Рассвет был вял и недружелюбен. Санька Хуторков по прозвищу Дизель уже заранее ненавидел его. К тому же отчаянно болела голова. Ощущение словно в ней поселился огненный ёж, очень раздраженный, неуживчивый ёж, а может быть даже не один.
– Что же он пил вчера? - Санька поморщился и постарался вспомнить. Не удалось , - Кажется какую-то бурду , - ёж всеми колючками уперся ему в затылок. Санька от боли ойкнул, перед его внутренним взором представился приятель по прозвищу Белобрысик, с рюмкой на рукаве и бесконечными разглагольствованиями о политике, Сталине, и еще какой-то невнятной мишуре, о которой тот не имел ни какого понятия.
- Какого ляда... ? – буркнул было Хуторков, - и дальше его мысль не пошла, застряв в самом своем зачатке. Белобрысик все еще маячил перед глазами. Он лихо выпил стоящую на рукаве рюмку, взял вилку и ткнул ею в распечатанную банку с килькой в томате, поднял в торжественном жесте, - Товарищ Сталин, это вам скажу. Одним словом, - уважаю. Это…, -
Короче он ни чего не мог сказать. Вилка с нацепленной на ней рыбой сделала кульбит в воздухе и упала на пол. Белобрысик вяло хихикнул, - А почему рыбы не летают? Кто сказал, что рыбы не летают? Вот ты Дизель, парень с головой, ты слышал, чтобы рыбы летали? Вот скажи…
- Не слышал.
- Оба мы не слышали. А вот я правду тебе скажу, - Белобрысик ухватил приятеля за ворот и притянул к себе, - Что я тебе скажу, - но не договорил, залился какими -то гадостными, ненастоящими слезами и сморкаясь и пыхтя прижался к Санькиной куртке.
Санькин взгляд сосредоточился, на растоптанном рыбьем кусочке лежащем на полу, он вспомнил, что толком ничего не ел вот уже более суток. У него засосало под ложечкой, основательно так засосало почти до невозможности. С трудом преодолевая подступившую дурноту, он сполз с постели, всунул ноги в разношенные и ободранные ботинки. На пути в туалетную комнату пару раз споткнулся о пустые бутылки и одежду и вот наконец всунул голову под яростно бьющую из крана рыжеватую воду. Блаженно крякнул и стал неистово тереть виски, боль все еще давала о себе знать.
Дальше его путь пролегал на пыльный, засиженный голубями чердак. Дело привычное, включаешь фонарь и тычешь прямо в гляделки сонным птицам, те словно обалдевают от яркого света и делай с ними, что хочешь. Дизель это усвоил основательно, сонных голубей он собирал десятками, хватал за ноги, сворачивал им башку на 180° не размениваясь на мелочи спускался к себе в квартиру, которая находилась как раз подле лестницы ведущей на чердак, несколько минут на разделку и питательный бульончик готов. Ключ от чердака у него оказался после того как пришлось заделывать возникшую в крыше течь, ремонтники жилконторы как всегда тянули, не ехали, а он тут - наготове, ставь пузырь и получай услуги. Ключ ему, что говорится, принесли на блюдечке с голубой каемочкой. А дальше «дело техники» в соседней слесарной мастерской сработали по дружбе копию и бесконечное снабжение мясной продукцией налажено. Что лучше то. На таких условиях при любой власти проживешь.
Санька Дизель на чердаке действовал почти на автомате. Вначале, что тоже важно, бесшумно откинул крышку чердачного люка, цепь на которой держался замок, даже не звякнула, он вовремя зажал ее в своей шероховатой ладони. Откидывать сразу не стояло, - больно гулко, -могли выглянуть жильцы или запаниковать голуби. Крышку он приподнимал медленно, постепенно пока сам взбирался на чердак. На чердаке аккуратно, буквально поглаживая каждое звено, положил на песочный, усыпанный густыми наростами голубиного помета пол. В центре он обогнул образовавшиеся сталагмиты из того же строительного материала и начал подбираться к шестку где сидели птицы. Чиркнул выключателем фонаря и сразу выхватил три осоловевшие особи. Одна, другая, третья, вот они затрепетали в его руках. Хряпсь-хряпсь послышалось в темноте. Санька уже блаженствовал представляя богатую трапезу и тут, экая странность, рука неожиданно уперлась во что-то толстое словно перекрученное целлофаном и во всяком уж случае мощнее чем ноги хлипкого голубочка. Санька вздрогнул и в тот же миг резко нажал на кнопку фонарика. Видно от дрожи в руках, палец проскользнул мимо кнопки, свет включился лишь на миг и тут же погас. Но и этого было достаточно, чтобы увидеть нечто, что отбросило Дизеля на другой край чердака и выдавило резкий возглас. Это было жутко до адского холода в спине, пронзившего как спица весь его позвоночник. Ему даже показалось, что вот он весь сейчас рассыплется в прах . Перед глазами стояло бледное, неподвижное лицо с широко раскрытыми глазами, взглядом выворотившим, его Саньку Дизеля наизнанку.
Ему на миг показалось, что кто-то гонится за ним и вот-вот схватит его в этой густой бесконечной тьме, выпотрошит как крольчонка. – Нет, нет, - даже повторял он , - Больше ни одной рюмки. Ни рюмки. Спаси грешного, помилуй и отреши от неумеренного пития. Только не белая горячка. Только не сумасшедший дом. Избави меня от лукавого. Избави! – с завыванием твердил он.
Темнота не отзывалась. Не было не вскриков, ни учащенного дыхания, ни каких было рыкающих угроз, лишь мягкое гуканье встревоженных голубей да Санькины вздохи:
- Избавь, избавь Господи! Каюсь во всех грехах, только отведи твою карающую десницу! Ни в чем никогда тебя не просил, а сейчас не в силах вытерпеть столь жестокий урок, не в силах вынесть те порицания, молю тебя об одном, - О прощении молю! О уважь тварь неразумную! Услышь мою молитву!
Тишина, презрительная и равнодушная, как внимающий с вышины своего помоста судья накрыла чердак. Ничто не отозвалось на жалостливые стоны Саньки Дизеля, ничто не развеяло его страхов и сомнений. И так долгое время пока он продолжал каяться и стенать во мгле. Но вот слова его иссякли, страх стал блекнуть и даже уже показался напрасным. Спаси Господи! И Санька вновь нажал кнопку оставшегося у него в руках старого электрического фонарика. Зеленоватый свет затопил все утлое пространство заброшенного чердака, а Санькина дрожь увеличилась в миллионы раз. – Посреди голубиного насеста сидела огромная птица с грязным белым оперением, а голова у нее была человеческая, с взлохмаченными наподобие пакли волосами, взгляд же немигающих серых глаз был направлен на Саньку.
Огненные ежики в голове Хуторкова заходили ходуном, кажется кто-то из них проник даже в желудок. От боли и одновременно от страха он хотел было вскрикнуть, но это не удалось, лишь странный едва различимый звук вырвался из его глотки.
А птица меж тем внимательно посмотрела на него , и тут же произнесла каким-то странным бесполым, отрешенным от всего земного голосом: Мне ты тоже собираешься свернуть голову ?
Э-э-э – ннн… - раздалось со сторона Дизеля.
- Твой ответ непонятен, - равнодушно сказала птица. – Но думаю, ты сказал нет.
Со стороны Хуторкова снова раздался нечленораздельный вздох, после которого все же можно было различить «Да».
- И опять непонятно, - огорченно сказала птица, - Ты отчего-то напуган, страшно напуган. Неужели ты боишься меня? Нет, меня не нужно, боятся. Я тут посижу немного, и улечу, ты меня больше никогда не увидишь. Мы никогда не залетали так далеко , я даже не знаю, где находится это место.
Птица замолчала, чердак, словно померк от этой установившейся тишины, все было буднично и серо лишь только там, в редких сумерках проступали очертания странной птицы похожей на лебедя и человека одновременно.
Кое, какие извилины все-таки проснулись в закумаренной голове Дизеля, он внезапно для себя совместил все обстоятельства. – Ты этот самый? – внезапно спросил он, - Этот как его серафим, херувим, офаним и хайот или что там есть в гнезде у всевышнего?
Птица пожала плечами-крыльями, - Об этом я не скажу. Мы просто летали, вкушали свет и были счастливы. А тут у вас совсем мало света, темны небеса, а от подножия исходит нескончаемый смрад. Мне трудно даже дышать в этом мире. И еще я чувствую всюду разлившуюся злобу. Ты не замечаешь, но злобу источает все даже деревья растущие в парке. Как же вы живете в этом мире? Ведь силу крыл обретаешь только в любви и счастии. Если еще денек я пробуду в этом месте, я заболею, и может быть, даже умру.
Санька с трудом соображал, о чем это говорит странная птица, но одна мысль работала в нем основательно, он даже сумел услышать некое у поминание о счастье и связать ее со своим сегодняшним состоянием. – Ну ты, это как тебя самое…
- Аи, меня зовут Аи
- Ну да вроде аист, - прогнусавил Дизель - если говоришь, что тебе нужно счастье, то можно организовать его, запустить его так сказать По-полной.
Птица взглянула на него вопросительно.
- Но я это о том, что если ты ангел, ну или скажем там что-то похожее, то значит умеешь творить чудеса. Ну это трах-бах. Ну, я много не прошу, три желания и все такое прочее как полагается…Но поляну с горячительным, стало быть, накрыть, будь любезен.
Птица вздрогнула, - Ты считаешь, что уставленный спиртным и разными кушаньями стол осчастливит тебя?
- Ну да. – охотно подтвердил Санька, - огненные ежики в его голове вели себя уже совершенно развязано, - Тут как говорится, ты помогаешь мне, а я потом делюсь с тобою своим счастьем и твое здоровье на мази .
Птица поморщилась от непонимания, - Мы вовсе не уверены, что такое решение будет правильным.
- А ты не сомневайся. Пузырь на стол, а дальше уж моя забота.
Птица занервничала, - Постой, постой, быть может, я даже не умею творить чудеса. Да и что значит «творить чудеса».
- Ну что ты кочевряжишься, у вас небожителей все просто дунул и вот те пол-литра, щелкнул пальцами ну там закусон в полном ажуре. Попробуй бродяга, авось и получится.
Птица недоумевала. Но тем не мене решилась, замахала крылами и произнесла что-то на неведомом наречье. Пыль и грязь посыпалась со всех стропил, заметались разбуженные голуби, острые языки света ударили со всех сторон.
Птица остановилась, - Напрасно.
Санька Дизель, отброшенный куда то в самый дальний угол сметал со своего лица пыль, птичий помет и перья.
- Нет от тебя никакого проку, - злобно пробурчал он сквозь зубы, - Перережу ка я тебе глотку и сварю добрый супец, а косточки потушу с картофаном. Эх душа моя оживет. – С трудом приподнялся Дизель с грязного ложа. Ну что прощайся с жизнью пернатое… - блеклое лезвие ножа высветилось в тусклом чердачном свете.
Птица в испуге замахала крылами, взгляд ее затуманился от ужаса, она сильнее замахала , и яростный малиновый свет заметался под крышей старого дома.
- Счастье, счастье – послышалось в ее взволнованном крике.
Хуторков отпрянул, хотя не спрятал ножа, он махал им перед собой, делая панические выпады. Что-то кричал в истерике, падал, поднимался и вновь что-то начинал кричать.
Потом в его сознании разлилась тишина. Откуда она взялась, он так и не понял. Возможно, он ударился обо что то и потерял сознание, возможно птица коснулась его своим крылом или задело разрядом молний, но он очнулся в тишине на том же чердаке, заваленном голубиными испражнениями и перьями, летевшим из слухового окна острым, колючим снегом. Огненные ежики в голове сошли с ума. Хуторков застонал от безумной боли. Сколько пролежал он там, было непонятно. Сейчас лежал он в полной темноте под чем-то непомерно тяжелым и горячим, постоянно щекотавшим его , заволакивающим дыхание крупной пылью.
- Чтоб тебя…! – выругался он вылезая из под навалившейся на него ноши. – И что тут развалилось в полной тьме, не дает хода. Все еще путаясь высвободится из объятиях тяжелого пухового покрова Хуторков вдруг вспомнил предыдущие события и пережил нечто схожее с потрясением. Неведомая птица оказывается, закрыла его от холода, не дала коснуться тела снегу и ветру то и дело проникающему через окно чердака
- Чтоб тебя…! Повторил он но уже более примирительным тоном. И даже некое чувство благодарности задрожало в его голосе. – Чтоб тебя…! Он закашлялся. Попробовал нащупать пульс того странного внеземного существа, что встретилось ему на пути и защитившего его. Но пульса не оказалось, или возможно он искал не там, то и дело натыкаясь лишь груды горячих и скомканных перьев.
Чтоб тебя…! – проворчал он еще раз, но уже с новой совершенно определенной интонацией . А потом повторил еще и еще раз. Сдернул с плеч повлажневшую и вонючую рубаху постарался обернуть бездыханную птицу и подтянуть ее к чердачному люку ведущему в подъезд. За все время пути бесконечно долгой и трудной дороги, от чердачного окна до своей квартиры он не проронил больше не слова. Уложив птицу на старый, засаленный с продавленными пружинами диван, он опустился на пол, с грохотом покатилась пустая бутылка выпитая вчерашним вечером. Он вздрогнул и резко остановил ее ногой. Отчего-то с опаской посмотрел на лежащую на диване неподвижно птицу. Ему показалось, что ее лицо выпачкано кровью. – Может это он поранил ее? Его передернуло от такого предположения. Ему захотелось забыть ту безобразную сцену на чердаке. Но почему то не забывалось, а каждый раз вырисовывалась все большими и большими подробностями.
Он выбрал крупную эмалированную миску, наполнил ее водой и стал заботливо стирать бурые пятна с человеческого лица странной птицы. Пятна смывались с трудом, сквозь них проступала немыслимая бледность и красота неведомого существа. Бледность была сравнима только с мелом или алебастром, это те вещества которые Хуторков знал в совершенстве. А вот красоту он не мог даже определить какого свойства, она была. Пожалуй того непостижимого свойства от которого делалось даже страшно. Казалось, что душа его обнажена и не может он скрыть ни чего, даже самого ужасного и ничтожного в своей жизни. Ощущение было такое, что он получил какой-то, внутренний ожег. Нет не сразу не моментально, а тогда когда смыл, убрал с лица птицы последнюю царапину. Ему привиделось, что лицо вспыхнуло, откуда-то изнутри и эта вспышка обдала его, сразу же причинив боль. Он отпрянул и тут же закрыл лицо руками. Он бы возможно даже заорал, но заорать ему не позволил легкий вздох, вырвавшийся из груди птицы и какие-то невнятные ели различимые слова похожие на молитву. Хуторков вздрогнул, и открытый было уже для вскрика рот, моментально захлопнулся. Ему стало нечеловечески больно, находится даже в одной комнате с неведомой птицей. Каким малым и ничтожным он вдруг показался самому себе в тот миг. Нет бежать, бежать, скрыться куда-то подальше от того немыслимого света, что высветил все даже самые заповедные уголки его существа, самые болезненные и давно забытые фрагменты его биографии, которые он не хотел, не желал, не имел сил помнить. Бежать. Он захлопнул двери комнаты, захлопнул двери кухни и сжал виски, чтобы не слышать, не повторять вослед за ангелом слова непонятной молитвы. Он несколько раз ударился головой о стену, расшиб себе в кровь лицо, но нет не хотел, не мог слышать того что исходило из запертой комнаты. Еще миг и казалось он взорвется, разлетится на малые осколки, совершенно ничтожные и никто не различит в них того мастеровитого парня каким он был, у которого все ладилось в руках, у которого начинали работать даже самые порушенные приборы, едва ли не принесенные со свалки. Такие малые осколки, что никто не различит в них его Саньку Хуторкова, по кличке Дизель, любимца всех одиноких старушек с улицы Краснопартизанской.
Санька пил уже вторую неделю, пил зло, страшно и обреченно. Словно приговоренный к казни . Сколько бы, не пил ему все было мало. Мысли выпрыгивающие из его одуревшей от пьянства головы при малейшем отрезвлении становились невыносимыми, и он снова искал забытья в алкоголе. Он бесконечно налаживал запрудившие город хрупкие китайского производства электроприборы, они вопреки здравому смыслу начинали шить, жарить, крутить киноленты, а Санька получал желанные бутылки с горячительными напитками. Его уже не пугала неизменная боль при похмелье, с плясками огненных ежиков он свыкся окончательно. Существовал только один страх, страх отрезвления и общения с тем невероятным и строгим существом который занимал ныне его не столь уж большую квартиру. Существо не выходило из комнаты, но Санька, знал что оно никуда не делось, никуда не ушло из его квартиры из его жизни. Иногда он слышал шепот произнесенной молитвы, иногда шум развернутых крыльев, иногда видел необыкновенный свет просачивающийся сквозь неплотно затворенную дверь. Но он никогда не входил в комнату странной птицы. Не смотря на всю угнетенность своего состояния он не забывал оставлять возле запертой двери немного хлеба и воды, это единственное, что позволяла себе живущая здесь птица. Птица, которая сводила Дизеля с ума, птица, которая не давала ему ни минуты покоя, не давала ему возможности жить.
Развязка наступила невероятно скоро и она была чудовищна. Однажды вернувшийся с очередного калыма Санька Дизель увил что комната где жила птица открыта настежь , мебель перевернута, всюду разбросаны окровавленные перья. Его бросило в жар от представившегося зрелища. И тут же он услышал где то во глубине дальней кухни мурлыкающий, довольный голос Кольки Белобрысика. Слов у него не было, мыслей тоже, отбрасывая стулья, стол , путающиеся то там то здесь вещи ринулся к кухне. Распахнул дверь кухни и задрожал от ужаса и негодования, - жиреющий и пьяный Белобрысик разделывал тушу уже отваренной птицы. Отрезая тонкие кусочки мяса он смачно матюгался и с наслаждением совал мясо в рот. Увидев Дизеля, Белобрысик расплылся в нарочитой улыбке, - Друган, что я тебе скажу, славную тварь ты откормил. Я тут похозяйничал слегка. Разделал, как полагается, по всем правилам кулинарного искусства. У нас у погранцов я первый повар был на заставе. Да бери, бери стулешню. Будь как родной. Вот тут я приготовил, пальчики оближешь. Водяры я тоже припас. Бульк, бульк – имитировал он голосом льющеюся жидкость. – Ну что ты? Бульк-бульк и готово. Счастье для всех даром.
Сознание Саньки по прозвищу Дизель стало дробиться он увидел вначале красный в дырочку нос Белобрысика, его губы со свисающими кусочками сочного мяса, затем отрубленную человеческую голову валяющуюся буднично, словно свекла на пыльном полу, сияющие горлышки бутылок, большой разделочный нож. Пожалуй что нож выявился перед ним более четко, - плетенная ручка и толстое отшлифованное до невыносимого блеска лезвие. Видимая картинка продолжала рушится. Он видел все еще ухмыляющуюся физиономию Белобрысика, его кожу с переплетенными бесконечными кровеносными сосудами, бутылку зажатую в руке, перепачканную кровью ладонь, мертвый взгляд отрубленной головы, нож направленный прямо на него. И все это сквозь бесконечную ругань и страшный почти нечеловеческий ор который извлекало его горло. Потом он не слышал уже ничего, его горячая кровь затопила все пространство вокруг. Его взгляд начал меркнуть, меркнуть, меркнуть, пока не погас окончательно.
Дюжий бугай Колька по прозвищу Белобрысик деловито вытер нож о край засаленной скатерти. Поднял опрокинутый стакан, налил его до краев и словами «Да будет тебе Дизель земля пухом» опрокинул себе в рот.
Его привлек какой то новый звук за окном, оттолкнув от ног мертвое тело приятеля, он в раскачку приблизился к темному окну, открыл раму желая, охладится. Вдохнул воздух. И тут же закричал , - на него из темноты смотрело лицо убиенной им птицы. И мало того оно было живо и сурово. У Белобрысика подвернулись ноги, его отбросило в дальний угол маленькой кухни. И в тот же в кухню ворвались целые сонмы человекоподобных птиц. Они били Белобрысика по голове, царапали когтями, норовили выдрать значимый кусок из его тела.
Санька Дизель очнулся уже на рассвете когда легкие облачка расступились и лучи солнца ударили ему прямо в лицо. Он летел куда то в вышину со стаей человекоподобных птиц. Они были прекрасны. Белое оперение сверкало и переливалось в солнечных лучах. Рядом летел Аи он загадочно улыбался Саньке. – Разве ты не погиб? – Спросил Санька . Нет покачал головой Аи, - если ради меня жертвуют жизнью я воскрешаюсь, такова уж наша природа.
- А я, мне казалось, что я тоже умер?
- Посмотри на себя, - снова улыбнулся Аи
Санька посмотрел и увидел, что руки его превратились в крылья, тело покрылось перьями и он летит и ни чем не отличается от летящих рядом собратьев.
- Я был послан на землю, чтобы разбудить в тебе душу и наградить счастьем любви, - прокричал Аи и поднялся, куда--то уж совсем высоко, где его едва было видно.
И душа Саньки возликовала. Солнце залило все бесконечное пространство. Он радостно вскрикнул, развернул свои крылья и помчался вслед за ускользающим Аи.