Назад, Глава 2. Ступенчатые восходы: http://www.proza.ru/2018/03/29/259
– Том!
Ответа нет.
– Том!
Ответа нет.
– Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка! Том, где ты?
Ответа нет.
Марк Твен, Приключения Тома Сойера.
Конечно, он только сделал вид, что удалился. И, ясное дело, Бобриэль это понимала. Ну ещё бы, она ведь проницательный ученик. Именно потому, наверное, она и отклонилась опять от курса. И точно так же Бэривэмус Шваркенбаум, опытный преподаватель училища вожжевания, именно потому не сразу это понял. И пришлось ему опять продолжительно упражняться в неспортивном ориентировании и долгосрочном выслеживании.
Но был и ещё один, весьма немаловажный вопрос, ответ на который сразу не находился: откуда здесь взялись все эти клааши? Может быть, обо всех этих и ещё многих вещах размышлял Бэмс Шваркенбаум, обыскивая окрестности лесистой ложбины. Потому что он был задумчив и то и дело допускал оплошности, то есть, то, что с точки зрения вожжевания было оплошностью, как например, брёл по открытой местности, даже не пытаясь маскироваться, спотыкался и падал в ручей, иногда стукался об что-нибудь головой или лапой, и тому подобное. Как говорится, по имени твоему и житие твое. Только тут ещё и по фамилии тоже.
Хорошо хоть он заметил ворона. То есть, конечно, это само по себе ничего особенного, мало ли где и сколько летает ворон, но... это был один ворон! И он парил, плавно и почти незаметно колеблясь над одним и тем же местом, подобно тому, как в тихий и сонный летний полдень после обеда едва колышется тонкая занавесь на окне. Бэмс остановился и прищурился, вглядываясь в ворона. Потом покачал головой и двинулся в ту сторону, где он парил. Судя по всему, ворон был ему не знаком. И был он из тех, что называются одинокий ворон. Они обычно парят высоко-высоко в прозрачном летнем воздухе и тихо-тихо произносят своё нежное «кр-кр», так, как журчит ручей или поскрипывает форточка... Блаженное, усыпляющее время.
Бэмс внезапно поднял голову, словно бы что-то вспомнил, и, внимательно посмотрев на птицу, нахмурился. Он ещё продолжал идти и хмуриться, поглядывая на птицу, когда та вдруг плавно, но решительно стала снижаться. Бэмс ускорил шаг. Потом побежал. И вот он уже нёсся, что было сил, к тому самому месту.
А Бобриэль тем временем уже поднялась к Дальнему лесу. Потому что «то самое место» как раз и находилось на краю Дальнего леса, где крутой склон горы переходит в неровное нагорье (а может, и просто нахолмие, смотря по чему мерить), поросшее самым разнообразным лесом, испещрённое всевозможными рытвинами, расщелинами и расщелинками, зубами, выступами и скалами и прочей неимоверно живописной прекрасностью. Отсюда при желании можно было видеть Боброцк, город у водопада, если, например, залезть на один из зубов. Что, само собой, Бобриэль и сделала.
– Тысячу лет уже не была в гостях у бабушки... – прошептала она, стоя на цыпочках на самой его верхушке (не очень высокий ещё был зубчик, но дальше в лес, где скалы были выше, обзор затруднялся чащей).
Да, мама Бобритура, отца нашей Бобриэли, была тогда ещё жива и пребывала в радушно-обнимательном, вкусно-кормительном и мирно-успокоительном здравии. Но у мужественной... гм, простите, женственной Бобриэли... нет, опять не так... в общем, у сильной духом Бобриэли была другая цель. Не обнимания и кормления и прочие детские увеселения, а самое настоящее взрослое исследовательское дело: Дальний лес в Северных горах дик, велик и прекрасен, пустынен, безмолвен и заповеден. Где-то там, говорят, живёт Эглеунта Бевстеворренгарт... Впрочем, нет, это для Бобриэли было ещё слишком высоко. Хотя бы узнать то, что там, за ним, если обогнуть вон те и вон те скалы... Туда весной, возвращаясь, всегда улетают птицы.
Говорят, на те скалы уже начала восходить тётя Бобрилиана, тогда-то она и нашла цветы для дедушки Ветробобра. Вот только больше никого, кроме неё, из тех, кто мог бы показать путь или хоть сколько-нибудь объяснить его особенности, у Бобриэли не было. Да и тётю Бобрилиану ей в жизни доводилось видеть очень нечасто, а потому не успела она спросить... А теперь – если только дядя Бобрисэй...
– Гм-гм, – сказал кто-то вежливо за её плечом.
Бобриэль оглянулась и увидела на дереве (это была сосна, высокая и раскидистая) птицу, ворона. Точнее, ворону, потому что та представилась:
– Здравствуйте. Меня зовут Ноючча. Онноварр Ноючча, я здесь живу... неподалёку... – (думаю, не нужно пояснять, что именно её и видел... а, стоп, я уже пояснил... ну ладно.) – Я... мне бы вот... – внезапно замялась птица, переступая лапами на ветке.
Бобриэль терпеливо ждала, глядя на неё снизу вверх и не говоря ни слова. Тогда птица решилась продолжить:
– Дело в том, что... В общем, мне нужна помощь...
Бобриэль по-прежнему молча слушала, а Онноварр опять замялась. Тогда лучшая из учениц училища вожжевания, не дождавшись продолжения в течение нескольких минут, пожала плечами и стала спускаться со скалы. Спустившись и собрав вещички к дальнейшему походу, она опять обнаружила рядом собою птицу, теперь она сидела на камне неподалёку.
– Простите... – опять сказала та. – Я всё же закончу... Как видите, у меня только две лапы и крылья... – Бобриэль усмехнулась, впрочем, весьма деликатно, и подняла на плечи рюкзак. А птица торопливо и быстро стала наконец излагать суть просьбы: – У меня этой весной, точнее, в начале этого лета, можно сказать, только что – родились птенцы. И вот, они тоже, как и вы, решили исследовать местность и исчезли, – Бобриэль остановилась и медленно подняла на птицу глаза; улыбка из них ушла, взгляд был серьёзен. – Так вот, – ободрилась её вниманием птица, – не могли бы вы помочь мне в их поисках? Там, где они исчезли, такой рельеф, что для меня это очень трудно. Это недалеко.
– Куда идти? – только и произнесла Бобриэль, встряхивая на плечах рюкзак, чтобы вещи в нём улеглись удобнее.
– Я покажу, – сказала птица и полетела вперёд, лавируя между скалами, валунами и деревьями.
Хмурая и собранная Бобриэль решительно двигалась вслед за ней, ловко и споро перелезая через покрытые мхом стволы упавших деревьев, почти неслышно протекая между ветвями кустарника и мелкими деревцами подлеска, обходя усыпанные разноцветными лишайниками валуны и перепрыгивая рытвины. Но постепенно выражение её лица стало меняться. Ведь Ноючча вела её в такие места, где не только она, но, сдаётся мне, и ни один из знакомых ей Бобрианских бобров ещё не бывал. И как было тому не удивиться? И как не порадоваться? – ведь они были прекрасны! Ну, то есть эти места.
Отсюда открывался вид на все северные страны, по крайней мере, те, что были им, тихим пешеходам и непобедимым домоседам, достижимы и известны. Те страны, где оказался, – как мы, забежав вперёд, уже знаем, – побывал Бобредонт с верной во всех отношениях и во всех злоключениях командой корабля Мабисловиона, и из которых им и удалось доблестно возвратиться, следуя открытому им Пути, возвращающему путешественников в родные им страны подземной рекой...
Но сейчас, когда до всех этих событий и возвращений, совершавшихся, можно сказать, по левую руку от Бобриэли, должно было ещё пройти много пространств и времён, – сейчас, говорю, когда Бобриэль только лишь подняла глаза и увидела открывшиеся ей просторы, и когда она уже не смогла сдержать возгласа изумления, всё было таким, как оно будет в самом светлом своём окончании, каким оно и бывает, когда видится нами в самом начале жизни столь близко, словно всё счастье, какое только возможно, уже здесь, в наших глазах и ладонях...
На глаза ей навернулись слёзы, она смахнула их тыльной стороной руки. И ещё раз вгляделась в то, что виделось. Великие и бесконечные гряды горных вершин и восходящие вершины высоких нагорий неповторимым, да и не повторяемым рисунком высились и зыбились перед ней, укрытые слепящей пеленой обращённых к ней солнечных лучей. Они были с ней вровень, как если бы продолжали линию её протянутых к ним рук. И странно, но было именно так: солнце светило ей от полудня прямо в глаза, так что горы угадывались в этом огромном потоке света лишь очертаниями, словно бы солнце стояло в зените и заходило или восходило одновременно, от горизонта летя ликующим своим светом вдоль поверхностей, снегов, морей и лесов прямо к ней, в её поднятые вверх ладони... И снега, и леса, и вершины, и облака, и небо, подобное морю, которое и отражалось в нём (где-то там теперь Бобредонт)!
Но, как известно, всякая красота таит в себе и опасность. Почему это обязательно так, я не знаю, но увы, пока это так. И вот Бобриэль, ступая почти как придётся, вся поглощённая созерцанием величественных красот, когда её щёк и лап то и дело касались невиданные дотоле местные растения (может быть, подобные тем, какие встречал в горах её дядя Бобрисэй?), терпко и вместе смиренно благоухавшие, сиявшие ей в глаза своими разнообразными и подлинными, как всё прекрасное, как древность и как она сама, Бобриэль, в эти мгновения, – сиявшие красками и благоухавшие сокровенными своими смыслами в самое это время, когда всё было подобным единой песне... И лапы её пошли по воздуху.
И она заметила это лишь тогда, когда и ладони её потеряли опору – лишь горсточка каких-то стеблей и листочков, беспорядочно ухваченных, осталась в её руке, и она упала. Это была расщелина, одна из многих здесь. Только странным было то, что она, лучшая ученица... Но знаете... Не только она – никто бы не заметил этой расщелины. Потому что её не было. То есть не было в то мгновение, когда она, не видя, куда идёт, ставила в это место свои лапы. И как только она коснулась желтоватого камня тропы, в этом месте изгибающейся подобно горбу верблюда, так гладкая поверхность камня расселась и расступилась!
Как бы то ни было, заметно ли, незаметно, – она свалилась. И что ж? Правильно учащемуся всегда следует прежде всех прочих винить самого себя. Ведь не зря же в конце концов сказал классик: «Не стойте и не прыгайте там, где идёт строительство или подгрушен двес». Ой, простите, подвешен груз. Хотя, если так посмотреть, чем ворона хуже кролика? Ну, то есть, в качестве путеводителя или причины сваливания.
В общем, Бобриэль теперь летела вниз, а Онноварр Ноючча, издав звук, похожий одновременно на смех, плач, возглас изумления или на что угодно, полетела куда-то вбок и вниз, беспорядочно маша крыльями, а Бэмс Шваркенбаум... Короче говоря, Бэмс не успел. А как же иначе? Если уж ты опоздал, то и... Когда он вступил на эту желтокаменную тропу, никакой расщелины на ней уже и в помине было. Точнее, она странным образом переместилась влево и вниз по склону, уйдя с тропы своим зевом, так что Бэмс преспокойно прошагал по ней дальше. Туда, где не было ни птицы вороны, ни Бобрианской Бобриэли. Как и ни единого признака их присутствия. Что он опять-таки очередь не сразу заметил. Пройдя ещё стадий шесть или семь по этой тропе и достигнув того места, где она снижается, сходя в одну из многих впадин, Бэмс остановился и, озадаченно хмыкнув, огляделся вокруг. Всё было тихо и пустынно.
Почесав затылок и повздыхав, он пошёл назад, на то верблюжегорбное место. Вернувшись, он приложил ладонь к бровям и стал смотреть в разные стороны, не обнаружится ли хоть что-то. Тем временем откуда ни возьмись поднялся ветер, и довольно сильный, так что всяческие следы, отблески, запахи и отголоски, какие и были, смешивались с тканью тех мест. Но Бэмс всё же заметил.
– Ха! – сказал он, одновременно и хмуро и весело, и стал спускаться вбок, куда, ускользая по склону, скатился зев расщелины.
Кряхтя и хмурясь, спускался он, хватаясь за что придётся, к тому, спеша к тому, что заметил, – это был Бобриэлин платок. Само собой, дама всегда найдёт, когда его обронить – даром, что слёзы на глаза навернулись. Он уже протянул лапу, чтобы его поднять, как услышал хрипловатый голос:
– Простите... Кажется, в этом моя вина...
Бэмс снова выпрямился и огляделся вокруг. И увидел на выступе горы прямо над собой ворона. Точнее, ворону.
Дальше, Глава 4. Сухой лист: http://www.proza.ru/2018/03/29/789