Глава 4
Длинные волосы и краска на лицах
Первым, к чему они привыкли, был ритм жизни, ежедневно повторяющийся цикл от рассвета до стремительного заката. Дети получали удовольствие от утра, от яркого солнца и широкого моря, воздух был сладкий, игралось так хорошо, и жизнь была такой полной, что не было никакой нужды чего-то ждать и на что-то надеяться. Ближе к полудню, когда солнечные лучи падали почти отвесно, резкие цвета утра сглаживались жемчужными и переливающимися оттенками, и жара – как будто поднимающееся солнце сообщало ей какой-то импульс – превращалась в набегающую жестокую волну, от которой они спешили скрыться в тени и лежали там, а нередко и спали.
Странные вещи происходили в полдень. Поверхность сверкающего моря поднималась, невероятным образом делилась на множество уровней, коралловый риф и редкие чахлые пальмы, растущие на наиболее возвышенных участках, воспаряли в небо, дрожали там, разрывались на части, сбегались и разбегались, как дождевые капли на подвешенном проводе, а то вдруг представали в виде отражений в бесконечном коридоре зеркал. Порой земля виделась там, где никакой земли не было, но затем она исчезала прямо на глазах у детей, подобно мыльному пузырю. Принимая учёный вид, Хрюша обесценивал все эти чудеса, буднично определяя их как «мираж», а поскольку никто из мальчиков не мог достичь рифа и преодолеть водную дистанцию, которую охраняли злые акулы, то дети понемногу привыкли к этим загадочным явлениям и не обращали на них внимания, точно так же, как не отвлекались они на необыкновенные пульсирующие звёзды. В полдень иллюзии царили в небе, и солнце неотрывно смотрело вниз, как огромный и недобрый глаз. Потом, в конце дня, миражи растворялись, и к тому часу, когда солнце начинало садиться, горизонт становился хорошо видимым и ровным краем синего неба. Это было ещё одно время дня, когда на остров возвращалась относительная прохлада. Но это время омрачалось приближением темноты. Едва солнце скрывалось за линией горизонта, тьма падала на остров, как плотное покрывало, и шалаши, стоявшие у моря под светом далёких звёзд, наполнялись тревогой.
Но, несмотря на привычку к распорядку дня, принятому в северной Европе, в соответствии с которым для всего было своё время – для работы, для игр и для принятия пищи, дети вполне смогли приспособиться к этому новому для них режиму. Лишь малыш Персиваль однажды не ко времени заполз в один из шалашей и просидел там два дня подряд, болтая сам с собой, напевая песни и оглашая окрестности громким плачем. Все уже решили, что он чокнулся и даже находили это несколько забавным, но он всё же вышел оттуда: маленький и жалкий, с покрасневшими белками глаз. После этого эпизода Персиваль обращал на себя внимание тем, что редко принимал участие в играх и часто плакал.
Младших мальчиков теперь было принято называть одним обобщающим именем «маленькие». Уменьшение роста среди всех ребят, начиная с Ральфа, было постепенным, и хотя и имелась неоднозначная группа, к которой принадлежали Саймон, Роберт и Морис, всё же ни у кого не возникало трудностей с тем, чтобы определить, где здесь «большие», а где «маленькие». Безусловные маленькие – те, чей возраст был около шести лет – вели свою отдельную, но при этом непростую жизнь. Большую часть дня они ели, собирая фрукты в доступных для них местах и не придавая особого значения их спелости и качеству. По этой причине они уже привыкли к систематическим желудочным болям и постоянным поносам. По ночам они сбивались в кучки, чтобы успокоить друг друга, но всё равно страдали от кошмаров, о которых никому не могли поведать. Помимо еды и сна, они находили время для простых и бесцельных игр на белоснежном песке у сверкающей лагуны. Своих мам они вспоминали гораздо реже, чем можно было ожидать. Они загорели и вечно были ужасно грязными. Маленькие подчинялись призыву рога – отчасти потому, что в него дул именно Ральф, который был достаточно большим, чтобы олицетворять для них связь с авторитетным миром взрослых, а отчасти потому, что они воспринимали собрания как неплохое развлечение. Но во всём остальном маленькие редко принимали участие в делах больших, отдавая явное предпочтение своей собственной, богатой на эмоции жизни и отношениям внутри своей группы.
Маленькие строили песчаные замки на отмели у речушки. Замки были вышиной около фута и украшались ракушками, высохшими цветами и необычными камушками. Вокруг замков возводилась система знаков, проездов, укреплений и железнодорожных линий. Все эти объекты можно было оценить, лишь расположив глаза на уровне песка пляжа. Маленькие играли здесь. Если не весело, то, по крайней мере, полностью увлекаясь своими играми. Часто можно было заметить, что целых три малыша принимают участие в одной общей игре.
Трое маленьких играли там и в этот момент. Самым взрослым из них был Генри. Он являлся дальним родственником малыша с ярко красным родимым пятном на лице, которого никто не видел с памятного вечера большого пожара. Но Генри был слишком мал, чтобы понимать, что тогда произошло, и если бы ему сказали, что его родственник улетел домой на самолёте, он бы принял это утверждение на веру без всякой тени сомнения.
Сегодня Генри был лидером компании, потому что двое других были Персиваль и Джонни – самые маленькие мальчики на острове. Персиваль был серой мышкой, и даже собственная мама не находила его красивым. Белокурый Джонни был хорошо скроен и отличался драчливым характером. Но сейчас он проявлял покладистость, потому что игра увлекла его, и три мальчика дружно играли, встав на колени в песке.
Из лесу вышли Роджер и Морис. Их только что сменили на посту у костра, и они спустились искупаться. Роджер зашагал прямо по замкам, пиная их, втаптывая цветы в песок и расшвыривая отборные камушки. Заливаясь смехом, Морис шёл следом и усугублял разрушение. Трое маленьких приостановили свою игру и подняли глаза. Поскольку катастрофа не коснулась тех сооружений, которые занимали их сейчас, они не выразили никакого протеста. Лишь Персиваль начал хныкать, потому что песок попал ему в глаза. Морис поспешил ретироваться. В той, прошлой жизни Морису уже доводилось получать наказание за песок, угодивший кому-то в глаза. И теперь, хотя рядом и не было взрослых, готовых пустить в ход свою тяжёлую руку, Морис всё же почувствовал себя не очень уверенно, совершив этот дурной поступок. Где-то на задворках его сознания даже мелькнула мысль о принесении извинений. Однако хулиган просто пробормотал что-то про купание и быстро зашагал прочь.
Но Роджер остался наблюдать за маленькими. Казалось, что он стал не намного смуглее с того дня, когда их бросили на острове, но копна чёрных волос, спускавшаяся на затылок и на лоб спереди, подходила выражению его мрачного лица, которое теперь выглядело не просто нелюдимым, но буквально угрожающим. Персиваль перестал хныкать и вновь приступил к игре – слёзы вымыли песок из глаз. Джонни внимательно глядел на него своими небесно-голубыми глазами, но вскоре начал яростно подбрасывать песок вверх, и Персиваль снова заплакал.
В эту минуту игра наскучила Генри, он поднялся и зашагал куда-то вдоль берега, а Роджер пошёл за ним следом, оставаясь под пальмами и плавно перемещаясь в том же направлении. Генри шёл вдалеке от пальм и от тени, потому что он был слишком мал и не понимал необходимости прятаться от жестокого солнца. Он спустился по пляжу и нашёл себе занятие у самой кромки берега. Надвигался великий тихоокеанский прилив, и каждые несколько секунд относительно спокойные воды лагуны поднимались примерно на дюйм. На этом последнем рубеже моря жили интересные существа, крошечные прозрачные создания, которые обыскивали берег по мере того, как вода скрывала горячий и сухой песок. С помощью каких-то незаметных органов чувств существа тщательно исследовали эти вновь захваченные территории. Вполне вероятно, что со времени последнего нашествия там появилась какая-то подходящая для них еда: птичий помёт, или, может быть, какие-нибудь насекомые – любые осколки и отбросы наземной жизни. Как мириады мелких зубчиков одного напильника, эти прозрачные создания пришли, чтобы очистить поверхность пляжа.
Генри это показалось любопытным. Тыкая во все стороны деревянной палочкой, побелевшей от длительного воздействия морских волн и, очевидно, тоже принесённой сюда морем, он пытался управлять движениями маленьких чистильщиков. Генри проковырял в песке небольшие канавки, теперь наполняемые приливом, и хотел заселить их этими созданиями. Ощутив власть над живыми существами, он увлёкся настолько, что испытывал чувства более сильные, чем просто удовольствие от игры. Он говорил с ними, заставлял их, приказывал им. Прилив захватил отпечатки его ног на песке и превратил их в крошечные бухты, где прозрачные существа оказались в неволе, дав Генри ощущение, будто он управляет судьбами. Малыш согнул свои пухлые ножки, встав над существами на корточки у края воды, склонившись над ними: густые волосы упали вниз, закрыв лоб и глаза, и послеполуденное солнце отправляло к нему свои невидимые стрелы.
Роджер тоже не торопился. Сначала он прятался за огромной пальмой, но внимание Генри было настолько очевидно поглощено прозрачными существами, что всякая нужда в укрытии отпала. Роджер оглядел пляж. Персиваль ушёл, весь в слезах, а триумфатор Джонни получил замки в своё единоличное распоряжение. Он сидел всё там же, напевая что-то сам себе и бросая песок в воображаемого Персиваля. Ещё дальше Роджер увидел платформу и сверкающие брызги над ней: Ральф, Саймон, Хрюша и Морис купались в бухте. Роджер внимательно прислушался, но услышал только их голоса.
Внезапный порыв ветра зашевелил пальмовые листья, кроны пальм качнулись и затрепетали. На высоте шестидесяти футов над Роджером несколько орехов – тяжёлые волокнистые комья, каждый размером с мяч для регби – оторвались от своих черенков. С глухим и тяжёлым стуком они упали совсем рядом и не нанесли Роджеру никакого вреда. Но он даже не думал о том, какая опасность его миновала, и переводил взгляд с орехов на Генри и обратно.
Ниже слоя плодородной почвы под пальмами лежал пласт, являвший собой всего лишь тот же пляжный песок, поднятый над уровнем моря, и многие поколения пальм смогли вывернуть оттуда на поверхность камни, точно такие же, как те, что лежали на песке на другом берегу острова. Роджер нагнулся, подобрал камень и бросил его в Генри – намеренно бросил его мимо. Камень – символ скоротечного времени – пролетел в пяти ярдах справа от Генри и упал в воду. Роджер набрал горсть камней и принялся метать их. Однако вокруг Генри оставалось пространство, круг, диаметром около шести ярдов, куда Роджер не смел бросить камень. В пределах этого круга незримо, но вполне ощутимо действовало табу прошлой жизни. Ребёнок, сидевший на корточках, был под защитой родителей, школы, полиции и закона. Цивилизация, даже будучи разрушенной и ничего не зная про Роджера, по-прежнему не позволяла его руке сделать страшное.
Генри удивился булькающим звукам, доносящимся с воды. Он оставил безмолвных прозрачных существ и, как породистый сеттер, сделал стойку на центр круга, расходящегося по поверхности моря. Камни падали тут и там, и покорный Генри неизменно поворачивался на звук, но всегда слишком поздно, чтобы увидеть камень в воздухе. Наконец, ему удалось заметить один из камней, и, рассмеявшись, он обернулся в поисках друга, решившего поиграть с ним. Но Роджер снова шмыгнул за пальму и теперь стоял там, прижавшись к стволу: дыхание быстрое и неровное, закрытые веки мелко дрожат. Генри потерял интерес к падающим камням, поднялся и ушёл прочь.
«Роджер».
Джек стоял под деревом в десяти ярдах. Роджер открыл глаза, увидел его, и чёрная тень мелькнула на смуглом лице, но Джек ничего не заметил. Он был чем-то озабочен и нетерпеливо поманил Роджера рукой. Тот поспешил на зов.
Возле устья речушки была небольшая запруда, образовавшаяся благодаря нанесённому сюда песку. Здесь росло много белых водяных лилий и тонкого тростника. Сэм и Эрик, и Билл уже были тут. Джек спрятался от солнца, встал на колени у воды и раскрыл два больших пальмовых листа, которые он принёс с собой. В одном была белая глина, а в другом – красная. Рядом лежал кусочек древесного угля, принесённый из костра.
Работая над образом, Джек объяснял Роджеру суть дела.
«Они не чуют меня. Думаю, они меня видят. Как что-то розовое среди листьев…»
Он размазал глину по лицу.
«Эх, мне бы ещё зелёный!»
Джек повернул наполовину раскрашенное лицо к Роджеру и, заметив непонимание в его глазах, пустился в объяснения.
«Это для охоты. Как на войне. Ну, знаешь – камуфляж. Как когда что-то одно прикидывается чем-то другим…» – Джек скривил лицо, пытаясь донести важную мысль, – «Ну, вот когда серый мотылёк садится на кору дерева…»
Роджер понял и кивнул с серьёзным видом. Близнецы подошли к Джеку, робко пытаясь выразить какой-то протест. Джек отмахнулся от них.
«А, помолчите!»
Он провёл углём между красными и белыми полосами на коже своего лица.
«Нет. Вы двое пойдёте со мной».
Джек внимательно посмотрел на своё отражение и остался им недоволен. Нагнулся, зачерпнул двойную пригоршню тёплой воды и размазал всю краску на своём лице. Вновь стали видны веснушки и светло-рыжие брови.
Роджер невольно улыбнулся.
«Ну и видок у тебя».
Джек стал изобретать себе новое лицо. Одну половину он закрасил белым вместе с веками глаза, другую половину замалевал красным, а затем прочертил широкую чёрную полосу углём от правого уха до левого края нижней челюсти. Он попытался оценить новый образ, но его собственное дыхание смутило поверхность воды.
«Сэм-и-Эрик, быстро мне кокос. Только пустой!»
Джек встал на колени, удерживая перед собой расколотый орех с водой. Круглое пятно солнечного света упало на его лицо, и солнечные зайчики заиграли в воде внутри. В изумлении смотрел он уже не на себя, а на какого-то потрясающего незнакомца. Джек вылил воду и вскочил на ноги, заливаясь счастливым смехом. Здесь, у запруды, ребята видели его мускулистое тело, но их взгляд приковывала маска. Она повергала в шок. Джек начал танцевать, и его смех перешёл в кровожадное рычание. Он поскакал к Биллу, и маска на лице как будто жила своей собственной жизнью, а Джек под её защитой был освобождён от чувства стыда и мук совести. Красно-бело-чёрное лицо в диком танце летело по воздуху и приближалось к Биллу. Вначале Билл засмеялся, но быстро осёкся и позорно сбежал в кусты.
Джек кинулся к близнецам.
«Все остальные – строиться. Идём!»
«Но…»
«…мы же…»
«Ну же! Я подкрадусь и заколю…»
Маска вступала в свои права и распоряжалась детьми.
Ральф выбрался из воды, прошёл по пляжу и присел в тени под пальмами. Его светлые волосы прилипли ко лбу, и он откинул их назад. Саймон плавал в бухте и энергично разбрызгивал воду ногами, а Морис учился нырять. Хрюша слонялся рядом, бесцельно подбирая разные предметы и отбрасывая их в сторону. Тихие заводи между прибрежных валунов, полюбившиеся Хрюше, сейчас были скрыты приливом, поэтому он не выказывал интереса к купанию, пока не спадёт вода. Увидев Ральфа под пальмами, он подошёл и сел рядом.
Из одежды на Хрюше были лохмотья, бывшие когда-то шортами, его пухлое тело загорело, а стёкла очков по-прежнему блестели, когда он менял направление взгляда. Он был единственным мальчиком на острове, чьи волосы, казалось, нисколько не отросли. Все остальные уже могли похвастаться густыми гривами, но волосы Хрюши лежали у него на голове тонкими прядями, словно от природы его череп должен был остаться лысым, а этот несовершенный волосяной покров появился ненадолго, чтобы вскоре исчезнуть, как бархатистый короткий ворс на рогах молодых оленей.
«Я тута подумал», – начал Хрюша, – «насчёт часов. Мы можем сделать солнечные часы. Можем втыкнуть палку в песок, а потом…»
Для Хрюши это оказалось слишком сложной задачей – описать физические процессы и технологию создания солнечных часов. Вместо этого он сделал несколько выразительных жестов руками.
«Ага, а ещё можем построить самолёт, и телевизор», – кисло отозвался Ральф, – «и паровой двигатель».
Хрюша покачал головой.
«Не, для этого надо будет очень много металлу», – сказал он, – «А у нас его и нету совсем. Но палка-то у нас есть».
Ральф повернулся в хрюшину сторону и не смог сдержать улыбки. Хрюша был зануда. Его жирная нескладная фигура, его «ласты» и его такие практичные идеи – всё это было скучно до изнеможения, но особое удовольствие можно было найти в том, чтобы пошутить над ним, даже когда это выходило случайно.
Хрюша заметил улыбку и ошибочно растолковал её как знак одобрения своих слов. Среди больших давно крепло негласное мнение о том, что Хрюша не принадлежит к их кругу, что он изгой. И дело было не только в его говоре, который не играл особой роли. Дело было в большом животе, в «ластах», в очках и в очевидной неприязни к ручному труду. Теперь же, заметив, что его слова заставили Ральфа улыбнуться, Хрюша обрадовался и поспешил развить идею.
«У нас же полно их, палок. Да каждому можно по солнечным часам сделать. И вот тута мы уже будем точно знать сколько время».
«Вот радости-то будет».
«Но ты же сам сказал, что нужно делать разные штуки. Чтобы спастися».
«Ой, помолчи, а».
Ральф вскочил на ноги и поспешил обратно к бухте как раз в ту минуту, когда Морис исполнил совсем неудачный нырок. Ральф был рад этой возможности сменить тему. Едва Морис вновь показался над поверхностью воды, он крикнул ему:
«Плюхнулся пузом! Как мешок!»
Морис расплылся в улыбке, наблюдая, как Ральф легко скользнул в воду. Среди всех мальчиков, Ральф был единственным, кто чувствовал себя здесь почти как дома, но сегодня, раздражённый бесполезным и неуместным упоминанием спасения, он не находил утешения даже в тёмно-зелёной глубокой воде и золотых солнечных лучах. Вместо того чтобы остаться в бухте и порезвиться, Ральф в несколько уверенных взмахов проплыл под Саймоном, выкарабкался на другой стороне бухты и улёгся там, скользкий и мокрый, как тюлень. Вечно неуклюжий Хрюша подошёл и встал рядом. Тюлень перекатился на живот и притворился, что никого не видит. Миражи растворялись над морем, и Ральф принялся хмуро оглядывать туго натянутую нить горизонта.
Но через секунду он вскочил на ноги и закричал.
«Дым! Дым!»
Саймон попытался сесть прямо в воде и захлебнулся. Морис, изготовившийся было нырнуть, качнулся назад, стоя на пятках, метнулся на платформу, но резко повернул и помчался к траве под пальмами. Там он пытался натянуть свои потрёпанные шорты, просто на всякий случай.
Ральф стоял, одной рукой придерживая чёлку, а другую сжав в кулак. Саймон карабкался из воды. Хрюша тёр стёкла своих очков о ткань шортов и щурился в море. Морис засунул обе ноги в одну гачу. Из всех мальчиков лишь Ральф стоял неподвижно.
«Чота я не вижу дыма», – недоверчиво произнёс Хрюша, – «Не видно дыма, Ральф – где он?»
Ральф молчал и поднёс ко лбу уже обе руки, чтобы чёлка не лезла в глаза. Он наклонился вперёд, а на поверхности его кожи уже белели высохшие разводы соли.
«Ральф…где корабль?»
Саймон стоял рядом, пытаясь смотреть в ту же точку горизонта, что и Ральф. Шорты Мориса с треском разошлись, он бросил эти лохмотья, помчался в лес, но затем опять вернулся.
Дым был маленьким тугим узелком на горизонте, и узелок очень медленно разворачивался. Чуть ниже виднелась чёрная точка, которая, вероятно, была дымовой трубой. Побледневший Ральф сказал самому себе:
«Они увидят наш дым».
Теперь Хрюша смотрел в верном направлении.
«Да, выглядит мелковато».
Хрюша развернулся и стал пристально разглядывать вершину горы. К щекам Ральфа вновь прилила кровь, и он продолжал безотрывно наблюдать за кораблём. Саймон всё так же молча стоял рядом.
«Я знаю, я плохо вижу», – сказал Хрюша, – «но у нас дым-то вообще есть?»
Ральф только отмахнулся, не отрывая глаз от корабля.
«Я про дым на горе».
Прибежал Морис и тоже уставился в море. Саймон и Хрюша вместе смотрели на вершину горы. Хрюша щурился изо всех сил, но Саймон внезапно закричал, как от резкой боли:
«Ральф! Ральф!»
Тон его голоса заставил Ральфа резко развернуться.
«Да скажите же», – тревожно бубнил Хрюша, – «есть у нас сигнал?»
Ральф посмотрел назад, на зыбкий дым у горизонта, а потом снова бросил взгляд вверх, на гору.
«Ральф, пожалуйста…! У нас есть сигнал?»
Саймон робко протянул руку, чтобы коснуться Ральфа, но Ральф уже бежал, разбрызгивая воду, по мелководью в бухте, по белому и горячему песку, по траве под пальмами. Через секунду он боролся с густым кустарником, которым уже успела зарасти просека. Саймон побежал следом, за ним – Морис. Хрюша продолжал кричать:
«Ральф! Ну, пожалуйста… Ральф!»
Затем и он пустился бежать, но споткнулся о брошенные шорты Мориса, ещё не успев пересечь террасу. За спиной четырёх мальчиков тихо и плавно вдоль горизонта двигался дым, а на пляже Генри и Джонни кидались песком в Персиваля, который снова тихо плакал, и все трое ничего не знали о том, какой переполох царил вокруг них.
К моменту, когда Ральф достиг дальнего края просеки, он уже тратил часть драгоценного дыхания на бесполезные ругательства. С отчаянным усилием он протолкнул своё обнажённое тело сквозь заросли колючих растений, и кровь теперь буквально стекала с него. Там, где начинался крутой подъём в гору, он остановился. Морис был всего в нескольких ярдах позади.
«Хрюшины очки!» – прокричал Ральф, – «Они нам будут нужны, если костёр совсем погас…»
Он замолчал и качнулся. Хрюшу было едва видно, он только начал ковылять наверх со стороны пляжа. Ральф глянул на горизонт, а потом опять на гору. Может, лучше было бы сбегать за хрюшиными очками, или к тому времени корабль уйдёт? А если, предположим, они полезут на гору, а костёр совсем погас, и тогда им придётся наблюдать, как с одной стороны Хрюша медленно карабкается в гору, а с другой – корабль так же медленно уходит за горизонт? Балансируя между двумя вариантами, мучимый невозможностью сделать однозначно правильный выбор, Ральф закричал:
«О, Господи! Господи!»
Боровшийся с зарослями Саймон уже восстановил своё дыхание. Лицо его исказилось. Ральф продолжил карабкаться изо всех сил, насилуя свой организм, а дымовая прядь на горизонте продолжала своё движение.
Костёр был мёртв. Они поняли это сразу, поняли то, о чём на самом деле знали ещё внизу, на пляже, когда дым корабля поманил их домой. Огонь погас: не было ни дыма, ни углей, а часовые покинули свой пост. Гора бесполезных дров лежала рядом наготове.
Ральф повернулся к морю. Тонкая и вновь обезличенная линия горизонта не сулила ничего, а от дыма остался лишь слабый еле заметный след. Спотыкаясь, Ральф побежал среди разбросанных камней, остановился на самом краю розовой скалы и прокричал вслед ушедшему судну:
«Вернитесь! Ну, вернитесь!»
Взад и вперёд метался он по кромке скалы, не отрывая глаз от моря, и дрожащим голосом кричал, как безумный:
«Вернитесь! Вернитесь же!»
Подбежали Саймон и Морис. Ральф смотрел на них немигающим взглядом. Саймон отвернулся, размазывая воду по щекам. Ральф решился использовать самое плохое слово, которое было в его лексиконе.
«Эти сволочи бросили костёр!»
Он посмотрел вниз, на крутой склон горы. На вершину взобрался Хрюша: он задыхался и хныкал, как маленький. Ральф сжал кулак и густо покраснел. Напряжённость его взгляда и горький тон голоса сразу выдавали, кого он имел в виду:
«Вон они».
Далеко внизу, среди розовых камней, лежавших у кромки воды, показалась процессия. Некоторые из мальчиков всё еще имели на голове свои чёрные шапочки, но в остальном они были практически голыми. Они синхронно поднимали в воздух палки каждый раз, когда ступали на лёгкий участок тропы. Идущие скандировали какие-то слова, имеющие, кажется, отношение к ноше, которую очень осторожно несли блудные близнецы. Даже с такого расстояния Ральф легко разглядел Джека: высокий и рыжеволосый, он, разумеется, возглавлял шествие.
Стоя за спиной Ральфа, Саймон неотрывно смотрел на Джека точно так же, как совсем недавно он глядел на подвижную точку у горизонта. Но, казалось, теперь Саймон был напуган тем, что видел. Ральф же больше ничего не говорил, он ждал, когда процессия подойдёт поближе. Теперь их голоса было отлично слышно, но слов по-прежнему было нельзя разобрать. Вслед за Джеком шагали близнецы, на плечах которых была огромная палка. На палке висела выпотрошенная туша свиньи, тяжело и медленно покачиваясь при каждом шаге близнецов по неровной земле. Перерезанное горло зияло, а голова висела вниз и словно обнюхивала тропу в каких-то тщетных поисках. Наконец скандируемые слова долетели до ребят на горе через пространство выжженного леса внизу.
«…Бей свинью. Горло режь. Кровь пролей…»
Однако в эту самую минуту процессия достигла самого крутого участка горы, и на минуту-другую голоса стихли. Стало слышно, как скулил Хрюша, и Саймон поспешно шикнул на него так, будто тот громко разговаривал в церкви.
Джек – его лицо было по-прежнему закрашено глиной – первым достиг вершины и радостно приветствовал Ральфа, подняв вверх копьё.
«Смотри! Мы свинью убили… подкрались к ней… окружили…»
Тут же раздались голоса остальных охотников.
«Окружили её…»
«Подкрались тихонько…»
«Она визжала…»
Близнецы стояли, свинья покачивалась между ними, роняя тёмные сгустки на поверхность скалы. Казалось, что они делят на двоих одну широкую, восторженную улыбку. У Джека на душе было слишком много всего, и об этом срочно нужно было рассказать Ральфу. Поэтому Джек просто начал радостно плясать, но, однако, исполнив пару движений, он вспомнил о чувстве собственного достоинства и просто встал, широко улыбаясь. Затем охотник заметил пятна крови на своих руках, скорчил брезгливую гримасу, осмотрелся в поисках того, обо что можно было бы вытереть руки, и, ничего не найдя, вытер их о свои шорты и рассмеялся.
Наконец, Ральф заговорил.
«Костёр погас».
Джек затих на секунду, слегка сбитый с толку таким абсурдным замечанием, которое, однако, никак не могло омрачить его счастья.
«Ну, зажжём снова. Жаль, тебя не было с нами, Ральф. Это было потрясающе. Она опрокинула близнецов…»
«Мы били свинью…»
«…я упал сверху…»
«А я перерезал свинье горло», – Джек произнёс эти слова с гордостью, но было заметно, что при этом он нервно дёрнулся, – «Можно твой нож, Ральф, мне надо зарубку на рукояти сделать?»
Мальчики болтали и танцевали. Близнецы продолжали улыбаться.
«Крови было уйма», – продолжал Джек, смеясь и вздрагивая, – «ты бы видел!»
«Мы будем охотиться каждый день…»
Хриплым голосом Ральф заговорил вновь. Он по-прежнему стоял без движения.
«Костёр погас».
Из-за повторного упоминания костра Джеку стало не по себе. Он посмотрел на близнецов и вновь на Ральфа.
«Но они нам были нужны для охоты», – сказал он, – «Иначе нас было бы слишком мало, чтобы окружить свинью».
Джек покраснел, осознав свою вину.
«Костёр-то не горел всего час, или два. Зажжём его снова…»
Он заметил кровь на обнажённом теле Ральфа, обратил внимание на то, что все четверо продолжают мрачно молчать. Счастье сделало Джека более великодушным, и он хотел разделить с ними свою радость. Разум его полнился воспоминаниями и картинами из сегодняшнего дня, когда они окружили сильную и большую свинью, воспоминаниями о том, как они перехитрили живое существо, навязали ему свою волю, забрали его жизнь себе, как сладкий и утоляющий жажду напиток.
Джек широко расставил руки.
«Ты бы видел, сколько крови!»
Охотники, которые, было, стихли, после этих слов зашумели вновь. Ральф откинул чёлку назад. Одной рукой он указал на пустой горизонт. Голос его был громкий и злой, и едва он зазвучал, как все замолчали.
«Там был корабль».
Горькие и обличающие слова смутили Джека, и он поспешил избежать объяснений. Склонившись над тушей, он вытащил нож. Ральф опустил руку и сжал кулак. Его голос дрожал.
«Корабль. Вон там. Ты сказал, что вы будете поддерживать костёр, и вы его бросили!» – Он сделал шаг в направлении Джека, а тот повернулся к нему.
«Нас могли увидеть. Мы могли отправиться домой…»
Для Хрюши это было слишком, осознав тяжесть потери, он позабыл свою обычную робость и пронзительно закричал:
«Всё ты со своею кровью, Джек Меридью! Ты со своею охотой! Мы могли отправиться домой…»
Ральф оттолкнул Хрюшу в сторону.
«Я главный, и ты должен был делать, что я говорю. А ты только треплешься впустую. Да ты даже шалаш не можешь построить! А потом вы ещё уходите на охоту, а костёр гаснет…»
Ральф отвернулся и помолчал мгновение. А затем, поддавшись нахлынувшим чувствам, повторил снова:
«Там был корабль…»
Один из самых маленьких охотников громко зарыдал. Горькая правда доходила до сознания каждого. Джек, весь красный, продолжал разделывать тушу.
«Работы было много. Нам нужны были все».
Ральф вновь повернулся к нему.
«У тебя бы и были все. Сразу, как только мы достроим шалаши. Но тебе же надо было охотиться…»
«Нам было нужно мясо».
С этими словами Джек встал, окровавленный нож оставался в его руке. Два мальчика смотрели в глаза друг другу. С одной стороны был яркий мир охоты, тактики, стратегии, военного мастерства и весёлых военных действий, а с другой стороны ему противостоял мир безграничной тоски по дому и тщетных банальностей. Джек переложил нож в левую руку и испачкал лоб кровью, поправив прилипшие волосы.
Хрюша снова завёл свою песню:
«Ты не имел такого права, чтобы костёр бросать! Ты сказал, что вы будете дым поддерживать…»
Подобные обвинения от Хрюши, приправленные завываниями со стороны некоторых охотников – всё это привело Джека в бешенство. В его глазах вновь засверкали недобрые молнии. Будучи наконец-то в силах выместить на ком-то свою злобу, он сделал шаг вперёд и ударил Хрюшу кулаком в живот. Хрюша со стоном опустился вниз. Джек стоял над Хрюшей, и от перенесённого унижения голос охотника стал особенно резким.
«А тебе неймётся, да? Жирдяй!»
Ральф шагнул вперёд, но Джек наотмашь ударил Хрюшу по голове. Хрюшины очки слетели и тонко зазвенели по камням. Их владелец в ужасе завопил:
«Мои очки!»
Хрюша нагнулся и принялся ощупывать камни вокруг себя, но Саймон поспешил на помощь и нашёл для него очки. Страсти человеческие бушевали вокруг Саймона на вершине этой горы, они задевали его своими страшными крыльями.
«Одно стекло разбито».
Хрюша схватил очки, надел их на нос и бросил злобный взгляд на Джека.
«Мне без очок нельзя. Остался я теперь с одним глазом. Ну, подожди у меня…»
Джек сделал движение в сторону Хрюши, и тот начал карабкаться прочь, пока между ним и Джеком не оказался большой валун. Высунув голову из-за камня, Хрюша сверкнул на Джека уцелевшим стеклом очков.
«Я теперь одноглазый. Подожди у меня…»
Джек смешно изобразил хрюшин побег за камень и его вопли:
«Падажжи у меняя…»
И сам Хрюша, и пародия на него оказались настолько смешными, что охотники дружно рассмеялись. Джек воодушевился. Он продолжил ковылять, изображая Хрюшу, и смех перешёл в настоящую истерику. Ральф почувствовал, что уголки его губ тоже дрогнули вопреки его собственной воле, и он злился на себя за это проявление слабости.
Ральф сказал тихо:
«Так нечестно».
Джек прекратил кривляться и поднялся, встав лицом к лицу с Ральфом. Его голос сорвался на крик:
«Ну, хорошо! Хорошо!»
Он посмотрел на Хрюшу, на охотников, на Ральфа.
«Мне жаль, что так вышло. Я имею в виду, с костром. Да. Я…»
Джек подтянулся.
«…Я прошу прощения».
Гул, издаваемый охотниками, выражал восхищение таким красивым жестом. Среди окружающих явно сложилось впечатление, будто Джек повёл себя очень достойно и успешно вернул себе расположение этим вовремя принесённым извинением, в то время как Ральф в чём-то пусть и неявно, но всё-таки был неправ. Теперь, по их мнению, Ральф должен был дать достойный и равнозначный ответ.
Но Ральф никак не мог выдать такой ответ. Этот трюк с великодушными извинениями и дешёвым шоу в дополнение к тому дурному поступку, который совершил Джек – всё это было возмутительно. Костёр погас, а корабль ушёл. Неужели они не понимают? Вместо достойного ответа Ральф мог излить лишь гнев, душивший его.
«Я сказал, так не честно».
На вершине горы воцарилась мёртвая тишина. Глаза Джека на секунду накрыло непроницаемой пеленой, но тут же его взгляд стал прежним.
Наконец Ральф угрюмо пробурчал:
«Ладно. Разжигайте костёр».
С появлением общей задачи, необходимость работы над которой ни у кого не вызывала сомнений, последняя напряжённость исчезла. Ральф стоял, не говорил и не делал ничего, молча глядя себе под ноги, на пепел выгоревшего костра. Джек активно командовал. Он отдавал распоряжения, пел, насвистывал, обращался к Ральфу со всякими мелочами – мелочами, которые не требовали ответа и, соответственно, не могли вызвать упрёков со стороны собеседника. А Ральф по-прежнему молчал. Никто, даже Джек, не мог попросить его сдвинуться с места, и, в конце концов, дети были вынуждены сложить костёр на три ярда в стороне и не на самом удобном месте.
Так Ральф утверждал свою позицию лидера, и он не мог бы придумать более удачный способ сделать это, даже если бы потратил целые дни на размышления. Против такой тактики, настолько эффективной и в то же время совершенно не агрессивной, Джек был совершенно бессилен и выходил из себя, сам не зная причины своей злобы. Ко времени, когда костёр был сложен, между Джеком и Ральфом вырос высокий и непреодолимый барьер.
Сложив дрова, они столкнулись с другой проблемой. Джек не мог разжечь огонь. Но тут, к его удивлению, Ральф сам подошёл к Хрюше и взял его очки. Вряд ли и сам Ральф почувствовал в этот момент, как тонкая связь между ним и Джеком, которая, казалось, была уже безнадёжно разорвана, восстановилась сама собой.
«Я принесу их тебе обратно».
«Нет, я с тобой пойду».
Хрюша стоял за его спиной, одинокий в море бесформенных ярких пятен, окружавших его, пока Ральф стоял на коленях и пытался сфокусировать яркое солнечное пятно. Огонь быстро занялся, Хрюша протянул свою руку и поспешил забрать очки.
Всё нехорошее отступило прочь перед этим фантастически красивым цветком с пурпурными, красными и жёлтыми лепестками. Теперь ребята стали просто группой мальчиков, собравшихся у походного костра, и даже Хрюша и Ральф были как будто включены в компанию. Потом некоторые из них принялись бегать вниз по склону за дровами, а Джек продолжил разделывать тушу. Они пытались поджарить свинью целиком, удерживая её на палке, но палка сгорела раньше, чем мясо успело прожариться. В конце концов, дети просто стали насаживать куски мяса на ветки и держали их в пламени, но даже и в этом случае самим мальчикам доставалось едва ли не больше жара, чем свинине, которую они пытались приготовить.
Ральф почувствовал, что у него потекли слюнки. Он думал отказаться от мяса, но предыдущая диета из фруктов и орехов, перемежаемых нелепыми крабами и рыбой, лишала его силы противостоять этому искушению. Он принял кусок полусырого мяса и вцепился в него зубами, как голодный волк.
Истекая слюной, подал голос и Хрюша:
«А мне кусочек?»
Джек собирался потерзать его сомнениями и надеждой, чтобы указать на его место, но, допустив эту оплошность, Хрюша сам напросился на эту жестокость.
«А ты не охотился».
«Ральф тоже», – нудил Хрюша, – «И Саймон».
Хрюша не мог остановиться.
«Не охотилися они. Даже на полкусочика краба не охотилися».
Ральф нервно дёрнулся. Саймон, сидевший между близнецами и Хрюшей, вытер рот и сунул свой кусок мяса Хрюше, пронеся его за камнем. Хрюша быстро схватил эту передачу. Близнецы хихикнули, а Саймон стыдливо опустил глаза вниз.
В этот момент Джек вскочил на ноги, отхватил большой кусок мяса и швырнул его к ногам Саймона.
«Ешь, чтоб тебя!»
Он свирепо глядел на Саймона.
«Бери, я сказал!»
Джек повернулся вокруг, стоя в центре круга мальчиков.
«Это я добыл вам мясо!»
Бесчисленные неудачи и пережитые разочарования теперь вылились у него в приступ ошеломляющей ярости.
«Я раскрасил лицо… Я подкрался. А вы теперь жрёте…Все…А я…»
Постепенно всё стихло на вершине горы, и стало ясно слышно щёлканье дров в костре и шипение поджариваемого мяса. Джек смотрел ребятам в глаза, он искал сочувствия, но видел только уважение и трепет. Ральф стоял посреди пепелища, оставшегося от сигнального костра, держал в руках кусок мяса и хранил молчание.
В конце концов, Морис нарушил непроницаемую тишину. Он завёл разговор на единственную тему, которая сейчас могла объединить большинство из них.
«А где вы поймали свинью?»
Роджер махнул рукой в сторону крутого склона: «Они были там… у моря…»
Пришедший в себя Джек не мог допустить, чтобы его историю кто-то рассказал за него. Он поспешно заговорил:
«Мы разделились. Я подкрался на четвереньках. Копья отвалились, потому что на них не было наконечников. Свинья заорала и убежала от нас…»
«Но она развернулась назад и побежала прямо в кольцо. У неё бежала кровь…»
Избавившись от напряжения, все мальчики взволнованно заговорили разом.
«Мы её окружили…»
«От первого удара у неё задние ноги отнялись, а мы её окружили и били, били, били…»
«А я перерезал ей горло…»
Близнецы, всё ещё делившие одну на двоих улыбку, вскочили и начали бегать вокруг друг друга. Следом подключились остальные, имитируя предсмертные крики и вопли свиньи.
«По башке ей!»
«И в пятак!»
Морис с визгом выскочил в центр, притворившись свиньёй, и охотники, стоя кругом, делали вид, что бьют его. Исполняя этот танец, они дружно кричали.
«…Бей свинью! Горло режь! Добивай!...»
Ральф смотрел на них с завистью и возмущением одновременно. Он не проронил ни слова, пока они не устали и не замолкли.
«Я созываю собрание».
Один за другим мальчики остановились и уставились на Ральфа в ответ.
«Собрание и рог. Я созываю собрание, даже если оно затянется до темноты. Внизу на платформе. Как только я протрублю. Сразу».
Ральф развернулся и ушёл прочь с вершины горы.