(С небольшими сокращениями опубликовано в журнале "Октябрь" 2-2018)
Негаданно оказавшись в компании авторов «Альманаха новой северной прозы» (Петрозаводск, VERSO, 2016), не могу после его прочтения не поразмышлять, что же нас всех, по мнению составителя Дмитрия Новикова, объединяет.
Да, свет художественной правды, пробивающийся сквозь все тяготы и неприглядности попавшей под перо жизни. Да, богатый, бережно хранимый русский язык, эту неубиваемую правду доходчиво доносящий. И второе неспроста, ведь именно Север всегда был, и во многом остаётся, хранителем языковых богатств русского народа, будь то былины, предания, плачи и прочее. Свидетельствую об этом и я как журналист, многие годы писавший о глубочайшем фольклорном наследии Вологодчины. Подтверждаю это и как путешественница по Пинежью, видевшая и слышавшая на заре перестройки ещё бытовавшие уникальные творческие коллективы. И во мне – подобно одному из авторов, Алёне Зориной – постоянно напоминает о себе то «холодное топливо», которым одарил русский Север.
Однако не случайный ли он, этот акцент на принадлежности к названным окраинам России? Ведь составитель вкладывает в термин более широкое понятие, нежели географическая прописка. Он готов объединить под обложкой будущих выпусков писателей отовсюду, но родственных по духу и обнаруживающих преданность лучшим традициям многовековой русской литературы. И в такой трактовке отбора чувствуется уже серьёзная подоплёка, некое противостояние. Но кому и чему?
Чтобы получить исчерпывающий ответ на этот вопрос, достаточно открыть рассказ Романа Сенчина «За сюжетами». Лёгкий в прочтении, он сродни его героям-писателям, необременительно порхающим над жизнью в поисках материала для очередного сочинения. Несмотря на афишируемую готовность проникнуть в суть бытия, путешественники по провинции не утруждают себя ничем, кроме возлияний, и в итоге ещё более опустошёнными, чем были, возвращаются в столицу, в суете которой уже не до серьёзных замыслов.
Да, Илья с Романом – это те, кому Дмитрий Новиков, как составитель и автор, отказывает в праве именоваться писателями. У них нет за душой никакого серьёзного житейского опыта, формирующего человека и могущего чему-то научить читателя. У них нет представления об ответственности, которая налагается на каждого взявшегося за перо. Совсем ведь не случайно прежде для поступления в творческие вузы требовался немалый стаж работы и владение какой-нибудь специальностью. Нынче в искусство приходят неоперившиеся юнцы с апломбом, который взращивается в мегаполисах.
Так и герои Сенчина, приехавшие из провинции, попали в московский водоворот и растеряли всё, что было в них заложено их малой родиной. Блуждая по окрестностям древней Чухломы, они нет-нет да и ощущают внутри непонятное волнение, однако тут же прячут его и от самих себя, и друг от друга: воспоминания о корнях могут разбередить душу, но ничего не изменят в их устоявшейся комфортной жизни. Для настоящих перемен нужно осознание своего положения и сильный характер, а вот этого-то и нет.
Принадлежность к писательскому цеху, между прочим, отличает героев многих произведений. Тот же Дмитрий Новиков в представленных рассказах не скрывает своей профессии; Игорь Пузырёв, отправившийся сам (или спрятавшийся за «я») изучать секреты оленеводства, то и дело достаёт «писательскую книжицу»; Наталья Мелёхина и того больше – пишет о том, как она пишет («везу Саню в Первач и пишу рассказ про то, как я везу Саню в Первач»). Но странное дело – у нас при чтении не возникает ни малейшего отторжения, напротив, мы глубоко понимаем, что писатели – обыкновенные люди, просто обременённые постоянными думами о будущем произведении. И когда им есть о чём поведать людям, раскрытые карты ничуть не мешают восприятию.
Получается, что по столице мы «проехались» напрасно? Не она одна виновна в том, что заглатывает юные души и выплёвывает их перемолотыми?
Вот безымянный герой Игоря Пузырёва из рассказа «Среда». Хлебнув водки «всей душой – исковерканной, переломанной, пустой», он «снова на Белокаменную пошёл». Не терпелось ему её покорить. «Бежать, как можно быстрее, упасть на Площадь трёх вокзалов! Туда, в жаркую давку людей, возможностей, денег и радостей, на них вымениваемых». И хоть столица не раз била его мордой об стол и «кидала», хоть она – цитируем – сука, но всё равно – любимая!
Не раз походя лягнул столицу и Д.Новиков («Змей»), выводя отрицательных героев. Таковы мужики, в наглую очищавшие на озере чужую сеть: «из них так и пёрло московское счастье». Как страшилка, звучит в тексте фраза «будь ты хоть кто – злодей городской, а то и вовсе столичный житель».
Конечно, авторы сознают, что дело не в конкретной Москве, а в том, что, развивая большие города и забывая о деревне, общество совершает непоправимую ошибку. Сущность человеческая, всё ещё помнящая свои природные истоки, под воздействием благ цивилизации корёжится и усыхает, превращаясь в мумию, в зомби. И все сегодняшние беды в рамках человечества можно правомерно списать даже на один этот процесс.
В альманахе несколько маленьких произведений, косвенно намекающих на эту огромную трагедию. В рассказе Ирины Мамаевой «Клубничка» врач Галина Николаевна из последних сил рабски трудится на чужих, финских плантациях, чтобы у неё не отобрали квартиру на неуплату кредита. «Скоро всё изменится», – слепо полагается на судьбу и её дочка, не допускающая никакого иного, кроме ожидания, решения вопроса.
Кратким развлечением для представителя офисного планктона становится выпавшая из гнезда ласточка в рассказе Игоря Пузырёва «Птичка». Уложить её в коробочку, ловить ей тараканов и мошек, чувствуя себя героем, и даже помечтать о том, что, когда птичка вырастет, «он сядет на неё, а она отнесёт его в страну цветов и эльфов. Душа его станет счастливо перепрыгивать с цветка на цветок». Даже в мальчишках, нарушивших гнездо, больше живой жизни, нежели в этом книжном мечтателе, возможно, даже не лежавшем никогда на настоящей лесной поляне.
В рассказе Сергея Могулова «Прощание на крыше» мы встречаем двух пожилых мужчин, сознающих, что жизнь кончается, а ничего настоящего, мужского они так и не совершили. В их городской судьбе была постоянная «скукота». Вот почему «позвякивал при ходьбе погнутыми лопастями ржавый пропеллер», так и не востребованный для полёта.
В моём рассказе (Нина Веселова, «История одного предложения») у героини – мамы – нарастает истерия и зацикленность на чистоте, успокоить которую не способны ни здравые доводы дочери, ни врачи, но вполне могло бы смягчить постоянное и осмысленное проживание на природе. Но об этом обычно даже мыслей ни у кого не рождается.
На серьёзном распутье застаём мы героев рассказа Александра Бушковского «Праздник лишних орлов». «Лишних» – потому что никак парни не могут найти себе места в жизни после военной службы. Там было хорошо, ибо «солдату думать вредно», каждое действие – это бездумное выполнение приказа. А на гражданке начались кошмары перестройки, рэкеты, «кидалово» и прочее. Хаос не только в жизни, но и в головах. Бог и всякая мистика – только как попытка примириться с изначальным одиночеством человека. «Теперь каждый за себя. Бизнес или пьянка». Очень ярко характеризует своё состояние «разобранности» Фома, пытающийся пристроить свою больную душу к вере:
«Можешь не знать законов физики, но лампа-то всё равно горит. А хочешь убедиться – схватись за оголённые провода. Веры может и не прибавится, зато почувствуешь точно. Вот и у меня так – только страх и уныние, как будто надо каждый день хвататься за эти провода. Другие верят и радуются, а я шарю в темноте руками и дёргаюсь, как свинья на верёвке».
Уверенней чувствуют себя в жизни отец с сыном из рассказа Юрия Лугина «Отец». Не имевшие особых тонкостей в отношениях, они становятся близкими людьми после того, как сын инстинктивно спасает отца от смерти. Приученный «по шевелению папкиных бровей» считывать мысленный приказ-просьбу, юноша в экстремальной ситуации проявляет настоящие мужские качества, не взрастающие сами по себе.
О жизни, пропитанной болью за близких людей, повествует Виталий Богомолов в рассказе «Лысый». Рублеными фразами, опуская детали, ничего не значащие по прошествии времени, и оставляя только факты, автор разворачивает биографию взросления героя, потерявшего на фоне переживаний все волосы. И это обстоятельство, заставлявшее поначалу стесняться и сердиться на шутки, постепенно становится для него не значимым, ибо внешность – это внешнее, а то, что внутри, знает только сам человек.
Во время приближения к каким-то значимым мыслям встречаемся мы и с героем рассказа Марии Каменецкой «Дно. Стоянка одна минута». Ренат лежит на верхней вагонной полке и, как все (он так полагает), представляет себя лежащим в гробу. Чтобы уйти от неприятных раздумий, он спускается к расписанию движения поезда и просматривает напечатанные названия. Станции и маленькие городки представляются ему «только дырами между настоящими городами». И если этот герой – не ёрничающий житель мегаполиса, значит, просто слишком молод, чтобы представить, что и чья-то – не только его – жизнь может быть наполнена важными увлекательными событиями и смыслами. Однако, глядя вслед пассажиру, вышедшему на станции Дно, Ренат понимает: «Он бы о многом хотел спросить этого человека».
Сколь неуместным ни покажется включённый в альманах рассказ Игоря Пузырёва «Жду здесь», он, в общем-то, о том же, о чём и большинство других произведений: о попытке героя найти того, кто станет в твоей человеческой – как и в собачьей – жизни «хозяином», думающим за тебя и ведущим за собой.
Большей осмысленностью проникнуто существование героя Ильи Кочергина из рассказа «Крещение кукушки». Он не просто живёт, прислушиваясь, когда его «торкнет» что-то, когда на что-то радостно отзовётся сердце. Он предпринимает хоть какие-то шаги во спасение: поняв, что в городе его засосёт пьяная рутина, начинает строить дом на природе. Когда это не приносит успокоения, начинает искать веры. Когда и она не даёт ожидаемого, принимается бороться с алкоголизмом другим путём. Его душа не хочет и не может находиться «между жизнью и нежизнью». И герой дожидается-таки того благословенного мгновения, когда его всё-таки «торкнуло». Не от Евангелия, как ожидалось, не от чего-то иного возвышенного, а от обычного наблюдения за тем, как всё идёт в ускоренный рост в огороде, как плоды его трудов становятся настоящими плодами.
Здоровый душою человек – определённо! – не может устоять перед величием бесконечного обновления мира. Этим и держится жизнь духа. Этим и силён народ, сберегающий трепетное отношение ко всему живому. Этим благословен Север, стремящийся сохранить в нетронутости не только скромную и суровую свою природу, но и тех, кто свято хранит её кладовые и тайны.
Народ этот за долгие годы настолько устал быть угнетаемым и гонимым, что научился хитрости, увёртливости и балагурству как методу сокрытия правды. У Александра Бушковского («Индейские сказки») такие лесные люди в шутку величают себя «индейцами», и в этом очень много горькой правды. Тут тебе и целенаправленное истребление (чего стоит раскулачивание и высылка людей – из этих-то и так самых глухих краёв), тут и отупление «огненной водой», тут и соблазнение лёгкими нечестными деньгами и пустыми побрякушками. «Шевелёж» как смысл деревенской жизни исчезает. Кто не спивается, тот двигает в город – за бытовыми удобствами, ведь «индействовать», то есть честно осуществлять своё право жить в природе, теперь никто уже не хочет, да и не способен. А в городе «индеец» не становится «белым», он превращается всего лишь в «метиса». Так цивилизация, сбившаяся с пути, теряет лучших своих представителей. И никто из них не может определённо ответить на вопрос, «что Богу нужно от нас».
Безуспешно пытаются пробиться к высшим смыслам и герои А.Бушковского из «Праздника лишних орлов». Не случайно в связи с ними автор просит нас вспомнить лица только что проснувшихся людей. Если посмотреть им в глаза – «на секунду вы поразитесь необъятности этой вселенной». А потом опять навалится дрёма, чтобы тела «начали двигаться по привычной для них системе координат – без помех, возникающих при пробуждении души».
Гораздо больше оптимизма отыщем мы в текстах Дмитрия Новикова, способного пить воздух, «как коньяк», умеющего так описать разговор озёр и перезвон льдинок, глухой стон утопленного колокола и голоса смеявшихся когда-то по берегам озёр деревенских детей, умеющего так околдовать читателя описанием вздохов природы, рыбной ловли и – в рассказе «Муки-муки» – работы плотников, что можно потерять бдительность и уверовать, будто не всё ещё утрачено. В конце концов, удалось же ему и дом выстроить в глуши, и с местными жителями язык общий найти, и почувствовать «текучее, непрерывное время», идущее от предков к нам. Через него каждому внятна становится старопрежняя заповедь: нужно строить, а не разрушать! Близкой становится позиция зрелого человека – быть самому «за всё в ответе», а не отсиживаться на готовеньком, как делают многие в городах. Среди лесных людей всем известно, какие у мужиков ладони правильные: «твёрдые и шершавые, как неструганые доски». Там никого не удивит, а напротив, вызовет уважение гневный протест против насилия: на моей земле мне указывать будут? Мы сами себе не хозяева! «С хитрецой, с подвохом, с подковыркой, а деревенский мужик будет свою линию гнуть, свою правду иметь», – утверждает Д.Новиков в рассказе «Змей».
Что ж, до тех пор, пока это так, жизнь на Севере продолжается. До тех пор, пока там есть свобода или её остатки. Ибо истинно русский дух не признаёт неволи и никогда не станет петь в духовном заточении. И если литература – это песня, то она во всю силу звучит со страниц альманаха. И самую высокую по трагичности ноту берёт в этом хоре Наталья Мелёхина. Рассказав грустно-весёлую историю про то, «Как Байкала хоронили», она переключается на тяжкую басовую поступь в рассказе «Забывай как звали».
Бывают в литературе сюжеты, которые не придумаешь, чувства, которые не опишешь, не испытав их, – ложь или выдумка будут явны. Так и с упомянутым рассказом. Своей собственной судьбой погружённая в описываемые обстоятельства и не видящая из них выхода, Мелёхина считает своим человеческим и писательским долгом прокричать о судьбе Первача, посёлка, похожего на гетто из военных фильмов. «Это недодеревня и недогород, населённый пункт на границе миров». Это выродок цивилизации, это монстр, порождённый человеческим безумством. И в нём волей судеб вынуждены жить люди. Сорванные когда-то с деревень и заключённые в страшные каменные коробки. Старики в них доживают свой век, и молодёжь, не имеющая особой одарённости и не сумевшая закрепиться в городах, тоже свой век там «доживает».
В том, как Мелёхина описывает жуткую действительность, прочитываются боль, стыд и виноватость за то, что она теперь работает в городе и видит иную жизнь, что она может спрятаться за чёрными буковками текста, выпрыгнуть из описанной реальности в свою – и кошмар закончится. Но в действительности он останется! И это протест уже не против зла в виде большого города, а против глухих отупляющих, разрушающих психику заброшенных уголков провинциальной России.
Ровно то же, что Наталья Мелёхина бросает в лицо посёлку Первач, в отчаянье кричит своей станции Зима герой Игоря Пузырёва в рассказе «Среда». Он не в силах вообразить, что весь свой век ему предстоит прозябать там, – «Не жизнь это!» Душа его восстаёт против перспективы заиметь к концу жизни «в награду» руки, как у матери: «что пара вил у погрузчика». Но иного выхода, кроме пьяного побега, не видится.
Так что подобная ситуация не исключение, а скорее правило. И наблюдая, как свисают в комнате брата обои на стенах, – «как лоскуты кожи», Мелёхина взывает: «Где бы взять такой пластырь, чтоб заклеить эту рану?» И мы понимаем, что рана-то – у страны. И что вопиют о ней не враги, а любящие её граждане с высоким осознанием собственного предназначения. Им неважно, насколько силён и здоров человек физически, главное, чем жива его душа. Ведь бывает – вспомним рассказ Д.Новикова «Змей» – что много «гибких гадов» заводится не только в природе, но и в душе, и вот это-то и есть «главные змеи».
Но человек – существо космическое, и Мелёхина отчётливо видит это не только в своих благополучных героях, но и в тех, кто обделён судьбой. «Мой брат летит во Вселенной, разрезая с огромной скоростью пространство и время. Он совершает путешествие, встав на колени, подобно паломникам». И у него, как у всякого живущего, есть право на уважение и на счастье.
Кто должен это услышать, чтобы что-то изменилось в нашей жизни? «Кто-то умный, пекущийся о счастье на всей земле», – из упомянутых Дмитрием Новиковым? Но однажды у таких уже была попытка осчастливить аборигенов: решили осушить мелкие ламбы, бывшие нерестилищами, ведь «для блага всего человечества поля важнее, а природа глуповата».
Теперь мы достоверно знаем, кто «глуповат». Но, как и прежде, новые законы и параграфы, призванные «улучшить» жизнь простого человека, пишет «кто-то умный».
И можно ли этому противостоять?
Язык не поворачивается сказать: нет! Потому что мы и живы-то только надеждой на лучшее. Потому что мы вместе с Дмитрием Новиковым по-детски придумываем, что брошенные в деревнях дома – живые и что они ждут и верят: «люди должны вернуться». Потому что мы убеждены: народ наш пьёт от боли и отчаяния, от ощущения ненужности и бессилия перед неумным чиновничеством. Читайте между строк – и в альманахе это увидится особенно ясно.
Остаётся вековечный вопрос: что же делать?
И вот тут время обратиться к истории, ибо судьба Ивана Дурова, описанная Валентиной Кузнецовой, не случайно венчает сборник. Почти сто лет отсчитала история с того момента, как он начал собирать свой «Словарь живого поморского языка в его бытовом и этнографическом применении», и до выпуска его отдельным изданием в 2011 году. Здраво оценивая своё время, собиратель никогда всерьёз не надеялся на его публикацию, но честно делал свою работу, потому что сердечным чутьём понимал её ценность и необходимость. Заметим, что тогда и речи не шло о возможном исчезновении словесных и ремесленных богатств края, все формы фольклора ещё широко бытовали и украшали непростую жизнь северян.
И вот сегодня одна за другой появляются публикации о том, как беспечно относятся в Архангельской области к сохранению последних остатков истинного народного творчества, о том, что не осталось профессионалов в структурах, которые могли бы поддержать и направить, о том, что в учреждениях культуры происходит незаметная, но очень опасная подмена – замена традиционного фольклора на псевдонародные праздники. Во многих живёт тревога, что время, отпущенное на спасение, уже закончилось.
Не так ли невидимо для глаз вместе с её самобытностью мы теряем и саму истинную Россию? Внешне, кажется, никакой угрозы, но ядовитая капля камень точит: а-ля рюс – а-ля рюс – а-ля рюс….
Когда бы языковое богатство не было столь важным для нации, зачем было бы арестовывать и расстреливать Ивана Дурова? Значит, злые силы знали – и знают! – цену словесному оружию и всячески стремятся его уничтожить. Значит, родной язык, честная литература – это сила, способная перевернуть мир! Только это усиленно скрывается.
А вы попробуйте открыть альманах и прочитать первый рассказ. Илья Кочергин. «Рахат». И пуля, выпущенная в конце его, пронзит ваше сердце. И выбьет слёзы.
И так с ними, не высыхающими, вы и будете двигаться от автора к автору, погружаясь в неудобную, ранящую прозу и не зная, как же жить дальше, – ведь по-прежнему жить уже будет нельзя.
Впрочем, «книги читать – глаза портить», как напоминается в этом же издании.
Не потому ли столь способствующие просветлению сочинения никогда не попадают на стол «умным людям», от которых зависит наше завтра?