Устала Юля. Конечно, трое суток в дороге с ребятами, да это тяжкое воспоминание немало сил отняло наверняка.
Меня саму словно избили, даже мышцы мозжило. Встала Юля, потянулась, расправляя плечи.
- Пойду на ребят гляну, - сказала.
Я потянулась за ней.
Разметались по широкому дивану девочки. Юля поправила им одеяльца, подошла к раскладушке, и я встала за ее спиной.
Сбросив на пол простынку, сладко спал Мишка. Лежал на животе, подогнув ногу, такой большой и складный, детскость уже покидала фигуру, мужская стать ясно проглядывала в бугристых плечах, тренированном торсе, длинных сильных ногах.
Мишка... Я вдруг представила маленький мерзлый трупик, вздрогнула невольно, а Юля, обернувшись, улыбнулась:
- Вот с детства так спит, на пузе.
Мы вернулись к своему недопитому кофе и я раздумывала, стоит ли возвращать Юлю к воспоминаниям. Мне уже было ясно, что Юля, намучившись, потому что иначе у нас не бывает, все же Мишку усыновила и вырастила, воспитала тоже неплохо, видно по всему.
Но ведь приехала-то за помощью и сразу сказала об этом, значит, это важно для нее. Нет, была здесь еще какая-то тайна и, возможно, трагедия. Нуждается Юля в защите и надеется ее получить. На меня надеется и мне следует постараться.
- Юля, это ведь еще не всё? - спросила я осторожно.
Она глянула на меня благодарно, видимо, ее как раз и мучила проблема - как перейти к просьбе.
- Не буду рассказывать, как наполоскалась с усыновлением. Вы представляете. Главное, Мишку в город перевела, здесь получше условия, да и я ходила ежедневно, а он ко мне так привык, так привязался, тянет ручонки, смеется...
Глаза Юли наполнились слезами, закрыла она руками лицо и плечи затряслись от плача.
Пришлось мне вмешаться.
- Давай, Юлечка, без слез, по деловому все обсудим, что надо. Поплачем потом, я к этому давно готова от твоего рассказа.
- Простите, я понимаю, - ответила она, - В общем, в шесть месяцев Мишка домой попал и началась наша счастливая жизнь. Что за ребенок был - удивительный. Спокойный, улыбчивый, понятливый такой, он и не болел совсем, удивляя врачей. В три года в садик пошел, там тоже на него не нарадуются.
Одна только беда к нам подкрадывалась - все больше выпивать стал муж мой. Он и раньше этим грешил, но не сильно, а тут ... Конечно, неприятности с работой были, но ведь у всех. Мишке пятый год пошел и вдруг - на тебе, беременность, да двойней. Я рада, а муж посуровел - чем кормить, мол, буду. А ведь он и не содержал нас по существу, сама я зарабатывала.
Родились девочки, для меня счастье, Мишка от них не отходит, сам кроха, а помогать старается, имена им это он придумал. Ну, короче, живем нормально, еще и мама приехала помогать. А Петя пьет, не унимается, что ты будешь делать...
Юля примолкла, помолчала и махнула рукой:
- Ладно, это все несущественно. Мишка уже в школе учился и мы с мужем расстались окончательно, трудно жили, но хоть спокойно. Надо ли говорить, что Мишка был помощником моим, отрадой и утешением.
Ему тринадцать было, в седьмом учился и вот, не знаю, случайно ли, но встречает его отец. Пьяный, конечно, и понес... Ты, мол, меня забыл, а я тебя от безногой дурочки забрал, она убить тебя хотела, я спас и вырастил… Это он-то вырастил, бесстыжий.
Представляете, впервые Мишка вечером из спортзала домой не пришел. Ночь на дворе, темнота, холодище, ветер осенний свистит, а где мальчишка мой? Уложила девчонок и пошла искать. Вы помните наш дом?
Я только кивнула. Еще бы не помнить наш дом рядом с набережной красавицы Ангары.
- В школу сбегала, помчалась в спортзал, там мне и сказали про отца, видел их охранник вместе. Так плохо мне стало от одной мысли, что мог по пьяни он Мишке ляпнуть что-то из прошлого. Сама я собиралась Мишке как-то хоть часть правды рассказать, ну хотя бы без тех прошлых ужасов, да ждала, пусть окрепнет, психика детская сильно ранимая. Говорила с психологами, все соглашались - рано еще.
Вот, дождалась. Не поверите, ноги отнялись, дрожала, как лист осиновый, но опять бросилась искать. Вышла на набережную, а вода в Ангаре быстрая, черная, так и манит меня, тянет-притягивает, словно там спасение мое от неизвестности, от потери сына моего Мишки.
Ох, и врагу не пожелаю я тех минут, голову совсем потеряла, да как закричу в голос: «Ми-и-и-шка, сынок...»
Нет, не удержалась Юля и я тоже не стерпела такого и заплакали мы слезами, словно стояли обе на каменной равнодушной набережной и звали в голос своего ребенка...
Зашлепали вдруг по полу босые ноги, закутанный в простынку, вошел встревоженный Мишка:
- Ты что, мам, ну что ты, не надо, - сказал, обнял и прижал к себе Юлину голову.
Я побежала умываться, мать с сыном о чем-то зашептались. Когда я вернулась, Мишка сидел верхом на табуретке и сказал мне тоном, не допускающим возражений:
- Я тут побуду с вами. Юля согласно кивнула и я подумала, что, может, теперь закончатся слезы и беседа будет по-мужски конструктивной. Так и вышло.
Юля рассказала, что Мишка тоже разыскивал ее, нашел, услышав отчаянный крик, привел домой. В ту ночь и узнал он тайну своего рождения, судьбу родной матери, историю усыновления. Ничего не удалось скрыть, рано приобщился Мишка к суровости жизни, но встретил все достойно. Сразу сказал, что Юля и девочки - его семья навсегда, а все остальное он обдумает. Вроде бы ничего не изменилось в доме, только стал Мишка взрослым за одну эту ночь. Думал он долго, а весной, ближе к каникулам, сказал Юле:
- Мам, я побывать там хочу, давай вместе съездим.
- Конечно, сынок, давай поедем на каникулах, - ответила Юля и потихоньку стала собираться.
Тоже всей оравой приехали в инвалидный дом, прошлись по палатам и не скрывали, что приехал такой красивый Маруси безногой сынок.
Мало кто уже в живых остался с тех давних пор, но были, кто помнил Марусю. Серьезным был Мишка, но приветливым, угощал стариков и увечных печеньем, конфетами. За это, может, нашли книжку, по которой Маруся училась ухаживать за младенцами, выдали также Марусину сумочку, правда, уже пустую, без вещичек.
День провели в «инвалидке» и уехали в район. Пришлось походить по кабинетам, но нашли номер Марусиной могилки и саму могилку отыскали на кладбище. Фамилии не было на дощечке, а номер совпал, убрали мусор с могилки, цветы положили и уехали.
Ох, тревожно было Юле, конечно, тревожно, но как же умно она себя повела. По приезде домой разговор состоялся и Юля сама, первая, Мишке сказала:
- Как ни случилось, а мать тебе Маруся, родная мать. Судьба у нее горькая и ты ее осуждать не вправе. Никто ее мыслей не знает, но повторяла она, что лучше для тебя хотела, а как лучше - одному Богу было известно тогда. Так что две у тебя матери и обе тебя мы любим, так и держи нас двоих у себя в душе и мы перед тобою честны. А могилку Марусину давай обиходим, скопим деньжат, оградку поставим, памятничек закажем, жалко, что ни одной фотокарточки нет, ну да надпись будет и славно.
Вот в этом месте Юля опять прослезиллась, а Мишка молча ее обнял.
Бог ты мой, что за ночь мне выдалась, и близится к концу эта ночь, но так и неясно мне, какая же помощь нужна этим двум. Но я уже знаю, что в лепешку разобьюсь, но помогу.
Все чаще зевал Мишка, широко разевая рот и ёрзая на табуретке. Я как-то смущалась вмешаться, поглядывала на Юлю и, наконец, та сказала; «Да иди ты спать, сынок, я плакать не буду, мы сейчас тоже будем укладываться». Мишка облегченно вздохнул, зашлепал к своей раскладушке, а Юля закрыла дверь кухни и понизила голос почти до шепота:
- После той поездки время прошло, учебный год начался и вот опять Мишка ко мне. Мама, говорит, давай мы побольше о Марусе узнаем. Приговор тот найдем, с людьми поговорим, с врачами. Что-то не верится мне, что Маруся ребенка своего убить хотела. Вот глянь - и показывает книжку, что Маруся читала про младенцев. А в книжке той загнуты уголками листочки и на одном - закаливание младенцев. Стал мне Мишка втолковывать, мол, здесь написано форточку открывать для детей, воздух морозный полезен, гулять зимой надо.
Вспомнил Мишка, как мы с ним грудных Машку с Дашкой по улице возили в мороз. Все вспомнил, сравнил и резонно отметил, что где в той «инвалидке» форточки, прогулки, градусники? Откуда было знать бедняжке Марусе, что можно, а чего нельзя, да еще разговоры соседки вели о закаливании. И эти слова привел мне, что Маруся твердила, так лучше для него. Может, речь-то у нее не о смерти ребенка была, а просто о пользе, о спасении жизни.
Как начал мне все это Мишка доказывать, похолодела я - а ведь может и правда его, может и не вина ее была, а беда? Все сходилось в Мишкиных рассуждениях. Я пыталась его чуток осадить. Мишка, говорю, мертвые сраму не имут, умерла Маруся и все равно ей, что о ней думают. «Умерла Маруся, а я жив. Не очень мне нравится ее обвинение. Хочу для нее правды и для себя тоже. Не верю, вранье все это, ошибка. И жалость нужна Марусе, милосердие. Пусть она в прошлом уже, а мне как жить в будущем без этого? Да и нет будущего без милосердия и справедливости, не бывает такого».
Вот с какой новой проблемой я столкнулась, обдумала и решила, а ведь прав парень. Надо бы разобраться. И что вы думаете, оставила девочек на Мишку и поехала в тот район, в «инвалидку» эту несчастную. Торопиться надо было, пока не ушли последние живые свидетели Марусиной нескладной жизни.
Там толкнулась было к адвокатам, да денег у меня таких отродясь не было, сколько они запросили. Стала сама в «инвалидке» со старушками говорить. Ну все, как одна, не верят, что Маруся сына заморозить хотела до смерти. Неумеха, говорят, вот и все. Я их упрекать стала, что же тогда молчали, но что с них возьмешь? Отвечают, как велели, так и говорили, начальство так думало, а мы кто такие рядом с ними.
Я в суд поехала, просила дело посмотреть - не дали, на приеме тоже ничего не вышло. Удалось только копию приговора получить, секретарша пожалела меня и из дела вытащила.
- Где приговор? - прервала я Юлю, - давай мне его быстренько, мигом давай.
Нетерпение меня обуяло, наконец-то я документ увижу и можно будет посмотреть, обоснованы ли хоть немного Мишкины сомнения. Вот где я действительно могу помочь, могу и сделаю это.
Юля пошла в гостиную, а я меряла шагами свою кухню и уже обдумывала, что сделать немедленно, просто завтра утром, и к чему быть готовой потом.
Копия приговора была отпечатана на тонкой папиросной бумаге, шрифт еле заметен, пришлось взять лупу.
Юля между тем шепнула мне:
- Мишка документ не видел, побоялась ему показывать, там много обидных вещей про Марусю написано.
- Ну правильно, - рассеянно согласилась я, рассматривая блеклые буковки.
Осилила, прочитала и мне отчаянно захотелось с силой смять эту бумажку и отбросить, как ядовитую жабу. Я ее уничтожу, я уже вижу ее нежизнеспособность и неправоту, вижу слабость, недостаточность улик, я хороший специалист, скажу без ложной скромности. И я знаю, что нужно делать. Ай да Мишка, я присоветую ему специальность юриста.
Уже по моему лицу Юля поняла все. Мы разошлись спать, но вряд ли она, как и я, уснула.
Совсем не интересно рассказывать, как я ходила по начальству, официально принимала Юлино заявление, звонила, делала запросы, беседовала со специалистами, это была моя работа, что тут особенного.
Но когда мои гости уже устали от московских красот и собрались в свое сибирское далёко, я уже точно знала, что в отношении Маруси приговор будет отменен за отсутствием достаточных доказательств умысла на убийство ребенка.
Знали об этом Мишка и Юля, а Даша и Маша просто знали, что произошло что-то хорошее.
Наконец я вызвала им такси и проводила до красивой черной машины, в марках я не разбираюсь.
Пощебетав, девочки юркнули в нее, а Мишка подошел и подал руку:
- Спасибо вам за все, - сказал.
Руку я ему пожала, но не утерпела, схватила в охапку, закружила, а он, вы подумайте только, меня легко приподнял, поставил, смущенно чмокнул в щеку и скрылся на переднем сиденье.
Ну а как же - штурман, командир своего маленького семейного корабля. Юля, конечно, опять всплакнула и они уехали, увозя частичку моего сердца и жизни.
Остается лишь добавить, что спустя месяца три приговор в отношении Маруси был отменен.
Разные судьбы у Мишкиных мамочек, но они достойны называться мамами, сын это знает.
Спасибо вам, Мишкины мамы.
ПОСВЯЩАЕТСЯ МЕЖДУНАРОДНОМУ ЖЕНСКОМУ ДНЮ - 8 МАРТА И ВСЕМ ЖЕНЩИНАМ.