И март разбрасывает снег
На паперти толпе калек,
Как будто вышел человек
И вынес, и открыл ковчег,
И всё до нитки роздал.
Борис Пастернак
1. «… и не осуждати брата моего…»
У, какой в этом году март! Холодный и очень снежный. На улице всё очень красивое, однако красота эта уже порядком приелась. Слишком долгой была зима. От неё устали люди, коты и собаки, устали даже зимние ботинки и куртки и потяжелели, кажется, вдвое. Хочется уже не брести по сугробам в ста одёжках, а надеть лёгкую курточку, лёгкие, невесомые полутапки на тонкой подошве и легко скакать по звонкому просохшему асфальту, мягко ступать по упругой земле, слушать пчёл и шмелей, нюхать свежую горечь яснотки и жёлтых одуванчиков, и прочей всякой прелестной чепухи…
А тут опять снег! Хватит уже! Прямо зудит кого-нибудь за это обругать, процедить брезгливо через губу: «Безобразие! Сколько можно! Довели страну!» Однако некого. Те, кто обычно виноват, в этот раз не виноваты. Как ангельская слеза чисты, суки, как алмаз «Орлофф»…
2. Скворцы
Верхней ветви – семь верст до неба,
Нищей птице – ни крошки хлеба,
Сердцу будто игла насквозь…
Арсений Тарковский «Мартовский снег»
Жалко птиц. Скворцы прилетели, думали, тут трава, вскопанные огороды, мухи вкусные летают, а тут только снег и мороз.
Позавчера шёл с девочками с репетиции. Нам с Любой, Варей, Кристиной и Таней до магазина по пути, мы обычно вместе и ходим так с репетиций, треплемся про всякое, хихикаем и по мере сил хулиганим. А позавчера молча шли и не хулиганили совсем. Устали. Не только я, а и девочки. Предпоследняя была репетиция перед спектаклем, два раз подряд прогоняли, вымотались совсем. Дошли до магазина и стали уже прощаться, но увидали скворцов. Большая стая расселась на старой черёмухе, там с осени сухие ягоды остались. Скворцы трагически встопорщены, но орут весело, потому что по-другому просто не умеют.
Мы быстренько купили пару батонов почерствее и стали крошить их под черёмухой, сами тоже поклёвывая помаленьку. Третий час уже, а пообедать никто из нас не успел. Птицы однако не спешили клевать батон. А наоборот отлетели на соседние деревья.
– Михал Палыч, а почему? Почему улетают?
– Это они вас боятся. Вы на себя посмотрите, на лица свои. Я бы на их месте тоже улетел. Подумал бы: «Хлеб-то он – хлеб, но уж очень чучелы страшные…»
О, оказывается, не так уж мы и устали. В меня летят снежки, я довольно резво уворачиваюсь, а девицы мои смеются и ругаются совершенно по-скворчиному.
3. Прозрачный кофе
О горе мне, горе! Горе из горь и тоска из тоск! Опять! Опять я это самое…
Взялся вчера кофе варить и сварил. Наливаю в чашку из кофейника, а он совсем прозрачный – прямо как вода. И на вкус тоже… И нет, нет – не себя я сразу заподозрил в подлянке, а сначала ни в чём не повинный кофейник. Кинулся раскручивать. А он только с огня. Обжёг пальцы, конечно. Сунул руку под кран, а другою рукою стал злобно дёргать себя за седины: «Придурок!Тупица старый! Воду ты в кофейник налил, это да. А кофе? Кофе насыпал? А?!! Попил теперь кофейку, идиот?»
Это у меня с детства. И по сей день, увы, увы… Помню, классе в пятом был, когда побежал в музыкалку и вместо папки для нот понёс мамину скамеечку для ног. Обнаружил уже входя в класс.
А недели две назад как-то сел обедать. Налил борща, нарезал хлебушка, сел,… Чего-то, думаю, не хватает. Соли, может? Взял солонку, посолил… Нет, не соли, ещё чего-то. Встал, принёс книжку, пристроил её на столе, чтоб читать за едой. Говорят, вредно, но это глупости. Кому вредно, а мне полезно! Сел снова. Ну, думаю, теперь поем… Хрена! Не могу, и всё! Чего-то всё равно не хватает. Далеко не сразу сообразил, что ложки…
Я уж знаю – это мне за грехи мои! За подлую эту страсть к розыгрышам, к одурачиванью людей. Я ужасно, ужасно люблю для смеху кого-нибудь дурить, околпачивать и нахлобучивать. Так что поделом мне, грешнику.
4. Шухер
Кончилось сено на ближнем сеновале. Козы окозлились козлятами и стали по этому поводу больше есть. Пришлось сегодня тащиться к дальнему сеновалу и волочь оттуда здоровенный тюк, величиною с сытую лошадь примерно. Тележка не проедет, санки увязнут в глубоком снегу, на горбу много не унесёшь – так что волоком, только волоком. Брёл в горку по снежной целине метров шестьсот-семьсот, проваливаясь на каждом шаге выше колена. Пока доковылял, решил что не так на улице и холодно, а вполне по-весеннему тепло, куртку расстегнул и шапку в карман убрал. А когда тюк оттуда волок обратно, это уж прямо июль какой-то наступил даже. Пыхтя и утопая в сияющих сугробах, рассматривал синюю тень свою на снегу. Красивая… Гораздо красивее натурального меня.
Дотащил, закинул на сеновал, отдышался и пошёл чистить козлятник, а коз пустил погулять. Оказалось, дверь сеновала забыл закрыть, и козы с козлятами угуляли прямиком туда. Подхожу и вижу приоткрытую дверь, а оттуда выглядывает козлёнок. На атасе стоит, пока остальные сено тырят. Увидал меня и замер. Стоит, таращит светлые безумные глаза с горизонтальными зрачками. В глазах отражаются белый снег, чёрный забор, бледно-голубое небо и надвигающийся я. А я надвигаюсь, о да! Такой весь большой, сердитый и неотвратимый, аж самому страшновато!
– Ну что завис, братан? Шухер! – подсказываю я зловещим шёпотом.
– Бебек!!!
Обсыпанное клочьями ворованного сена, козлиное семейство ломанулось наружу, испуганно топоча и покаянно, с подтрясом в голосах, восклицая лживые оправданья.
5. Снежный король
В соседний дом вчера приезжали гости, двое довольно больших пацанов.
Начали лепить снеговиков – мужика и бабу. Мужика слепили, а бабе успели скатать только нижнюю часть, остальное не успели, уехали. На бабьей нижней части сегодня сидит второклассник Санька и машет палочкой.
– Привет, Сань.
– Драсти.
– Ты играешь, что ты тоже снеговик?
– Нет, это трон! Я на троне сижу! Я король, и всем разрешаю тут ходить. Проходите пожалуйста.
– Ух ты! Благодарю вас, ваше величество, дорогое вы моё. Мне как раз надо тут пройти. Спасибо!
– Гыыы… Пожалуйста.
– Сааааа!... – задыхаясь, кричит издалека четвероклассник Арсен из второго подъезда и бежит к Саньке – Саааашаааа!
– Ну что? – Король, как ему по должности и полагается, невозмутим и вальяжен, он не очень одобряет вот этого «ааааа», этой беготни и тому подобной глупой экзальтации.
– Саша! Я тебе должен как другу признаться! (Гм.. Это он из фильма какого-нибудь…)Я вчера был у Евы без тебя!
Их величество молчит и даже ухом не ведёт.
– Я… Уфф… Я… – Арсен совсем запыхался, лицо у него красное от стыда и быстрого бега – Я пришёл, а она говорит: «А почему ты Саню не позвал?», а я говорю, что не знаю…
Санька пару секунд ещё сидит и сопит молча, а потом как-то так немножко набок наклоняет голову, что становится совершенно ясно: простил. Я стараюсь не улыбаться, но получается не очень. Так славно и весело на душе становится от королевской милости, что рот у меня сам ползёт до ушей. И у Арсена тоже.
– Давай знаешь что? – заговаривает наконец Санька. – Давай, как будто я король, а ты спроси у меня, типа, можно тут пройти?
– Давай…
Ага! А король-то не просто милостив! Он милостив рационально! Макиавеллически!
Тут их величество издают феерических размеров шмыг. Непостижимо, как такой огромный шмыг способен разместиться в малюсеньком Санькином носишке.
– Так! – вмешиваюсь я, – Ваше снежное величество, ну-ка слезайте с трона. Иначе отморозите свою королевскую задницу. Марш домой, греться. Арсен, зайди потом ко мне, у меня где-то было старое сиденье от мотороллера, принесёшь ему на трон.
Уходят греться дружбаны, а я им вслед гляжу. Эх, мне бы Еву ещё эту самую посмотреть, вот где должно быть чудо красоты!
Но ничего, и так хорошо. Хорошо, да.
Хоть и бывает мне невыносимо жить, и чуть не до судорог заждался я окончанья этой зимы бескрайней… Но одного только давешнего снежного короля – и то хватило бы мне, чтоб выжить. А было ж ещё всякое. И будет.