"Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза..."
Инга проснулась среди ночи, а в голове звучала эта песня. Очень явственно звучала и
во сне. И теперь, когда сон внезапно растаял, песня всё ещё жила наяву, не успев
уплыть в небытие вслед за сном. Она осталась здесь призраком сна. И заставляла
лишь гадать, что есть явь, а что есть сон...и чем является эта песня, связавшая
одно с другим?
Так-то по жизни, на эстраде, эту песню пел Рашид Бейбутов. Но в её сне пел не он,
а кто-то другой. Кто? Инга силилась вспомнить, кто и когда ей пел эту песню прежде?
Так бывает, изо всех сил стараешься вспомнить что-то...вот оно уже рядом, уже
где-то здесь, почти выплыло из памяти - и никак. Никак не вспоминается; столько
уже всяких суетных событий наслоилось сверху того воспоминания! И чем сильнее
хочется вспомнить, тем упорнее это ускользает, ускользает...
А песня звучит и звучит в голове, не позволяя больше уснуть.
"Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза... Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза..."
И вспомнила!
Эту песню ей пел Владик. Владислав. В Москве. На свадьбе троюродной сёстры по материнской линии, Ирины. Та выходила замуж за парня, с которым училась в одном классе, ждала его из армии. И вот решили пожениться.
Инга в то время только устроилась работать на завод. Месяца два-три прошло, как устроилась. Они с мамой вырвались в Москву на свадьбу в выходные. Родная сестра
Инги тогда ещё в школе училась, ей ещё тринадцать лет только было. Конечно, та
тоже до ужаса хотела бы поехать на эту свадьбу. Но куда - маленькая ещё по
свадьбам шататься, о школе пусть думает. Хотя... Как раз в ту пору был случай.
Инга только-только устроилась на завод, спустя лето после окончания школы это было. Пошли они с сестрой в заводской ДК, на киносеанс. Что там за кино было, уже и не вспомнить. Но фильм был "детям до шестнадцати" - то есть эти дети не допускались. Однако случился парадокс: Ингу контролёрша, проверявшая входные билеты, отказалась пропускать, паспорт показать потребовала. К тринадцатилетней школьнице претензий не было, а к старшей, семнадцатилетней, прицепилась.
- Да вы что? Да она уже работает! - возмутилась младшая.
Для неё это был убойный довод - предельный показатель взрослости.
Правда, тогда с этой новомодной стрижкой "гаврош" Инга уж очень молодо выглядела.
Да ещё если в коротком платье - то и вообще, вид несерьёзно юный, до неприличности детский. А кому в семнадцать лет охота выглядеть несмышленым ребёнком?
Теперь-то, конечно, двадцать лет уже стукнуло, как-никак. И стрижка та, молодящая, давно отросла. А тогда... На свадьбу покатила в дебильном коротком платьице. Так-то вроде бы модном по тем временам. Специально в ателье пошивочном заказывала; сама
не решилась дорогой материал портить. Ярко-голубого цвета, очень уж к лицу
подходившим. Не то, чтобы чистая шерсть, но что-то наподобие того. Вроде бы и аккуратно сшили, в соответствии с фасоном, который Инга в журнале мод выбрала: воротник с закруглёнными вытянутыми углами - как заячьи уши; с большими
накладными карманами; с застёжкой на красивых пуговицах сверху донизу. И длина супермодная, до середины икры. Но вот она-то всё и портила. Что-то не то было, громоздко как-то выглядело. И пришлось Инге самой укорачивать: обрезать,
подворачивать. Вот в этом "сногсшибательном" наряде и покатила она на свадьбу
в Москву.
К слову сказать, свадьба была шикарная. Самая богатая из всех, на которых Инге приходилось бывать. Для гуляния был заказан целиком клуб Трёхгоркинской
мануфактурной фабрики. Первый этаж - огромный зал с зеркальными стенами, сверху донизу по всему периметру. В таких залах, вероятно, до революции устраивались балы,
на которых собиралось тогдашнее светское общество: может, Наташа Ростова с Андреем Болконским там вытанцовывали.
Но на время свадьбы в зале вытянулся буквой "Г" длинный-предлинный стол,
оставлявший большое пространство для музыкального ансамбля и танцпола. По всему периметру которого метусился специально нанятый ведущий с микрофоном,
добросовестно зажигавший народ всякой чепухой.
Молодёжи на свадьбе было много. Ребята со стороны жениха, девчата со стороны
невесты.
Да и других возрастов тоже народу хватало. Толпень громадный припожаловал на мероприятие; одних только родственников со всех концов Союза понаехало; и местных -
пол-Москвы.
За столом расселись более-менее по-умному. Старики кучковались с одной стороны, а молодёжь - с противоположной. Молодожёны со свидетелями и родителями где-то по центру восседали. Инге повезло, что мама в обществе пожилых осела, среди своих
сестёр, довольно далеко от рассадника молодёжи. Так что излишний контроль, можно сказать, отсутствовал.
Поначалу, правда, было скучновато. Потому что молодые москвичи, пришедшие на
свадьбу, между собой только кучковались. Но потом, по мере того как свадьба
набирала обороты, "всё смешалось в доме Облонских". Все раскочегарились. И даже иногородняя Инга. каким-то образом оказалась втянута в московскую "могучую кучку". Тосты, танцы, суета.
И откуда-то вдруг свалился на её голову этот Владислав!
С самого начала он с молодёжью как бы и не сидел. И среди стариков вроде бы не
был замечен. Наверное где-то между затесался.
К слову сказать, он уже и не молоденькой был. Тридцатилетний старик.
Но это не человек, а ураган какой-то. Его много. Он сразу же заполонил собою всё пространство возле Инги, оттеснив на задний план всех остальных претендентов
приглашать танцевать. Все остальные кавалеры сразу оказались отодвинуты им куда-то далеко.
Внешне он был не в её вкусе. В нём было что-то есенинское. Голубоглазый блондин. Довольно смазливый. А Инге больше нравились темноволосые и темноглазые. Вернее,
он был один. Но М. тогда уже определился с Наташей. Однако внешние предпочтения
у неё-то остались: привлекательными казались лишь те, что были похожи на него. Хотя
бы отдалённо похожи. Потому что он такой один-единственный.
А Владик этот был вообще и близко не такой. Абсолютно противоположный. И внешне,
и так - сумасшедший какой-то. Как вцепился в неё, и потащил танцевать всё подряд,
не выпуская из круга вообще.
Когда в танцах наметился то ли перерыв, то ли финиш, увлёк на второй этаж. Бегали
с ним по каким-то непонятным комнатам, похожим на театральные горимерные,
заваленные верхней одеждой гостей, где кое-где по углам уже ютились парочки.
Наконец отыскал помещение, где стояли ящики со спиртным и продовольственные
запасы. Откупоривал шампанское. Пел, целовался, рассказывал разные невероятные истории... Пел эту песню про глаза. Всё это происходило чуть ли не одновременно. Напористо. Как бурлящее шампанское сразу же после отчаянного вылета пробки из
бутылки. Истории, которые он рассказывал, были из жизни, связанные с его профессиональной деятельностью. Надо сказать, жизнь у него была интересная. Фонтанировала бурно, так же как и сам Владик. Инга завороженно слушала его.
Работал он переводчиком с английского, финского и ещё какого-то языка. Много где бывал, много что повидал, много кого знал.
Где его только ни носило, с кем он только ни встречался!
Рассказывал, как на днях довелось ему попасть на какое-то закрытое сборище
кагэбистов - то ли банкет, то ли концерт - где выступал сам Высоцкий. И они, кагэбисты, просто визжали от восторга, слушая его песни. Он сделал упор на этих
словах - "визжали от восторга". Потому что Инга позволила себе усомниться, чтобы
такое вообще было возможно. Но Владик убедил, что это на самом деле было.
И вообще, он много чего удивительного понарассказывал.
Инга поначалу подумала, что это просто какой-то болтун московский. Но оказалось,
что - нет, он и правда работал переводчиком. И вообще, был родственником не со стороны жениха, а со стороны невесты. И ему тридцать лет. У него имелся опыт
семейной жизни, правда, неудачный... А так-то он хороший парень. Это всё потом
тётки московские её матери рассказали.
Как бы там ни было, весь этот день, проведённый в обществе Владика, слился в некое непрекращающеееся безумие. К вечеру он насобирал ватагу каких-то родственников,
которых всей гурьбой потащил провожаться по вокзалам.
Тётя Валя из Иркутска, решившая поехать теперь в Минск к кому-то там, раз уж
довелось прикатить в эти края из такого далека... Эта тётя Валя была немного моложе Ингиной мамы, но такая же сумасшедшая, как и Владик. Озорная, с хулиганским характером - из неё так и пёрло буйное веселье, хорошо подогретое спиртным. Хотя
она и без спиртного была такая же. В общем, два сапога, как говорится...
Он припёр откуда-то тележку для перевозки багажа, катал в ней по всему вокзалу тётю Валю, потом Ингу, потом опять тётю Валю. Потом прибежал вдруг разъярённый дядька, который заведовал той тележкой; страшно ругался на всех, а Владика с тётей Валей, реагировавших на появление дядьки бурным весельем, грозился сдать в милицию.
Но, получив от этих "дикарей" какие-то деньги, тут же успокоился и убрался со своей тележкой.
Потом Владик перепутал кого-то из отъезжающих родственников и хотел отправить
куда-то не туда, кого-то не того.
И снова пел Инге ту песню про глаза.
Всё время порывался записывать номер домашнего телефона. Но всякий раз, не находя ручку, делал нечеловеческие усилия, запоминая нужные цифры.
Но в конце концов, веселье это его бешеное вдруг схлынуло... Владик, глядя ей в
глаза совершенно серьёзно, без какой бы то ни было шутливости, предложил немедленно, прямо сейчас поехать с ним в Иркутск. На Байкал. Хочешь самолётом, хочешь поездом.
Но только сейчас, не раздумывая. Вот так просто взять и поехать.
- А может, сразу во Владивосток? - шутливо предложила она, предполагая, что это
дикое его предложение есть продолжением всего предыдущего балагана. - Представляешь, Владик является во Владик.
- Потом можно и во Владик. Но сначала в Иркутск. На Байкал. Ты представить себе
не можешь, какая это красота! Каждый человек просто обязан это увидеть. - Он
говорил так проникновенно и серьёзно, как не говорил ни разу за всё время их
знакомства.
- Ты что, какой Иркутск? Мне завтра на работу.
- Наплюй. Мы приедем, и я сразу же найду себе работу. Я везде смогу найти себе
работу.
Мы не пропадем. Поехали. Прямо сейчас. Как в омут с головой. Клянусь, не
пожалеешь никогда.
- Ты что, куда мы поедем? У меня даже паспорта с собой нет.
- Ерунда. Скажешь матери - она потом вышлет.
- Ну и шутки у тебя!
- Я не шучу. Я серьёзно. - В его глазах и в самом деле не плескалась хотя бы искра шутливости либо веселья. Скорее, в них скрывалось какое-то непонятное отчаяние.
- Такое впечатление, что ты хочешь от кого-то сбежать...
- Может, и хочу. От себя.
- От себя не получится. От себя никуда невозможно убежать.
- С тобой получится. Давай, решайся.
На какой-то миг Инга нашла было в себе эту решимость и захотела всё бросить и
рвануть с ним куда угодно. Но тут же опомнившись, сказала:
- И вообще, мне и восемнадцати ещё нет. В следующем году только исполнится.
Потом он опять пел эту песню про глаза.
Позвонить, конечно, он не позвонил.
Но зато где-то недели через полторы позвонила московская тётка. И сообщила, что
Владик погиб в автокатастрофе.
Помнится, Ингу тогда это известие ошеломило страшно. Было неимоверно жалко этого "буйно помешаного" парня.
И вот теперь Владик, человек-призрак, вдруг явился к ней в сон с той полузабытой песней, которая теперь преследует, не отпуская.
"Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза..."
Больше уснуть не получилось до самого утра. Песня не давала.
И параллельно с голосом Владика, звучащим в голове, мозг бороздили мысли...
Что, если бы она тогда взяла бы и сорвалась с ним в Иркутск, наплевав на то, что
утром надо было быть на работе; наплевав на своё несовершеннолетие... Взяла бы и выпрыгнула из своей тогдашней накатанной будничной жизни, как пробка из-под шампанского, в эту сумасшедшую жизнь Владика... Может быть, тогда он остался бы
жив? Может быть, она действительно помогла бы ему сбежать от самого себя, от
смерти - своим присутствием рядом?
А ведь была у неё тогда такая сумасшедшая мысль - взять и сорваться с ним в
Иркутск. Оставив в прошлом боль из-за М. с Наташей... Убежать от образа тех двоих,
так и застывших навсегда у неё перед глазами...
Хотя бы на Байкал посмотрела бы. И вообще, наверняка было бы о чём написать
потом, не хуже чем здесь, на "Лазурите". Если бы она резко вдруг поменяла курс,
рванув вместе с Владиком... Если бы знать тогда, что его мучает и отчего он так
мечется, словно предвидел, предчувствовал всё, что ожидало его впереди... Если бы знать, что уехав с ним тогда, она бы уберегла его от смерти, то рванула бы, не раздумывая. Факт, рванула бы. Это было бы авантюрно. И не противоречило бы её характеру.
МАТРОС ОФИЦИАНТ-УБОРЩИК.
Десятое июня.
"Есть такое твёрдое правило: встал поутру, умылся, привёл себя в порядок - и сразу
же приведи в порядок свою планету", - сказал Маленький Принц.
Вот и я, следуя этому правилу, встала, оделась, умылась и пошла драить свой
коридор - моя здешняя планета с этого начинается.
Орудовала шваброй, а в голове звенело:
"Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза... Только у любимой
могут быть такие необыкновенные глаза..."
Трап я не успела убрать - нужно было спешить в посудомойку к началу завтрака.
А после завтрака пошла убирать каюты.
Электромеханик, увидев меня, как ни в чём не бывало поздоровался и добродушно посоветовал:
- Ты тут больно не усердствуй. Я и сам у себя убираю.
Но на всякий случай я всё же усердствовала. Хоть и не верю прачкиным сплетням, что
он помполиту бегал на меня жаловаться, но мало ли что... Ещё вправду будет
трепаться, будто я тут два месяца не убирала, мол, он сам тут порядок поддерживает.
С одной стороны, прачке, конечно, верить ни в коем случае нельзя. А с другой
стороны, зачем ей было нужно так врать? Какие цели она преследовала? Может, надеялась, что я начну с электромехаником выяснять, где правда, и ругань устрою,
не разобравшись?
На это она зря надеялась, конечно. Но и мне самой тоже терять бдительность не стоит.
Выходила на шлюпочную выливать грязную воду из ведра и залюбовалась невольно:
вокруг такая благодать! Океан, как бескрайнее, опрокинутое навзничь и сияющее под солнцем, зеркало.
В обед Анюта сообщила, что сегодня получим почту.
А я-то думаю, к чему это Вася так пошутил, заглянув ко мне в амбразуру посудомойки:
- Инга, тебе четыре письма пришло!
- А почему именно четыре? - спросила я недоуменно.
Он засмеялся и, ничего не ответив, ушёл.
После обеда я отправилась драить трап.
Все бегали туда-сюда: сверху вниз и снизу вверх - и не давали мне работать.
- Ночью надо убирать! - посоветовал мне Хиппак.
- Железная логика! - восхитилась я и с горечью и грустью продолжила своё
неблагодарное занятие.
И уже закончила с уборкой, когда увидела Линку, бегущую на шлюпочную со
спасжилетом.
- Мне разрешили! - радостно сообщила она мне на бегу.
Следом за нею мчался одухотворенный камбузник.
- Пошли с нами на катере! - предложил он мне в порыве великодушия.
Не долго думая, я мигом свернула всю свою амуницию и понеслась в каюту.
Анюта была уже в сборе и намеревалась идти гулять, но, узнав от меня новость,
схватила свой жилет и вылетела из каюты, даже не подождав меня.
Я разозлилась. Но, видимо, в ней вскоре заговорила совесть, потому что она тут же вернулась и сообщила, будто ей в шлюпке сказали, что, если старпом нам разрешит,
то нас тоже возьмут.
Мы понеслись как угорелые.
По дороге нам встретился электромеханик, который посоветовал лучше пойти попроситься
у капитана, мол, тот подобрее старпома и наверняка скорее разрешит.
Мы и сами так думали. Поэтому, резко изменив маршрут, полетели к капитанской каюте.
Когда мы ворвались к нему, тот лежал на диване и отдыхал.
Увидев нас, Кеп как будто бы даже испугался.
- Можно мы пойдём на катере? - выпалила Анюта без всяких предисловий.
Тот, словно бы с облегчением, осел и, поморщившись, выдохнул:
- Спрашивайте у старпома.
Раздражаясь на себя и электромеханика, что только напрасно потеряли время, мы устремились на поиски старпома. И обнаружили его в рулевой рубке.
При нашем появлении он напыжился и на все наши просьбы отвечал решительным
отказом.
- Но почему, почему? - не желая сдаваться, возмутилась я.
- Нельзя и всё! - Он досадливо поморщился.
- Ну почему же это Линке можно, а нам нельзя? - чуть не плача, спросила Анюта.
- Да. Почему это нам нельзя? - словно эхо потребовала у него ответа и я.
- Стану я ещё вам объяснять! - сказал он пренебрежительно.
И отвернулся, показывая тем самым, что разговор закончен.
Анюта надулась, губы её задрожали: казалось, она вот-вот разревется.
Меня же поведение старпома вывело из себя.
- Да что же это такое! - Меня аж колотило от гнева. - Мало того, что нам без
всякой причины запрещается то, на что все имеют право, так вы ещё... - Я
задохнулась, не имея больше сил и слов, чтобы говорить дальше. - Да это же... Это
же знаете что?! - возмущённо обратилась я к старпомовской спине, излучающей насмешливое презрение. -
Это же самодурство, самое настоящее!
Сказав это, я как торпеда вылетела из рубки.
Глаза мои застилала радужная пелена. Неимоверных усилий стоило мне, чтобы не расплакаться.
Но вылетевшая следом за мной Анюта и не собиралась сдерживать своих слёз;
размазывая их по щекам кулаками, она поплелась в каюту, чтобы дать своим рыданиям полную волю.
Я же потащилась на шлюпочную. Скорее всего, из мазохистских побуждений. Потому
что смотреть вслед уходившей вдаль шлюпке, в которой могли и с полным правом
должны были находиться мы с Анютой...Ничем другим это нельзя было назвать, кроме
как мазохизмом.
Шелковистая гладь океана щедро отражала сияние солнца.
И шлюпка уже скрылась из виду.
По левому борту, с которого майнали счастливчиков, отправившихся за почтой,
собралась кучка зевак.
Пашка, завидев мою несчастную физиономию, аж засиял от радости.
Из добытчиков на палубе были только Руслан и Коряга.
Мне просто необходимо было с кем-то поделиться наболевшим. И я, подойдя к ним, пожаловалась на старпома и на судьбу.
- Запретный плод. Запрещено без объяснений. Это становится привлекательным ещё больше. Всегда, - глубокомысленно заметил Коряга, понимающе мне кивая. - Мне
тоже в детстве хотелось мчаться на сером в яблоках скакуне. И чтоб все девчонки
мною гордились.
- Что значит, тоже? - не поняла я и готова была уже обидеться.
- То и значит. Какой же русский не любит быстрой езды. В особенности, бесплатно, - объяснил мне он.
- Ну ничего, придём на берег. И мы в Калининграде покатаем вас, - пообещал мне Руслан. - А хочешь, сейчас две дощечки положу и плотик спущу? - с готовностью предложил он.
Я не успела ничего ответить, потому что в этот момент к нам приблизился Пашка и, кривляясь, воскликнул:
- Господин назначил Линку любимой женой! - Видя, что его кваканье только ещё
больше усугубляет моё мрачное настроение, он с удовольствием продолжил паясничать: - Товарищи официантки, не бойтесь! С вашим эксплуататором-грузином мы покончим. А сейчас вы поступаете в распоряжение товарища старпома, он хороший человек!
И я ушла с палубы, не дождавшись шлюпку.
Линка пришла к нам радостная, разрумянившаяся от счастья.
И принесла мне письмо от Галки, моей институтской подружки. Она писала, как сдала сессию; о каком-то конфликте студентов с одним из преподавателей; о том, что летом
они собираются со стройотрядом в Орловскую область строить коровник.
Но всё это виделось мне отсюда таким далёким, таким неправдоподобным, словно
письмо это пришло из какой-то другой жизни. Впрочем, так оно и было.
На полдник подавался салат из свежих помидоров и огурцов.
Валерка сегодня отчего-то расщедрился и выделил нам с Анютой по дополнительной
порции. Камбузник, узнав об этом, начал выступать, что они сами ещё не ели.
Но только кто же в это поверит? Они уже там на камбузе обожрались овощей до такой степени, что Валерке уже и для нас стало не жалко. Я сама видела, как камбузник
перед обедом лопал помидоры целиком, да ещё специально старался так, чтобы я
могла наблюдать, и приговаривал:"Люблю я помидорчики! Эх, просто обожаю
помидоры!"
Когда мы с Анютой сели полдничать, все уже поели, если не считать троих припозднившихся за столом "машины": Анзора, Спартака и Нескладуху.
Сначала всё было ничего, шёл какой-то беспредметный разговор, к которому, думая о своём, я специально не прислушивалась. А потом Анзор, откашлявшись, вдруг и
говорит:
- Инга, мы тут все посоветовались и решили, что ты не должна ходить в длинных
юбках. Тебе очень хорошо идёт короткое.
Глаза его смотрели на меня с дружеской откровенностью.
Спартак при этих словах взглянул на меня с добродушным интересом. А Нескладуха энергично закивал, выкатив свои глупые водянистые глаза.
- Мало ли, кто что решит! - вспыхнула я. - Они, видите ли, решили!
- Надо носить то, что тебе идёт и что другим нравится, - с назидательной проникновенностью произнёс Анзор.
- Да? - Я мстительно прищурилась. - А если я скажу, что мне нравится, когда
мужчины одеты в стильные белоснежные костюмы, вы все нарядитесь завтра так?
- Нет, ну... - Анзор растерянно посмотрел на меня и, бросив быстрый, ищущий поддержки взгляд на Спартака, хотел было ещё что-то сказать. Но я не дала ему
такой возможности.
- Ах, нет? - произнесла я с намеренной разочарованностью. - Какая жалость! А вам
бы так пошли такие костюмы. Очень элегантно все бы смотрелись.
Я заметила, что глаза Спартака смешливо заискрились.
- Мы тебе советуем, как лучше. А ты сразу завозмущалась, - недовольно поморщился Анзор.
- А давать советы, когда о них не спрашивают, неприлично, - отрезала я, закрывая надоевшую мне тему.
После великого разочарования, постигшего нас с Анютой из-за неосуществлённого
желания покататься на шлюпке, мы находились в состоянии какой-то душевной вялости.
В совершенной безучастности мы потолкались по шлюпочной. Потом вышли к ходовой
рубке и с тупой меланхолией глазели, как добытчики из бригады Румына тягали на
канатах какую-то железяку по корме. Смотрели мы, смотрели - и ушли. Так и не
узнали, что там они сделали в конце концов с этой железякой.
Боря в ужин закормил нас семечками. Кому-то в их каюте пришла посылка - водку в семечках прислали, чтобы бутылка не побилась. И Коряге тоже такая же посылка
пришла. Он, когда мы ещё на шлюпочной стояли после того, как шлюпку смайнали, говорил, что ему водку должны прислать. Наверное, таких посылок по "Лазуриту"
было несколько, потому что несколько обработчиков к ужину уже "укачались".
Добытчики же собирались "мазать" после ужина.
Женя Якут опять прибегал в салон взбешённый. И даже матом на Анюту наорал, потому что она в очередной раз его транзистор супом угостила.
Не знаю, чем она там умилостивила Якута, но он ушёл из салона присмиревший.
После ужина намылась под холодным душем, а потом, как всегда, засела за рукопись свою. Пишу, пишу... А сама всё время сомневаюсь: будет ли кому интересно всё это читать?