Было душно, хлопотно и неприютно в большом расфуфыренном неизвестного происхождения лепниной банковском полупустом зале.
И работали-то всего двое. Один кассир на добрый десяток спецкабинок, да всё знающая тётя обучала свою клиентуру профессионально заваренном на безразличии и готовности солгать языком, стоя, опершись на широкую – в три гладильных доски – спину, чтобы не потерять равновесие и не катануться вперед на безмерном и тугом шаре живота.
Да как катануться!
Сбивая с ног и поджимая под себя все банковское трепетно выбираемое когда-то кем-то имущество – креслица, столики – все в черной искусственной коже! – и редкий ею же обучаемый люд из пятерых человек, на лицах которых были прописаны все нюансы чувств от умильного – только вас я и слушаю, только вам и верю, до – меня на кривой козе не объедешь… И всё прочее, что ни попадёт по пути...
Но устояла, удержала над людом свой шар.
Только вот отчего-то, пару раз сумеречно взглянув на меня, то ли почувствовала нечто неладное, то ли по какой-либо физиологической потребности, вдруг развернулась и ушла.
Всё это время за тем же столиком, что и я, восседал вполоборота ко мне тоже пузатенький дядя и тоже, как и стол, во всем черном, с брезгливой высоты третьего этажа собственного подбородка изредка бросая в мою сторону странные взгляды. Словно соринку сдуть хотел, а не решался.
Брошенные спец-тётей клиенты вдруг повернулись ко мне с выражением общим, но не менее странным, чем у мужичка напротив.
Словно все вдруг обнаружили в ботиночках своих по камешку. И он им всем ступни прожигает.
И камушек этот – я.
И чтобы уйти от всего этого недоброжелательства, достала я из сумочки крохотный телефонный справочник, подаренный мне Владимиром Владимировичем накануне в честь, кажется, 8 марта, – все, что дарил он, было всегда изящно миниатюрным.
Понимая, что роман в эту книжицу не впишешь, я с хрустом, смягченным крокодиловым переплетом, развернула его и принялась описывать всё не-про-ис-хо-дя-ще-е.
Примерно то, что в строчках выше.
И чем дальше я писала, тем стремительнее покидало меня ощущение банковской затхлости, и непрятия, и почувствовала я, что улыбаюсь и улыбаюсь…
И всё изменилось вокруг меня.
Невесомым мотыльком смахнулся куда-то дядька со всеми своими подбородками и животом.
Лица группы неподалеку, объединенные каким-то вопросом и от которых только что сбежал шар-консультант, вдруг отвернулись от меня.
И поняла я что весь мир вокруг нас формируем мы сами. И только от нас зависит улыбнется он, или нет.
И сейчас, когда в Санкт-Петербург вошел вечер, махнув не украденной, из-за невозможности украсть, позолотой по каналам и рекам, дворцам и душам нашим, поняла я истинную вечную суть своего существования – улыбаться возникающим под пером строкам…
И с ужасом подумала, что… а вдруг когда-нибудь… я потеряю это?
Санкт-Петербург
2018