Служенье Мельпомене
или
Новый год длиною в шесть десятков
Крушение.
Каждому хочется прославиться, всякому необходимо признание, любой мечтает об овациях, восхищенных взглядах в свою сторону; редкий мужчина не грезит об успехе у женщин и о толпах поклонниц. Я - не исключение. Более того, я - типовый пример, подтверждающий справедливость высказанного постулата. Причём, горю этими желаниями всю жизнь...
...В самой что ни есть средней школе, где в ту пору я учился в девятом классе, усилиями учителя пения (в прошлом статиста одного из Одесских театров) был организован драматический кружок.
Приближалась встреча Нового 1957 года и самодеятельный спектакль обещал стать гвоздём программы всего праздника. Евгенчик (так прозывали нашего «певуна», артиста-статиста) замахнулся на сверхзадачу – поставить модную тогда и идейно выдержанную пьесу Александра Корнейчука «Партизаны в степях Украины». В качестве актёров выступали две «училки» только-только прибывшие из учительского (два года обучения) института и несколько старшеклассников.
Распределение ролей, как это обычно водится в творческих коллективах, родило массу склок, обид и противоречий. Мой друг и однокашник Фимка был нагло обойдён ролью разведчика и переведен в должность рядового партизана. Амбициозного Фимку это не устроило и он демонстративно покинул партизанский лагерь.
Роли председателей колхозов Часныка и Галушки захватили сам Евгенчик и военрук Андрей Онуфриевич. Женские роли, как было уже сказано, достались фавориткам режиссёра - молодым специалисткам...
Короче, когда дым сражения за роли рассеялся, выяснилось, что единственной оставшейся незаполненной оказалась должность фашиста, немецкого обер-лейтенанта Штиглица (не путать со Штирлицем, о котором тогда никто не догадывался). Штиглиц по Корнейчуку представлялся довольно мерзкой личностью, да к тому же к концу действия его должны были то ли расстрелять, то ли повесить...
Не буду больше интриговать читателей, тем более, что Вы уже сами догадались о том, что последователю Станиславского, мудрому Евгенчику пришло в голову на должность этого фашиста пристроить именно меня. Худой, долговязый, вызывающе рыжий с копной беспорядочных волос, я как никто более подходил для этой роли. Одетый в добытый где-то мундир немецкого офицера и в кирзовые сапоги, с деревянным автоматом наперевес, мой Штиглиц был настолько убедительным, что повесить его хотелось до начала представления.
Впервые я почувствовал свою исключительность и, хоть играть мне предстояло презренного фашиста, волшебная сила искусства подняла меня выше этих условностей – я возведу этого плюгавого фрица в ранг гениального злодея! Мне уже грезились восхищенные лица, ошарашенных такой трактовкой образа, одноклассниц и потрясенный моим талантом комсомольский секретарь Витька М.-предмет моей давнишней ревнивой зависти...
...Так как решение о утверждении в роли Фрица Штиглица произошло в момент безысходности, то есть в последнюю минуту, изучение наизусть текста шло круглосуточно. Спарринг-партнёром был обиженный Фимка – он проверял знание реплик и корректировал жесты и позы по ходу действия.
Человек полагает, а Б-г располагает.. За день до Новогоднего бала я свалился с сильнейшей фолликулярной ангиной: температура поднялась до отметки сорок градусов, а, главное, горло заложило так, что я не мог произнести ни слова.
Роль немецкого обера сыграл отбросивший свою фанаберию всё тот же Фимка, выучивший её на зубок во время моих репетиций. Появление на сцене актового зала (по совместительству и спортзала) школы красивого как киногерой, щеголеватого фашиста никого не огорчило: Фимка был любимцем публики и никакая одёжка или роль не могли убить симпатий к нему. Даже будучи уже повешенным, со старательно высунутым языком и вытаращенными глазами, он оставался обожаем всеми старшеклассницами.
Я же в тот вечер лежал в постели с плотным компрессом на шее, горько рыдая в подушку от обиды . Рядом на стуле притаился томик Корнейчука, раскрытый на странице, где была ключевая реплика моего героя обер-лейтенанта Штиглица:
- Да-а! Оригинал, оригинал наш Фриц!..
Триумф.
Обида от этого случая осталась на всю жизнь. Произошедшее я понял как знамение того, что высокое исскуство театра в качестве непосредственного участника этого процесса мне противопоказано. Да, я всю жизнь люблю театр; да, будучи в Москве и Ленинграде, я мог часами ловить «лишний билетик» у касс, выхода из метро или даже непосредственно в вагонах «подземки»... Но на сцену? Ни-ни, разве что в президиум профсоюзного собрания.
Так пролетели десятилетия. Всё же судьбой было уготовано дать мне шанс для реванша за горькое поражение в юности. Шанс этот явился в лице Полы, прелестного режиссера из Филадельфии, из театральной фирмы TOVA ( может от нашего слова гордого «товарищ»?) Приглашение принять участие в каком-то непонятном проекте «театр свидетелей» в компании с ветеранами, которым я в своем прилично зрелом возрасте мог сойти по меньшей мере за племянника, не вызвал бурного энтузиазма. Надо отдать должное настойчивости Полы - два месяца я упорно прятался от неё, а когда, наконец пришел на очередной собрание, то уже застал «другой коленкор»: раритетов явно поубавилось, парадом командовала юная Элеонора, своими детскими глазёнками светила пара близнецов Ева-Яна.
Когда же из Нью-Йорка были импортированы «дочки-матери» - чудесная, талантливейшая Наташа со своей маэстро-мамой Диной, моё сопротивление было опрокинуто. Дело приобретало привычный для меня колорит: «Восемь девок – один я...»
Мужское соперничество разрешилось как-то само собой. Кроме меня претендентов на роль звезды оказалось ещё двое. Пожилой музыкант, сыграв на трубе «Неаполитанскую песенку», исчез из поля зрения, а тщеславный молодой человек, убедившись в безпрофитности проекта тоже «сделал ручкой».
Поле было важно присутствие хотя бы одного мужчины в этом прелестном женском террариуме. Да и сам я, увидев что другие мужики слиняли, тоже приободрился. Окинув оценивающим взглядом «великолепную шестёрку» милых дам в возрасте от двадцати без малого до шестидесяти с небольшим, я понял, что судьба уже подарила мне шанс (может и самый последний) взять реванш за трагическую неудачу почти полувековой давности.
Очевидно по достоинству оценив артистические и лингвинистические (действие шло на английском языке) данные, мудрая Пола определила мне роль челнока – приводного ремня «перформанса». Олицетворяя одновременно и мужское начало и (что особенно важно) мужское окончание, я от начала и до конца представления энергично сновал по сцене, анонсируя на фантастическом английском сюжетные ходы и действия (свой сленг я гордо именую “british”, хотя с таким же успехом его можно называть и идиш и хинди, разумеется для тех, кто эти языки не знает).
Проблема Полы заключалась и в том, чтобы вовремя вытолкать “narrater”a на сцену и, что ещё труднее, вовремя увлечь его за кулисы. Иногда я путал порядок своих реплик, в этом случае рыдающий голос Полы возвращал меня в русло представления.
Чтобы как-то скрасить челночную долю “narrater”a, жалостливая Пола включила в канву спектакля мой монолог.
Лучше бы она этого не делала!!
Выйдя довольно уверенно и вальяжно вперёд на авансцену, я начал его вещание:
- What is our life (что наша жизнь)?
Развёл руками в светлой задумчивости от глубины этого вопроса... Да так и застыл в трагивеличественной позе – все слова роли как ветром выдуло из моей башки.
Прошла минута...другая... Зал с напряжением ждал глубокого откровения, соответствующего этой паузе и позе, но ни откровения, ни чертов текст в голову не лезли. Почуяв неладное, Пола сначала трагическим шепотом, а затем и нервным криком начала суфлировать роль. Где-то на третьей минуте меня словно прорвало и, забыв тщательно отрепетированные жесты, мимику и акценты, я взахлёб без единой остановки оттараторил свой драматический спич. Публика радостно аплодировала моему (наконец!) уходу со сцены...
Наше представление, а заодно моё порядком всем надоевшее мелькание, завершилось (как мне показалось) под гром аплодисментов. Благодарные зрители (американцы как зрители очень доверчивы и благожелательны) подошли к рампе сцены, аплодируя и обнимая триумфаторов. Под этот шумок определённая толика поздравлений и объятий достались и на мою долю.
«Вот он, долгожданный миг славы, момент истины, который я вожделел с младых ногтей. Теперь путь к потрясающему успеху открыт: нас ждут Филадельфия и Нью-Йорк, Детройт и Чикаго, Калифорния с её «фабрикой грёз», да и сам Спилберг явно застоялся без притока «свежей крови»!
В ночь после премьеры мне снился большой зал в каком-то из городов Америки, громадная сцена и я, стоящий на ней под овации и восторженный свист публики...
Очнулся от болезненного толчка в бок - надо мною склонились испуганные лица жены и дочери:
- Эй ты, поп-звезда, приди в себя. Ты разбудил нас и все соседние апартменты своим криком:
– «Спокойно! Не надо оваций! Мы вам ещё не то покажем!!.»
Шли недели, дни, месяцы. Триумфальный тур по городам USA откладывался. Пола куда-то исчезла и я понял, что дело спасения утопающих – дело рук самих утопающих. Благо к этому времени появилась видеоверсия нашего «перформанса». План был прост как экзамен на гражданство: на мало-мальски людном собрании друзей, знакомых и даже незнакомых я демонстрировал фильм, заполняя паузы своими комментариями. Поскольку круг общения в Штатах достаточно ограничен, моим друзьям-товарищам пришлось просматривать шедевр до десятка раз. Всё это длилось до того момента, пока мой школьный дружок Тимка Тыкман, не отличающийся изысканностью манер, с прямотою римлянина сказал, как отрубил:
- Послушай-ка ты, Качалов недокачанный, Хмелёв с похмелья, Жаров пережаренный! Старик, ты нас достал. Если ещё раз заставишь смотреть эту плёнку, Мельпомена вполне может лишиться своего уродливого пасынка!..
Здесь я по – настоящему понял изменчивость фортуны и непостоянство славы. Махнувшая своим пышным хвостом жар-птица успеха ласточкой унеслась прочь, оставив томные воспоминания и элегическую грусть. Жизнь заходила в тупик...
И вдруг звонок Полы:
- HI, Зиновий, ты меня не забыл?
- Что ты, дорогая, я уже извелся без тебя и нашего театра.
- Именно по этому поводу я и звоню. В новом спектакле «Ветер перемен» для тебя есть уникальная, символическая, одна из главных, хоть и без слов, роль.
- Боже, я потрясён... В чём же заключается моя сверхзадача?
- Ты будешь играть роль ветра, который дует с Запада в течение всего действия… Придёшь на репетицию?
- Ты ещё спрашиваешь? Приду, примчусь, прилечу на крыльях Пегаса!!
Это жизнь коротка, а искусство вечно!
Канкан
( вместо эпилога).
Вот уже в течение полутора десятка лет в благословенной Америке Новый год мы встречаем в кругу друзей. Круг этот бывает и шире и уже, но неизменным в нём остаётся присутствие шестерых учеников одного класса той самой школы, где в ночь на Новый 1957 год представляли пьесу Корнейчука.
Последнюю дюжину лет в каждую Новогоднюю ночь секстет солистов исполняет один и тот же номер-коронку – танец маленьких лебедей. Лебеди одеты соответственно хореографическому образу: белые с кружевами ночнушки жен, нежнорозовые колготки и, раздобытые много лет назад по этому случаю, настоящие балетные пачки. Двое из солистов, окончательно облысевшие, напяливают шикарные парики под блондинок. Несмотря на лёгкую одышку и грузные животы, танец исполняется в едином порыве и на одном дыхании.
Номер пользуется постоянным успехом и повторяется «на бис». Хореографический коллектив постоянно совершенствуется: суммарный возраст солистов приблизился к четырёмстам годам, на его долю приходятся одна язва желудка, два жестоких радикулита и целых одиннадцать байпасов... И это не предел!!
Жены однокашников, отстающие от своих суженых на жизненном пути в среднем на десяток лет, исполняют свой номер – искромётный и достаточно фривольный канкан,- весело задирая клёшистые юбки и демонстрируя окружающим прелести, которые эти юбки покрывают.
С годами канкан становится всё более открытым и задиристым: милые шансоньетки спешат явить миру «уходящую натуру»...
...Здесь снова приходит на ум вопрос, который заставил меня так переживать на упомянутой ранее премьере:
- «Что наша жизнь?» Строгий и чопорный театр? Нежный танец маленьких лебедей? Или весёлый,безудержный канкан? А может это умирающий лебедь Сен-Санса?..
Как бы там ни было, Новогодняя ночь, взявшая своё начало давным–давно, в холодную зиму 57-го, длиться и сегодня!