Глава 14. В поисках Блюзгая

Кастор Фибров
Назад, Глава 13. ТОП в гостях у Каната. Другие пасжирады: http://www.proza.ru/2018/03/27/1461


                Доктор Уорнер был невозмутимый, но обидчивый человек.
                Кийт Гилберт Честертон «Жив-человек».

                ...Часто выкрикивал «ой, зараза!» и другие неприличные слова...
                Майя Кучерская, Современный патерик.

                Ежиха мыла посуду.
                – Подумать только! – воскликнула она при виде меня. – Он снова здесь!
                Только ни слова о хемулях!
                Туве Янссон, «Мемуары папы Муми-тролля».

                – ...Следопыт дружит с природой,
                С пальмой, с рыбкой и с блохой!
                – Тут и рифмы нет!..
                – Нет, есть!.. Ха-ха! Э-эй, вон – Кевин!..
                «Up», Pixar Animation.


     Да вот, кстати, теперь и о других пасжирадах рассказать можно. Дело было так... Хотя, наверное, прежде нужно пояснить. Когда кто-то, или Канат, или Скоропенья впервые произнесли это слово, никто из команды Мабиногиона не показал и виду, что не понимает его значения. И тут ничего не поделать, таково уж свойство молодости – делать вид, что всё ясно, когда не ясна даже часть. Но по контексту упоминания можно было догадаться, что пасжирады – это тоже кто-то вроде путешественников, как и наши друзья, только странствуют они иначе, чем Мабиногион. Чем-то подобны они птицам, не заботящимся о завтрашнем дне, а потому они бывают и в радость, и в тягость (когда, например, сжирают все запасы, не заботясь заодно и о вашем будущем), – но, так или иначе, можно было понять, что в этих местах их не избежать, как ни бегай. Значило ли это, что и избегать их пытаться не следует – не знаю, но... В общем, это случилось.
     Итак, ранним утром третьего дня пребывания в Канатовом фьорде скромный и тихий корабль быстронавтов, именуемый Мабиногион, отплыл от ровного места, которое даже отдалённо не напоминало пристань, и отправился дальнейшее плавание. Куда они плывут, – в Дырландию, верно следуя давнему прошению Бацмордуорта, или в Кмыдостан, несмотря на отшествие Кмыды, всё же отдавая дань её желанию, – они не обсуждали. Но могла же и та, и другая страна оказаться именно там, куда приплывёт корабль... А пока что они вышли из фьорда и, чтобы избежать прибрежных мелей, скал и прочих неприятностей, отошли от берега на приличное расстояние, держась всё же в его видимости и правя курс вдоль него на север.
     В эту пору море подобно молчанию – столь многое его наполняет, даже при внешнем спокойствии. Укрытость и полнота молчания, события и перемены, непрестанно в нём происходящие, вместе с охватившим его огромным, необъятным миром, когда и оно само поглощает, как гнездо – птенца, как небо – птицу... Некоторые, правда, утверждают, что море подобно слову, и с этим трудно не согласиться, вне зависимости от того, спокойно море или какое-то иное, но... Все эти ускользающие формы, ограниченные берегами и в свою очередь ограничивающие берега, – что они? Особенно это явственно, когда плывущий в безбрежном корабль вдруг завидит впереди некую сушу, как являющееся из глубин неявленного произнесение...
     Впрочем, в этот раз то была не суша, а полузатонувший корабль. И с него кто сигналил им, размахивая простынёй, привязанной к здоровенному шесту.
     – И даже вот непонятно, угроза это или просьба, – недовольно пробормотал Бу, сидящий на руле, и вопросительно посмотрел на капитана Бо, стоящего рядом и глядящего через борт во все разные стороны.
     – Наверное, надо помочь, так? – не очень решительно заключил капитан и рулевой Бу с тяжёлым вздохом переменил курс.
     Бэ тотчас выскочил из трюма на палубу:
     – Э, э, э, вы чего это? Чего надумали? – он сердито потирал макушку, которая, однако же, явно оказалась не менее прочной, чем корабль.
     А они лишь указали ему направление, где виднелся плавающий бок корабля и сидящие на нём существа. Впрочем, расстояние было ещё вполне достаточным, чтобы передумать.
     – Ой, чует моё сердце... – с нехорошими интонациями произнёс Бэ, качая головой. – Не к добру это...
     – Ну, вообще-то мы обязаны, – компетентно и весомо поддержал решение капитана штормун Ба (он всё-таки иногда бывал Ба; по крайней мере, тогда, когда не храпел). – Да и, к тому же простыня у них белая...
     – Ха! – возмутился Бу. – Не хватало ещё, чтобы они грязным бельём размахивали! Тоже мне!
     – Тут уж, брат, – похлопал его по плечу штормун Ба, – что имеется, тем и размахиваешь...
     Но Бу решил остаться при своём чистоплотном мнении, надуто отвернувшись. Хотя, надо сказать, его можно было понять. Ведь Бацмордуорт, совершенно невысыпавшийся все эти прошедшие дни, буквально дремал на ходу, по ходу дела всё забывая, и именно сегодня он забыл почистить зубы.
     Тем временем они подплывали к чужому кораблю. Нужно было избрать тактику. Бэ засучил несуществующие рукава, капитан Бо несколько раз отчётливо и неторопливо зевнул, демонстрируя страшные Бобрианские резцы, Бацмордуорт с тяжёлым звуком весомо пошлёпал лапой о лапу, а Бу просто грозно нахмурился. Но им в ответ улыбались. Некоторые даже от восторга там прыгали. Впрочем, их (её) тут же строго урезонили, поскольку остаточная часть их корабля, и без того малая, начала раскачиваться. Не все ведь любят качели. Особенно в открытом море с мокрой и холодной водой.
     На этом корабле было пять существ. Одно было с вонючей трубкой в зубах (Бэ и Бу тотчас поставили обязательным условием её коренное и окончательное выбрасывание), другое – дылдообразного, но безобидного роста, третье – подозрительно маленькое, круглое и очень подозрительное, четвёртое было утконосым и храбрым, а потому смешным и приятным, и наконец пятое было рыжим и лохматым, как солнце в понедельничный полдень. Все они пятеро, как и подобает воспитанным людям, осведомились у команды Мабиногиона о состоянии их здоровья (Бу сразу нахмурился ещё больше), состоянии здоровья их родителей и знакомых, положении их дел, и уж потом сразу же представились. Звали их Вран Капитунгель, Морстам Лоп и Гаент Ксюф. Это были члены команды полузатонувшей посудины, названия которой по этой причине не было видно, а пасжирадами у них (опять это слово) были Плорный Чащ и Сугёна, как вы, наверное, сразу поняли, дядя и племянница.
     Ну, разумеется, консервативные Бу и Бэ всё равно были очень против того, чтобы брать нежданных гостей на их очень маленький и больше никого не вмещающий, да и к тому же пищево обнищавший кораблик, и за то, чтобы просто оказать какую-нибудь помощь, пожелать им в ответ доброго здоровья и, оставив экзотических странников путешествовать принятым ими же образом, плыть дальше своей дорогой. Ну, или хотя бы высадить их на каком-нибудь ближайшем острове. Он ведь по крайней мере не качается. Но широкоулыбчатый штормун Ба и опрометчивый (по недовольной констатации высыпавшей на палубу остальной команды Мабиногиона) капитан Бо решили принять гостей на корабль и отвезти, куда следует. Ну, в смысле, куда они, то есть гости, следуют. Правда, впоследствии оказалось, что следуют они уж слишком далеко (в какую-то Винляндию, дикие, должно быть, и нехоженые места), а посему было решено высадить их на берегу в уже знакомом всем и памятном фьорде. Да и заодно старого Каната со Скоропеньей навестить. Тем более, что Бу по ошибке захватил из их дома очень красивый ножик на том основании, что всё равно ведь у них рук нет.
     – Но кто же знал, что они хвостом его держать умеют? – обычно возражал Бу в ответ на упрёки капитана (уже в сотый раз за утро).
     Потому что когда они их провожали, Скоропенья махала им платочком, элегантно держа его хвостом. А Канат салютовал им, подбрасывая хвостом в воздух разные предметы. Шляпы, там, зонтики, скамейки, разную посуду, разумеется, металлическую... Даже одно дерево пытался подбросить. Ой нет, он просто на него взобрался.
     Что ж, они возвращались теперь в Канатов фьорд. Но нужно ведь было и покормить приютившихся у них страдальцев. Которые тотчас же почувствовали себя на новом корабле отлично и съели последнюю половину его, то есть их, провизии. Бэ схватился за голову (пока что только за свою), Бу в ужасе закрыл глаза (тоже свои), реакции прочих были необъяснимы. Но что поделаешь – таково гостеприимство.
     Правда, потом гости произвели починку и усовершенствование Мабиногиона во всех его частях, так что, несмотря на страшные предсказания Бэ по этому поводу, все примирились и в таком прекрасном настроении вошли в достопамятный фьорд. Скоропенья при виде их уронила в воду все тарелки, которые она в это время мыла, потом они ещё полдня ныряли, их доставая. Кстати, оказалось, что Плорный Чащ с Сугёной неплохо ныряют. Хотя Бобредонт всё равно нырял лучше. Ну, может, Долинка тоже ныряла неплохо. В общем, вдоволь насостязавшись, они вновь пообедали и, отпустив пасжирадов идти их путём, команда Мабиногиона прилегла отдохнуть на полуденный перерыв (Бацмордуорт – в консерватории за дальним поворотом). К сожалению, вскоре их разбудило население тех за-дальне-поворотных мест, придя с петицией по поводу какофонии и безобразия, производимого их консерваторией. Но, к ещё большему сожалению, проснувшись сами и потеряв до ночи сон, они не смогли разбудить Бацмордуорта, вдоволь натерпевшегося неспания и потому теперь глухого к их общим увещаниям, просьбам, сотрясаниям, пинкам, щипанию, щекотанию носа, алюминиевому шлёпанью тарелкой Кмыды и прочим педагогическим действиям. Так и пришлось им всем вместе терпеть все эти звуки. Хорошо хоть в доме Банановых ваты было вдоволь.
     Но главной печалью было не это. Главным было то, что когда они собрались ещё раз отсюда отплыть, оказалось, что у них исчезли руль, якорь, парус, главный котёл для варки еды и ещё масса предметов. Хотя корабль по-прежнему отлично держался на плаву. И вёсла были на месте. Но они всё-таки решили не плыть так, а пойти с извинениями и ножиком к Канату со Скоропеньей. Бу при этом клятвенно обещал, что больше ни за что и никогда в жизни не возьмёт у них ни одного ножика, а Банановы в ответ клятвенно свидетельствовали, что не они являются причиной исчезновения всех этих вещей. И вот тогда-то Канат и произнёс это слово.
     – Это Блюзгай, – сказал он.
     Бу и кузены Жэ и Рэ при этом инстинктивно закрыли лапами уши. Но оказалось, что это всего лишь имя.
     – Ну и ну, – покачал головой Дубробор. – Такое ощущение, что когда ему давали это имя, кого-то тошнило.
     – Наверное, его самого, – загыкал Шишемышин племянник Мэ и тут же, под грозным взглядом более воспитанной сестры Долинки, остановился.
     – Ну, что ж делать, – философски заметил Канат, – если тебя так назвали? Некоторых ещё и похуже зовут... – Дубробор сразу нахмурился, а Канат с ясным взором прекрасных невинных глаз спокойно продолжал: – Да и, к тому же, это ведь не настоящее имя. А так-то он зовётся Грызляем или Бризляем... Хотя, знаете... это тоже прозвище. В общем, полностью настоящее его имя – Грусляй. И он очень любит ягоду груснику, в места произрастания которой, к сожалению, мы, Банановы не ходки... ну, или, не ползки. Там вы его и застанете. Но учтите, что по характеру он – пункертон.
     Теперь уже пришла пора малышам закрывать лапами не уши, а рты, прыскающие от сдерживаемых впечатлений.
     Но, так или иначе, а нужно было им теперь идти к упомянутым грусничникам и высматривать там этого Блюзгая. Ну, и что с того, что растёт эта ягода на самых вершинах близлежащих скал? Зато сколько нового узнать можно... Да и вообще, очень есть хочется. Или будет хотеться. И, к тому же, ещё ведь и дальше плыть надо. А без котла, да без паруса с якорем – как? Так что стали они взбираться на скалы.
     Бацмордуорт, само собой, остался охранять корабль. Да заодно и рыбки половить в окрестной фьордовой воде, благо у Каната в кладовке отыскалась чья-то старая удочка. Сам-то Канат по понятным причинам ловил их другим образом.
     Восходя по камням и скалам, останавливается взгляд. О, ветры, и травы, и причудливо изогнутые сосны прибрежных скал!.. Но восходить по тем же камням, не имеющих ни троп, ни хоть сколько-нибудь проложенных стёжек – совсем иное дело. И тут – о да! – и ветры, и травы, и ветви деревьев, какие-то микроуступы, кусты, что угодно – всё идёт в ход. Оставался лишь один вопрос: сам-то этот Блюзгай каким образом втащил туда, наверх всё их добро? Или просто есть какой-то другой путь, о котором им отчего-то никто не скажет? Прошло уж довольно времени, они, найдя небольшое относительное ровное место, присели отдохнуть... и с досадой, невольно вышедшей общим тяжким вздохом, констатировали, что их корабль и берег ещё совсем близко.
     – Надо идти дальше, – сказал маленький Жэ и заплакал; и пояснил, в ответ на общие обеспокоенные взгляды: – Очень уже есть хочется.
     Ну что тут скажешь? Даже Бэ усмехнулся, впрочем, деликатно отвернувшись в сторону. Они же буквально только что обедали. Ну, или несколько часов назад. Как раз до попыток уснуть и борьбы с Бацмордуортом. Ясное дело, что они тотчас двинулись дальше. И кто это сказал, что лучше гор только горы?
     Но потом неожиданно дорога пошла лучше. И не то, чтобы путь был прямее или цепляться стало удобнее, – нет. Но просто камни, один за другим, ловко подходили под лапы, и ветви деревьев, одна за одной, легко и ловко входили в ладонь... Да ещё горные цветы, странным утешением стелющиеся почти перед глазами...
     – Ого! – воскликнул вдруг Вэ, оглянувшись. – Смотрите-ка, корабль наш какой стал маленький!
     И все подтвердили, что да, никаких сомнений не остаётся, он стал маленьким. А Вэ отчего-то сразу надулся и быстрее всех полез дальше вверх.
     А потом они нашли ручей, тоненькой струйкой сбегавший вниз к фьорду по скальной трещине, уходившей левее. Здесь тоже была полянка среди нескольких сосен, уютная и тихая, да ещё усыпанная шишками...
     – Бэум! – сказала макушка Бобредонта, и хитрый Бу засмеялся где-то подальше в кустах.
     Бобредонт задумчиво взял прилетевшую шишку в руки... И пока остальные бумкали макушками и прочими частями тела и хихикали где-то в кустах, он сидел и отламывал от неё лепесток за лепестком, вглядываясь в её прекрасно стройные глубины... Она оказалась кедровой! Он разгрыз один орешек и физиономия его расплылась в улыбке. Он переполз поближе к ручейной струйке, лёжа на бережку, так, чтобы можно было легко достать воды лапой, и стал щёлкать их один за одним. Спустя несколько минут, а может, и секунд окрестное бумканье остановилось, и вот уже все сидели или лежали на бережку тоненького ручейка и разгрызали следующий за предыдущим благоуханные орешки с рубчатыми скорлупками, похожими на семена граната...
     – Странно, – вдруг сказал Мыкий Дод, оглядывая округу, – что здесь нет белок... Неужто никому не нужны эти орехи?
     – А вдруг мы наткнулись на чужой склад? – стыдливо ахнула Долинка и тотчас отложила недоеденную шишку в сторону.
     – А вдруг эти шишки отравленные? – вытаращив глаза, прошипел пророческий и патетический Жэ и, припав к ручью, стал много-много пить, – ведь известно, что в случае отравления...
     – А может, просто их, этих шишек, здесь столько много, что хватает на всех? – медленно сказал Бобредонт, продолжая спокойно лущить свою шишку и щёлкать орешки.
     И это решение, как было видно, удовлетворило всех. Потому что трапеза продолжилась.
     – А я нашёл вкусную траву, – сказал ещё немного смущённый Жэ, поднимая голову от воды.
     Это был дикий чеснок, и это было отнюдь не плохо. Он рос вдоль ручья заметными купками, так что вскоре все они смешливо дышали друг на друга запахом колбасы. Потом, наевшись и надышавшись, они легли и стали смотреть на небо, сияющим лаской солнцем проглядывающее среди ветвей кедров. И каждая хвоинка искрилась светом... Да, можно было здесь и немного вздремнуть...
     Бобредонт проснулся внезапно, словно кто его толкнул. Он поднялся на локте и осмотрелся. Всё было по-прежнему, и солнце искрилось в хвое, и тихий ручей журчал, и благоухали смолой и орехами шишки, смешиваясь с лёгким запахом чеснока, и это благоухание уносил и возвращал с привнесённым в него дыханием горных цветов и трав плавно текущий ветер... Всё было также. Потрясённый, он сел и оглянулся вокруг. Трудно сказать, что именно его так затронуло, – да и возможно ли? Мир просто был, и всё.
     – Вот так и поймёшь Атрикиту-мана... – прошептал он и поднялся.
     А поняв его, можно понять и... Все всё ещё спали. Жэ перебирал во сне лапами, продолжая куда-то бежать, Бэ блаженно улыбался, раскинувшись во всю свою ширь, Долинка дышала кротко и тихо, и прядка волос из распустившейся косички колыхалась возле губ... Всё, он отвернулся. Нехорошо наблюдать за людьми во сне. Он подошёл к краю полянки и стал смотреть на далёкое и близкое отсюда море. Его поверхность, серебристая, как кожа Каната, когда он становился мечтательно-задумчивым и рассказывал им свои страннические истории, медленно колыхалась, переливаясь на солнце всеми возможными красками, но всегда каждая из красок блистала лишь чуть, тотчас же ускользая, и опять поверхность, с каждой её чешуйкой, волною и складкой, была серебристой...
     Солнце уже склонялась к закату, и он, хоть было и жалко (ведь не выспались же люди, борясь со штормуном), разбудил команду.
     – Надо идти... – тихо говорил он, тряся кого за плечо, кого за руку, и они поднимались, ещё спя на ходу.
     Но прохладные воды ручья помогли им вернуть блаженную горную бодрость. Так кто же всё же это сказал, что горы прекрасны... Можно было и не говорить, это и так ясно.
     Медленно и неторопливо, какие-то все изменённые горным сном, поднимались они дальше, путь был удобнее, камни были теплы и тихи, трава ласково щекотала щёки и локти, низки ветви соснового стланика гладили их макушки... И они вышли на край огромной расщелины, по которому, теперь уже вполне заметная, вилась тропинка ещё выше, туда, где, видимо, и оканчивался их путь. Да, там были грусничники, карликовые сады дикой ягоды, терпкой и кисло-сладкой, врачующей раны, смягчающей грусть и скорбь. Они пошли по этой тропе.
     Но знаете, всё-таки очень важная вещь, опыт. Он, по крайней мере, поможет понять, куда, как говорится, можно ходить, а где и поостеречься. И не стоять, там где идёт строительство, или подвешен груз, или снег башка попадает. Первым на этот камень наступил Бэ. Но он, рукастый и когтястый, конечно же, не свалился, ухватившись за что-то рядом (это был Мыкий Дод, вцепившийся в ствол сосны). Камень с грохотом полетел вниз, и тут все они ощутили, что почва, точнее, камни, уходят у них из под ног. Ну а ноги... они, конечно, тоже уходят, на то они и ноги, чтобы ходить. Вот только по воздуху они ходить, к сожалению, не могут. И не только к сожалению, но вообще никуда они в этих обстоятельствах привести не могут. Может быть, это и было имя того состояния: нигде, никуда, ничто.
     Заходило тихое летнее солнце, а они падали вслед за камнями летевшими в эту расщелину, у которой отсюда даже не было видно дна, оно терялось в дымке появившегося тумана, да ещё в мареве брызг стекавшей туда речушки. Заходило солнце, и они заходили вниз.
     Но капитан, как известно, никогда не должен терять присутствия духа... ну, хотя бы просто собственного присутствия, и Бобредонт оглянулся. Он огляделся вокруг. Летели камни, летели они, Дубробор с Мыким Додом, всё ещё держащим в лапах сосну, летевшую вместе с ними, завершали весь пелотон. Он вновь взглянул вниз. У них было ещё время, совсем немного но было, ведь они взбирались сюда очень долго, и ещё ниже спускалось дно расщелины. Вот только как дотянуться... И вдруг он ощутил удар в бок, но не камнем, а мягкий и одновременно жёсткий, словно бы папа возвращал его из мечтательности к тому, что он, вообще-то моет посуду и уже разбил пять тарелок. Он быстро и с ужасом посмотрел в эту сторону и прямо перед глазами, своими глазами увидел глаза Бобрисэя, своего родного дядя, глаза Летающего Бобра.
     Они были грозны.
     – Не спи! – орал ему в самое ухо белый бобр. – Лети вот к тому утёсу!
     – Как лети, я не могу! – завопил в ответ и маленький капитан Бо.
     – Как, как! – неожиданно спокойно сказал Бобрисэй. – Маши лапами-то, что рот раскрыл!
     И Бобредонт стал махать, и не только лапами, но вообще всем, что у него было, и хвостом, и ушами, и даже шерстью. А Бобрисэй тем временем, лавируя между падающими камнями и планируя туда и сюда, как падающий осенний лист, распихивал по утёсам малышей. Вот уже пристроены племянники Шишемыши, вот уже Рэ и Жэ, ещё ревущие от ужаса, сидят на своих, вцепившись в траву и камни, вот уже Мыкий Дод отодран от сосны и затолкан куда-то на твёрдую землю... А Бобредонт, что есть силы машущий всем собою, всё падал и падал. Да ещё Бэ, летящий неподалёку, ревел как комета. Да где-то внизу выл, как падающая бомба, великий мореход и картограф Бу.
     – Ну вот, – с лёгкой и непостижимой своей улыбкой сказал Бобрисэй, подлетев к племяннику, – молодец, хорошо размялся. А теперь замри! – вдруг крикнул он в тот момент, когда лапы Бобредонта были растопырены.
     И тот замер... и стал планировать в воздухе!
     – Хорошо, – сказал Бобрисэй, – попробуй спланировать вон к тому утёсу, – и отлетел к Дубробору, крушащему атмосферу голосом и собой.
     Ох, и тяжело же пришлось Белому бобру! Он аж покраснел от натуги, заталкивая этот сгусток вопросов и силы на хоть какую-нибудь часть твёрдой земли. Бобредонт к тому времени уже спланировал к своему уступу, откуда ему было видно, как уже почти у самой земли успел его дядя подхватить Стактибуса, всего мокрого от страха, и мягко поставить на каком-то хорошем месте... И тут стена брызг, осколков и щепок взлетела от места падения вверх, так что, казалось, вся целиком речка, куда упали деревья и камни, поднялась в воздух. Вцепившись в край своего утёса и весь вместе со своим взглядом уйдя вниз, всматривался Бобредонт в расходящееся марево... На том, самом нижнем, уступе стоял теперь лишь один Стактибус. Бобрисэя, Летающего Бобра, белёсого светом, не было рядом с ним.


Дальше, Глава 15. Грусляй: http://www.proza.ru/2018/03/27/1520