Назад, Глава 20. В стране Амбалии: http://www.proza.ru/2018/03/27/2071
...В Лоанго было жарко, но в этом не было ничего удивительного, так как
в Лоанго всегда жарко.
Эдгар Берроуз, Тарзан и запретный город.
Фрекен Бок энергично кивнула.
– Он будет хорошо воспитан, если я поступлю к вам. У меня собаки быстро
становятся шёлковыми.
Малыш молился про себя, чтобы она к ним никогда не поступила. К тому же снова
больно кольнуло в ухе, и он тихонько захныкал.
– Что-что, а вышколить собаку, которая лает, и мальчика, который ноет, я
сумею, – заявила фрекен Бок и усмехнулась.
Видно, этим она хотела пристыдить его, но он считал, что стыдиться ему нечего,
и поэтому сказал тихо, как бы про себя:
– А у меня скрипучие ботинки.
Мама услышала это и густо покраснела.
Астрид Линдгрен, Три повести о Малыше и Карлсоне.
Но, само собою, этой Тэтчур-бан всё было заметно. И она, обернувшись в сторону, противоположную той, откуда пришли быстронавты, подала кому-то знак своей тощей рукой. Быстронавты инстинктивно втянули головы в плечи, ожидая металлического лязга и костяного стука, но нет, жест остался беззвучным. Видимо, процесс ещё не был закончен.
– Итак, я хотела бы всё-таки услышать, откуда вы, – мерным и ровным голосом опять обратилась к ним Тэтчур-бан.
– Да мы из Тухеве... – попытался загладить свою рвано-яблочную вину Жэ, но был тут же одёрнут, точнее, наступлен на ногу со стороны Бэ. – Ай-ой!.. пришли... – он немножко попрыгал для порядку на одно ножке и снова встал по струнке.
Странное было это существо, Тэтчур-бан, перед ней становишься прямо как...
– Итак, мадам, что у вас тут? – появился вдруг откуда ни возьмись гигантский карлик.
Был он в спецовке, с большими усами и всё время ухмылялся, большей частью криво.
– Тут у нас из Тухевена... – вполголоса углом рта сообщила мадам появившемуся и, уже в полный голос – быстронавтам: – Насколько я поняла, вы путешественники. Вы, сами не зная того, оказались на территории частного владения... Моего владения. Что ж... Имею честь вам представить Вячеслава Ивановича Труду. Он будет вашим конструктором в нашей гостеприимной стране Амбалии...
Она хотела сказать ещё что-то, но Жэ, позорно продолжая выслуживаться, решился её поправить:
– Может, инструктором?
– Нет, конструктором, – нахмурилась тётя.
– А что, мы из него будем что-то конструировать? – попытался Рэ сострить в защиту кузена.
– Нет! Это он будет конструировать из вас! – рявкнула Тэтчур-бан и тут же из-за зарослей, кажется, барбариса появились ещё несколько гномических гигантов.
– Вот, господин Горикл, – плавным и благородным жестом указала она главному из появившихся на быстронавтов. – Передаю на ваше попечение странников из Тухевена...
– Что, нас опять втюрьмят? – спросил Вэ, а Бобредонт, к тому моменту едва смогший унять хулиганские желания Дубробора, дал и ему знак молчания.
В самом деле, в начале нужно было бы во всём разобраться. Ясное дело, появление быстронавтов для этой местности событие неожиданное, да и кто мог предположить, что они смогут пройти сюда той страшной тропой, так что... ясно, что ничего не ясно.
Пока они шли куда-то под охраной местных силачей, самому чуткоухому, Стактибусу удалось услышать, что стражников, кроме упомянутого силача Горикла, зовут Мотовей Моторолли, Комаззо Самосвалли и Драндуль Жигулетти.
– Словно в какие-то былинные времена попал... – пробормотал он и тут же получил заушину от вечноухмыляющегося Горикла.
Бобредонт нахмурился; это явно было уже серьёзнее, чем просто почётное сопровождение. Можно было, конечно, удариться врассыпную, но кого-то ведь всё равно поймают, и как же можно решить, что этим «кого-то» будет, например, маленький Жэ или большой и неуклюжий Бэ, или Долинка, по определению боящаяся погонь? Бобредонт помотал головой. И тоже получил заушину.
Потому пришлось всю дорогу смотреть на дорогу, то есть себе под ноги, и не удалось им увидеть чудного пейзажа окрестностей и стен главного города Амбалии, который так и называется – Урбанус. Узнать это было нетрудно, потому что над городскими вратами красовалась надпись: Урбанус урбанус, город городов, место мест, голова голов и так далее. Напоминает название какого-то растения, согласитесь. А может, животного, родоначальника какого-то рода... я не помню, простите.
В этих местах путники или странники были не слишком часты, оттого всякое их появление было значительным событием для города и всех его жителей. И особенно для главных жителей. Но, так как странники или путники были вместе с тем и не очень редки, в славном этом городе была выработана процедура их, так сказать, верификации. Которой и собирались подвергнуть пловцов Мабисловиона. Собственно говоря, ничего страшного, просто много пыли, и всё. Но зато потом... В общем, там была целая система, записанная в огромной книге, – система гадания и распознавания по чиху.
В процедуре этой участвовал обычно весь город. Ну, в смысле, в качестве свободных зрителей и молчаливых сочувствователей. Или громких осудителей. Смотря по обстоятельствам, это уж как водится. А как же без этого? Везде и всюду – обстоятельства, как говорится, плоть времени, непрестанный выбор... Вот и теперь они стояли перед выбором. Точнее, перед пыльверизатором. А также и под, и над, и внутри него – пыль должна была прийти отовсюду. Их ограждал огромный стеклянный куб. Говорят, где-то он считался символом совершенства, по которому всё сверяется...
Но прежде должны были явиться все.
Вначале к ним подошёл какой-то наглого вида тип, представился цирюльником Оппендрёппенманном и предложил:
– Не желаете быть выбритыми наголо? Нет? А зря, это облегчает последующее мытьё...
Разумеется, лучше быть грязным, чем... Хотя нет. И то, и другое плохо. Как ни странно, цирюльник не удивился, что общей реакцией на его предложение был смех. Правда, несколько нервный.
Потом явился другой, представившийся философом Шницшельмом. Этот сообщил быстронавтам:
– То, что с вами вскоре произойдёт – есть опыление. Как опыляют цветы...
Он говорил ещё что-то, но они демонстративно закрыли лапами уши, и он ушёл.
Потом ещё подошли какие-то две, представились сёстрами. Мы, говорят, сёстры Всётожки. Одна, значит, Всётожка Первая, а вторая, соответственно, Всётожка Вторая. Ткачихи. Не желаете, говорят, ткань себе заказать какую-нибудь?
– Могильный саван что ли? – сострил Стактибус и тут же получил тайный наступ от Бэ.
Потому что нечего маленьких пугать. Итак Рэ и Жэ с Долинкой, Мэ и Вэ уже дышали на стекло окружавшего их куба и рисовали на возникавшем тумане какие-то надписи, фигурки... Что ж, ушли и ткачихи.
И вот тогда стали появляться вельможи, с последних до первых, и последним явился правитель. Правила тогда в этой стране династия Гадсбургов, причём каждый следующий правитель и неё, мотивируясь тем, что после него уже лучше не будет, т.к. он самый лучший, именовал себя Урбан Последний. Так что и этот был тоже – Урбан Последний. Его окружали две шприцессы – Жафизенда и Змеида, пристально охраняемые фрейлиной Грызельдой Гробпеньшуллер. Также окружали его мокриз Индлянтерессо, мокризы-близнецы Долбуин и Дынбалдын, а также гряф Ошлёб-Макилотр, сэр Дрэлдим Вотлипастей, вельможи-братья Последраки Кулла-ками и Немма-Ши, и Будрюм Музюзин и Музюзя Будрюмов. Вот такая была компания, и появление каждого из них объявлялось заранее, сопровождалось комментариями и прочее.
Так что уже наши быстронавты заскучали, кто-то из них прилёг отдохнуть, кто играл в футбол скомканной афишей их опыления, кое-кто даже ходил на руках... В общем, и судьи почли за лучшее начать процесс поскорее.
И тут началась пыль. Она шла отовсюду, кажется, изнутри них самих. Она свивалась в косы воздушных потоков, развевалась мантией вихрей, падала грязным снегом, шурша под ногами, скрипя на зубах, затыкая уши... Но всё это было ничего по сравнению с тем, что почти невозможно было дышать. Ртом-то – само собой, а вот носом... Можно-то можно, да на них напал такой чих, какого, собственно, многочисленные зрители и ожидали. И вот раздалась команда остановить опыление, и все зрители стали созерцать, как несколько быстронавтов чихают внутри стеклянного куба. Как только они останавливались, пыль пускалась опять. Наконец они поняли, что если хотят дышать, надо чихать как можно дольше.
Трудно сказать, сколько прошло времени. К счастью, ни у кого из них не было аллергии на пыль. Возможно, после этого появилась, да, но это уже можно было как-то пережить. Они уже не слышали заключение судей.
– Нет, они невиновны, – тем не менее сказал один.
– Да, определённо, невиновны, – подтвердил второй, так и не объявив, какая же предполагалась вина.
В общем, их выпустили из куба лишь после того, как все разошлись, чтобы они, опылённые, никого собою не замарали. После этого их предоставили самим себе, разрешив жить в этом городе невозбранно. Не считая того, что вышеупомянутый Вячеслав Иванович Труду со своими подручными ходил за ними и ладно бы просто ухмылялся – он всюду, куда бы они не пошли, изобретал для них трудное дело. Нет, безусловно, хорошо трудиться. Но когда ты, например, хочешь пить, а тебя вначале заставляют накачать двести пятьдесят литров для полива жаждущих огородов, или наоборот, приходишь в туалет, а тебя заставляют вначале его вымыть, потом пропустить вперёд себя десять человек, и... да, это создаёт определённые затруднения. Особенно если эти десять человек никак не идут.
Вначале они пытались убегать от своих назойливых «конструкторов», но потом, увидев бесполезность этих попыток, – если только не разбежаться врассыпную, но это означало им расстаться, здесь, в этой стране, – и они оставили это. Они просто ходили, куда вёл их случай, обстоятельство или необходимость, непрестанно сопровождаемые Труду. И так ходили они по этому городу со смешным названием Урбанус, носимые и влекомые тем, что сами определить не могли. Пока не нашли тот парк.
Он попался им тогда, когда сил на беспрестанный бег уже не хватало, но и стоять где-нибудь (не говоря о том, чтоб присесть) с этими амбалами вовсе не хотелось. И это было воистину даром, за который, как сказал Стактибус, они поблагодарили бы, если бы знали, кого. Да, если бы они знали...
Это был такой простой на вид переулочек, совсем обычный, с невысокими двухэтажными домишками, прозаичными и скучными. Хотя... для кого-то бельё, сохнущее во дворе на верёвках, когда время от времени находящее движение ветра то приподнимает, то опускает его паруса и крылья, кажется усыпляющее нудным, но при желании даже детская лейка, случайно оставленная каким-то из этих непостижимых существ на тропке, может оказаться началом... Так было и теперь. Долинка заметила эту лейку. Жестяную, зелёной окраски, стоящую прямо на тропке, без мысли о том, как же возможно будет по ней пройти, – так может поставить лишь тот, кто не наблюдает ни часов, ни пространств, – и вот, то, что преграждало путь идущему просто так, открыло путь тем, кто шёл к ней, держа серебристое то зеркальце в ладонях.
Вы, наверное, знаете, о серебристых зеркальцах, которые мы можем нести в ладонях? Если дыхнуть на него и нарисовать что-нибудь, изображённое оживает. Если держать его ровно под небом, в ладонях оказывается самое небо. Они не любят лишь одного – если кто-нибудь смотрится в них прямо в себя, не оставляя место ни для чего из всего остального. Да, я ещё забыл сказать – эти зеркальца не состоят ни из какого из известных веществ, – ни из металла, ни из покрытого специальным составом стекла, и ни из чего-либо другого. Они – текучая материя жизни, удерживаемая лишь так, в согнутых горстью ладонях. Да ещё, может быть, в глазах, там, где они рождаются, но и то всё это на время, лишь только на время... Впрочем, и рождаются они не в глазах.
Думаю, что у Долинки в ту минуту было в ладонях как раз то самое зеркальце, и она увидела, что в зарослях кустарника левее этой тропы, преграждённой лейкой, отчётливо виден проход, – такой, как в диких пещерах, лохматый от зелени по краям и темновато-заманчивый и таинственный в середине.
– Пойдём туда? – спросила она, указав на него Бобредонту.
Тот только улыбнулся в ответ. В самом деле: разве могут быть здесь сомненья? И так они вступили в этот парк. Не очень большой, но и вполне достаточный, чтобы вместить в себе каменную беседку, увитую плющом, с деревянными внутри скамейками, дорожки, уложенные плоским белым камнем неровной формы, причём все земляные прожилки между камнями поросли изумрудно-зелёным мхом, – да, всё как водится, – а кроме того несколько каменных чаш, в которых были посажены цветы, беспорядочно и прекрасно разные, ещё две-три каких-то скульптуры, застывшие в лирических и вместе сонных, поглощённых временем жестах, ну, и ещё много чего такого – фонтанчики для питья, урны для палых листьев и так далее.
Бобредонт увидел на уложенной камнем дорожке охапку таких листьев, уже грязноватых, превращающихся в перегной, и поискал глазами что-нибудь, чем можно было бы их переложить на землю, но ничего не увидел, вздохнув, он нагнулся, чтобы сделать это просто лапами, и тут же увидел под этой кучкой совок и метёлку. Он улыбнулся. Странно, и даже присутствие Труду и амбалов как-то перестало отягощать.
Долинка померила разворот тропы, белокаменный столбик, поросший местами лишайниками и мхом, и вдали пустую скамейку, сложив пальцы двух лап прямоугольником, – и тут заметила около того столбика этюдник, забытый кем-то. Подбежав и открыв, она обнаружила, что и кисти, и краски на месте, есть масло и растворитель, мастихины и картонки для этюдов... Она подняла голову и огляделась: так что это за парк, в самом деле?
И вскоре они уже не удивлялись, когда у них рождалось желание что-либо сделать в нём, в этом парке, как тут же появлялись и инструменты. И лишь один раз они успели заметить, как один из амбалов не успел отбежать в сторонку, ставя жестяную кружку рядом с фонтанчиком, за что был наказан жесточайшим взглядом Труду. Честное слово, если бы он так посмотрел на меня... я не знаю... я, наверное, превратился бы в амбала. Но лучше не надо.
Итак, они подмели дорожки, отмыли фонтан с чашей от тины, собрали палые ветви и из самых больших построили на отшибе парка плетень – там как раз было болотце, неглубокое, конечно, но всю одежду измарать легко, – Долинка написала несколько чудных этюдов, Рэ и Жэ сделали из можжевельника и неизвестно откуда взявшейся здесь дратвы отличный лук, а Мэ и Вэ наделали стрел, после чего они устроили соревнование по стрельбе в апельсины. Это было легко, потому что апельсинов было много и в какой-нибудь, да обязательно попадёшь. Наевшись фруктов и даже угостив Труду, впрочем, отказавшегося что-либо есть из рук опылённых, они расселись в беседке на тёплых от затекавшего сюда с боков солнца скамьях и, поглядев в её купол, одновременно вздохнули. Там был изображён орёл.
– Помнишь, Слонислав говорил... – шепнул Бобредонту Бэ.
– Тише, – углом рта ответил капитан Бо. – Везде уши, – и решив засекретиться, обратился к Труду, вальяжно стоящему неподалёку: – А... гм-гм... господин конструктор Труду... Мы тут рассуждали... Я хотел спросить: отчего это место оказалось столь запущенным? Разве нет ни одного желающего здесь что-нибудь сделать? Ведь это, кажется, совсем нетрудно и, к тому же, приносит... – он не договорил, пряча главное, ведь нельзя же доверить амбалу главного.
И это был первый раз, когда они обратились к господину Труду с вопросом. Он даже на мгновение растерялся. Но быстро нашёлся.
– Не совсем так, чтобы не было желающих... – сказал он вдруг вполне разумно. – И да, и нет. Просто те, кто находят его, стараются сохранить его именно таким, как вы его и застали... И вы тоже – посмотрите сами – что-то прибрав или протерев и отмыв, ещё больше оставили таким... нет, не таким, как есть, а как бы таким, как есть. И оно, хотя и обихожено, даёт место для всякого пришедшего, оставаясь таким же диким и древним, и вы сами, храня его, нисходите туда, чего вы, опылённые, ещё сами не понимаете, – в его голосе проскользнуло лёгкое презрение и даже скорбь, – а ещё...
Он не договорил, что же там случается ещё, а, может быть, они просто его не услышали, потому что появилась Ремиса.
– Ремиса, где ж ты была? – воскликнул Бобредонт, увидев Птицу.
– При дворе у королевы амб... – начала Долинка, но осеклась.
Ещё бы не осечься, если тут такой взгляд, который не слабее Бобрианских резцов.
– А ты разве заметил, когда я исчезла? – с какой-то хитринкой тем временем ответила Птица. – Мне казалось, что ты... – она замолчала, глядя, как он опустил нос вниз и посмурнел.
Всё так. Это было правдой.
– Ладно, – сказал Бикардия, потрепав его крылом по макушке. – Идёмте теперь, нам нужно кое-что сделать.
И тут они вспомнили про Труду и амбалов. А те, судя по всему и не думали забывать о быстронавтах. Только вот найти они их не могли. Сияющее полуденное солнце, великим потоком струясь отовсюду, слепило им глаза, покрывая морскою и лиственной рябью пространство, делая каждый куст, скульптуру, скамейку, дерево, – пристанищем быстронавта.
Хихикая и ухмыляясь, под строгими взглядами и предостерегающими взмахами крыльев Ремисы, выбрались быстронавты из парка и бросились бежать вслед за своею Птицей. Та летела уверенно, иногда срезая углы, так что они пробегали через какие-то дворы и подворотни, и вдруг Птица остановилась. Они стояли перед дверями какой-то лавочки или мастерской, что-то вроде этого. Но что неприятно, рядом с ней стоял и Труду с амбалами – словно он знал, что их путь приведёт сюда. Но, на их счастье, он всё ещё не мог их заметить. Он так метался туда и сюда в своих поисках и беспокоился, что им даже стало его жаль. Но Ремиса звала их в укрытие. И они вошли в мастерскую – переждать или ещё зачем, трудно сказать, – просто вошли, и всё.
Не знаю, зачем, войдя в неизвестно какую мастерскую, люди вдруг начинают знакомиться. Должно быть, это какой-то вирус, родной брат того, что понуждает повсюду, где бы ты не был, оставаться никому не известным и чуждым.
– Здравствуйте, меня зовут Долинка, – сказала Долинка, и тут же все они упали на пол от безмолвного смеха.
Безмолвного, потому что не было сил смеяться в голос. А всё потому, что хозяин мастерской взял и ответил, джентельменски представившись Долинке. И это было:
– Здравствуйте. А я – Гастамбид младший. Ну, то есть Гастамбид Гастамбидович... – минут через пять он смог добивать: – Не вижу ничего смешного...
А через столько минут потому, что раньше они всё равно бы не смогли его услышать. Да ещё тут этот амбал Труду решил заглянуть к нему в мастерскую через дверное стекло. Хорошо ещё эти чудаки валялись на полу, и он никого не заметил.
– Вы... ой... простите пожалуйста... – ответил сквозь слёзы Бобредонт, поднимаясь с пола и ещё придерживая живот. – Мы просто... знаем вашего отца... судя по всему... он ведь торк и столяр, так?
– И что здесь смешного? – ледяным тоном опять спросил хозяин муляжной мастерской (потому что это была, как они только что заметили, муляжная мастерская).
– Имя, – выдохнул Бобредонт и присел на высокий стульчик возле прилавка. – Только лишь ваше имя.
– Странно, – хмыкнул ГэГэ, как они его тут же между собою поименовали. – Здесь ни у кого ничего подобного... Впрочем, ладно. Что вы хотите заказать? Или вы зашли посмеяться?
Они уже хотели начать череду извинений, поскольку не могли ответить, зачем они... Как Ремиса, изящно срыгнув прекрасного вида рубин, обтёрла его и крыльями и протянула торку со словами:
– Это оплата. Нам нужны муляжи нас всех. Впрочем, меня можно исключить. Всё равно у вас не... – она внезапно оборвала себя.
– Хорошо, – ровным голосом ответил торк. – Когда и куда доставить?
– Я сообщу вам чуть позже, – ответила Птица, и они тут же вышли, поскольку солнце стало меркнуть.
Они успели пройти несколько кварталов и трижды завернуть за угол, как их нагнал Труду и амбалы. Они преспокойно теперь их видели и, что странно, ни в чём не упрекнули – просто пошли рядом, и всё. Вскоре Труду сообщил быстронавтам, что их первая прогулка по городу окончена, и им необходимо разместиться на ночлег. Он привёл их в кручевню со странным названием «Длинная подкова», поместил их всех в один номер, а сам, расставив амбалов под окнами, развалился в кресле в коридоре. Похоже, ему было не привыкать находиться в походных и плохо-погодных условиях. Видимо, потому его так и звали – Труду.
Дальше, Глава 22. Бобредонт в Сто-локтитовых пещерах: http://www.proza.ru/2018/03/27/2106