ШРАМ НА СЕРДЦЕ
Рассказ
Автобус дребезжит на дорожном шифере, который не лишён ямкости.
Яма на яме и ямой погоняет.
Эта поговорка, подходящая к характеристике воровства, а к определению ям на дорогах совсем не подходит, хотя воры и ямы имеют нечто общее.
Если бы воры не крали, то на дорогах не было ям бы.
Были бы одни сплошные ямбы.
И ещё – хореи, дактили и анапесты. И – амфибрахии.
И я сочинял бы с их помощью оды и панегирики.
Это – с одной стороны. А с другой – три маленьких ямки, если будут одна на другой – уже образуют большую яму. Может быть, даже - тартарары.
А что лучше из них – одна большая или три помельче -не сразу и разберёшь.
А тартарары – это уже совсем хреново.
Имею в виду – горько.
И вот из этих размышлений рождается рифма:
«Ах, как родные нам воры
Нас ведут в тартарары…».
Но ведь Дуткович же был!
Вот дедок на заднем сиденье рассказывает соседу о том, как его готовят к операции в какой-то кишинёвской клинике. Доброжелательные пацаны-хирурги, вылупившиеся недавно после мединститута, обещали дедушку прооперировать.
Даже сказали – дают гарантию.
Расспросили, чем этот самый дедок может с ними рассчитаться за операцию.
Слава Богу (Во имя Отца и Сына и Святого Духа – Аминь!) у него в Бричанском районе в селе на крестьянском подворье вырос вполне приличный кабанчик Борька.
Так вот, пацаны эти, хирурги (они же толк в тушах знают, учились столько лет!) деду сделали заказ.
Сколько килограммов, каких сортов мяса, какими порциями. Когда и куда именно, по каким кишинёвским адресам, привезти им из этого самого другого конца республики, из Бричанского района, из бабкиного подворья, где год-полтора этот дедка и его бабка не репку выращивали, а - этого самого симпатичного кабанчика Борьку.
И вот дедок рассказывает соседу, как он, вот, едет в автобусе и справляется с заказом этих пацанов. Везёт….
А у меня перед глазами на ухабах мельтешит Дуткович.
Полудрёма такая, что ли ?
Вот он – прямо передо мной, как тогда, когда я впервые с ним познакомился, царапая стены в хирургическом отделении Глодянской районной больницы от боли в жёлчном пузыре. Царапал - не пять минут, а семь часов….
- Ну, что, настали хорошие времена? – спросил Дуткович, мельком взглянув на меня.
Вы видели когда-нибудь взгляд настоящего хирурга?
Я тогда увидел взгляд Дутковича.
Он смотрел на меня, как кошка смотрит на мышь, как леопард, готовящийся к прыжку на какого-нибудь зайца, как удав на загипнотизированную им лягушку.
«Такой будет резать, - понял я мгновенно. - Рука не дрогнет!».
Я тогда ещё не знал, что моя бабушка Люба умерла в сорокалетнем возрасте из-за того, что у неё лопнул жёлчный пузырь….
А ведь Дуткович же был!
Вот он появляется перед моими глазами со стороны работающего автобусного двигателя.
Как тогда….
После операции у меня долго не заживала рана, гноился кетгут.
Пытались прекратить нагноение на перевязках, но не получалось.
А тогда….
Захожу, как обычно, на перевязку.
Дуткович, взглянув на меня, опускает на подбородок марлевый намордник, берёт какую-то ложечку, похожую на чайную, и – к ране.
Сало моё подкожное над пупком мешало, видите ли, заживлению раны.
А ложечка - острее бритвы. И вот он начал орудовать в моём животе этой самой ложечкой.
Кричать – неудобно, плакать – тем более.
После я и написал стихотворение «Букет роз».
Есть там строчка о том, что «мне вчера Дуткович делал чистку».
После этой операции рана зажила, как на собаке, за пару дней.
Правда, над пупком так и осталась ямка, такой шрам глубокий, показывать не буду, неудобно.
А стихотворение тогдашнее – процитирую:
БУКЕТ РОЗ
Посвящается медицинским работникам хирургического отделения Глодянской районной больницы.
Смысл жизни познается, мои братья,
Не на митингах, собраниях, в кино,
А на койке, в хирургической палате,
Где березка машет ветками в окно.
Здесь идет борьба за жизнь ежесекундно,
Через резку, штопку, через «капремонт».
Наши жизни – это маленькие судна -
После шторма собрались в больничный порт.
Кто оказался здесь по воле злого ветра,
Без шлюпок, парусов и без ресурсов,
А кто – вдали оставив берег щедрый,
Стал легкой жертвой собственного курса.
Тут слышны стоны и нередки крики,
Мольбы о сострадании слышны,
Но – всё проходит, и светлеют лики:
При выписке настанет день Весны…
Хоть дождь идет четвертый день подряд,
И мне вчера Дуткович делал чистку,
И я без желчного остался пузыря,-
В душе – Весна, и я плыву без риска!
А сколько раз висел на волоске -
Любой из нас, кто бредил под наркозом!
А сколько раз – росинки на виске
Нам вытирали сестры, словно слезы…
Букетик роз - от сердца предлагая,
Я в нём всю боль и радость вам дарю.
И, в самый светлый час об этом вспоминая,-
Благодарю вас, ЛЮДИ! Я – благодарю…
А ведь Дуткович был!
Я о нём и очерк в районной газете лет тридцать назад написал.
Следил за ним, чтобы понять, как один человек может хладнокровно резать другого человека.
Не понимал этого, пока не узнал о сыне нашего библиотекаря Нины Васильевны. Мальчик разбился на картинге и Дуткович собрал его, как говорится, «по частям».
Владимира Ивановича никто тогда не просил поехать с подростком в Кишинёв, никто не предлагал за это денег, да и отблагодарить каким-то образом Нина Васильевна и её мама, тётя Роза, вряд ли чем-нибудь могли.
Но это же - Владимир Дуткович!
Опытный хирург, человек с высшим медицинским образованием, прошедший все положенные ординатуры и специализации был у этого пацана из Глодян СИДЕЛКОЙ целую неделю или две! Он должен был всё знать и всё видеть!
Это меня поразило!
Мне и до того приходилось встречать людей, увлечённых своей работой до умопомрачения.
И я понял: Дуткович – один из таких.
И ещё понял, что эта его любовь вызвана стремлением ПОМОЧЬ.
Долго я тогда не мог подобрать заголовок к материалу, а потом по предложению ответственного секретаря редакции Виктора Степановича Саландо назвал публикацию «Добрые руки Дутковича»….
Был Дуткович!
…Автобус едет, а у меня не выходит из головы не такое уж и давнее событие.
Как громко он на меня орал!!!
И, понимаете, мне даже и в голову не могла прийти мысль о том, что хирург Дуткович обладает потрясающими способностями актёра! Разве мог я сообразить во время этого крика, что он – играет?!
Некоторые люди обижались за его крики, считая их грубостью, но я думаю, что вряд ли он когда-нибудь повышал голос без оснований.
Конечно, работёнка у него – не позавидуешь. Копаться в кишках живых людей – не у любого нервы выдержат. А заведовать хирургическим отделением районной больницы без того, чтобы все понимали тебя с полувзгляда- попробуй!
На меня же тогда он орал на всё отделение по особому поводу.
В то время у меня была приличной величины язва желудка. Я прошёл все анализы, и решение о дальнейшем лечении должен был принять Дуткович.
Много лет назад у меня уже была операция под общим наркозом, резали брюшину, зашивали. Я знал, какие бывают боли после наркоза, а возраст у меня был уже лет на тридцать старше. Какие могли ждать перспективы – меня довольно сильно смущало.
- Ну, как дела? – спросил он.
- Как скажете, Владимир Иванович, так и будет, - ответил я безо всякого настроения.
И тут он на меня как заорёт:
- Вы что себе позволяете? Кто Вам дал право так относиться? Надо иметь совесть!И какую-то твёрдость!
Я от неожиданности опешил, не понимая чем перед ним провинился.
А он продолжал:
- Опустил крылья! Вы хоть понимаете? Вы понимаете, что кроме Вас никто это не сделает? Кто опишет вот это, что вокруг у нас теперь происходит? Кто? Скажите! Кто напишет историю сёл наших, предприятий? Вы понимаете, что, кроме Вас, никто это не сделает? Никто! Вы соображаете? Никто! Берите себя в руки!
Смотрите на него! «Как Вы скажете, Владимир Иванович!».
И каждый резкий выкрик его голоса был для меня слаще целебного бальзама, прекраснее музыки симфоний!
Я понял, что он не будет оперировать, а будет лечить.
Так оно и произошло.
Дуткович прописал мне переливание крови и плазмы, капельницы, какие-то инъекции, и всё обошлось без операции.
Такой вот был у него на меня крик.
Это и послужило впоследствии причиной появления в печати и в интернете моего стихотворения «Ода Владимиру Дутковичу».
Его я вам тоже здесь процитирую:
ОДА ВЛАДИМИРУ ДУТКОВИЧУ
Ах, как я рад, что я – здоров,
И что Дуткович меня спас,
Что для меня сдавали кровь,
И что я выжил в третий раз!..
Зовут Владимиром не зря,
Хоть миром не владеет он,
Но Мир и Солнце - для меня
Теперь реальность, а не сон.
Кругом него – один лишь свет:
Блестящий врач, блестящий скальпель,
Он через боль - прибавит лет,
А через капельницы – капель.
Те капли дарят нам секунды,
И возвращают жизни свет;
По-немецки значит «Wunder» -
«Чудо» – в жизнь продлить билет!
Хирургом быть – не так уж просто:
Нужны тут ум, и точность рук,
Решимость, знания, упорство,
И понимание людских мук.
Не каждый сможет резать тело,
Как-никак ведь Человек!
Но таково хирурга дело –
Через боль – добавить век!
Дуткович – Доктор высшей пробы,
Хирург – Природой одарён.
Я под его опекой пробыл
Неделю с лишним и – спасён!
Таких, как я – он многих видел,
И многих спас за сорок лет,
За боль и слабость - не в обиде,
Мы снова родились на свет!
Он, выполняя своё дело,
Тысячи жизней изучил,
И я б ему за это смело
Диплом историка вручил.
Он в тех историях болезни
Искал ответы на вопросы -
Как не позволить чёрной бездне
Вызвать трауры и слёзы.
И среди этих документов,
Анализов, кардиограмм,
Были мои. И в те моменты
Он не ошибся ни на грамм!
Оперировать словами -
Много проще, чем ножом,
Но теперь, поймите сами,
Не найду я нужных слов.
Все слова не стали милы,
Хоть и значусь я «поэт»,
Я понял: выразить не в силах
Я свой Дутковичу привет!
Я написал это стихотворение 10 мая 2014 года.
Был Дуткович, был!
Казалось, я знал этого человека неплохо, хотя мне и не приходилось с ним близко общаться. И я думал, что ничем он меня особенно уже не может удивить. Но не зря говорят, что талантливый человек – талантлив во многом.
Именно таким многогранным талантом был Владимир Иванович.
Я ещё раз убедился в этом, когда мне сказала моя односельчанка Мария Ивановна, ценительница литературы, о том, что однажды она сильно удивилась, когда разговорилась с Дутковичем о поэзии, и он прочитал в больничной палате наизусть большой отрывок из поэмы Блока «Двенадцать».
Я просмотрел эту поэму и подумал: «Интересно, какие строки из неё мог больше всего понравиться Дутковичу?». Вероятно, вот эти:
«Стоит буржуй на перекрёстке,
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмётся шерстью жёсткой
Поджавший хвост паршивый пёс.
Стоит буржуй, как пёс голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пёс безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост».
…Автобус едет, а хирурга Владимира Ивановича Дутковича с нами нет.
Его нет не только в этом автобусе, но и в жизни.
Нет на планете Земля…
Дуткович умер.
И дело даже не в том, что его похоронили на кладбище в городе Глодяны, где он спас жизни и укрепил здоровье тысячам и тысячам сограждан. Он оставил о себе память. Его автографы оставлены не чернилами на бумаге, а скальпелями, иглами и швами на телах и внутренностях тех, кто познакомился с твёрдостью и добротой его рук, его ума и его сердца.
Дело не в этом.
Дело – в другом.
Не поддаётся нормальному человеческому разумению то обстоятельство, что в последние часы и минуты его жизни Дутковичу, так говорят люди знающие, не было оказано со стороны других врачей в Кишинёве такое же внимание, какое он мог бы оказать им, будь он на их месте.
Некоторые утверждают, что во время последнего приступа болезни его можно было ещё спасти.
Если бы определили в отделение реанимации.
Но то ли был выходной день, то ли дежурили какие-то другие специалисты, то ли мало кто знал, что именно нужно было по отношению к нему предпринять.
И Дутковича в реанимацию не определили.
… И вот теперь, в этом движущемся автобусе, сквозь полудрёму, является мне образ Владимира Ивановича Дутковича откуда-то сверху.
Он смотрит на меня укоризненно, и в его взгляде я не могу прочитать былой твёрдости и уверенности.
Вместо них там я чувствую вопросы, недоумение и боль.
…. – Бабка говорит: «Кабанчика отвезите. Может, деда спасут. А если я, не дай Бог, заболею, и нужна будет операция – даже не думайте собирать деньги и везти меня куда-то! Не хочу. Пусть умру дома. Лишнее всё это. Как даст Бог, так и будет!».
… Автобус дребезжит, преодолевая километры, везёт пассажиров кого – куда.
А Дуткович всё же БЫЛ!
Виктор Панько
8 марта 2018 года.
Село Дану