Креативные
Аксакал – реформатор.
Рассказ о педагогическом коллективе железнодорожной школы следовало бы начать с её первого директора Степана Сергеевича. Если по-честному, то Стёпчику (школьная «кликуха») по внешнему виду больше подходило быть не директором поселковой школы, а наркомом каких-нибудь важных дел или, на худой случай, секретарём обкома. Уж больно импозантен он был: высокий рост, солидная упитанность, правильные, как на портретах вождей или плакатах, черты лица, левитановский голос... Одним словом, у Степана Сергеевича было что показать людям. Если прибавить к этому высокую и разностороннюю образованность и учесть время, когда его фигура наблюдалась, придётся признать исключительность этой личности в контексте тогдашней жизни.
Стёпчик был настолько выше своего окружения, что до управления собственно школой он не унижался. Всеми проблемами учебного процесса и хозяйственными делами занимался завуч. Степан Сергеевич представительствовал – то в управлении железной дороги, то в разных ОНО(отдел народного образования), то на идеологических сборах в районе или в области.
Вероятно, его выпадающая из общего ряда индивидуальность, коробившая начальство, плюс отсутствие партийной принадлежности спустя лет пять превратили импозантного директора школы в рядового преподавателя истории.
Семейный статус Стёпчика был аналогичен общественному: детей он не имел, а жена боготворила супруга, не давая тому ступить лишнего шага, соблюдая для него режим труда и отдыха так, как едва ли это делали в правительственных санаториях. Была она на двенадцать лет моложе его, впрочем умерла тоже лет на десять раньше...
В 1992 году Серафим со своим школьным дружком Игорем совершили «паломничество» в родные места. Узнав, что тогда восьмидесятипятилетний директор ещё жив, бывшие питомцы зашли к нему в гости. Их встретил отнюдь не выживший из ума, хилый старец, а тот же импозантный Стёпчик с поправкой почти на сорок прошедших лет. Распивая со своими бывшими учениками водочку, старый мэтр не жаловался на житьё, одиночество; не ныл о болячках, а рассказывал о своей переписке со специальными журналами по проблемам педагогики. Симка держал в руках исписанную каллиграфическим почерком толстую тетрадь (отпечатать-то было некому), где излагались основы Реформы среднего образования, и с восхищённым трепетом, как много – много лет назад, смотрел на своего директора.
Вечная юность.
«Школьный вальс» – суперхит многих поколений бывших школьников – появился на свет, когда Симка был в девятом классе. И не было у 9 «В» другой ассоциации кроме той, что песня написана об Анне Федоровне, первой учительнице, прошедшей с ними начальные классы.
Аннушка была малорослой, но крепенькой женщиной, с круглым черноглазым и чернобровым лицом классической украинки. После первого проведенного ею урока во втором классе все ученики (и отличники, и двоечники) уже не мыслили никого другого на этом месте. Класс, составленный из возвратившихся после эвакуации детишек, слыл самым отстающим по всем параметрам школьных знаний. Анна Фёдоровна потрясающим образом находила подход ко всем ребятишкам и, выражаясь современным языком, как психотерапевт внушала каждому уверенность в его способностях к знаниям. И, о чудо, в течение года «В» класс, составленный из «отбросов общества», стал лучшим среди начальных.
Аннушке и в голову не приходило жаловаться родителям или дирекции на отдельных достаточно вредоносных индивидуумов. Поступки, хоть и немногих её питомцев, иногда зашкаливали за пределы терпения, но сорваться на крик или упрёки классная не могла. Когда в третьем классе быстрозреющий не по годам Тимка принёс на урок презервативы и стал их надувать на глазах у абсолютной пуританки Анны Фёдоровны, та стремительно вышла из класса. Все ожидали появления директора (обычно такие из ряда вон выходящие проступки разбирал он сам). Но спустя минут десять учительница вернулась, глаза её были красными, щёки горели, но она продолжила урок ни словом не обмолвившись о происшедшем.
Бывали шалости и проступки, но откровенно хамить этой деликатной и тонкой женщине никто не смел.
Несколько лет спустя Аннушка переехала в другой населённый пункт. Но каждый раз, приезжая на станцию, где у неё жили родичи, она обходила родителей своих учеников, интересуясь успехами их детей то ли в студенчестве, то ли в армии, то ли в труде.
«Ты – юность наша вечная, простая и сердечная, учительница первая моя».
Сэр Юстимчик.
...Учитель иностранных языков Устим Игнатович был исключительным явлением в педагогическом коллективе школы. Для всех без исключения учеников он стоял особняком на каком-то невидимом глазу пьедестале, и не было в школе учителя, которого уважали, боялись и боготворили бы так, как Юстимчика.
Начнем с необычной судьбы этого человека. В поселке еще с довоенных времен проживали несколько семей турков-месхетинцев. Турчанка Маша Асвадурова , военная медсестра, вернулась в родные пенаты с фронтовым мужем Устимом. Как это часто случалось в те годы, познакомились они во фронтовом госпитале, где капитана Ящука едва спасли от тяжелого ранения в голову.
Закончивший до войны институт иностранных языков, Устим служил военным переводчиком и сразу же после выписки из госпиталя был направлен для продолжения службы в штаб фронта.
Война заканчивалась- советские войска штурмовали Берлин, на Эльбе братались русские и американцы, в ставке командующего фронтом маршала Жукова денно и нощно шли допросы плененных немецких генералов и переговоры с союзниками. Блестяще владевший английским и немецким языками, капитан Ящук работал круглосуточно в паре с майором-москвичем, выпускником учебного заведения-предка нынешнего МГИМО.
Устим был в группе военных переводчиков, готовивших документы и обслуживавших церемонию подписания акта капитуляции фашистской Германии 8-го Мая 1945 года. Он наверняка смог бы сделать приличную карьеру в армии, но помешало тяжелое ранение. Вскоре, уволенный из армейских рядов, гвардии-капитан Ящук прибыл в поселок для дальнейшего прохождения жизни.
Занялся служивый единственным делом, которое нашлось ему в сельской глубинке- стал учителем иностранных языков (в школе преподавался и английский и немецкий). Будучи личностью неординарной, Устим как бы выбивался из ряда других учителей, даже коллег, преподававших иностранный язык. Конечно, читать в подлинниках Шиллера, Гёте, Шекспира и современных Хэмингуэя и Драйзера... Здесь в лучшем случае можно было прослыть чудаком, а то и космополитом. Книги из Москвы пересылал его фронтовой друг.
Юстимчик оказался преподавателем и педагогом от Бога. Посидев на его уроке, можно было подумать, что ведет занятия настоящий Бармалей или царский сатрап (выражение крайней жестокости по тогдашним понятиям Симкиных сверстников),
Нахохленный, как сыч, с шапкой русых всегда растрепанных волос, Устим мрачно поглядывал то в журнал, то на класс, примеряясь, кого выбрать сегодняшней жертвой, то есть вызвать к доске. Наконец, выбор сделан и бледный неудачник заплетающимися ногами ковыляет к месту экзекуции. Любой, кто неправильно произносил слова или буквы, путал времена, не знал транскрипцию на уроке английского языка был личным врагом учителя. Вариации оскорбительных поддразниваний, жестокой иронии, уничижающего сарказма были бесконечны. Поскольку абсолютными знаниями языка ученики не обладали, жертвами «ядовитых» стрел Юстимчика практически становился каждый.
Выглядело это приблизительно так:
-Що ти кажешь? «Воз»? А може сани? Може бричка? Краще на м!й погляд кабр!олет...
- «Модельне» д!еслово? Це в тебе, в тво!й куряч!й голов! одн! модел! та хлопц!, а в англ!йськ!й мов! були ! зостаються «модальн!» д!еслова.
- Ти не вивчив цей розд!л? Чим же ти був такий зайнятий, пане Кирилюк? Може ти став вже такою поважною д!ловою людиною, що тебе треба називати по-батьков!? Шмаркач Булькович Ледащицький – ото !м’ячко, що тоб! якраз п!д!йде...
Одноклассники тихонько посмеивались, любуясь словесной эквилибристикой преподавателя, хотя каждый понимал, что чаша сия не минет никого.
Получить у Юстимчика «пятерку» в течении четверти считалось задачей почти невыполнимой. Все становилось на свои места, когда он выставлял итоговые четвертные или годовые оценки. Подвергавшийся остракизму троечник вдруг получал отличный балл, записной отличник оставался с «четверкой» - Устим достеменно знал истинные достоинства каждого и без сомнений руководствовался этим знанием.
Поступавшие в ВУЗы выпускники школы №62 могли провалиться по какому угодно предмету, кроме иностранного языка. Троечники по классификации Устима без сучка и задоринки проходили этот курс и после поступления в институты – таков был запас знаний, «вбитых» в головы питомцев незаурядной личностью и блестящим педагогом.
По жизни Юстимчик был угрюмым человеком: мучили отчаянные головные боли – результат тяжелого ранения. Может быть поэтому не было у него и особых друзей. Ящук почти не пил спиртного, даже когда случались школьные выпуски или юбилейные торжества. Единственные, с кем он мог посидеть часик-другой в станционном буфете, были первые выпускники школы, в прошлом такие же фронтовики, как и Устим.
И всё же это был человек с редким чувством юмора. Смеялся Юстимчик нечасто, но зато как он смеялся!! Крупное, с мужественными складками лицо его расплывалось в невероятно широкой улыбке, губы расходились, открывая могучие клыки и крепкие желтоватые от курения зубы. Он откидывался на спинку стула и издавал трубный хохот, очень даже похожий на ржание породистого жеребца . Когда смеялся Устим, радостно гоготал весь класс: во-первых, столь заразительным был смех учителя, а радостно от того, что в этот раз вызванному к доске уже не угрожала привычная «пытка».
...Теперь вернёмся к началу разговора о необычной судьбе Устима. Коллегу Ящука, майора-москвича Симка вспомнил не случайно: благополучный во всех отношениях штабист, имевший бесспорную перспективу для блестящей послевоенной карьеры, майор, тем не менее, сбежал в западный сектор Берлина к американцам, где и попросил политическое убежище. После этого майор –москвич много лет работал на радиостанции «Голос Америки», напрягая голосовые связки чтобы преодолеть глушители и донести правду-матку до припавших к радиоприёмникам советских граждан.
Впрочем, всё это Симка узнал много лет спустя после окончания школы. В одной из традиционных встреч выпускников старый учитель, расчувствовавшийся от почестей, оказанных ему бывшими двоечниками и отличниками, рассказал своему фавориту эту историю.
Три десятка послевоенных лет, живущий в благополучной Германии без забот и переживаний, бывший военный переводчик майор-москвич отъезжал на работу в офис радиостанции, где исправно изо дня в день вещал в микрофон обличающие всех и вся, подготовленные кем-то тексты.
Три десятка лет, живущий скромно на зарплату сельского учителя, бывший военный переводчик капитан Ящук отправлялся на занятия в школу , где изо дня в день самоотверженно, с душой и собственным примером учил детей как иностранному языку, так и пониманию жизни, ответственности за дело, к которому ты приставлен. Чья участь достойна большего уважения? Симка слишком любил Устима, чтобы усомниться в его правоте...
Сократ по прозвищу Потап.
Математику преподавал Николай Потапович, суровый человек: словно высеченное из камня лицо, голова с могучей лысиной сократовского образца. Похож он был на знаменитого земляка - хирурга Николая Пирогова. По меньшей мере, за счёт абсолютного сходства лысин.
Николай Потапович делил учеников на две категории: имеющих математические способности и без оных. К первым он был суров и требователен, но испытывал, хоть и тщательно скрываемую, глубокую радость от их успехов. Вторая категория существовала лишь для учебного процесса: проверки знаний, выставления оценок (порой и отличных), то есть выполнения учительского долга. В этом классе учился сын математика Женька, которого папа, несмотря на кровное родство, числил во второй категории и выставлял тому даже заниженные оценки.
Вместе с тем, уровень математических знаний в школе благодаря «Потапу» был традиционно высоким. Сходство с Сократом было не только внешним. Потап выделялся философским взглядом на окружающий мир, предельной пунктуальностью и любовью к музыке, а, точнее говоря, к струнным инструментам.
На уроке можно было наблюдать следующий диалог:
- Микола Потапович, дозвольте вийти надв!р (по нужде).
- Тоб! це вкрай необх!дно?
- Авжеж.Так схопив жив!т...
Потап достаёт свой хронометр – карманные на цепочке часы. Внимательно их рассматривает.
- Ск!льки ж тоб! потр!бно часу?
- Ой, Миколо Потаповичу, хоч з десять хвилин, бо вже нема сил терп!ти...
Математик смотрит на часы, затем снова на ученика, потом охватывает ладонью сократовский череп и через минуту выносит вердикт:
- !ди. Даю тоб! пять хвилин.
Последние слова бедняга уже слышит пулей вылетая из класса.
А музыкальная страсть Потапа выразилась в том, что он организовал оркестр балалаечников и мандолинистов. К оркестрантам его отношение было, как к первой категории по знаниям в математике. Игравший на мандолине Тимка Тыкман, обладавший умеренными математическими знаниями, решил компенсировать этот пробел своим участием в оркестре.
Готовилась встреча очередной годовщины Октября, а вместе с ней- концерт балалаечников. Разучить надо было гимн Советского Союза и ещё четыре песни. Следует отметить, что умеренно знавший математику, Тимка был ещё и умеренно трудолюбив. К генеральной репетиции накануне праздника одну из песен он так и не разучил. Впрочем струнников было аж восемь человек и Тимка справедливо решил, что отсутствие его партии в одной из пяти песен пройдёт незамеченным.
Так оно по большому счёту и вышло. Оркестр сыграл репертуар. Тимка бойко размахивал медиатором, ловко не попадая по струнам. Приёмная комиссия в лице завуча, учителя пения и имевшей какое-то музыкальное образование старшей пионервожатой остались довольны.
Потапа же что-то мучило. Когда комиссия ушла, он попросил свой оркестр ещё раз сыграть сами понимаете какую из песен… Тимка был немедленно вычислен и с треском изгнан из струнного коллектива.
Впрочем, свою четвёрку по математике в аттестате зрелости он всё-таки получил!
(продолжение)