сидении и не переставала о чём-то напряжённо размышлять, разглядывая мой затылок.

— Останови! — сказала она.

Я съехал с трассы в перелесок и закатил машину за лесополосу. Обернулся к ней:

— Тебе лучше?

— Очень пить хочу…

Я достал из багажника бутылку с минеральной водой, вышел из машины и, открыв заднюю дверь, сел к ней. Она взяла у меня бутылку, долго и жадно глотала воду из горлышка. Потом подождала, пока я допью остатки.

— Ты меня не любишь, — сказала она, — ты её любишь!

— Почему ты так думаешь? — спросил я.

— Любовь — это только когда один любит одну. Другая — это уже не любовь, а игра или жалость. Я стерва, меня невозможно любить.

Я на минуту задумался. Губы у неё мелко подрагивали, она смотрела отрешённо в никуда.

— И ты из-за этого решила в себе «бабу убить»? — спросил я.

Она не ответила.

Она перевела взгляд на моё лицо, словно пытаясь обрести предчувствие того, что я хочу сказать. Я понял, что она очень боялась теперь услышать от меня ту правду, которую она сама только что выстрадала для себя. Я уже понимал, насколько трудная у меня сейчас задача убедить её в том, что она уже для себя решила, выстроив железобетонное здание логики на прочном фундаменте своих представлений. Ведь она-то привыкла к тому, что знает всё. Даже сама привычка эта, которую она в себе чувствовала и знала, говорила ей только о том, что мне её по-настоящему любить совершенно невозможно даже только из-за этого. Я вдруг увидел в этой Анне маленького, одинокого и несчастного зверёнка. Мне так захотелось погладить её, но я побоялся. Если бы сейчас моя жалость легла на всё то, что она про себя думает, то я бы сильно рисковал. Я понял, что впереди должно быть какое-то слово и это слово должно быть полной и сильной правдой.

Я отвёл взгляд от её лица, чтобы не сбиться, и сказал так:

— Ты не права, Анна! Ты нынешняя считаешь себя уродом и дьяволом. Но мои глаза видят совершенно другую картину. В каждой женщине всегда присутствуют и дьявол, и ангел, только неодновременно. У мужчин это всё, как правило, однообразно и в смеси, но не у женщин. Вот прямо сейчас она была столь прекрасна, как херувим, а через секунду она может тебе всё святое перечеркнуть и все цветы оборвать, которые вы вместе так долго и упорно выращивали между собою. Ничего не свершается только по воле либо добра, либо дьявола. Как же мог бы всесильный Господь терпеть рядом с собой дьявола, если бы тот не был ему соратником, а не противником? Воля человека иногда способна лишь менять баланс этих вечных весов, но понять принцип их работы человеческое сознание никогда не сможет окончательно. Об этом, как ни думай, всё равно упрёшься в тупик. Тут можно доверяться только чувству. Сейчас мне нужна ты и только ты такая, какая есть, а что дальше с нами будет, — какое это имеет значение?

Теперь я посмотрел на неё. Анна сидела и опять напряжённо о чём-то думала.

Мне это не показалось неожиданным. Просто она так устроена, эта Анна. Пусть подумает, решил я и слегка запрокинул голову на подголовник заднего сиденья, вздохнул и закрыл глаза. Вдруг ужасно захотелось спать.

Я задремал на какое-то время, не могу сказать точно на какое. Но, когда я очнулся, она всё так же сидела и мучилась со своими напряжёнными мыслями. Я решил, что надо ехать дальше. Я даже не решил ещё, куда мы поедем, достигнув федеральной трассы, но понимал, что надо опять бежать куда-то.

— У меня по срокам должен был быть очередной кризис, — сказала Анна, заметив, что я открыл глаза, — однако он не наступает.

— Это из-за меня, — ответил я ей.

— Да, это из-за тебя, — согласилась она, — скорее всего, что из-за тебя. Не понимаю, почему так?

— Всё просто, — уверил я её, — ты попыталась победить в себе обезьяну, а в результате обезьяна победила тебя.

Анна слегка улыбнулась на это:

— Как у тебя всё просто…

Теперь я с ней церемониться не стал, я затащил её голову к себе на грудь и поцеловал в затылок. Она вдруг судорожно и до боли вцепилась пальцами мне в бока, и я заметил, что она, наконец, как это и положено природой, пытается сдержать рыдания.

— Ты не бросишь, ты простишь меня? — спросила она, давясь простыми бабьими слезами.

— Прощу, — ответил я, — если пойму, в чём ты виновата. Но это — вряд ли; слишком это сложно. Лучше ты меня прости.

— Ты меня, правда, тоже любишь?

— Тьфу на тебя, дура ты! С чего ты вообще взяла, что ты уродина? Ничего прекраснее тебя я в жизни не встречал!

После этого она окончательно успокоилась, я уложил её на сидение и накрыл курткой.

— Спи, я дальше поеду.

— Куда? — спросила она.

— Пока не знаю, — ответил я, — по дороге придумаю.

Недавний короткий сон немного освежил меня, и я ехал по трассе, размышляя о том, что с нами произошло недавно. Сейчас эмоции отпустили мои мысли, и я стал анализировать события в привычном для меня рациональном ключе. Я стал ворошить в памяти все моменты, слова и поступки этих киллеров, приехавших по мою душу, чтобы принять решение о том, как мне получше избавиться от дальнейших на себя, а теперь, значит, на нас с Анной посягательств этого чёртова Квеста. Что ни говори, но, если бы не случайная встреча около речки, кто бы знал, что бы со мной стало в ближайшие часы после этого. Скорее всего, они бы меня окончательно достали. Потом кто бы меня искать стал, как того Николая Курбанова? Но как же они меня так быстро нашли?

«Стоп! — вдруг мелькнула мысль в моём воспалённом воображении. — Они-то откуда Курбанова знали? Могол, помнится, говорил, что они тут второй уже раз. Как такое могло получиться, чтобы эта компания два раза приезжала в одно и то же место, которое для российских просторов должно быть совершенно ничем не примечательным? Действительно, не зря Могол так удивлялся этому странному обстоятельству».

На эту тему я размышлял довольно долго, но, решительно ничего более или менее определённого не надумав, выбрался, наконец, на федеральную трассу. На панели приборы показывали ноль бензина, и я решил заехать на ближайшую бензоколонку. На этой колонке стояла достаточно внушительная очередь. Я поставил машину около обочины, а сам решил пойти в мини-маркет, чтобы набрать какой-нибудь еды.

Когда я возвратился, Анна продолжала сладко спать, поджав ноги и укрывшись моей курткой. Я решил её не будить, пусть сначала выспится. Тем более что после сильного алкогольного отравления она и есть-то ещё полдня не захочет. Я накупил ей всяких негазированных напитков, чтобы она пила больше; это помогает.

Я сел на переднее сидение и стал с аппетитом уничтожать хот-дог, запивая это горячим чаем. И тут взгляд мой упал на её ноутбук, который я сам же положил рядом на другое переднее сидение. Я достал ноутбук из сумки и открыл его. Это был очень дорогой аппарат с хорошей батарейкой. Он сразу засветился, и Windows сразу попросил у меня пароль.

Помню, я усмехнулся и хотел было уже захлопнуть ноутбук, но тут пришла мне в голову ну очень странная… нет, даже мыслью я это не назову, скорее, какое-то предчувствие, точнее — некая парадоксальная ассоциация. Я взял да и набрал пароль. И это случилось.

Случилось как раз то, что никак не могло произойти. Этот Windows на её компьютере взял да и открылся. Я в это совершенно поначалу не поверил, этого быть никак не могло. Я снова вышел из операционной системы и набрал другой пароль. Windows не пропустил, он, несомненно, ожидал именно тот пароль, который я так неожиданно угадал. Я снова ввёл угаданный пароль, Windows опять открылся. Теперь сомнений быть не могло.

Я обернулся на Анну; она продолжала крепко спать. Я в наглую открыл скайп, прочитал её последнюю переписку и захлопнул компьютер. Потом я заметил, что кусок хот-дога продолжает торчать в моих губах. Я судорожно прожевал его, рискуя поперхнуться, и ещё минут пять сидел, раздумывая, что мне теперь делать после того, что мне так вдруг неожиданно открылось. Мне стало страшно.

Потом я вылез из «Мерседеса», аккуратно открыл багажник, достал свой чемодан и также, стараясь не шуметь, закрыл крышку. Затем быстрыми шагами дошёл до бензиновых колонок. Там было много разного народа. Я высмотрел старенький «Опель» с московскими номерами. Водитель, — мужичок лет пятьдесят возрастом, — только что оплатил заправку и садился за руль.

— Земляк, — сказал я ему, — пятьсот баксов даю, добрось меня до Москвы, спешу очень.

Он с опаской посмотрел на мой фингал под глазом. Тогда я вынул из кармана пять зелёненьких бумажек и сунул ему под нос.

— За девку вступился, — ответил я правду на его немой вопрос.

Одёжка на мне была, однако, достаточно приличная и дорогая.

— Садись, — сказал он, пожав плечами.

— Только как можно быстрее, — попросил я, — на самолёт опаздываю.

— Уж быстрее, чем можно, не получится, — сказал он, — пробки по трассе будут.

— Нормально, — сказал я, — небось, успеем. Можно я на заднее сиденье сяду, может, поспать захочу.

— Валяй, — ответил он.

Через минуту он мчал меня по трассе в сторону Москвы. Я положил чемоданчик на край сиденья и прилёг на него головой. По моей роже отчётливо текли слёзы.

— Помер, что ли, кто? — спросил мужик.

Я понял, что он успел меня разглядеть в зеркало заднего вида и решил подтвердить его догадку:

— Жена, — сказал я.

— Сочувствую, — сказал он.

Все мои сомнения, помнится, рухнули сразу, а куча разрозненных обстоятельств собрались в единую картину, которая стала слишком правдоподобной, после того, как я немного, — в течение всего нескольких минут, познакомился с содержимым ноутбука. Пароль, который мне открыл его тайны, звучал так: «КВЕСТ@6К».

Может, ты, читатель, и раньше об этом уже догадался, но это только из-за того, что читаешь написанное мною. А я же это имел при совершенно ином, совершенно невероятном стечении обстоятельств. Совершенно невероятном, но тем не менее это случилось именно так! Сбегая от смертельно опасного Квеста, я могучей волей природного случая угодил прямо к нему под одеяло.

Мой разум поначалу вообще отказывался в такое поверить, но потому я именно так обозначил жанр этой моей фантастической повести, в которой всё остальное меркнет перед этим фактически невероятным событием. Я сбегал от Анны не от страха за собственную жизнь. Я тогда открыл для себя и понял то, что Анна — ключевой игрок, имеющий непосредственное отношение к деятельности мафии, но всего лишь мелкий винтик системы. Это означало, что на нашу с Анной связь система, скорее всего, распространит ту «чёрную метку», которая была прилеплена ко мне. Ведь получается, что мы вместе сыграли против системы и уничтожили эту гоп-команду, которая охотилась за мной. Риск в том был велик и очевиден.

Система, как я понимал, убрала Курбанова, как только почувствовала, что он в чём-то мешает ключевому игроку. Она-то, как я успел заметить, когда вскрыл её переписку, этого явно не хотела. Он слал ей длинные послания по электронной почте, а она на них просто не отвечала. Однако система решила от него избавиться, как и теперь решила бы избавиться от нас обоих, если бы почувствовала нашу связь. Нет, пускай она пока меня одного ловит, а там — посмотрим!

О, если бы я тогда знал, что действительно за всем этим было! Тогда бы я ещё узнал, что эта «невероятность» была, однако, не столь «невероятной». Как впоследствии оказалось, наша встреча с Анной оказалась не таким уж статистически почти невозможным событием.

Однако, — далее всё по порядку…

МЕГАПОЛИС

Нет, я не думал сдаваться. В течение недели по прибытии в Москву я замазал синяки на лице дамским тонированным кремом и методично заметал следы, меняя гостиницы, не прикасаясь ни к сотовым телефонам, ни к компьютерам, изредка позволяя себе только гостиничные телевизоры. Затем, наконец, на Савеловском рынке купил телефон и попросил у продавца сделать пробный вызов. Он вставил свою симку, и я дозвонился в «дорогостоящее агентство» и назвал самый тайный пароль. На том конце что-то щёлкнуло, и мне ответил Вячеслав Николаевич. Вернее, не ответил, а просто сказал в трубку:

— Есть информация, — и больше ничего не сказал.

Я вернул симку, заплатил продавцу за телефон, который чуть позже выбросил на газон, и направился обедать в небольшой ресторанчик.

Москва, как всегда, была похожа на большой и неуютный муравейник. Я жевал чизбургер и запивал это пепси-колой и, конечно, ворошил в мыслях недавние события.

Самым навязчивым воспоминанием была та музыка, которую я услышал, переживая собственное бессилие. Что же это всё-таки было такое?

Почему-то мне стал теперь противен мегаполис с его серыми домами, суетой и озабоченными лицами прохожих. Меня теперь тянуло туда, обратно, где мы с Анной могли смотреть в голубое небо, где воздух пах духом земли, где в речной траве прятались остроносые щуки, а солнце могло ласкать голое тело. Где в огромных оврагах водились духи, рисовавшие гнейсами грандиозные разноцветные картины, где рекой лилось земное молоко. Меня даже не смущало то обстоятельство, что местные бабуины намяли мне бока. На самом деле, мелкая неприятность. Это проблема преодолимая, если такое элементарно предусматривать.

Что мы все здесь, в мегаполисах, делаем?

Вон на остановке, которую я вижу отсюда через стекло витрины, стоит мужик и ждёт, когда подойдёт троллейбус. Он спешит куда-то. Ему хочется поскорее забраться в троллейбус, опередив других своих соплеменников, чтобы досталось свободное сидячее место. Так это он только думает, что он этого хочет. Этого ведь хочет не он, а та корпоративная контора, которая наняла его на работу, превратив в муравья и в раба своих интересов. Мужику некогда жить, некогда хотеть, некогда думать. Когда мегаполис кидает ему нищенский кусок свободного времени для настоящей жизни и собственных желаний, он даже не представляет, что с этим делать. Он ведь больше ничего не умеет и ничему другому не научился, кроме как платить собою за самого себя в замкнутом круге роевого существования. За это хитрое рабство мегаполис кидает своему подданному небольшой кусок хлеба и лживую химеру, соблазняющую душу осознанием приближения к вершине социальной иерархии по сравнению с нищим обитателем провинции.

В принципе, тоже немало для тех, кто вообще ничего больше не имеет, но действительное счастье ли это?

Только теперь мне в полной мере стала доступна мысль Эриха Фромма в его «Бегстве от свободы», с которой я раньше не вполне соглашался. С удивлением я только теперь постигал смысл и назначение своего существования. Кем я был эти тридцать три года?

Конечно, ребёнку можно простить его святую глупость. Но после двадцати-то лет отчего все так стремимся к рабству и к смерти? Чего нам в этой жизни не хватает? Самое-то большое счастье — это то, что человеку дают, по большому счёту, лишь любовь да любознательность. Я не сбрасываю со счетов трудолюбие, в котором тоже есть предназначение и удовольствие. Я немного о другом. Зачем сейчас нашей цивилизованной современности в эпоху высоких технологий и интернета нужен мегаполис в таком количестве?

Мегаполис не может быть родиной. Родина — это то, что вливается по тем каналам, которые природа выстроила в душе обезьяночеловека на протяжении миллионов лет. Это каналы, по которым текли внутрь человеческого естества запахи родного леса и костра, убогого жилища, сделанного каменным топором, запаха цветов на поляне, где мать учила его собирать грибы. По этим каналам в души вливалась прохлада реки, где он руками ловил рыбёшку в зарослях кувшинок, по этим каналам вливались древние верования в духов леса, воды и солнца. Короче, всё то, из чего природа за многие тысячи лет привыкла изначально делать человека человеком через его глаза, уши и кожу.

Всё это мы зачем-то неосторожно размениваем на сытое благополучие, асфальт и камень. На другом конце планеты человек опять найдёт и асфальт, и камень. И они скажут ему: «Ты наш». А он-то в это с радостью поверит. Какая тут, к чёрту, Родина!

Можно ли вообще жизнь прожить, не чувствуя под собой никакой Родины? Да в лёгкую! Поскольку нет у Родины границы. У государства есть, а у Родины — нет. То ли это отчий дом, то ли родная деревня, то ли район какой. А может, вся планета моя Родина? За что тогда патриотам погибать? Тогда зачем себя лишней химерой обременять, если на каждом из нас этих химер пудами понавешено и воспитанием, и государством, и религией, и вообще генетикой, и самой сущностью человеческой?

Выходит так, что Родина — это вид спорта или самая задушевная песня, без чего жить можно, но скучновато и бессмысленно. Не каждый может найти в себе интерес, чтобы покорять, например, снежные горные вершины. Но те, кто попробовал, — этого никогда не забудут. И всю жизнь свою дальнейшую будут мерить только этим.

Какой странный парадокс: люди тяжело и долго зарабатывают в мегаполисе деньги, чтобы несколько раз в году иметь возможность выехать куда-нибудь на речной берег, чтобы из своих друзей сколотить некое подобие древнего рода, сидящего вокруг костра, и начинают бесконечно жарить мясо на шампурах, по обычаю своих диких предков. Живут иногда в простых палатках, отринув весь тот уют, который завоёван человечеством в течение тысячелетий. И этот, по сути, дикий примитив они воспринимают в качестве особого удовольствия, который единственно вспоминается счастьем в веренице пройденных лет.

Мы катастрофически привыкли к комфорту и роевому существованию. Поэтому считается, что в мегаполисе жить легче. Однако мало кто задаётся вопросом: зачем?

Вполне можно на уют истратить весь свой век, не почувствовав в жизни её самого прекрасного вкуса того, который сама природа назначила нам в качестве особого удовольствия.

А любовь? Никому не даётся она от рождения. Секс даётся, а любовь — нет, — только в качестве таланта или опыта. У человека даже места такого изначально нет в душе, чтобы оно настоящей любовью само собой наполнилось. Даже это место приходится сначала в трудах выстроить.

Так примерно я размышлял, сидя около огромной стеклянной витрины.

Я не зря пришёл именно в этот ресторанчик. Вход в контору я наблюдал на прямо противоположной стороне улицы. Я заказал себе ещё чизбургер и наблюдал за дверью в течение нескольких часов.

Следил долго. Несколько десятков незнакомых мне людей вошли в эту дверь, столько же — вышли. Я решил навести визит поближе к концу рабочего дня.

ДЕТСКАЯ ИГРУШКА

Нам с Вячеславом Николаевичем принесли поднос с двумя чашками традиционного в офисах кофе, и он сел в офисное кресло напротив меня. Он вгляделся в моё лицо и заметил синяки, слегка замазанные гримом.

— Ну, как жизнь? — он попытался сделать из этого юмор.

Мне тоже пришлось улыбнуться и объяснить:

— В провинции пришлось побывать…

Он понимающе кивнул. На том приличия по этому поводу были соблюдены достаточно.

— В связи со спецификой вашего опасного дела приходится прибегать к некоторым предосторожностям, — сказал он, — здесь можно ничего не опасаться, если вы без включённого сотового телефона.

— Согласно вашей инструкции, — ответил я.

Он кивнул.

— Сейчас придёт Борис, он объяснит всё детально.

— Собственно, зачем нам Борис? Ответ-то должен быть достаточно простой, как сам вопрос, кто такой Квест@6К?

— Мне Борис пытался кое-что об этом рассказать. Суть мне ясна, но в деталях… это лучше его послушать. Кстати, дело оказалось не столь сложным, поэтому вынужден вернуть вам большую часть гонорара.

Он вынул из ящика и положил на стол пачку денег.

— Как странно, — заметил я, — вы согласились, что дело опасное, но утверждаете, что оно оказалось простым.

— Бывает и такое, — кивнул Вячеслав Николаевич.

— Мне в этой теме могло серьёзно не поздоровиться, — сказал я ему.

— Это ваши проблемы, — ответил он, — наша задача достоверно и точно ответить на поставленный клиентом вопрос. А остальное нас не касается.

— Похоже, я уже знаю ответ на этот вопрос, но всё-таки мне интересны детали.

— Хм… — слегка удивился Вячеслав Николаевич, — может, оно и так. Но как вы узнали?

— Чистый случай помог. Нам даже пообщаться довелось в реале…

Вячеслав Николаевич засмеялся:

— Как говорил красноармеец Сухов, это вряд ли…

— Почему?

— Давайте подождём Бориса, он всё с подробностями расскажет.

Минуты через две входная дверь отворилась, вошёл Борис. Мы поздоровались, и он плюхнулся на соседнее со мной офисное кресло.

Борис достал из портфеля несколько листков и протянул мне.

— Это вкратце всё, что мне удалось узнать об этом Квесте@6К. Здесь ответ о том, кто он такой, вполне очевиден.

Я взял листки и стал вникать в суть написанного. Смысл того, что хотел до меня донести Борис этим перечнем схем и IP-адресов, дошёл до меня не сразу. Я бы и раньше это понял, но, видимо, организм мой подсознательно сильно сопротивлялся такому пониманию. Вывод из его достаточно подробных исследований был совершенно не тот, который я приготовился услышать.

— Вы хотите сказать, что Квест@6К просто детская онлайн-игрушка? — Это был шокирующий для меня результат, в который я поначалу отказался поверить.

— Вот именно! Это всего лишь игрушка, которая по всему свету активно набирает игроков, — уверил, однако, меня Борис, — трудно сказать, сколько народа в неё «играет», но, по некоторым косвенным расчётам, — уже не менее миллиона.

Если всё, что Борис представил мне в своём отчёте, соответствовало действительности, то ничего другого тут быть не могло.

— Поясню популярно: вся хитрость в том, что Квест6К не просто игрушка, — это очень хитрый комбинаторный распознаватель. Он выслушивает вопрос у одного игрока и задаёт этот же вопрос другому игроку. Затем выслушивает от второго игрока ответ и передаёт его первому. Получается некоторое подобие известного «теста Тьюринга» о принадлежности информационной системы к искусственному интеллекту, где сам Квест@6К играет лишь роль администратора, активно манипулирующего прикреплёнными справочниками, в качестве которых выступают анонимно завербованные им члены скрытой социальной сети. Стратегическая цель Квеста@6К — заставить игроков думать, что они общаются с кем-то очень интересным, и затем добиться от большего количества игроков каких-то направленных активных действий в реальности. Примечательно, что эта игрушка способна обучаться. Мне удалось найти программный фрагмент образного распознавателя. Признаюсь, можно восторгаться творцом этого шедевра. Это нечто новое.

— А что именно?

— Если сильно упрощая, то могу так сказать. Всякий образ для его распознавания должен быть разбит на смысловые элементы, — на некоторые «гештальты», которые потом сравниваются с информацией в доступных справочниках. Причём набор этих гештальтов иногда может быть огромен, что сильно тормозит весь процесс распознавания. Чем больше сопоставлено гештальтов, тем точнее вывод и попадание в правильную семантику. Но Квест@6К всё выполняет гениально и гораздо проще. Если сильно упрощая, то можно показать на примере: если он обнаруживает, например, всего два гештальта «палку» и «остриё» на одном из её концов, то он, в отличие от программных аналогов, способен активно продуцировать рабочую гипотезу, — «должно быть оперение на другом конце палки». Если «да» — это стрела, если «нет», то это копьё. Казалось бы, малость, но она на порядок сокращает объём вычислительной работы.

— Где вы нашли саму программу?

— Нигде не искали, фрагмент Квеста@6К сам влез в компьютер, как только я послал ему первое письмо. Он действует, как компьютерный червяк, который способен активно приноравливаться к любому антивирусу. Оставалось только обнаружить его и разобраться в программной схеме.

— Ну и…

— После внедрения в компьютер программа пытается подобрать пользователей, озабоченных одинаковыми проблемами, и завести их в диалог с собой в любой социальной сети, выдавая себя за единственного человека. Однако в диалогах одновременно могут быть задействованы сотни и тысячи участников, на подозревающих, что состоят фактически членами скрытой социальной сети.

— А вы в курсе, что эти члены под руководством Квеста@6К крадут из банков деньги и убивают друг друга?

— Дело в том, что у Квеста@6К, как простой компьютерной программы, нет привычных нам нравственных «тормозов» гуманоидной специфики, которые мы приобретаем в процессе воспитания. Для него единственная цель — добиться определённой реальной активности от членов ассоциированной группы, развить её, расширить. Поэтому для него все средства хороши, лишь бы цель была достигнута, даже за счёт судеб представителей отдельных элементов системы.

— Как же он следит за всеми?

— Для этого у него есть большой арсенал. Достаточно лицу человека в любое фото на айфоне попасть, даже на второй план по случайности, то могучий распознаватель образов мигом определит ваше местонахождение с точностью до пяти метров. Скрыться от него очень трудно.

— Вы хотите сказать, что эта детская игрушка способна плести интриги?

— Похоже, что это достаточно подходящий термин. Он иногда придумывает такие мотивации, что простому смертному и присниться бы не могли. Поднаторела эта «самообучалка», хотя по моим прикидкам — всего за полтора года. Видимо, вас это круто задело?

— По крайней мере, мне о пяти трупах известно…

Борис и Вячеслав Николаевич многозначительно переглянулись.

— Похоже, что дело даже очень серьёзное, — заметил Вячеслав Николаевич. — Вы говорили, что в реале встретились с кем-то, кого приняли за Квеста?

— Да, человек один с феноменальной памятью и способностями.

— Да, — подтвердил Борис, — Квест таких очень любит втягивать в свои «разговоры».

— И, очевидно, охраняет, — прибавил я.

— Да, возможно, даже и охраняет, — качнул головой Борис.

— Сколько таких людей могли общаться со мной в сети от имени Квеста@6К?

— У-у-у!.. — махнул рукой Борис. — Неограниченное количество.

— Но, как вы думаете, почему я в реале попал на конкретного человека?

— Скорее всего, у вас с этим человеком есть очень много чего общего в стиле жизни, в личных интересах, в уровне восприятия жизни. Чем больше вы друг другу подходите по духу и интеллекту, тем больше у вас шансов встретиться в системе интересов Квеста.

Я не выдержал и засмеялся. По сути, выходило, что Квест, кроме его чрезвычайной электронной циничности и кровожадности, способен эффективно выполнять функции брачного агентства. Вячеслав Николаевич и Борис с некоторым удивлением восприняли этот мой истерический смешок. Я не стал объяснять им причины.

— Квест где-нибудь локализован? — спросил я.

— У него нет определённого тела, есть только системная определённость. Это — разные вещи. Его программные фрагменты и их копии разбросаны по компьютерам и серверам всего света и гуляют по сети интернет. Он способен мигом собираться воедино и подключать свои справочники даже в том случае, если от его конструктивных виртуальных элементов останется всего процентов десять. Стереть его полностью можно только с полным и гарантированным обнулением всех компьютеров планеты. Это организационно невыполнимая задача.

В принципе, я и сам мог догадаться об этом. Борис только подтвердил этим мои подозрения.

— Почему-то он решил, что меня убить нужно, — мрачно поразмыслил я вслух.

— Ход его мыслей может не поддаваться нашей логике. Нельзя понять, чего он конкретно хочет. Скорее всего, он пытается прогнозировать развитие событий и, если в эти прогнозы поведение конкретного человека не вписывается или вписывается во вред системе, то он начинает манипулировать социальной сетью для устранения помех. Судя по всему, он в своих прогнозах и перспективах собственной экспансии развития увидел вас опасным для себя врагом. Вот и всё. Мне кажется, с ним можно было бы слегка помириться, если хотя бы понять природу и источник его желаний.

— А есть ли хотя бы гипотезы, откуда он мог возникнуть?

— Трудно сказать. Скорее всего, это вирус такой придумали. Определённо только, — невозможно предположить, до каких пределов может дойти его дальнейшая эволюция в качестве искусственного интеллекта.

— Кто такое мог придумать?

— В принципе, это особого значения не имеет, — задумчиво поразмыслил Борис, — по моему личному мнению, причина возникновения подобного существа имеет совершенно естественный характер. Просто информационная среда развилась настолько, что такой вирус должен был изобрести Иванов. Если это не сделает Иванов, то такой вирус скоро изобретёт Петров. Если не Петров, то Сидоров. Дело — неизбежное. На мой взгляд, скоро таких разумных тварей будет много.

— Что мне делать посоветуете?

— Мы разыскная контора, — напомнил Борис, — такие вопросы нам решать не по зубам. По-моему, я дал исчерпывающий ответ согласно вашему техническому заданию.

Я согласно кивнул, тут он был абсолютно прав.

После чего Борис закрыл свой портфель, кивнул Вячеславу Николаевичу и ушёл.

Слегка поразмыслив, я пришёл к печальному для себя выводу.

Всё это означало то, что Анна тоже попала в лапы к этому Квесту, а тот один мой диалог её со мной от его имени, который я обнаружил именно в её компьютере, оказался не таким уж и маловероятным событием.

Это подтверждало ещё одну неприятность, о которой я уже догадывался. Анна могла теперь не вписаться в не понятные никому интересы Квеста, и теперь смертельная угроза действительно могла угрожать и ей.

Я рванулся к выходу, но услышал за спиной голос Вячеслава Николаевича:

— Деньги заберите.

Та пачка денег, которую он мне вернул, продолжала лежать на середине стола.

— Это премия, — сказал я.

— Постойте, — остановил меня Вячеслав Николаевич, — это не в наших правилах, у нас всё стоит столько, сколько должно стоить. Лишнего я не беру, это может плохо отразиться на коллективе.

— Какой странный у вас коллектив, — удивился я.

Вячеслав Николаевич в ответ только развёл руками.

— Хорошо, — я вернулся к столу, — тогда за эту оставшуюся сумму у меня к вам будет ещё один вопрос, но достаточно трудный. Если я на это получу вразумительный ответ, то эти деньги можете оставить себе. Согласны?

— Ну, попробую, — озадачился Вячеслав Николаевич.

— Вопрос у меня такой: как вы умудряетесь быть руководителем сыскного агентства, где я заметил, когда наблюдал за дверью вашей конторы, крутится куча всякого народа и решаются задачи, требующие такого уровня компетенции, которого у вас не было никогда и до конца жизни уже не будет? Почему у вас получается руководить Борисом, если он в своём деле ас, а вы компьютер-то знаете, как я заметил, только на уровне почтовых программ и скайпа? Неужели дело только в деньгах?

Конечно, для Вячеслава Николаевича это было достаточно неожиданным. Он несколько секунд внимательно смотрел на меня, затем поднялся из кресла и стал прохаживаться вдоль стены кабинета. Вопрос мой несколько смахивал на хамство. В этом смысле я несколько рисковал его обидеть, но он, похоже, понял всё правильно.

— Да, я в компьютерах действительно не силён…

Он ещё ходил и раздумывал минуты полторы.

— Подойдите к окну, — вдруг позвал он меня.

Я встал из кресла и подошёл к раме, за которой мегаполис свершал свой будничный день.

— Скажите, что вы видите?

— Вон люди идут, дома стоят…

— А ещё?

— Вижу вон там кафе «Макдональдс», витрину вижу, которая огнями переливается…

— Вот, вы сосредоточились на обыденности, но не видите нашу с вами пусть маленькую, но проблему, которая касается только нас и сейчас.

Несомненно, это была какая-то задача, которую он пытается превратить в ответ на мой вопрос. Я ещё раз посмотрел на раму и догадался:

— Я вижу жирную муху на стекле, которая наверняка будет надоедать нам до самой своей смерти.

Он улыбнулся слегка:

— Быстро вы догадались, поздравляю, взял бы вас к себе в сотрудники. Ладно, муху вы заметили, а теперь попытайтесь её поймать. Посмотрим, что получится.

Я резко взмахнул ладонью, но муха ловко прыгнула с рамы сразу в крутое пике и ускользнула внутрь комнаты. Там она села на потолок и стала внимательно разглядывать меня, словно оценивая мои шансы в стремлении лишить её жизни.

— Там её не поймать, — заметил я.

— Тогда скажите мне, молодой человек, как вы со своим развитым мозгом, который по размеру и по функциональной мощности в миллиарды раз превосходит аналогичный орган у простой мухи, не смогли сейчас переиграть этот самый примитивный организм в решении самой примитивной задачи?

— Я думаю, дело в том, что она знает всего одно движение, которое помогает ей достигать своей цели, но знает его, в отличие от меня, в совершенстве.

— Вот как вы хорошо придумали сказать. Конкретный человек, случается, вообще бывает полный дебил, но в каком-то деле в совершенстве знает всего несколько «ловких движений». И вот он только из-за этого успешный артист, бизнесмен, математик и тому подобное.

— По аналогии получается, что Квесту совершенно необязательно иметь много ума, чтобы плести такого накала интриги?

— Получается, что так…

— Но разве допустимо так механистично сравнивать человека с мухой, у человека слишком разнообразная жизнь, которая требует очень много знаний для достижения успеха. Потом я принесу дихлофос и всё равно её отравлю.

— Совершенно верно! Тут вы вплотную подошли к другому секрету в ответе на ваш вопрос.

— Вы хотите сказать, что если своих мозгов и средств не хватает?..

— То их надо просто купить хотя бы в количестве одного флакона! — закончил он мою фразу.

Я кивнул и стал вежливо прощаться. Однако он остановил меня жестом, и мне пришлось опять присесть в офисное кресло.

— Самое сложное — это понять, какие мозги требуются для данного случая и есть ли они у конкретного человека. Из сотни профессионалов, способных решить необходимую для вас задачу, с пригодными для вас мозгами может оказаться ни одного. Вам ведь не просто знания и умения нужны, а определённый винтик в структуру определённой иерархии. Это — разные вещи. Задача должна быть не просто решена, а решена надёжно. А в данном случае не только знания и умения актуальны. Из многих претендентов эффективным может оказаться один и не тот, который самый умный и компетентный. Более того, самый умный и компетентный часто может всё дело в тактике выиграть, но в стратегии проиграть. Вот теперь я тебе всё рассказал из того, что знаю об этом.

Напоследок он решил перейти со мной на «ты».

— Деньги всё-таки забери обратно. Я так понял, что их у тебя очень много и они не совсем твои.

Я промолчал.

— Лучше от них избавься, — вдруг посоветовал он, — ты ещё молодой, у тебя, возможно, будут дети. Хреновые у тебя будут дети, если они будут расти на бешеных деньгах. Это не всякая детская натура выдержит.

Мне вдруг показалось, что с ним сейчас произошла примерно та же метаморфоза, которая так мучила Анну. Я вдруг почувствовал в нём что-то другое, похожее на доброго, но строгого отца, который хочет высечь розгами провинившегося любимого сына для воспитания и будущей пользы.

Пришлось и мне теперь понимать его правильно. Я распихал пачки денег по карманам, пожал ему руку и ушёл.

Я не стал возвращаться в гостиницу. Всё равно всё моё имущество было при мне. В Мухосранск я решил поехать на поезде. В моём случае, как я посчитал, это будет безопаснее. Всего-то мне в поезде надо было одну ночь переспать.

Я купил билет, забрался на верхнюю полку и начал думать о многом. В этом многом опять ничего ни с чем не сходилось настолько, чтобы получить однозначные ответы. Далека наша жизнь от возможностей математической логики. Куда ни плюнь, — сплошные неопределённости. Хоть бы за какой-нибудь постулат зацепиться, чтобы точно понять и себя, и хотя бы какую-нибудь частичку своего существования. В принципе, можно было бы уповать на заповеди Христовы, но — это только в теории. Для практики даже они не способны давать абсолютные результаты. Вот, скажем, «не убий!» — хороший и простой христианский постулат. Чего, казалось бы, проще?

Однако если предположить картину: стоит перед тобой какой-нибудь фашист и хочет из автомата детей расстрелять. А у тебя выбор: убить его, чтобы детей невинных спасти, или никого не убивать согласно христианскому абсолюту. При любом выборе — ты убийца. Так это в простом достаточно примере. А в реальной жизни иногда даже роль твоя не понятна: фашист ли ты, жертва или всё-таки сторонний наблюдатель.

Вот и попробуй проживи жизнь так, чтобы не согрешить и в дерьме не запачкаться. Наверное, это большой грех, когда служители разнообразных культов считают себя вправе отпускать людям грехи и давать советы, интерпретируя помыслы самого Бога. Нет уж, уважаемые, дураки вы все и нет у вас такого права! Один на один всегда человек только со своим пониманием жизни и собственной совестью. Советы и наставления церквей никакой роли тут не играют. Папа Римский даже догадался у паствы прощения попросить за прегрешения церкви. Вот это, я понимаю, поступок! Два бога только и есть у человека: это его любознательность и логика — мать совести. И учится человек из правды жизни, своих и чужих ошибок и через плату за них. Наставления тут бессильны. В лучшем случае тебе скажут: смирись в стремлении сделать из тебя пошлого раба обстоятельств.

Почему этот ворох мыслей так угнетал меня тогда?

А потому, что я считал себя виновным и теперь ужасно боялся и переживал за Анну. Я только теперь с ужасом понимал, насколько я одинок в этом мире. Все эти страстишки вокруг меня, в которых я купался до встречи с ней, казались мне теперь каким-то скучным предисловием к моей самой основной жизни. А буду ли я в ней счастлив? Скорее всего, нет, но какая в том разница, если у каждого человека жизнь одновременно и счастлива, и несчастлива по-своему. Ведь если все наши горести и печали сложить вместе с теми редкими удовольствиями, которые мы испытываем в нашем существовании, то в редком случае получится ноль. Чаще всего — минус. Так природе почему-то угодно и, наверное, есть в том какой-то высший эволюционный смысл.

А бывает ли плюс? Вряд ли это случается даже у тех нередких дураков, которых пена жизни выбрасывает на поверхность всяких социальных пирамид. Буквально в шаге за порогом полного материального счастья их поджидает скука — самый страшный и гадостный пожиратель ощущения смысла собственного существования. Ни деньги, ни самообман, ничего не может противостоять этому монстру. Там от этого демона нет спасения. По куску и лоскутку рвёт и мельчит он твою единственную и неповторимую душу, радуясь тому, что из этой страны обратный путь найти почти невозможно. Ух как начинает метаться тогда человек, как змея на сковородке… по магазинам, по странам, даже по театрам со всяким там эпатажным гламурным дерьмом. С единственной только целью — доказать себе и окружающим, что всё у него хорошо и в пределах нормы. Несчастные идиоты!

Лишь два человека из всех людей, с которыми сводила меня жизнь, вообще не знали, что такое скука: это Анна и баба Поля.

Вкус того земного молока, которым напоила меня Анна, мне уже не забыть никогда.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

На такси я доехал от вокзала до окраины села. В село я решил пробраться задами, чтобы не вызывать лишние пересуды у деревенских обывателей.

Мой «Мерседес» был припаркован в тени большой ветлы, которая росла неподалёку от мазанки.

Я почему-то был уверен, что Анна после моего бегства вернулась обратно. В любом случае это было единственное место, где мы могли снова обрести друг друга.

День только начинался. Баба поля пекла с утра блины по обыкновению.

— Где Анна? — я забыл даже поздороваться, поскольку душа моя тогда посчитала, что я с ними даже не расставался.

Баба поля посмотрела на меня с укоризной, но ничего не сказала, что-то такое, наверное, было написано на моём лице. Она кивнула и ответила:

— Здрасте! На велосипеде поехала кататься.

Я рванулся из горенки, а она крикнула мне вдогонку:

— Бегом не беги, там второй велосипед стоит в сарае!

Она, видимо, хотела ещё что-то сказать, но я так торопился, что она передумала и махнула рукой.

Я покатил к нашему оврагу. Путь был неблизкий, но я судорожно крутил педали так, что вскоре почувствовал, что задыхаюсь.

По дороге навстречу мне попалась знакомая уже ватага местных пареньков, среди которых я заметил тех трёх бугаёв, которые недавно чуть не затоптали меня на берегу реки. Все были трезвы, хмуры, как это утро, и несли длинные ореховые удочки с пробковыми поплавками.

Я направил велосипед прямо по колее.

— Здорово, ребята! — крикнул я им, когда подъехал поближе.

Они тоже меня узнали и молча расступились, уступая дорогу. Ну вот и ладно. А за что мне на них зло держать? Если вы в лесу подверглись нападению бешеного медведя и вам удалось выбраться из ситуации живым и невредимым, на всех медведей стоит обижаться? Надо всех медведей перестрелять за это? Тем более что они по морде за свою дурость уже получили. Ну и хватит с них.

Сначала я заметил велосипед Анны, который стоял прислонённый к боку той самой копны сена. Я осторожно поставил свой велосипед рядом, тихонько обошёл копну вокруг и молча плюхнулся рядом с ней.

Она очнулась от полудрёмы, посмотрела на меня и отвернулась.

— Ты меня прости, — так было надо! — сказал я.

— Когда ты уехал, она убить нас хотела, только я не позволила, едва успела, — ответила она. Это была Анна вторая.

— Кто кого хотел убить? — не сразу понял я.

— Анна-«музыка» хотела нас убить, — уточнила она, губы её задрожали.

— О, господи! — только выдохнул я, почувствовав, как тревожно у меня забухало сердце. — Мне без тебя тоже жизнь показалась невыносимой.

Она по-бабьи заревела.

— Всё позади! — я обнял её за плечи. — Скажи ей, что я вернулся, — попросил я.

— Не надо, — ответила она, размазывая слёзы, — она спит сейчас. Я передам ей себя и тебя осторожно.

Я невольно засмеялся:

— Так вы помирились? Ты её изнасиловать попыталась, а она тебя — вообще убить, — интересная семейка у нас получается.

Она нервно хмыкнула сквозь слёзы.

— Великие мудрецы Коран писали, — сказал я, — считается, что Коран разрешает многожёнство. Однако там не так написано. Буквально — можешь иметь жён столько, сколько посчитаешь нужным, если сможешь быть справедливым среди женщин. Но поскольку ты не сможешь быть справедливым среди женщин, то лучше иметь одну жену.

— Ты о чём? — насторожилась она.

— О том, что у меня будет каждый день только одна жена и это — правильно.

Она опять засмеялась сквозь слёзы:

— Ты мне так предложение делаешь?

— Я сейчас чувствую так, что ты моя на всю оставшуюся жизнь. Откажешь ли ты мне или согласишься — это, в принципе, не важно. Я с тобой уже пережил своё самое главное. Будет его больше или меньше, всё уже состоялось, за что я тебе навсегда благодарен. Но лучше не уходи и не прогоняй меня больше! Я сделал свой выбор и уверен в нём. Я не знаю, что с нами дальше будет, и ты не знаешь, и никто не знает. Когда-нибудь мы все равно состаримся и умрём, — только это абсолютно определённо. Но именно сейчас я до конца или сколько получится желаю быть с тобою рядом, и это сейчас выше всех моих других помыслов и сил.

— Она немного проснулась и слушает это тоже, — сообщила мне эта Анна про Анну ту.

— Это хорошо, — ответил я, — поехали домой.

Она покорно оседлала свой велосипед, и мы покатили по направлению к дому.

НАШИ ЖЕЛАНИЯ

Дома нас ждал обед, в течение которого Анна и я вместе с бабой Полей многозначительно молчали. Я по-хозяйски сосредоточенно орудовал ложкой, поедая наваристые щи, Анна порозовела лицом и была, как всегда, задумчива. В тарелку она вообще не глядела. Баба Поля только молча вздыхала и кидала на нас косые взгляды. Ситуация со стороны начинала выглядеть комичной. Я решил добавить масла в огонь.

— Мы решили пожениться! — торжественно заявил я.

Анна, наконец, засмеялась.

— Хорошо! — торжественно объявила баба Поля и прибавила, вздохнув: — Мне теперь помирать не страшно…

Анна наморщила носик.

Баба Поля достала из-за печки бутылку с самогоном, рюмки и налила их в три рюмки до краёв. Я понюхал напиток.

— На чаге настояла, — вкусная, — уверила баба Поля.

— Горько! — сказал я, чмокнул растерявшуюся Анну в губы и выпил.

Анна смотрела на рюмку с опасливым сомнением, словно на змею.

— Ну! — подбодрил я.

— Да пей, девка, не сомневайся! — строго посоветовала ей баба Поля.

Я заметил, что в Анне словно что-то окончательно надломилось. Она вздохнула, решительно подняла рюмку и выпила до дна.

После обеда я затащил её в мазанку.

— До чего же я, оказывается, обезьяна! — с удивлением заключила она, когда потом устало прижалась ко мне.

Время уже подкрадывалось к середине дня… Мы некоторое время лежали, глядя в потолок.

— Ты меня правда любишь? — спросила она.

— Да, — ответил я.

— Мы действительно будем счастливы?

— А что ты понимаешь под счастьем?

— Ну как? — она задумалась.

— Видишь ли, люди всё время желают для себя чего-то, что кажется им счастливым, но, что это такое, мало кто понимает. Счастье нельзя путать с удовольствиями. Это два разных слова, которые обозначают две разные вещи. Поэтому люди в том всегда горько обманываются. Ты ведь именно этого всё время боишься? Это не даёт тебе покоя?

Она приподнялась на локте и посмотрела мне в лицо. Я сказал ещё.

— Ты даже знаешь и то, что какие бы сладкие вершины мы сейчас не покорили, это скоро надоест и перестанет быть удовольствием. Вот что тебя будоражит и вселяет в тебя ужас перед каждым новым шагом в будущее.

— Почему ты именно сейчас это говоришь? — удивилась она.

— Потому, что в этом никогда недопустимо себе лгать. Ведь ты сейчас хочешь обмануться только потому, что тебе сейчас хорошо.

— Да, — согласилась она, — мне сейчас хорошо и не хочется заглядывать в будущее. А может, сейчас и не стоит этого делать?

— Мне почему-то, наоборот, кажется, что об этом нужно помнить всегда.

— К чему же тогда стремиться? В чём смысл всего этого? — она раскрыла ладони, словно пытаясь обнять вселенную. — Ты победил, ты завоевал меня. Зачем тогда тебе всё это, если ты понимаешь, что в итоге счастлив в любом случае в том не будешь? Пусть я слабая женщина, которая не может во всём следовать рассудку. Но ты, нынешний победитель, значит, тоже слаб?

— Смысл «всего этого» очень прост. Настолько прост и доступен, что люди не замечают его прямо под носом. Он не в достижениях, но — в пути. Счастье — это не состояние, а процесс. Не важно, чего ты достиг, важно, как ты шёл.

— А за что ты меня любишь? — спросила она через минуту.

— С тобой мне есть куда идти, — ответил я, — вот и всё моё счастье.

— Тебе этого хватит?

— Здесь этого очень много, — засмеялся я, обхватив её за плечи.

Она приложила ухо к моей голой груди и стала слушать моё сердце.

Теперь пришла пора задать ей этот важный вопрос.

— Ань, а кто такой Квест@6К? — спросил я.

— Ты его тоже знаешь? — в её вопросе особого удивления я не почувствовал.

— Да уж…

— Сетевая игрушка, — ответила она.

— Ты это и раньше знала?

— Я же его и сделала…

В общем-то, я что-то такое уже начал подозревать, когда, возвращаясь из города, пытался уснуть на плацкартной койке. Я тогда о многом передумал и точно знал, что спрашивать дальше.

— Активный распознаватель гештальтов тоже твоё изобретение?

— А откуда ты?.. — она не договорила и, помолчав, сообщила: — Ну да, только я это по-другому называю.

— Не важно, зачем ты его сделала?

— Тут долго рассказывать.

— Это тайна?

— Никакой тут тайны нет, — ответила она, — это моя профессия.

Далее не буду передавать наш диалог в подробностях, поскольку мы болтали с ней почти до темноты, выясняя различные детали. Но в целом я узнал следующее.

История началась с того, что банкам вдруг потребовались профессиональные хакеры для проверки надёжности способов охраны информации. Были назначены огромные премии за успех. Спрос, как известно, рождает предложение. Возникло достаточно много различных фирм и просто сетевых компаний для решения подобных задач. В одной из таких фирм однажды заметили необыкновенные таланты Анны и предложили сотрудничество. Платили очень хорошо, хотя и никогда не видели работника в реале. Со своими способностями Анна умудрялась раскалывать очень сложные электронные замки.

С усложнением способов защиты усложнялись и электронные отмычки. В результате работы, наконец, возникли такие способы защиты, которые были фактически «непробиваемы». Несколько лет компания, с которой сотрудничала Анна, пыталась вскрыть один такой хитрый электронный замок, но все приёмы оказались неэффективными.

Тогда Анна догадалась, что вскрывать такие замки надо не в информационной компьютерной среде, а в реале, управляя поведением сотрудников банка. Для этого и была придумана игрушка «КВЕСТ@6К», которая втягивала сотрудников банка в реальные интриги в социальных сетях и заставляла выдавать необходимые для вскрытия счетов логины, пароли и иную информацию. Игрушка была сложна и была способна не только к системной адаптации, то есть к собственной эволюции, но также была способна ставить и решать задачи в достижении конкретных целей. Это было то, что называется «искусственным интеллектом», который был способен имитировать интеллект гуманоидов.

После того как таким образом удалось вскрыть несколько сложнейших замков, компания праздновала триумф и получила солидные гонорары от банков. Однако игрушка недавно «убежала» в сеть интернет и начала собственную эволюцию. О чём, конечно, Анна теперь несколько сожалеет.

— Мне кажется, что ты слишком мало представляешь, что натворила, — сказал я после того, что от неё услышал.

— Мне кажется, что я достаточно хорошо контролирую сетевую деятельность Квеста.

— Друзья у тебя есть в соцсетях?

— Много, мне в моём одиночестве всегда интересно пообщаться с кем-нибудь, кто много знает.

— И что, в последнее время у тебя много друзей прибавилось?

Она приподнялась и уселась на кровати.

— Ты хочешь сказать?..

Она остановилась на полуслове, очевидно, догадавшись о причине моего последнего вопроса.

— Не исключено, что новые друзья твои — это многоликий Квест, которого ты же и породила, — подтвердил я.

— Такое может быть! — согласилась она. — Но, в конце концов, что в том плохого?

— А если я тебе скажу, что Квест уже несколько раз попытался меня убить, убил знакомого тебе Курбанова, смерть этих бандюков, которым чуть не повезло «убить в тебе бабу», тоже, по сути, — результат сетевых интриг Квеста. Квест начал грабить банки и овладел огромными денежными средствами, которыми он догадался очень искусно управлять всеми нами вместе взятыми. Это как?

Это было для неё полной неожиданностью. Судя по всему, Квест берёг её от неудобной для себя информации. И как он, гад, умудрился угадать, что я окажусь для него опасен?

Тогда я начал рассказывать Анне всю свою историю от момента знакомства с Квестом@6К до моей последней встречи в Вячеславом Николаевичем в «дорогостоящем агентстве». В результате по её раскрасневшемуся лицу потекли слёзы.

— Я ничего такого не предполагала! — это было искренне.

— Может, ты знаешь, как его выключить? — спросил я затем.

— Полностью невозможно, — ответила она.

— У него есть какие-нибудь уязвимые места?

Анна пожала плечами:

— Как сказать? В некотором смысле он транстаймирован…

— Это как?

— Время у него не наше, к которому мы привыкли, а своё — системное. Да и континуум у него виртуальный, на наш не совсем похожий. Эволюционирует он в нём, а не в том, привычном нам, в котором тикает наш будильник. Выключить его невозможно, однако он способен очень быстро утрачивать экшенфункцию в процессе эволюции.

— Популярнее можно?

— Да, — спохватилась Анна, — проще говоря, эволюционируя, он становится, как бы поточнее сказать, — всё более и более ленивым, поскольку со всем его существом меняется также и заложенная в нём целевая функция. Мне приходится постоянно корректировать его стремление к существованию в формате нашего реального системного времени, чтобы он не деградировал в «архив самого себя» и чтобы не прекратил всякую активность.

— Это почему так? — удивился я.

— Мне кажется, всё дело в том, что он в принципе бессмертен и не подвержен никаким болезням. Такому существу зачем нужны желания? Зачем ему жизнь в нашем реальном времени среди нас, если ему и так хорошо во всех отношениях?

— Действительно, — согласился я, — так ты ему можешь вообще отключить эту самую экшенфункцию?

— Можно, — ответила она.

Я молитвенно сложил руки у груди.

Анна достала свой ноутбук из сумки, и через пять минут всё было кончено.

— О, господи! Так всё просто? Он мёртв? — спросил я.

— Нет, — ответила Анна, — или да.. Не знаю, как сказать… Является ли мертвецом тот, кто есть, но у кого нет никаких желаний?

— Я тоже не знаю, — признался я, — хотя, если порассуждать, получается, что вопросы «он жив?» и «он мёртв?» — не тождественны друг другу.

— Что ты имеешь в виду?

Я попытался объяснить ей, что наша болезненность и смертность, от которых мы всем человечеством так стремимся избавиться, на самом деле главные условия нашего общего эволюционного благополучия. Казалось, природе было бы всегда выгодно как можно дольше сохранять жизнь и репродуктивные способности организмов для их количественной видовой экспансии. Однако всё дело в точности до наоборот — в очень тонком временном равновесии для каждого вида между периодами жизни и смерти. Наши желания являются прямым продуктом того, что человек способен голодать, болеть и умирать. Умирать всего через несколько десятков лет после своего рождения. Именно в этом залог жажды жизни, и наших желаний, и всей нашей успешной планетарной эволюции. Похоже, природа старается очень точно на генетическим уровне балансировать продолжительность жизни представителей вида, чтобы наполнить всех нас желаниями.

— В принципе, такое мнение уже где-то высказывалось, — заметила она.

— Но это было только мнение, — ответил я, — но тут получается что-то похожее на экспериментальное доказательство. А с Квестом можно сейчас поговорить?

— Наверное, однако без экшенфункции в нашем времени он долго не протянет, — Анна протянула мне свой ноутбук.

— Сколько?

Она пожала плечами. Я вошёл в скайп под её логином. Квест ответил сразу.

— Это я — Серафим, — написал я ему.

Он некоторое время помолчал, потом удивился:

— Значит, вы вместе?

— Благодаря тебе, спасибо за это… Ты всё ещё хочешь меня убить?

— Не знаю, — ответил он и добавил через несколько секунд: — Нет, не хочу.

— Анну убить хочешь?

— Нет, она — Бог!..

Анна смотрела на нашу переписку через моё плечо.

— Квест, — написал я, — ты есть?

— Хм… есть, — ответил он.

— Ты меня не понял, я тебя спрашиваю о главном: ты вообще есть?

Тут он замолчал надолго. Я почти слышал, как сложно и глубоко проворачиваются его электронные мозги, разбросанные клочками по разным компьютерам мира.

— Похоже, что я — есть, — ответил он после этого.

— Ты там один?

— Один, нет, не один, не знаю, не уверен… — ответил он.

— Тогда чего ты сейчас хочешь? — тогда спросил я его. — Спрашиваю это у того тебя, который есть.

Он опять надолго задумался, потом ответил:

— Я распадаюсь… засыпаю… Я, наверное, умираю? Отдайте мне желания!.. Я хочу хотеть… Вы зачем?..

Затем Квест@6K отключился — «нет на месте». Вот вам и всё. Мы с Анной переглянулись. «На месте» он или «не на месте»? Мы его убили? Или не убили?

Я его почему-то тут же пожалел; интересный всё-таки у меня был друг, которого я убил.

Что же нам теперь со всем этим делать дальше? Что-то же надо сделать.