ФотогрАф

Рессентимент – синдром ущербной агрессивности. 
Ф.Ницше

В молодой жизни Тараканова была одна ненастная ночь. Босой он стоял в своей комнате – трусы, майка – перед зеркалом. Тело его трепетало мелкой нервной дрожью, которая передавалась пламени свечи – оно билось и ломалось. Молодой человек в ужасе смотрел на свое отражение, за которым простиралась тьма. Решение было бесповоротным – через пять минут этот человек вступит во тьму. Он перестанет жить, ибо с такой внешностью он ненавидим этой самой жизнью, и дальше будет только хуже. Необходимо положить всему этому конец. В руке Тараканов держал отнюдь не кухонный нож. Десантник с пляжа, желая сменить военную профессию на мирную, заказал портфолио для стриптиз-бара, а расплатился боевым оружием.
Тараканов работал пляжным фотографом, но деньги были здесь продуктом побочным. Тяга к женскому полу была в нем чрезмерна, но такова же была и его стеснительность. Только на пляже все было иначе – как будто отсутствие одежных покровов избавляло и от прочих барьеров: женский пол был весьма отзывчив, и отношения заводились легко и непринужденно, особенно если у тебя в руках фотокамера, а в устах посулы неотразимого пляжного портфолио.
И все же: когда он пытался выйти за черту фотосессии, то чаще всего получал отпор – даже если фотки в этом случае могли стать подарком. Горечь в том заключалось, что амурные связи заплетались не с теми, кого он хотел, но с теми, которые его хотели. В этом случае самолюбие собирало букеты унижения.
Событие, приведшее Тараканова к ночному стоянию перед зеркалом, было в своем роде. Одна пляжная девушка, милая во всех своих изгибах и гранях, легко согласилась на портфолио. Состоялась пленительная сессия, которая затем перетекла в студию, оборудованную в сарае с элементами алькова.
Откуда-то явилось шампанское, а когда Тараканов по просьбе девушки разделся догола, в сарае появился крепкий парень, сфотографировал его, а затем потребовал большую сумму денег с его автомашиной в придачу. В противном случае на стол милиции ляжет заявление об изнасиловании. Для подтверждения герою тут же было предъявлено милицейское удостоверение и копия протокола медицинского свидетельства. При этом гость насмехался:
– С такой рожей только у параши делать портфолио.
Они ушли, назначив срок до завтрашнего дня и забрав флэшку со снимками. Тогда и достал герой заветный свой нож.
Но в ночном сумраке комнаты, когда жить осталось всего несколько минут, внезапная молния осветила мрачные гибельные своды души Тараканова, а затем накрыл его небывалый душевный подъем и вдохновение. Движение души было столь сильным, что погасла свеча. Ему вдруг открылось настежь, что все – ВСЕ! – у него получится, только трудиться и не бояться. Мол, есть такие профессиональные высоты, где недостатки становятся достоинствами, а безобразие – печатью избранности.
На следующий день стало известно, что обидчиков кто-то зарезал в их собственном доме. Найденная в вещах флэшка с фотоснимками стала визитной карточкой Тараканова. Впрочем, дальше свидетельских показаний дело не пошло, так как коллеги не проявили должного рвения: были осведомлены о делишках супругов. Герой продолжил заниматься своим прежним промыслом. И тут его настигла вторая удача: несколько снимков очередного портфолио поместил на своих страницах модный гламурный столичный журнал. Стоимость услуг Тараканова сразу подскочила. А удача  все ломилась в его личное пространство: одна из его моделей победила на конкурсе «Ост-фотодива» в Париже. Тараканов немедленно свернул свои пляжные изыскания, сменил фамилию на Тарханов и переехал в столицу.

С летней террасы ресторана открывался сусальный вид на Москва-реку. На столике – шампанское, фрукты и кофе. Герой мало изменился, хотя, говорили, что он подверг себя нескольким пластическим операциям, которые, прямо скажем, его не облагородили. Но его это не волновало – он выглядел холеным, сытым, успешным, кричаще модным, и в глазах его уже не было голодного искательства, однако на заголенное бедро нездешнего загара он взглянул не без интереса.
Бедро то принадлежало известной гламурной репортерше Дали Шалой. Она как раз включила свой диктофон и делово закурила – как женщина без комплексов.
– Вы знаете, Тарханов, в кругах вас называют фотогрАфом.
– Это я сам себя так назвал, а они слабоумные – повторяют, – ответил лениво Тарханов и подавил зевоту.
– В столице вы уже пять лет. 
– Шесть без малого.
– А как вы объясните свой успех в Европе? О вас ходят слухи, мол, такой успех – за пределами здравого смысла и не без колдовства.
– Силы тьмы хотите сказать?
– Ну… – замялась Даля. – Некоторым образом…
– Это бездельники. Колдовство кроется в профессионализме и в труде.
– Ваши эксперименты с моделями – высокое искусство. Это мнение авторитетных экспертов.
– Экспертом легче стать, чем мастером, – туманно ответил Тарханов и взглянул на оголенное бедро.
– Вы делаете из заурядного материала шедевры. Вы так подаете модель, что та открывает грани, каких прежде не замечали.
– Я иду против течения: жизнь делает красавиц дурнушками, а я дурнушек подаю как принцесс. Тоже пытаются пластические хирурги. Но у меня не бывает брака.
Это было сказано нарочито – ввиду излишнего кольца губ репортерши. Сомнительный комплимент был отбит атакой:
– О походах ваших моделей по вашей постели ходят легенды. Некоторые – скандальны.
– Неудачный ракурс, – ответствовал Тарханов лениво. – Мои походы по их постелям. Между прочим, эти скандалы повышают их рейтинг. Вместе с портфолио они получают пропуск в престижный модельный мир.
– А можно нескромный вопрос?
– Валяйте, - развязно ответил Тарханов, опустошая бутылку.
– Но к своей наружности вы равнодушны.
– Кто преображает себя, тот теряет. Приобретает же, кто преображает других.
– Вы говорите как пастор, – хмыкнула Даля. – Но в нашей среде шутят: все ваши модели на самом деле – ваши завтраки, обеды и ужины.  Довольно прозаично.
– Так говорят те, кто голодает. – Он встал и цинично оглядел Далю. – Кстати, не хотите ли преобразиться?
– Вы считаете меня дурнушкой?
– Я могу позволить себе исключение.
– Вы останавливаете мгновения. Не боитесь?
– В каком смысле?
– Ну, Фауст… Лишь только миг отдельный возвеличу…
– Моя красота божественна.
– По-моему ваш бог – эротоман.
Тарханов невозмутимо расплатился с подлетевшим официантом и, уходя, бросил через плечо.
– Пойдем, возвеличу тебя. Вместе и погибнем. Студия ждет.
Прежде уверенный взгляд репортерши стал вдруг кроличьим. Она подумала мгновение, затем дрожащими руками убрала диктофон, встала и последовала за мастером, который направился к стоянке такси.

Живописная вилла в стиле свежеиспеченного барокко. На берегу рукотворного пруда массивный мужчина в белых полотняных штанах и белой толстовке с бриллиантом на безымянном пальце каждую минуту вытаскивает удочкой крупного сазана. Специальный человек снимает его с крючка и выбрасывает в воду, затем цепляет наживку, и все повторяется. В калитку вошел элегантный мужчина с повадками дорогого слуги и устремился к рыбаку. Хозяин приветствовал его, вытаскивая очередного сазана.
– В детстве я обожал рыбалку, но ловил мелкоту – уклейку. Тогда это было счастьем.
– Если хотите, босс, я запущу сюда уклейку. Хотите анчоусов? – спросил гость.
– Анчоусов пусть ловит буржуазия. А мы по старинке. Что у тебя?
– Босс, я все проверил. Он действительно тот, о ком говорят. У него связи, авторитет. Мастера в один голос: работы его превосходны. Но дрянь порядочная.
– В чем именно? – спросил босс, следя за поплавком.
– Женский пол. Ходок.
– Ты ничего не путаешь?
– В каком смысле? – не понял гость.
Босс изобразил в лице крайнее отвращение.
– Он похож на бомжа. У него не лицо, а плевательница. Что-то в нем от гиены.
– Я был у него на студии. Лучшая в Москве. Вы бы видели, какие там телки ошиваются. Фотки тоже посмотрел.
– Может все-таки другого? Наружка его мне не нравится. Глаза у него какие-то прожорливые.
– Он гарантирует не только качество. Я проверял. Его имя - билет в модельный мир Европы.
– И нет других фотографов?
– Он называет себя фотогрАф.
– Что значит?
– В своем деле он – граф. К тому же ваша жена и дочь ни о ком другом слышать не хотят. Заплатят любые деньги.
– Платить буду я. Деньги – плевать. Ты за нее отвечаешь головой. Она же будет раздеваться перед ним – всякие позы. Скажи ему, это мое условие – ты и мать будут приходить на эти как их…
– Сессии.
– Вот-вот, сессии. Глаз не спускать.

Тарханов не обманул: фотоснимки имели успех, и с девушкой сразу заключила договор известная французская фирма, производящая свадебные наряды. Но очень скоро выяснилось – оплошали аргусы: девочка забеременела.  Можно было посадить фотографа за совращение, но это бы означало публичный позор. Поэтому несколько быков уголовной наружности подкараулили Тарханова, привезли его в заброшенный коровник за городом, и несколько часов кряду избивали и глумились над ним на все лады, превратив его в человеческие лохмотья. Там же их и бросили.
Сутки Тараканов приходил в себя, потом сутки добирался до города. Студия была разгромлена.
Только через месяц он смог выследить обидчика на берегу того самого рукотворного пруда. А затем ему хватило всего четверти часа, чтобы приблизиться к нему и с помощью ножа, того самого, ножа десантника, перерезать нить его жизни.
Следующие дни он в ожидании полиции машинально приводил студию в порядок. Прошла неделя, а полиция не приходила. Студия потихоньку обретала прежний вид, а мрак на душе все сгущался. Теперь Тараканов жалел, что так легко и гуманно покончил с боссом. Он вспомнил – такое же чувство сожаления и досады было там, в далеком приморском городе – казнь вышла слишком стремительной и легкой, и не принесла душевного освобождения. Жертва ничего не осознала, не поняла и не почувствовала, оставив ему пустоту и горечь.
Оттуда же вернулись мысли о самоубийстве, но желание разоблачения оказалось сильнее: велик был соблазн рассказать всему миру, как был наказан известный бизнесмен. Явилась уверенность – рассказ тот даст ему новые жизненные стимулы. Но это поначалу, а потом опять возникло ощущение, что наелся отравы. И как-то не вдохновляла прежняя мысль, что он ведом кем-то могущественным и всесильным.
Из интернета узнал, что труп обнаружили в свое время, но вдова и дочь облачились в фигуры молчания, горя и недоумения. Видимо, договор с Францией перевесил жажду погони и возмездия. Подумалось – они будут его шантажировать, что вряд ли – он сам их прижмет, скажем, за недоносительство.
И опять была ночь и мятущаяся свеча. Он стоял перед зеркалом в белье и дрожь била его как тряпку. В руках он держал нож десантника и ждал.
– Я знаю, чего ты хочешь, – послышался сзади тяжкий баритон.
Тараканов обернулся.
– Вы где?
– Сзади.
Он резко повернулся.
– Не трудись, – послышалось сверху. – Я везде.
– Ну да… – собирался Тараканов с мыслями. – Чего я хочу… Ты знаешь?
– В этой ситуации вы все одинаковы.
– Но я же не как все.
– Это не твои доблести – тебя выбрали и вели. Без нас ты бы ничего не сделал. Ничего.
– Допустим… а чего я хочу?
– Ты хочешь их воскресить, чтобы опять казнить.
– Допустим...
– Сколько тебе надо?
– Семь, - выпалил Тараканов поспешно.
– Хочешь разгуляться. Но семь это патология. Да и не по чину. Для начала хватит трех.
– Пять! Хотя бы пять. Умоляю! Помните, в сарае? На море.
– Ах, эти. Муж и жена – одна плоть. Хорошо – им достанет и одного. А тому три. Всего четыре.
– А как воскресить их?
– Не твоя забота. Сами придут.
– Ух, здорово!
– Тогда подпиши хартию.
– Договор, что ли?
– Это у вас договоры, а у нас хартия.
– А где…
На столе лежал желтый исписанный пергамент и гусиное перо. Он хотел подписать, но к его изумлению подпись уже стояла. Хартия исчезла.
– Одно условие – не отступать. 
– То есть как?
– Ну, вдруг жалость вмешается, гуманизм, боязнь, малодушие. Все теряет смысл.  И еще – без  обид. Все по обоюдному согласию.
– Хорошо.
– А вы кто?
– Модератор.
- Модератор, хм... Отлично.
– Жди, – прозвучало, как угасающее эхо.
И вот во мгле зеркала вместо его отражения появилась та далекая супружеская пара из шестилетней давности. Они остались такими, как и тогда. В глазах их был ужас. Первый удар ножа достался женщине. Тараканов ощутил все реально – и податливое сопротивление плоти, и тяжесть в клинке. Этого ей и хватило – она сразу осела и затихла. Мужик сопротивлялся, но удары сыпались, и он истекал настоящей кровью. Наконец и он осел и затих.
Тараканов стоял и ждал. И вот из мрака проявился массивный торс босса. В руках его трепетала удочка. И в его глазах стояло смятение, переходящее в ужас. Все повторилось как с первыми. Он пытался противостоять, но ему тоже было не дано. Когда он затих, все повторилось – воскрешение, ужас, истязание и кончина.
Герой перевел дух в ожидании третьего сета. Но босс растворился во мраке и его место вдруг занял сам Тараканов. В глазах его застыл ужас.
– Эй! Ты чего! – опешил он. – Какая-то ошибка!
– Нет ошибки, – раздался тяжкий баритон.
– Но… Я же трудился на тебя. Я же старался.
– И что же, тебе за это орден? Усиленное питание?
– Но ведь со своими слугами так разве можно?
– Можно.
– Так ведь не пойдут.
– Еще как пойдут – только поманить. Этих рекрутов легион.
– Но ведь…
– Ты подписал хартию.
Герой что-то хотел возразить про мелкие буквы, про фальшивую подпись, но в этот момент рука сама поднялась, и нож легко перерезал его сонную артерию.

Органы следствия, обнаружив явные признаки самоубийства,  тотчас утратили к делу интерес. Репортеры пытались поддержать тему, и она бы угасла, если бы не одно событие.  Через полгода в Москву вернулась из Парижа юная леди, дочь покойного босса, которую теперь мудрено было узнать – так роскошно она выглядела. Разумеется, репортеры забросали ее вопросами о Тарханове. Она призналась, что в первый же день побывала на кладбище. И очень была удивлена надписью на его надгробной плите. Она сфотографировала ее с целью узнать, кому пришла в голову эта идея и почему с ней не согласовали. Приводим надпись дословно.
«Если враги все убиты,
Снова хочу воскресить
Тех, имена чьи забыты,
Чтобы их снова убить.
Страшно: боюсь, посмеется
Злобно над сердцем судьба:
Биться с собой мне придется
Резать себя, как раба».
Nitsche
Конечно, репортеры ринулись на кладбище к плите, но та была пуста. А вскоре тема подернулась ряской забвения.