Колечко
Верка свалилась как снег на голову. Сирийцы ее за что-то уволили, она обиделась – и махнула в Германию проветриться, не написав об этом и не позвонив. На третий день ее побывки мы столкнулись носами на пешеходке.
- Здра-а-вствуйте, котик... – протянул я со всей возможной язвительностью.
- Здравствуйте-здравствуйте! – кривляясь воскликнула она и, обхватив меня за шею, чмокнула в губы и в нос.
Потом прошла неделя. Трубка ее не отвечала, домой к ее родственникам без спроса мне являться не хотелось. Что-то важное из той нашей давнишней жизни, еще до ее отъезда, было, очевидно, утрачено навсегда.
Я бесконечно зевал и спотыкался. Мозгам не хватало кислорода. «Купи железа... таких таблеточек», – советовала всезнающая Люська. «Ты не понимаешь...» – возражал я.
Наконец меня снова занесло на пешеходку – и мы конечно снова встретились: Верка шла прямо посередине, тощая и подтянутая, загоревшая на средиземноморском солнышке, не чета нашим рыхлым местным аборигенам.
- Во! – приветливо замахала она, заметив меня. – Приветики! А я как раз собиралась тебе позвонить... Давай сперва зайдем в «Кауфхоф»... Мне нужны сувениры...
Европа дисциплинирует. Первым делом, если честно, я подумал, на сколько времени у меня оплачена парковка... и потом уже, вторым движением, махнул на это рукой. В конце концов еще неделю назад я вообще не верил, что Верка когда-нибудь возвратится.
Мы перерыли залежи дисков в музыкальном отделе, приценились к мобилкам, проглядели насквозь секцию игрушек, умилившись плюшевым хомячкам и енотам, и наконец снова выбрались на улицу. Распаренная немецкая публика в неглаженных тишотках перла пакеты с покупками, давилась у стоек с распродажами, заглатывала на ходу куски обмазанных горчицей сосисок, орала на детей, сквернословила; турки всех сортов сквозили вокруг с таким гордым видом, как будто Аллах поручил им лично нечто особенное, – в общем, всё было почти как обычно.
- Стой! – вдруг сказал я, повинуясь внутреннему позыву. – Не туси так шибко... Нам сюда.
Мы, держась за руки, стояли перед ювелиром «Крист».
Внутри было торжественно и прохладно, витрины неброско светились. Солидных лет дама за стойкой тут же скроила для нас сладкую улыбку, рассчитывая на легкую выручку.
Она оказалась редким специалистом, эта дама в «Кристе», – во всяком случае уже третье колечко, добытое ею с заученной доверительностью из-под прилавка, не только уверенно лезло на пальчик моей пассии, но и однозначно нравилось мне. Верку игрушка тоже не оставила равнодушной, она занервничала, подтянутые и гладкие скулы ее порозовели.
- Давай, давай! Хорошее! – попытался я поддержать ее в ефрейторской манере.
- Пойдем лучше в «H&M», правда... Я куплю тебе что-то на память. – Она подняла на меня свои немыслимые глаза. – Не обижайся, пожалуйста...
- Оставьте до завтра, если можно... – кивнул я ювелирше за стойкой, и мы ретировались на пешеходку.
На улице Верка облегченно вздохнула и поежилась.
- Тебя не продует? – спросил я, собрав в вопросе весь наличный запас предупредительности и ласки.
Она виновато улыбнулась.
- Пойдем в ХаЭм. Не обижайся.
- Хайнц унд Мориц, это два немецких придурка, типа комиксов. Знала?
- Нет... – легко ответила она и хорошо улыбнулась, благодарная за перемену темы.
- Шучу... Сам не знаю. Но Макс и Мориц реальные в натуре фольклорные фигуры. Даже аптека где-то тут рядом так называется.
- Дикари... Назвать аптеку комиксом...
- Это вы дикари, в вашей Азии. На верблюдах кто ездит? Макс унд Мориц?
- У нас не Азия, у нас Ближний Восток.
- То-то я и смотрю, что у тебя глаза раскосые, ближневосточные. Вот щас поцелую...
- Целуй...
Верка опустила веки, я слегка прикоснулся к ним губами, лизнул языком нос, тут же обтер слюну щекой, обхватил девчонку за плечи, слегка прижал... и снова взял ее за руку.
- Ну... Пойдем в твой ХаЭм... Чего ты там забыла?
С полчаса мы провели в магазине, купили пару безделиц и, немного одурев от духоты и публики, выбрались наконец наружу.
- Теперь подкрепляться! – бодро возгласил я. – Сосиски нюрнбергские, ближневосточные...
- Каки-и-е?.. – Брови у нее поднялись дугою.
- Нюрнберг – это в Баварии. Для нас – ближний восток...
Она опять хорошо улыбнулась, и я снова полез целоваться. Верка не сопротивлялась.
Потом, уже много позже, через день или два – мы только что подъехали к моему дому, – она вдруг подняла на меня свой уже названный мной немыслимым взгляд и полуслышно проговорила:
- Ты обволакиваешь...
- Как? – не понял я поначалу или, точнее, понял молниеносно, но не дал недодуманной мысли дорваться до языка.
- Обволакиваешь. Я ничего вроде бы не хочу – и всё делаю. Ем, сплю, говорю... как заколдованная.
- Это нам, колдунам, одно удовольствие... Типа когда колдовство ладится...
- Нет, правда... Скажи мне кто-нибудь позавчера, что такое будет, я бы даже не смеялась. – По лицу ее пробежало беспокойное облачко.
- Очень деликатно... Что же такого недолжного происходит?..
У меня защипало в носу, зубы сами собой принялись что-то жевать. Я по-птичьи вытянул шею и повертел влево-вправо головой, чтобы сделать глоток.
- Просто я тебя... люблю... – без интонации проговорил я. – А ты чувствуешь это своим... ну, всем своим организмом. Тут колдовать легко. Я почти ничего и не делаю...
- Выходит классно...
- Мерси...
Объясняться – это, в общем-то, не моё. В сонных артерии стучало так, что было больно шее, я тупо смотрел на широкую пластиковую спицу руля, на которой громоздились, подозрительно наползая друг на друга, дурацкие буквы «AIRBAG».
Обычно эта надпись меня успокаивает. Приятно думать, что кто-то о тебе позаботился. Сейчас буквы сливались и покоя не было.
- Я хочу тебя всю, понимаешь... – промямлил я и тут же углом глаза уловил знакомую гримаску. – Всю... Не звонки, не емельки... Всю. Ну типа как съесть, понимаешь? Целиком. Давай ты будешь жить у меня внутри? А потом я сглотну мобилку... – и тебе будет не скучно. И еще...
- Пойдем... Я хочу прилечь... Устала.
Мы выбрались из машины, перешли улицу, и вскоре она уже сидела, подтянув колени к подбородку, у моего кухонного стола, и щурила глаза от сигаретного дыма, и улыбалась моим байкам и историям, которые сыпались у меня нынче как из рога изобилия.
Потом мы что-то ели, потом пили чай, потом смотрели киношку, потом... Ну и что ж, что такая разница в возрасте, это бывает.
...Потом она улетела. Это другая страна, Ближний Восток. Это не Нюрнберг, будь он трижды неладен.
И мы что-то писали друг другу и отсылали это электронной почтой. Писали всегда не то. Совсем не то. Колдовство кончилось, на расстоянии оно не работало. Не было больше душа и кофе по утрам, не было дневного, ни с чем не сравнимого угара за занавешенными шторами. Не было ничего...
Тогда я съездил в «Крист» и купил то колечко. Футляр мне выдали алый, внутри было пушисто от плюша, белое золото сверкало, как ему и положено...
А мы всё писали. И это было уже настолько не то, что однажды я зашвырнул колечко вместе с футляром куда-то за шкаф и напился до невменяемости.
Потом с Востока пришла еще пара мейлов. До конца я их не прочел, а наутро снова отправился к ювелиру и велел раскатать кольцо под соответствующий размер. Ремесленник, ухоженный и дородный мужчина, сперва упирался и уверял меня в невозможности моего предприятия, но я настаивал и без устали тряс у него перед носом деньгами; кольцо было наконец раскатано, просвет радикально расширен, и дома, завесив шторы, я тотчас убедился в верности моих замеров. Так что три сотни евро не пропали даром.
Барышни, приметив игрушку, непременно умиляются. А мне грустно...
Недавно наткнулся в журнале на странный тест. Ответил на вопросы, подсчитал баллы – и вышло, что мой биологический возраст составляет сто шесть лет. То-то я замечаю, что стал раздражаться от смены времен года: летом не продохнуть, а в сентябре сразу начинаю мерзнуть и кутаться...
- Люська! – кричу я в кухонное окно вниз, во двор, Люське, развешивающей на веревках бельё. – Люська, у тебя включен интернет?
- Да!.. А что?
- Ты не можешь взглянуть, отчего это я от стакана шипучки так пьянею? Что всё это должно значить?..
Люська снова появляется во дворе минут через десять.
- Эй!.. – кричит она мне в окно.
- Ну?.. – спрашиваю я. – Посмотрела?
- Это старость... – отвечает Люська бесцветным голосом.
- Можно было догадаться... – говорю я чуть слышно и наливаю себе еще стакан шипучки.