Глава 10. Она стоит на краешке земли...

 
   И вновь - метро! Как только люди умудряются обходиться без него в больших городах? Втиснутые в вагон, мы летели на другой конец мегаполиса. В тесноте - да не в обиде. Плюс ощущение единства с простым трудовым людом. А другие, снобирующие в своих лимузинах, пусть томятся в пробках наверху...

  Так размышлял я, вспоминая и своём участие в строительсте подземки в Новосибирске, открытие которого стало для города суперзнаковым  событием.

  Ехать было далековато, и, в конце концов, подталкиваемые вновь заходившими на станциях людьми, мы вынужденно забились с Маратом в дальний угол первого вагона, обращённые лицом к лицу.

  - Расскажи, как было... Если можешь, - проговорил я ему в самое ухо.

  По причине всеобщей катастрофической стиснутости, у него не было физической возможности пожать плечами, но я почувствовал его рефлексивную попытку сделать это, несмотря на ужасную ограниченность пространства.

   - Рассказывать особенно нечего. Проснувшись, я закрыл дверь, особенно не удивившись. Решил, что забыла в спешке. А меня будить пожалела. Ночью она была ненасытна - как никогда прежде. Болезненно ненасытна. Будто вымещала на мне все накопившиеся негативы. Поиздевалась изрядно...

   - А ты говорил - ногой не бьёт!

   - Тут совсем другое. Это ведь игра...

   Я не стал его пытать на эту тему, непонятную мне.
   Он помолчал и продолжил, вспоминая детали:

   - Когда она, наконец, успокоилась и ушла в ванную, я накатил стакан вина и завалился спать. Слышал сквозь дрёму, как она плескается и поёт...
   - Поёт?!
   - Ну - напевает!.. Всякую ерунду устаревшую. Песни её молодости. Как она стоит на краешке земли и корабли куда-то уплывают.
   - А потом?
   - А потом я заснул. Проснулся от работающих лифтов и снующих людей. Дверь была полуоткрыта. Была мысль попытаться её догнать ( я её всегда раньше провожал и передавал из рук в руки персоналу ), но немного подумав, успокоил себя тем, что раз она не сочла нужным меня будить и так спешила, то и преследовать нет смысла. Очень хотелось спать. Притомился я шибко. Беда с этими бальзаковскими...

   Грустно и смешно! Я криво улыбнулся.

   - Повязала она меня. Ты же знаешь, как она умеет гипнотизировать. Если скажет выпрыгнуть в окно - выпрыгну!

   Такое мне не понравилось. А вдруг скажет?

   - А ты не пробовал влюбиться в молоденькую? - с  сочувствием спросил я. - Стал бы нормальным человеком. Независимым. Ты же стремился к этому!

   Он немного подумал и очень серьёзно ответил, глядя мне прямо в глаза:

   - После моей сутенёрской деятельности как-то уже не получается. Я во всех молодых девчонках вижу потенциальных проституток. Понимаю умом, что это не так, но ничего с собой не могу поделать. Эвелина, по крайней мере, не продаётся.

   - Она сама покупает, не правда ли?

   - Правда. И меня поначалу просто купила. Но сейчас зависимость другая...

   Я отвёл глаза, не выдержав ярко выраженную тоску в его взгляде. Душевные страдания сделали его тоньше и я не мог никак настроить себя на нужную волну, чтобы  пытать его насчёт Вероники.
   
   - А меня она не любит - только пользуется мной, - добавил он, добивая меня своей беспросветно печальной исповедью об одном и том же.

  " Чёрт с тобой! " - решил я. - " Всё равно ты никуда от меня не денешься! Поговорим потом. Метро для этого не самое лучшее место. "

  Разговор на этом прекратился. Мы промчались по Сокольнической линии и вышли в незнакомом для меня месте. Прошли в жилые кварталы, поднялись на лифте на пятый этаж кирпичной 9-этажки и вошли в маленькую квартирку. У журнального столика с телефоном, безвольно опустив руки, сидела на простом стуле притихшая Арсиноя. Глаза её были заплаканы, она шмыгала носом. "Сопливая!" - вспомнил я определение, данное Маратом, и подошёл к ней.

  - Хочу позвонить папам и не решаюсь! - сказала она, подняв на меня свои прекрасные глаза со слипшимися ресницами. - Может зря я поднимаю панику? Может не стоит их понапрасну волновать? Они оба гипертоники.

  - Оба? - тупо удивился я, не сразу впомнив о существовании кровного отца-армянина, о котором говорил ещё Андрей Мордвин.
  - Оба... - подтвердила она, будто сама удивилась такому факту. - Скажи, что делать и я сделаю!

  Она доверчиво взяла мою руку и как в прошлый раз прижала её к своей щеке. Только на этот раз щека была холодной и мокрой.

  - Для начала иди и умойся, - сказал я спокойным голосом. - У тебя щёки шершавые от соли, как наждачная бумага.

   Она послушалась. Моё спокойствие подействовало, и я понял, что и в дальнейшем следует выдерживать этот тон как самый действенный в этой многосложной ситуации. Умные мысли в голову пока не приходили, и я постановил заполнить возникшую паузу в размышлениях простыми бытовыми вопросами в ожидании неизбежного озарения, которое должно было скоро осветить внутренность моей головы.

   - В твоём доме имеется чай, кофе? - обратился я к Марату руководящим голосом, как самолично взявший на себя командование. Но он не поддержал меня в этом начинании, иронически развивая мой вопрос и подрывая наметившиеся амбиции командира:

   - Коньяк, ром, джин, виски... А ещё есть портвейн 777, но вы, наверное, такое не пьёте?

   - Скажи уж честно, что кроме бормотухи у тебя ничего нет! - разозлился я, досадуя такому скорому низверженияю.

   - Коньяк есть. Эвелинин. Я его не пью. Не люблю
.
   - А чай-кофе?

   - Конечно, есть. Правда, только в пакетиках и растворимый.

   - Сделай, пожалуйста, мне чай, а Люсе - кофе.

   - Бутеры будете?

   - Будем.

   Вернулась Арсиноя, умытая и бледная. Молча принялись за трапезу. Марат хотел было налить нам коньяка, но я отказался. Арсиноя выпила рюмку и, поперхнувшись, закашлялась.

   Дождавшись, когда неприятность пройдёт, я спросил у неё:

   - А что сказали в клинике и милиции?

   - Пытались успокоить. Врач сказал, что рано ещё так волноваться. Погуляет и вернётся. Такое бывает. Состояние у неё накануне было нормальное.

   - А милиция?

   - Приняли заявление. Пообещали, что поставят всех своих в известность, но активных действий для поиска пока предпринимать не будут. Тоже, говорят, рано.
   
    Я помолчал. Давать преждевременную оценку действиям этих инстанций не решился. Потом вспомнил про обоих её отцов.

    - А ты, стало быть, можешь запросто связаться с обоими папашами?

    Она укоризненно посмотрела на меня.

    - Пожалуйста, не называй их больше так. Они - хорошие.

    - Извини. Не буду.
 
    Немного надувшись и сделав небольшую паузу, она слегка обиженным голосом сообщила, что может им подать сигналы на пейджеры, если их не окажется на месте, а они перезвонят.

    - Тогда позвони отцу Number One.

    Она опять посмотрела на меня с укоризной. Марат сидел в угловом кресле, потягивал из фарфоровой кружки свой портвейн и, наблюдая нас, тихонько ухмылялся.

    - Ты совсем не можешь обойтись без своих штучек?

    - Каких штучек?

    - Говорить ненормальным языком!

    - Ладно. Попробую нормальным. Бери трубку!

    Меня, наконец, осенило и я понял, что надо делать.

    - Позвони папе-сибиряку и скажи, чтобы он прислал к нам Кинг-Конга!

    На какое-то время она замерла с послушно поднятой трубкой в руке, а потом резко бросила её на стол и побежала в ванную. Оттуда раздались рыдания.

    Не ожидав такой реакции на своё во всех смыслах конструктивное указание, я в смятении посмотрел на Марата. Он не стал ухмыляться и пожимать плечами, встал и пошёл к плачущей девушке, бросив на ходу:

    - Не видишь разве - у девушки нет чувства юмора!

    - Юмора у неё хоть отбавляй... Просто, фибры сильно расстроены. Успокой её и приведи.

    - За этим и пошёл, мой команданте!..

    Минуты две он чего-то бубнил Арсиное, а я вспоминал широкую спину, мелькавшую в толпе на площади трёх вокзалов. Седьмое чувство не могло обмануть. Это был Артур и он мог реально нам помочь. Только бы ещё не уехал из Москвы. В том, что он профессионал, я уже не сомневался. Должно быть, ощущения обострились и моя сенсорика заработала.