Московский вокзал встречал сильных, смелых, весёлых, мудрых, молодых, пожилых, юных, совсем-совсем маленьких жителей нашей страны и провожал их же: с подарками, впечатлениями, принятыми и отвергнутыми решениями, грустных и очень-очень счастливых, навеки разлюбивших и пообещавших любовь на века.
В громоздких чемоданах и ладно скроенных сумках надёжно прятались вещи, призванные оберегать тело и душу, ключи, открывающие все двери на свете, мерцали цифры денежных знаков, каллиграфическими узорами на прочной бумаге красовались имена-фамилии, даты рождения, и тихо шуршали билеты на поезда. Поездам же нипочём расстояния, снега, проливные дожди, волнующиеся моря и неприступные горы.
Билеты на скорые, простые, совсем уж непростые, ближние и неведомо дальние поезда; билеты в тёплые купейные вагоны, коммунальные плацкартные и совсем уж коммунальные – общие.
Нам с отцом достался билет в общий вагон, куда задубевший на перроне до мозга костей пассажир спешит попасть с невесёлой мыслью, что в тесном сообществе и сотрудничестве с соседями скучать не придётся. Что ж, да будет так! Ничего не поделаешь…
– Ох, боже ты мой, да что же вы так пихаетесь! Снимите немедленно свой чемодан с моей ноги! Да никто не сядет на ваше место! Нет, погодите-ка, я сяду! Вместе с вашим чемоданом!
– Дамочка, зачем так кричать? Я понятия не имею, чей чемодан стоит на вашей ноге. Да, я серьёзно! Нет у меня никакого чемодана. Что я держу в руке? Откуда мне знать, если я вижу только ваш затылок и больше ничего! Ну, и плечи, разумеется. Нет, больше ничего не вижу, а жаль!
– Почему нас не пускают в вагон? Заметили, только наш вагон закрыт? Проводники спят, что ли? Стучите в дверь! Стучите, да посильнее!
– Ну, наконец-то догадались открыть!
– Ага, открыл и куда-то ушёл. Билеты, видимо, в вагоне будет проверять. Заходите быстрее, намёрзлись уже!
– Мама, мамочка! Меня несут мимо дверей!
– Выбирайтесь отсюда, между вагонами мест нет.
– Если я выберусь, то места мне нигде не будет! Так что… ааааааа, пропустите сейчас же!
Нам повезло больше: отец первым прошёл в вагон, нашёл наши места, положил вещи на багажную полку и вышел на перрон, оставив меня сторожить завоёванное пространство.
А люди всё суетились, боролись с чем-то непреодолимым, делали героические попытки найти своим вещам места поприличнее, нежели узкий проход вагона или небольшой треугольник багажной полки, вызывали кого-то всемогущего и несуществующего, сквозь запотевшие стёкла пытались высмотреть, изменился ли ландшафт или остался прежним, и ничего никому не удавалось.
– Отправление во сколько? – громко спросил кто-то откуда-то сверху.
– Да пятнадцать минут назад должен был отправиться! – ещё громче ответил кто-то совсем уж снизу.
– Какая вам разница? Главное, сидим. На платформе никого нет, значит, скоро поедем, – послышалось из соседнего купе.
– Разница большая, слишком большая! – выкрикнул кто-то неусидчивый и раздражённый. – Во-первых, хочется в туалет, а во-вторых, пора попить горячего чайку и как-нибудь поспать.
– А где, собственно говоря, проводник? После того, как он открыл дверь, его кто-нибудь видел?
– Я не видела, сынок! – отозвалась с боковушки пожилая женщина, с искренней любовью обнимающая объёмистую сумку, стоявшую у неё на коленях. – Я уже давно очень плохо вижу. Где уж мне проводника разглядеть!
– Что ж вы смущаете народ? – на весь вагон возмутился кто-то слишком серьёзный. – Сказано же: сидим и хорошо! Лучше, чем на холоде торчать!
Уставшие пассажиры вспоминали кого-то слишком всемогущего недобрым словом, измученные вещи норовили соскользнуть со скользких полок, а запотевшие стёкла никоим образом не позволяли наладить контакт с окружающим миром. В конце концов люди успокоились, а вместе с ними обрели покой и вещи.
А мы всё стояли, стояли…
Никто ничего не знал, да и не нужно никому сомнительное знание о том, почему поезд никуда не едет: в вагоне-то было тепло, сумки-чемоданы пристроены, некоторые горе-путешественники уже крепко спали.
Терзаемый смутными подозрениями, я осторожно пробрался в тамбур и увидел: дверь вагона была свободна от всех своих замков, а в небольшую щель тонкой змейкой пробирался холодный апрельский ветер. Любопытство да нехорошие подозрения полностью овладели моим умом и сердцем. Я уверенно открыл дверь и вышел на платформу…
Вокзал продолжал жить своей жизнью, время неумолимо шло вперёд, скорые поезда кое-где его опережали, и лишь наш вагон философски пребывал в странном, но, видимо, кому-то необходимом одиночестве. Поезд давно умчался, и никому не было никакого дела до этого вопиющего факта.