Дороги любви непросты Часть 1 глава 11

Марина Белухина
Думать Прасковья не собиралась. Её решительное «нет» вторично  прозвучало стразу же после ухода гостей.

- Как только тебе не совестно-то, Пал Василич?! – не столько гневно, сколько просительно говорила она, теребя перекинутые на грудь концы платка.

- Я к тебе, Прасковья Устиновна, со всем уважением! Предложение своё я обдумал, пришёл по-людски, не прячась ни от кого, так чего же мне совеститься? – непонимающе смотрел на неё Хромов уже на выходе из дома. – Ты со мной, как за каменной стеной жить будешь. В обиду не дам и сам не обижу.

Люська юлой крутилась возле стола, собирала грязную посуду в таз, делала вид, что разговор её совершенно не интересует, а сама, из-под опущенных ресниц посматривала то на мать, то на своего бригадира. Прасковья это чувствовала, а потому злилась, но вида не показывала. Был бы кто другой, давно взашей вытолкала, а на Пал Василича рука не поднималась. Мало того, что уважаемый в совхозе человек, так ещё и начальник дочери. А что как выгонит непутёвую с фермы? Куда тогда податься с её-то поведением?! Везде уже себя показать успела.

- Ты иди уже, Василич, иди домой! – как можно спокойнее пыталась она выставить Хромова за дверь.

- А вот возьму и не уйду! – скинув с себя только что натянутую на голову кепку и отбросив её в сторону, заартачился Василич. – Налей-ка мне, Людмила, на посошок!
 
- Ославил на всю деревню ты меня, Пал Василич! Людям на глаза стыдно показаться теперь! – не выдержала всё же Прасковья, сорвалась. - Креста на тебе нет! – она схватила в руки полотенце и замахнулась на возвращающегося к столу Хромова. – Иди уже! Залил глаза и мелешь, что ни попадя!

Невозмутимо опрокинув поданную Люськой стопку водки, Хромов по-хозяйски уселся на табурет и пристукнул кулаком об колено:

- Я не мелю, а говорю по делу! И этой, - кивнул он на порожнюю бутылку водки, - меру знаю! Здесь ты можешь быть спокойна: лишку редко когда переберу, больше от одиночества, чем от тяги.

Руки Прасковьи задрожали неприятной мелкой дрожью, морщинистое лицо посерело, что ещё больше состарило её, глаза сузились, потемнели от плещущегося в них то ли гнева, то ли укора, а чего именно, она и сама не могла понять.

- Вот же натура у тебя дурная, Устиновна! Не можешь ты поговорить нормально. Всё чего-то кипятишься, руками размахиваешь… - задумчиво проговорил Павел Васильевич, и вдруг как-то поник весь, опустил вниз голову и продолжил полушёпотом, - устал я, Прасковья. Всё один и один. Ни детей, ни жены… Кажется, что и не живу, а так, - существую.

В груди у Прасковьи перехватило, потом зажгло, и смутное  чувство тревоги начало тяготить, как тогда, в февральский день одна тысяча девятьсот сорок шестого года, когда она впервые увидела Отто. С его именем, таким необычным для слуха русского человека, она прожила все эти годы, каждый день из которых казался вечностью, а двадцать три года – одним мгновением.

-  Ты не думай, Прасковья, я ведь и Люсю твою с внучкой никогда не обижу, как родных приму, можешь не сомневаться, - откуда-то издалека услышала она голос Василича.

- Господи, шёл бы ты, Василич! Сколько же просить…

Злости уже не было, ушла, испарилась без остатка, на смену ей пришли усталость и тяжесть. Прасковья смотрела на Хромова, а перед глазами стоял её Отто – худой, измождённый, но при этом молодой и красивый. Один-единственный мужчина всей её жизни. Неожиданно накатило прошлое – мучительное и горькое. Она не заметила, как хлопнув дверью, вышел из дома Хромов, бросив на ходу, что он своего обязательно добьётся.

Продолжение:   http://www.proza.ru/2018/04/14/158
Фото из Интернета. Спасибо Автору.