Биоэнергетика стихов поэта

Игвас Савельев
Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
   
    *         ПОМОГИТЕ
               *     МНЕ
                *     СТИХИ!
                *
                *
  БИОЭНЕРГЕТИКА  *
                СТИХОВ  *
                ПОЭТА  *

                Игорь САВЕЛЬЕВ

























МОСКВА
 ООО «ХОРОВОД 2000»
2002 г.






УДК 615.851.82:821.161.1.- Рождественский+821.16.1. - Рождественский
ББК 53.57+84(2Рос=Рус)6-5
Р62



Р62 Роберт Рождественский, «Помогите мне, стихи!».
       Игорь Савельев «Биоэнергетика стихов поэта».
       Москва: ООО «ХОРОВОД 2000», 2002. - 248 с.

ISBN 5-94496-007-8


Впервые выходит книга стихов великого поэта России «в соавторстве». Нет: автором своих стихов и песен остался сам поэт. Его «соавтор» всего лишь присоседился, заинтересовавшись вселенски-космической стороной его творчества, наугад (а может и специально) подобрав в эту книгу стихи поэта за более чем 40 лет его творческой работы, а также комментируя их, как он считает, с биоэнергетической точки зрения.
Возможно также не случайно и то, что книга, написанная летом 1999 года, преодолев всевозможные препятствия на пути к своему изданию, выходит в свет как раз к семидесятилетнему юбилею Роберта Ивановича Рождественского.

Для широкого круга читателей: всем настоящим и Будущим почитателям таланта поэта.

horovod-2000@mail.ru

ISBN 5-94496-007-8



© Савельев И.В., «Биоэнергетика стихов поэта», 2002
© Киреева А.Б., наследник, «Помогите мне, стихи!», 2002
© «ХОРОВОД 2000», г. Москва, 2002
    Марат Валиханов, дизайн обложки, 2002










К ЧИТАТЕЛЮ

Уважаемый читатель!
   В этой книге я пишу о человеке, с которым никогда не был знаком, не знаком лично, хотя мне, его современнику, слышать о нем приходилось и видеть его тоже, но не воочию, а с экрана телевизора. Рождественского трудно было не запомнить - он заметно выделялся среди других, от него шла какая-то сила и отсутствие истеричности, нередко свойственной людям творческого склада характера, и особенно поэтам. Да и внешне Роберт Иванович был как-то заметен: пухлые губы, бархатный заикающийся голос, крупная родинка под левым виском... и глаза, синие глаза, через которые можно было заглянуть в небо. Вот и все, что осталось у меня в памяти о поэте, которого как такового я и не знал. В 1995-1998 годах у меня вышло более десятка книг по биоэнергетике. Сейчас, когда я пишу эти строки, две из моих книг изданы на чешском языке. В своих книгах я цитирую многих поэтов, особенно Владимира Высоцкого. Цитирую неспроста - в его стихах-песнях я нахожу многое не только в их содержательной части, но и в части вхождения своего в безбрежный океан биоэнергетики Вселенной через те лазейки, которые я нахожу для себя в стихах. Такие же примерно чувства испытывают также и читатели моих книг. А Рождественского я не знал, не читал. Просто мне пришлось жить с ним почти что в одно время - он родился раньше, чем я, примерно на пять с половиной лет. Он мог бы быть и моим старшим братом, тем более, что Алтай связывает нас местом рождения каждого из нас. А я всю свою прожитую жизнь мечтал иметь брата. И, забегая вперед, скажу, что, кажется, нашел. Нашел, когда его уже нет в живых. Нашел того, кто меня уже на этой Земле не увидит. А может вы меня слышите, Роберт Иванович, после того, как ваша дочь Катерина познакомила нас в апреле 1999 года, дослала ко мне в июне в Прагу ваши сборники, где я, не поэт и не атеист, нашел такое близкое для себя, вырвавшееся из вашей души в восьмидесятые годы:

Помогите мне, стихи!
Так случилось почему-то:
На душе Темно и смутно.
Помогите мне,
стихи.
 Слышать больно.
Думать больно.
В этот день и в этот час
 я-
не верующий в бога –
помощи прошу у вас.
Помогите мне,
стихи,
в это самое мгновенье
выдержать,
не впасть в неверье.
Помогите мне,
стихи.
Вы не уходите прочь,
помогите, заклинаю!
Чем?
А я и сам не знаю,
чем вы можете
помочь.
Разделите эту боль,
 научите с ней расстаться.
 Помогите мне
остаться
до конца
самим собой.
Выплыть.
Встать на берегу,
снова
голос
                обретая.
Помогите...
И тогда я
сам
           кому-то
                помогу.
      А ты, читатель, обращался к кому-нибудь за помощью? Было ли у тебя «на душе темно и смутно»? Я хорошо помню восьмидесятые и хорошо, думаю, понимаю поэта, отчего и почему он просил помощи своего творчества «выдержать, не впасть в неверье», когда «Слышать больно. Думать больно», когда трудно было «оставаться до конца самим собой». А Рождественский в то кризисное для себя время просил свое творчество помочь ему, чтобы и он сам кому-то помог.
      А ты, читатель, знаешь Роберта Рождественского? Мне кажется, что таких людей, как он, мы должны знать поименно, потому что мы все купались в биоэнергетике поэзии, по крайней мере, его песен, не зная, что именно его слова омузычены композиторами и исполнены известными эстрадными артистами. А фильмы? Разве можно себе представить популярный телесериал «Семнадцать мгновений весны» без «Мгновений» Рождественского:
Не думай о секундах свысока.
Наступит время,
сам поймешь, наверное –
свистят они,
 как пули у виска,
мгновенья,
                мгновенья,
                мгновенья.
 У каждого мгновенья свой резон,
свои колокола,
своя отметина.
                Мгновенья раздают –
                кому позор,
кому бесславье,
                а кому бессмертие.
Мгновения спрессованы в года,
мгновения спрессованы в столетия.
И я не понимаю иногда,
где первое мгновенье,
                где последнее.
Из крохотных мгновений соткан дождь.
 Течет с небес вода обыкновенная.
И ты, порой,
                почти полжизни ждешь,
 когда оно придет,
                твое мгновение.
Придет оно, большое, как глоток,
 глоток воды
                во время зноя летнего.
А в общем,
надо просто помнить долг
 от первого мгновенья
                до последнего.
Не думай о секундах свысока.
 Наступит время,
                сам поймешь, наверное, –
свистят они,
как пули у виска,
мгновенья,
                мгновенья,
                мгновенья.
Впрочем, и другая песня из этого телефильма, «Песня о далекой родине», такая же запоминающаяся:
Я прошу,
хоть ненадолго,
грусть моя,
ты покинь меня!
Облаком,
 Сизым облаком
ты полети к родному дому.
Отсюда к родному дому.
Берег мой,
покажись вдали
краешком,
тонкой линией.
Берег мой,
берег ласковый,
ах, до тебя, родной, доплыть бы!
Доплыть бы, хотя б когда-нибудь.
Где-то далеко, очень далеко
идут грибные дожди.
Прямо у реки
в маленьком саду
созрели вишни,
наклонясь до земли.
Где-то далеко,
в памяти моей
сейчас, как в детстве, тепло.
Хоть память
укрыта
такими большими снегами!
Ты, гроза,
напои меня,
допьяна,
да не до смерти!
Вот опять,
как в последний раз,
я все гляжу куда-то в небо,
 как будто ищу ответа...
Я прошу,
хоть ненадолго,
грусть моя,
ты покинь меня!
Облаком,
сизым облаком
ты полети к родному дому.
Отсюда к родному дому.
      Да ты, наверняка, слышал эти песни, читатель, через голос Иосифа Кобзона в музыкальном обрамлении Микаэля Таривердиева. А кто автор стихов, к сожалению, знает далеко не каждый. А «За того парня», «Огромное небо», «Даль великая», «Здравствуй, мама!», «Старые слова», «Свадьба» (неоднократно исполняемая «на бис» Муслимом Магомаевым), «Стань таким» (как, впрочем, и «Огромное небо», - «коронные песни» эстрады Эдиты Пьехи), «Позови меня», «Пой, гитара!», «Благодарю тебя», «Сладка ягода», «Песня о годах» («мои года - мое богатство») - и не только эти - это тоже Рождественский Роберт Иванович. К сожалению, славу и аплодисменты за песни получают, в основном, исполнители. На приличном расстоянии позади от них идут композиторы. А авторы слов, то бишь поэты, где-то совсем на задворках, хотя, не будет слов - и певцам незачем выходить на эстраду, да и многие композиторы не были бы известными (не все же из них пишут классику). Больше 30 лет прошло, как на экранах идут «Неуловимые мстители», а для меня по-прежнему одним из моих жизненных кредо остались слова «Погони» в том самом фильме:
В удачу поверьте  -
и дело с концом.
Да здравствует ветер,
который в лицо!
И нет мне покоя,
гори, но живи...
К сожалению, передо мной нет текста этой песни — так что в моем цитировании возиожны ошибки.
Роберт Рождественский ушел из жизни, на мой взгляд, как-то незаметно для личности такого масштаба, каким он был и остается в поэзии. А вообще-то, чем можно измерить масштаб той или иной личности? Мне представляется, что мерки для оценки той или иной личности можно найти в мыслях самого Рождественского, которыми он сопровождает свое предисловие к первому сборнику стихов-песен Владимира Высоцкого «Нерв», составленного также Рождественским в 1981 году (издательство «Современник», Москва, 1981 и 1982 гг.):
«Давно уже замечено, что когда умирает известный человек, то число его «посмертных друзей» сразу же начинает бешено расти, в несколько раз превышая количество друзей реальных, тех, которые были при жизни.
И объяснить это явление, в общем-то, можно: ведь всегда находятся люди, жаждущие погреться в лучах чьей-то славы - хотя бы и посмертной. Тем более, что обладатель этой славы уже не в силах никому возразить, не в силах что-либо опровергнуть.
... А все дело в судьбе. В твоей личной судьбе, которая начинается вовсе не в момент рождения человека, а гораздо раньше. В личной человеческой судьбе, которая никогда не бывает чем-то отдельным, обособленным от других личных судеб. Она, твоя судьба, - часть общей, огромной судьбы твоего народа. И существуешь ты на земле, продолжая не только собственных родителей, но и многих других людей. Тех, которые когда-то защитили твой первый вздох, первый крик, первый шаг по земле.
...Именно так и продолжается жизнь, продолжается общая судьба и общее дело людей. Именно так и переходят от родителей к детям самые значительные, самые высокие понятия...
... И дело тут не в своеобразной исполнительской манере Высоцкого. Ведь в конце концов любую манеру можно скопировать.
Манеру - можно, а душу нельзя...
...Так кем же он все-таки был - Владимир Высоцкий? Кем он был больше всего? Актером? Поэтом? Певцом?
   Я не знаю.
   Знаю только, что он был личностью. Явлением. И факт этот в доказательстве уже не нуждается...»
Вот так застенчивый, заикающийся поэт, стихи и поэмы которого многократно издавались в советское время, оценивал личность другого поэта и исполнителя своих песен, считавшегося в значительной степени крамольным... И не боялся подорвать свой авторитет в глазах властей, воздавая должное такому неудобному для тех же властей Высоцкому, сразу же после смерти которого выдав еще и такое, не совсем нейтральное, в противовес замалчиванию официозом смерти поэта:
Не называйте его бардом –
он был поэтом по природе.
Меньшого потеряли брата –
 Всенародного Володю.
Остались улицы Высоцкого,
осталось племя в «левис-страус»,
от Черного и до Охотского
страна неспетая неспетая осталась.

Все, что осталось от Высоцкого,
его кино и телесерии,
хранит от года високосного
людского сердца милосердие...
Вокруг тебя со свежим дерном
 растет толпа вечно живая.
Ты так хотел, чтоб не актером –
чтобы поэтом называли.

Правее входа на Ваганьково
могила вырыта вакантная,
 покрыла Гамлета таганского
землей есенинской лопата.

Дождь тушит свечи восковые...
Все, что осталось от Высоцкого,
магнитофонной расфасовкой
уносят, как бинты живые.

Ты жил, играл и пел с усмешкою,
любовь российская и рана.
Ты в черной рамке не уместишься,
тесны тебе людские рамки.

С какой душевной перегрузкой
Ты пел Хлопушу и Шекспира –
ты говорил, о нашем, русском,
так, что щемило и щипало!
Писцы останутся писцами
в бумагах тленных и мелованных,
певцы останутся певцами
 в народном вздохе миллионном...
       Конечно, ничего крамольного в этом скромном «реквиеме» нет, но и такой взгляд на Высоцкого шел все-таки вразрез с официальной точкой зрения. А Рождественский к тому же был поэтом «в законе», да еще и состоял в рядах «славной ленинской партии». И никаких скандалов вокруг его личности громко не было слышно - ни из КПСС, ни из Союза советских писателей его не исключили. Говорю об этом не с упреком отколовшегося от компартии и в свое время модного «демократа»-дерьмократа (в КПСС никогда не состоял не по политическим соображениям, а из-за непонимания того, чем отличается член КПСС от беспартийного), а как констатацию того, что было - то было. К тому же хочу добавить, что членство в КПСС - это не только преимущество в служебном росте, но и тиски на капээсэсовца в части свободы иначемышления. А в те годы лучше было для человека вообще не быть членом партии, чем стать исключенным из нее (официальное клеймо на всю оставшуюся жизнь). Поэтому я всегда с пониманием относился к тому, что члены КПСС были менее свободны, особенно в творческом плане, чем «рядовые граждане Страны Советов». Говоря простонародным сленгом, «прокололся» в определенной степени на Высоцком товарищ Рождественский. «Прокололся». А, может, вовсе и не прокололся? Может и всю жизнь он был таким? Может быть, официоз вовремя не разглядел - а кто такой этот Роберт Рождественский на самом деле? Может быть, если бы вовремя его побдительнее «пощупать», поразглядеть, то еще раньше можно бы было углядеть второе «дно» поэта, за которым было нечто иное, что «кому-то» бы не понравилось, и, как следствие этого, вокруг его имени возникли бы шумовые залпы неприятия его официозом? Но то время ушло. А ушел ли с тем временем на три года задержавшийся в постсоветское время один из самых известных и негонимых властями поэтов СССР второй половины 20-го века?
Не знаю почему, но интуитивно чувствую, верю, что мне удастся раскопать в Рождественском именно то, что поможет и мне, и моему читателю утвердиться, что у каждого из нас еще «самая лучшая песня не спета», и что в самом нашем герое, в его стихах отразилось что-то подсознательно тонкое - то, что шло от Бога в называющего себя не иначе как «я - не верующий в бога» Рождественского.

В КОГО ВЕРИЛ РОБЕРТ
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ?
Вначале то, что писал о себе поэт сам - привожу материал, переданный мне его дочерью Екатериной Рождественской.
«Автобиографии писать трудно. Особенно для книги. Потому что здесь биография всегда выглядит как подведение каких-то итогов. И всегда представляешь себе этакого умудренного опытом, седовласого старца, который хочет на своем примере учить других.
Говорю заранее: то, что я пишу - ни в коем случае не подведение итогов. И я не умудрен жизненным опытом. Даже как-то наоборот. Каждый новый день удивителен и неповторим. И самое главное, самое важное, что к этой удивительности нельзя привыкнуть.
И потом, биография любого человека всегда связана с биографией страны. Связана необычно прочно. И порой бывает очень трудно выделить что-то сугубо личное, свое, неповторимое.
Автобиографию писать трудно еще и потому, что вся она (или почти вся) в стихах. Плохо ли, хорошо ли, но поэт всегда говорит в стихах о себе, о своих мыслях, о своих чувствах. Даже когда он пишет о космосе.
Итак, автобиографию писать трудно. Так что, возможно, у меня ничего и не выйдет. Но... рискну.
Я родился в 1932 году в селе Косиха, Алтайского края. Это в Сибири, довольно близко от Барнаула. Мать у меня - врач, отец - военный. Мы переехали в Омск - большой город на берегу Иртыша. С этим городом связаны мои самые первые детские впечатления. Их довольно много. Но самое большое - война. Я уже кончил первый класс школы и в июне сорок первого жил в пионерском лагере под Омском.
     Отец и мать ушли на фронт. Даже профессиональные военные были убеждены что «это» скоро кончится. А что касается нас, мальчишек, так мы были просто в этом уверены. Во всяком случае, я написал тогда стихи, в которых, - помню, - последними словами ругал фашистов и давал самую торжественную клятву поскорее вырасти. Стихи были неожиданно напечатаны в областной газете (их туда отвез наш   воспитатель). Свой первый гонорар (что-то около тринадцати рублей) я торжественно принес первого сентября в школу и отдал в фонд Обороны. (Наверное, это тоже повлияло на благоприятный исход войны). Клятву насчет вырасти было выполнить довольно сложно. Вырасталось медленно. Медленнее, чем хотелось. Война затягивалась. Да и росла она вместе с нами. Для нас, пацанов, она была в ежедневных сводках по радио, в ожидании писем с фронта, в лепешках из жмыха, в цветочных клумбах на площади, раскопанных под картошку.
А потом - уже в конце - она была еще и в детских домах, где тысячи таких, как я, ждали возвращения родителей. Мои - вернулись. Точнее - взяли меня к себе.
Были бесчисленные переезды с отцом по местам его службы. Менялись города, менялись люди вокруг, менялись школы, в которых я учился. Стихи писал все это время. Никуда не посылал. Боялся. Но тем не менее, читал их на школьных вечерах к умилению преподавателей литературы. Узнал, что в Москве существует Литературный институт, мечтал о нем, выучил наизусть правила приема. После школы собрал документы, пачку стихов и отослал все это в Москву.
Отказали. Причина: «творческая несостоятельность», (между прочим, правильно сделали. Недавно я смог посмотреть эти стихи в архивах Литинститута. Ужас! Тихий ужас!)
Решил махнуть рукой на поэзию. Поступил учиться в университет города Петрозаводска. Почти с головой ушел в спорт. «Достукался» до первых разрядов по волейболу и баскетболу. Ездил на всяческие соревнования, полностью ощутил азарт и накал спортивной борьбы. Это мне нравилось. И казалось, что все идет прекрасно, но... Махнуть рукой на стихи не удалось.
Со второй попытки в Литературный институт я поступил. И пять лет проучился в нем. Говорят, что студенческая пора - самая счастливая пора в жизни человека. Во всяком случае, время, проведенное в институте, никогда не забудется. Не забудется дружба тех лет. Лекции, семинары. И поездки. Снова - очень много поездок. Так, например, мне посчастливилось побывать на Северном полюсе, на одной из наших дрейфующих станций.
  С какими парнями я познакомился там! Без всякого преувеличения -первоклассные ребята! В основном - молодые, умные, очень веселые. Работа зимовщиков трудна и опасна, а эти - после работы вваливались в палатки и оттуда еще долго шел такой громыхающий смех, что случайные белые медведи, которые подходили к лагерю, - безусловно шарахались в сторону.
Станция состояла из девяти домиков. Стояли они на льдине, образуя улицу - четыре с одной стороны, пять - с другой. Я помню общее собрание полярников, - очень бурное и длинное: на нем самой северной улице в мире давалось имя. Можете представить, что это было за собрание! хохотали до слез, до хрипоты, до спазм. Хохотали не переставая. Юмор проснулся даже в самых сдержанных и суровых «полярных волках».
Какой-то остряк-летчик привез из Москвы номера, которые вешаются на домах в столице. Потом авиационный штурман с помощью каких-то хитрых приборов точно определил, какая сторона улицы является четной, а какая - нечетной. Номера были торжественно прибиты к домикам и на каждом из них мы написали название улицы: «Дрейфующий проспект». Так я и назвал одну из своих книжек. Их у меня вышло десять, начиная с 1955 года. Я писал стихи и поэмы. Одна из поэм «Реквием» - особенно дорога мне.
Дело в том, что на моем письменном столе давно уже лежит старая фотография. На ней изображены шесть очень молодых, красивых улыбающихся парней. Это - шесть братьев моей матери. В 1941 году самому младшему из них было 18 лет, самому старшему - 29. Все они в том же самом сорок первом ушли на фронт. Шестеро. А с фронта вернулся один. Я не помню, как эти ребята выглядели в жизни. Сейчас я уже старше любого из них. Кем бы они стали? Инженерами? Моряками? Поэтами? Не знаю. Они успели только стать солдатами. И погибнуть.
Примерно такое же положение в каждой советской семье. Дело не в количестве. Потому что нет таких весов, на которых можно было бы взвесить горе матерей. Взвесить и определить, - чье тяжелее.
Я писал свой «Реквием» и для этих шестерых, которые до сих пор глядят на меня с фотографии. Писал и чувствовал свой долг перед ними. И еще что-то: может быть, вину. Хотя, конечно, виноваты мы не только в том, что поздно родились и не успели участвовать в войне. А значит, должны жить. Должны. За себя и за них.
Вот, собственно, и вся биография. По-прежнему пишу стихи. По-прежнему много езжу. И по нашей стране, и за рубежом.
Могут спросить: а для чего поездки? Зачем они поэту? Не лучше ли, как говорится, «ежедневно отправляться в путешествие внутри себя»? Что ж, такие «внутренние поездки» должны происходить и происходят постоянно. Но все ж таки, по-моему, их лучше совмещать с поездками во времени и пространстве.
Относительно годов, которые «к суровой прозе клонят». Пока не клонят. Что будет дальше - бог его знает. Хотя и бог не знает. Поскольку его нет.
Я женат. Жена, Алла Киреева, вместе со мной окончила литературный институт. По профессии она - критик (так что вы можете представить, как мне достается! Вдвойне!)
Что еще? А еще очень хочу написать настоящие стихи. Главные. Те, о которых думаю все время. Если не смогу, - будет очень обидно.
Анкета, опубликованная в Каннах в 1968 году:
КТО ВЫ, РОЖДЕСТВЕНСКИЙ?
1. Можете ли Вы в короткой формуле дать определение себе как человеку?
- Не могу. Обычно человек дает себе определение в собственном завещании.
2. Дайте нам Ваше определение поэзии.
- Если бы я его знал, то не писал бы стихов.
3. Каково, по-вашему, значение поэзии в современной жизни?
- Не мыслю жизни без поэзии.
4. И в кино?
- Хороший фильм всегда поэтичен. Так же, как и хорошая жизнь.
5. Какое впечатление производит на Вас Франция 1968 года?
- Дайте оглядеться!
6. Скажите нам, что должен представлять из себя идеальный фильм?
- Нечто такое, что по гениальному сценарию в содружестве с гениальным оператором ставит гениальный режиссер, имея под рукой  гениальных актеров. Естественно, что зрители должны быть тоже гениальными.
7. Выпускает ли современная советская кинематография приключен ческие фильмы?
- Да, выпускает. Привожу по памяти: «Никто не хотел умирать», «Два билета на дневной сеанс», «Государственный преступник»,  «Неуловимые мстители». Это - то, что запомнилось. Если Вы не спрашиваете о качестве, то список можно и продолжить.
8. Как по Вашему, почему не видно фильмов такого рода?
- Где не видно?
9. Какие пути открывают молодые советские кинематографисты?
- Спросите у них. Или лучше - у кинокритиков. Вот уж кто все знает!
10. О каких фильмах говорят в Москве? Какие из них имеют успех у зрителей и какие у творцов советского кино?
- Говорят о «Твоем современнике» и «Трех днях Виктора Чернышева», об «Анне Карениной» и «Листопаде»...
А вообще, мне хотелось бы узнать: Вас интересует, что говорят  д о  просмотров или  п о с л е? Потому что есть еще и третий - (довольно распространенный) - вариант: говорить  вместо  просмотров.
11. Что Вы увидите в Каннах и Париже кроме фестиваля?
- Канны и Париж.
12. Что Вы думаете о молодом чешском и польском кино, имеющем во Франции огромный успех?
- Думаю, что этот успех заслужен.
13. Любите ли Вы коктейли, светские собрания, пресс-конференции? Или же Вы идете на них через силу?
Первое - нет, второе - нет, третье - нет. Почему хожу? Приглашают, а я - человек вежливый.
14. Кто, по-вашему, сейчас наиболее крупные советские режиссеры?
- Ну хорошо, допустим, я Вам назову три-четыре фамилии. А что же остальные? Ведь мне с ними встречаться и после Канн!
15. Встречаетесь ли Вы с актерами и актрисами? Кто Ваши фавориты?
 - Среди актеров у меня очень много друзей. Среди актрис?.. Видите ли, я приехал в Канны с женой...
16. Вам нравится какое-нибудь блюдо французской кухни?
 -Эскарго.
17. Что в целом Вы думаете о французах?
- Я привык думать отдельно о французах и о француженках.
18. Что, по-вашему, отличает русский юмор от французского?
- По-моему, француз в силу своего темперамента начинает смеяться над собственной шуткой на долю секунды раньше, чем это делает русский, когда острит он.
19. Каким моральным правилом Вы руководствуетесь в жизни?
- Никогда не надо быть довольным собой.
20. Вы любите спорт? А водить спортивные автомобили?
- Спорт люблю очень. В молодости серьезно занимался волейболом, баскетболом, боксом. Спортивные автомобили? Предпочитаю Пегаса. По-моему, он быстрее.
21. Какого рода фильмы, по-вашему, могут глубже всего тронуть публику в международном плане?
- Фильмы, которые сделаны не специально для того, чтобы глубже всего тронуть публику в международном плане.
22. Существуют ли в России «идолы», за поступками и жестами которых жадно следит публика?
- «Идолы», в Вашем понимании, существуют. Но, по-моему, не публика следит за их жестами и поступками, а сами «идолы» ревностно следят за поступками и жестами друг друга.
23. Назовите нам хорошие русские фильмы, которые мы, увы, не видели во Франции.
- «Твой современник», «Если дорог тебе твой дом», «Три тополя на Плющихе».
24. Каких особенных удовольствий Вы ждете от Канн?
- А что, моря здесь уже нет?
25. Случалось ли Вам купаться в ледяной воде, как некоторым из Ваших соотечественников? (Б-р-р-р!)
- Пока не случалось. Но мне, как поэту, случалось купаться в ледяной воде критических рецензий (Б-р-р-р-р!)
26. Какое воспоминание любителя кино увезете Вы в Россию по окончании фестиваля?
- Для появления воспоминаний надо (как минимум) чтобы то, о чем ты хочешь вспомнить, прошло.
27. Если Вы женаты, раскройте нам секрет супружеского счастья.
- Я - поэт. Жена - литературный критик. Единство противоположностей.
28. Если Вы холосты, раскройте нам секрет холостяцкой жизни.
- Как все женатые люди, мог бы дать холостяку кучу советов.
29. Ответьте серьезно, если можно: что Вы закажете на Ваш первый
обед в Каннах?
- Что ж это Вы? Просите ответить серьезно, а меню не предлагаете! Дайте меню - отвечу.
...Учился в школе. В 1944 году я практически остался один, это было достаточно тяжело. Мать узнала об этом из моего письма, ей дали недельный отпуск, она приехала с фронта и взяла меня с собой. На меня были оформлены документы как на воспитанника полка. Я проделал путь от Омска до Москвы первый раз, это была первая моя осознанная дорога. В комендатуре в Москве маме сказали, что фронт переходит  в  наступление,  и  она  поняла,  что   не  сможет  мною заниматься, потому что она - военный хирург -  прекрасно представляла себе, что это будет, когда фронт перейдет в наступление. Она была вынуждена отдать меня в детоприёмник, в детский дом при Даниловском монастыре, откуда я вместе с другом сделал попытку поступить в военно-музыкальное училище на Таганке. Год я пробыл в этом училище, жутко гордился военной формой, играл на тромбоне, потом на басу в военном оркестре. 9 Мая вместе с другом встречали на Красной площади, в военной форме. Тогда военных качали, приветствовали. Сколько раз нас качали - я даже не помню. Наверное, потому, что мы, в отличие от других военных, были, во-первых, достаточно легкими, а во-вторых, не ранеными. Эту площадь, День Победы около собора Василия Блаженного я запомнил навсегда. Там, и не только там - на Манежной, на набережной - стояли прожектора. Лучи прожекторов скрещивались, и в этот свет люди бросали мелочь. Казалось, такие светлячки мгновенные пролетали.
...А потом, когда отгрохотали праздники и с фронта стали возвращаться люди, родители забрали меня к себе, и я жил с ними. Жили мы тогда в Кенигсберге - разваленном, растерзанном, фактически несуществующем городе. Я учился в школе. Потом вместе с отцом поездили по европейской части страны, побывали за рубежом - отца перевели в Вену.
...Всю жизнь писал стихи. Так называемые стихи. Во всяком случае, сочинял в школе, в художественной самодеятельности, в военно-музыкальном училище. Мечтал о литературном институте. В то время уже стал, сильно громко говоря, печататься. Какие-то два праздничных стиха опубликовал в пионерской газете в Ленинграде.
Девятый класс окончил в Москве, жил на Бронной, почти рядом с литинститутом, ходил туда на семинары к Антокольскому, Коваленкову, Светлову. Эти занятия мне очень нравились.
Десятый класс окончил в Ленинграде, родители жили в Петрозаводске. О литинституте продолжал думать, собрал, не подумав, те стихи, что были опубликованы в пионерских и военных газетах - удивительно плохие - и послал их в литинститут. Оттуда мне достаточно коротко и достаточно вежливо сообщили, мол, извините, уровень не подходит, не расстраивайтесь, больше работайте. Я тогда - можно сказать, с горя, - поступил в Петрозаводский университет в Карелии на филфак, продолжал писать стихи, но в основном занимался спортом - играл в волейбол, баскетбол, занимался боксом.
По волейболу и баскетболу были первые разряды, играл за сборную Карело-Финской ССР, участвовал в первенствах. А на следующий год вторично подал документы в литинститут и был принят. И там встретился с ребятами-ровесниками: с Евтушенко, с Ахмадулиной, встретился с людьми, которых очень уважал и стихи которых знал, - это поэты, которые преподавали там.
В 1951 году в Карелии вышел общий сборник молодых поэтов, в котором были и мои стихи. В Карелии они вообще появлялись достаточно часто. А потом и в Москве в середине 50-х годов в журнале «Октябрь» напечатали мою поэму «Моя любовь». Ее как-то заметили, хотя это очень неважная поэма, но была масса рецензий, во время выступлений просили прочитать ее.
Мне повезло, что со многими поэтами я дружил, очень часто встречался. Среди этих людей Михаил Аркадьевич Светлов - великолепный поэт, удивительный человек, Павел Григорьевич Антокольский, Владимир Луговской...
.. .После литинститута я продолжал жить в Москве, и здесь, в Союзе писателей, мы придумали День Поэзии. До этого говорили, что стихи не расходятся, что магазины книжные затоварены стихами, и мы решили в какой-то день выступить, прочитать на аудитории свои стихи.
А затем вышел альманах «День Поэзии». За ним последовало выступление на площади Маяковского - огромное количество народа собралось. Как-то все это «в жилу» людям пришлось. Я даже сейчас не до конца понимаю: что же произошло? Хотя отчасти понять можно, молодежь разбуженная, масса вопросов, да и у нас самих вопросов было гораздо больше, чем ответов.
Начинались наши выступления в залах, в университете, в театрах. А потом - знаменитые вечера в Лужниках, когда и мы не верили, что там кто-то соберется».

К сказанному Рождественским о себе добавим, что родился он 20 июня 1932 года, а умер после длительной и тяжелой болезни (опухоль мозга) 19 августа 1994 года. Он принадлежит к числу тех поэтов, кто наиболее полно выразил настроения и взгляды «шестидесятников». Каждый из думавших людей того времени переосмысливал те перемены, которые происходили в СССР во второй половине пятидесятых - начале шестидесятых годов. Вот что писал о себе до того времени сам Рождественский в стихотворении «Юноша на площади»:
Он стоит перед Кремлем.
А потом,
                вздохнув глубоко,
шепчет он Отцу и Богу:
«Прикажи...
И мы умрем!..»
Бдительный,
                полуголодный,
                молодой,
знакомый мне, –
он живет в стране свободной,
самой радостной стране!
Любит детство вспоминать.
Каждый день ему –
                награда.
 Знает он, что надо знать.
Ровно столько, сколько надо.
С ходу он вступает в спор,
как-то сразу сатанея.
 Даже
собственным сомненьям
он готов давать отпор.
Жить он хочет не напрасно,
он поклялся
жить в борьбе.
Все ему предельно ясно
в этом мире и в себе.
Проклял он
врагов народа.
Верит, что вокруг друзья.
Счастлив!..
...А ведь это я –
пятьдесят второго года.
И еще, размышляя о людях своей страны, также в одном из последних своих стихов «Привычка», он говорит о типичном:
Необъятная страна
все мне снится по ночам.
  Было в ней заведено
правило такое:
кто не знал, тот не знал.
А кто знал, тот молчал.
А кто знал и не молчал,
говорил другое...
 Захотелось как-то людям
                жизнь по-новому начать.
Очень сильно захотелось!
                да одно мешает:
кто не знал, не хочет знать.
Кто молчал, привык молчать.
А кто другое говорил, так и продолжает.
 Прожитое и пережитое особенно остро отразилось на переживаниях его последних лет жизни. И если в восьмидесятых годах он обращался за помощью к своему богу - стихам, объявляя себя «не верующим в бога», то в более позднем «Юноше на площади» он уже прямо говорит о своем прошлом Отце и Боге (заметь, читатель, что эти два слова он уже пишет с заглавных букв, как бы ища своего настоящего Бога взамен того, которому он верил тогда, в пятьдесят втором году). Я тоже хорошо помню свое детство и пятьдесят второй год, когда на трибуне Мавзолея 7 ноября в последний раз в его жизни стоял человек, в которого большинство,  подавляющее большинство народа Российской империи (бывшего СССР) верило как в Бога. И опять же еще в одном из своих последних стихов Рождественский обращается к тому, что очевидно мучило его большую часть его сознательной жизни:
Я верующим был.
Почти с рожденья
я верил с удивленным наслажденьем
в счастливый свет
                домов многооконных....
Весь город был в портретах,
Как в иконах
И крестные ходы –
                по-районно –
несли
свои хоругви и знамена....

А я писал, от радости шалея,
о том, как мудро смотрят с Мавзолея
на нас вожди «особого закала»
(Я мало знал.
И это помогало.)
 Я усомниться в вере не пытался.
Стихи прошли.
                А стыд за них
                остался.
Как видим из стихов последних лет жизни мучила неверующего в Бога Рождественского совесть за то, что он со своего рождения был слишком верующим человеком в «счастливый свет» окружающего его быта «родины чудесной». Не относя себя к тем, «кто не знал, не хочет знать; кто молчал, привык молчать; а кто другое говорил, так и продолжает», он в то же время корит себя за то, что «усомниться в вере не пытался». Не знаю, как у кого, но, перелистывая «Последние стихи Роберта Рождественского» (М., «P.P.», 1994), у меня в сознании вертится одно и то же слово — покаяние. Покаяние за что? Ну, вот, например, еще одно, пусть не прямое покаяние, но опять же «ощущение стыда»:
О стену разбивая лбы,
летя
          в межзвездное пространство,
мы все-таки рабы.
Рабы!
Невытравимо наше рабство.
И ощущение стыда
живет
почти что в каждом споре...
Чем ниже кланялись тогда,
тем громче
         проклинаем после!

  И как бы пытаясь избавиться от того, что мучило его, поэт в посвященном Виталию Коротичу стихотворении подводит себя к тому, что в итоге самокопаний он находит для себя зацепку за то, что жизнь проходит не совсем бесполезно, ибо «мы все-таки что-то сумели», хотя память, «вроде бы заживая, – болит к непогоде». А вот все это стихотворение:
Хочу, чтоб в прижизненной теореме
 доказано было
судьбой и строкою:
 я жил в эту пору. Жил в это время. В это.
А не в какое другое.
 Всходили знамена его и знаменья.
 Пылали проклятья его и скрижали...
Наверно,
Мы все-таки что-то сумели.
Наверно,
мы все-таки что-то сказали...
Проходит по ельнику зыбь ветровая...
А память,
людей оставляя в покое,
рубцуясь
и вроде бы заживая, —
болит к непогоде,
болит к непогоде.

Почему же в последние годы и месяцы жизни так страдал поэт, если практически каждый день можно услышать его крылатые фразы, ставшие народными? Дитя войны, а не ее участник, в пронизывающих душу людей стихах он постоянно возвращался и возвращал читателя к суровым дням войны. По всей стране на многих памятниках павшим выбиты чеканные строки его знаменитого «Реквиема», на слова которого композитором Дмитрием Кабалевским написана известная оратория. О том, как сказывались перемены в жизни страны, Рождественский писал еще почти что за три десятилетия до своей кончины:
Луна,
сквозь тучи прорастая,
 глаза зеленые скосила...
Родился я в селе Косиха.
Дождливым летом.
На Алтае.
А за селом
синело поле и
пахло
ливнем переспелым...
Нет!
Я родился много позже.
Потом.
В июне.
В сорок первом.
И жесткий голос
Левитана
 был колыбельною моею.
Меня
война в себя впитала.
                Я – сын ее.
                Я полон ею...
  Кричали о победе
трубы.
Над площадью салют светился...
Мне повезло.
Я встретил
друга.
И с ним как будто вновь
              родился...
Жил –
не богатый и не бедный.
                Острил.
 Под простачка
рядился.
                Наедине с бумагой, – белой,
как изморозь, –
я вновь родился!..
Дрожал от странного озноба.
Протестовал.
Себя стыдился.
Сказал: «Люблю...» –
родился снова.
 Услышал: «Нет!» –
и вновь
             родился...
Шёл век –
ожесточенно-труден, –
для сладких песен не годился.
 Я только на секунду
    струсил.
                И превозмог.
                И вновь
родился.
                О, дни рождений!
Дни рождений!
Дни грусти
и освобождений.
 Дни праздников,
пора зачатья, –
                без вас я –
 будто дом
без счастья.
 Пока мои глаза открыты,
я дни рождения встречаю.
И торжествую в первом крике!
И все идет опять
                сначала.
Итак, оказывается, поэт родился не 20 июня 1932 года, а девять лет спустя — «В июне. В сорок первом». Оказывается, его «война в себя впитала», сыном которой он себя считает, а его колыбельной был «жесткий голос Левитана».
    Люди, пережившие Великую Отечественную войну и на фронте, и в тылу, наверняка, помнят тот «жесткий голос»: «Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем приказ Верховного Главнокомандующего...». Да, мы никогда не забудем этих слов, произносимых человеком, казалось бы, специально рожденным для произнесения подобных сообщений. Ты помнишь, читатель, этот божественный голос великого русского речевателя Юрия Борисовича Левитана, вершина творческого взлета которого была именно тогда, в годы войны, когда он выступал в дуэте с другой, еще более великой звездой СССР — Верховным Главнокомандующим Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Я отнюдь не переоцениваю ни роли Сталина, ни роли Левитана в той страшной войне, называя их великими. Понятно, что без многого другого, о чем уже переговорили политики, историки и политики-«историки», наша страна не смогла бы добиться итогового успеха в кровопролитнейшей из битв, прошедшей на земле за всю ее историю. Можно без конца судачить в объяснении причин начала войны, не без основания находя виноватых и в  лагере Гитлера, и в  лагере Сталина. И не только в двух этих супер-лагерях трудовой и воинской повинности. Мы, то есть бывший СССР, потеряли в той проклятой войне очень много, намного больше, чем наш супротивник, – раз в пять-шесть. Это – по человеческим жизням, по самым страшным потерям, которые никогда и никем не восполнятся, как и не восполнятся жизни убиенных в наше, «демократическое», время. Но тогда, в годы войны, леденяще-кощунственное слово «смерть» в сочетаниях «Смерть немецким оккупантам!» или «Смерть немецко-фашистским захватчикам!» звучало как символ освобождения человечества от еще больших смертей, смертей не только порабощенных и намеченных к порабощению народов, но и их поработителей, ибо рядом со смертями убийц ходит рядом и их собственная смерть. Все знают об «окончательном решении» фашистов по евреям и цыганам (полное истребление) и славянам (значительное истребление и превращение остальных в послушных рабов)... Но не об этом сейчас речь.
«Обладает редким по тембру и выразительности голосом. В годы Великой Отечественной войны 1941-1945 чтение Левитаном сводок Совинформбюро, приказов Верховного Главнокомандующего и других сообщений имело большое агитационное и пропагандистское значение, оказывало сильное эмоциональное воздействие», – это строки из биографии Левитана в Большой советской энциклопедии (т. 14, 3-е изд.).
    Читатель, а ты знаешь, что такое эмоциональное воздействие, то есть воздействие на эмоции? Для неумеющих сформулировать для себя точно понятие «эмоция» напомним, что эмоция – это чувство, волнение, душевное переживание, а любое чувство, волнение и переживание – это биоэнергетические вибрации в биополе человека, воздействующие на сознание человека не только напрямую, но и через его подсознание, которое содержит всю полученную им информацию не только для конкретного человека, но и для всего человечества навеки, то есть навсегда. Для неверующих в идеалы (высшая конечная цель стремлений; совершенство, образец), в существование Высшего Разума, Бога, напомним, что когда-то и в генетику (науку, изучающую законы наследственности и изменчивости организмов, добавим, диалектические законы), и в ноосферу, которая «родилась» из биосферы, не верили. Для несведущих напомним, что и биосфера и ее «дочь» ноосфера уже признаются наукой.
  Биосфера представляет собой оболочку Земли, состав, структура и энергетика которой в существенных своих чертах обусловлены прошлой и современной деятельностью живых организмов. Биосфера охватывает также и часть атмосферы (окружающей Землю газовой оболочки); гидросферу (прерывистую водную оболочку Земли, представляющую собой совокупность океанов, морей и поверхностных вод суши, а также подземные воды, лед и снег Арктики и Антарктики, атмосферную воду и воду, содержащуюся в живых организмах); и верхнюю часть литосферы (внешней «твердой» оболочки Земли, включающей земную кору и часть мантии — оболочки, расположенной между земной корой и ядром Земли). Все эти составляющие биосферы взаимосвязаны сложными биогеохимическими циклами миграции веществ и энергии, которые названы Владимиром Ивановичем Вернадским (1863-1945) «биогенной миграцией атомов». Начальный момент этих циклов — в трансформации солнечной энергии и синтезе биогенных веществ на Земле. Общее учение о биосфере создано В.И. Вернадским в 1920-1930-х годах.
Ноосфера — это сфера взаимодействия природы и общества, в пределах которой разумная человеческая деятельность становится главным, определяющи фактором развития. Для обозначения этой сферы используются также сходные термины: техносфера, антропосфера, со-циосфера. Понятие ноосферы как облекающей земной шар идеальной, «мыслящей» оболочки, формирование которой связано с возникновением и развитием человеческого сознания, ввели в начале XX века французские ученые П.Тейяр де Шарден и Э.Леруа, а Вернадский развил теорию ноосферы. Согласно этой теории, ноосфера — новая, высшая стадия биосферы, связанная с возникновением и развитием в ней человечества, которое, познавая законы природы и совершенствуя технику, становится мощнейшей силой, сопоставимой по масштабам с геологическими силами, преобразующими Землю. Эта сила начинает оказывать определяющее влияние на ход процессов в охваченной ее воздействием сфере Земли и в околоземном пространстве, существенно изменяя их. Становление и развитие человечества как новой преобразующей природу силы проявилось в возникновении новых форм обмена веществом и энергией между обществом и природой, во все возрастающем биогеохимическом и ином воздействии человека на биосферу.
Зародившись на планете, ноосфера имеет тенденцию к постоянному расширению, превращаясь, таким образом, в особый структурный элемент Космоса, выделяемый по социальному (общественному, относящемуся к жизни людей и их взаимоотношениям в обществе) охвату природы. В понятии ноосферы подчеркивается необходимость разумной, отвечающей потребностям развивающегося человечества организации взаимодействия человека и природы, в противоположность стихийному, хищническому отношению к ней.
Поскольку ноосфера является структурным элементом Космоса, то, естественно, не только человеческая деятельность определяет ее развитие. «Наружный лик Земли и жизнь, наполняющая его, являются результатами воздействия космических сил», — писал советский биофизик Александр Леонидович Чижевский. А в начале века Константин Эдуардович Циолковский призвал нас стараться иметь космический взгляд на вещи».
      Исследования наших соотечественников Вернадского, Циолковского и Чижевского в значительной мере способствовали новому взгляду человечества на связь между Землей и Космосом. Их мысли принадлежат всему человечеству, независимо от того, относится тот или иной человек к этому сознательно (через их сознательное изучение) или совсем не знает о них. Подсознание, биополе человека независимо от его воли «плавает» в безмерном Океане биополя Вселенной, в Космосе и одном из его, «рукотворном», «мыслетворном», Океане по имени Ноосфера.
    Прежде чем вновь вернуться к нашему герою-поэту, к его рождению во второй раз в сорок первом году под «жесткий голос Левитана», напомним, что даже неозвученная мысль воздействует на любого человека через его биополе. О механизме воздействия мысли довольно точно сказал Вильям Валкер Аткинсон в своей книге «Сила мысли в деловой и повседневной жизни», изданной в России в начале XX века:
«Всякая мысль, порождаемая нашим умом, является силой большего или меньшего напряжения, изменяющейся в величине и в зависимости от скорости, сообщенной в момент ее возникновения. Когда мы думаем, мы посылаем от себя тончайший ток, поступательно двигающийся подобно лучу света и влияющий на умы других лиц, часто удаленных от нас на большое расстояние; властная мысль, снабженная могучей силой, понесется исполнять свое поручение и будет часто преодолевать инстинктивное сопротивление других умов от внешнего влияния, тогда как слабая мысль не в состоянии будет завоевать доступ в Духовную крепость другого, разве только последняя не охраняется. Повторные мысли, посылаемые одна за другой по одному и тому же направлению, часто в состоянии приобрести доступ там, где единичная волна мысли, хотя бы и более сильная, встретила бы отпор. Это является лишь применением физического закона в мире психическом, объясняющим старую пословицу о том, что «капля камень долбит».
На нас всех воздействуют мысли других и гораздо сильнее, чем мы это предполагаем. Я говорю не про мнения других, но про мысли их... И, действительно, «мысли-вещи» и к тому же весьма сильного действия. Раз мы не уразумеем такого факта, мы всегда будем находиться в кругу властной силы, о природе которой мы ничего не знаем, да и существование которой многими отрицается. С другой стороны, поняв природу этой удивительной силы и законы, управляющие ею, мы в состоянии будем подчинить ее себе и сделать нашим оружием и помощником. Всякая мысль, возникающая в нас, будет ли она слабой или сильной, хорошей или дурной, здоровой или больной, посылает от себя колебательные волны, влияющие в большей или меньшей степени на всех тех,  с  кем  мы  приходим  в  соприкосновение  или  кто захватывается в круг колебательных волн наших мыслей. Мыслительные волны очень схожи с теми кругами на поверхности воды, которые образуются от брошенного в нее камня. Волны эти двигаются расширяющимися кругами, которые расходятся от центра. Конечно, если натиск мысли направляет сильные волны на известный предмет, то и сила их будет наиболее чувствоваться на нем».
Роберт Рождественский, как и все другие большие поэты, родился поэтом, а все поэты обладают одним отличительным свойством всех творческих людей — особой, сверхчувствительной структурой своего подсознания. При этом поэт – он на то и поэт, что у поэтов имеется очень тонкий нерв, выносящий «пойманную» подсознанием информацию на те участки мозга, которые, казалось бы, сознательно, преобразуют такую информацию в звуковые сигналы, именуемые речью. Такой «породы» являются и композиторы, «речь» которых осуществляется не в форме слов, а в форме мелодии, для которой как и для стиха характерным является чувство ритма. Это своего рода открытие чего-то нового, пойманного творцом из окружающей нас стихии, нового открытия, в котором в неразрывном соседстве одновременно умещаются и дух, и опыт, и гениальность, и случай, как об этом сказал рожденный два столетия назад (Близнец по Зодиаку, как и Рождественский) Александр Сергеевич Пушкин:

О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель.
То, что мысли – вещи, мне приходилось убеждаться бессчетное число раз. Раз уж мы говорим о поэзии, то назову читателю три из девяти загадок, приведенных мною в книге «Биоэнергетика делового человека» (Москва, «Гранд»-«Фаир», 1997):
Загадка 1
Прекрасных дней воспоминанья
Давно минули. И забудь
Любви несбывшейся свиданье
И дней твоих минувших путь.
Загадка 2
Платок моей старушки милой
И дней, опавших как листва,
Конек мой пегий, сизогривый,
В полях засохшая ботва.
Колодец за березкой редкой
И ручеек, как кровь строки,
И пыль на тракте — голос ветхий
 Давно не сбывшейся мечты.
Загадка 3
Стакан воды –
океан многоволновый.
 Там можно утопнуть,
    если дрянь – голова.
                Товарищ, запомни,
что ветер – не буря.
                Что море безмолвное –
                тоже слова.
Когда и эти, и шесть других «загадок» написавший их один из моих знакомых И..В. зачитывал своим приятелям, то они угадывали в каждой из его рифмовок известных поэтов. Откуда взялись эти «загадки»? Ответ прост — мой знакомый всего-навсего сосредотачивался на обраазе того или иного поэта, и очевидно, что вибрации-мысли тех (кстати, усопших) поэтов передавались ему. А помощниками ему в этом были другие вибрации – желание и вера. Выражаясь словами Рождественского:  «В удачу поверьте – и дело с концом!»
Мне, например, непонятно, с одной стороны, почему так Рождественский мучился, переживая свое прошлое. «Редкий по тембру и выразительности голос» Левитана, проникая в души тех, кто его слышал, вызывал такие эмоции у десятков миллионов наших соотечественников, что финал таких эмоций известен: «Наше дело правое — мы победили!» Именно этими словами подвел окончательные итоги самой ожесточенной войны нашей истории Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин. Говорят, что Адольф Гитлер в свое время грозился, что   когда  Германия   победит  Советский  Союз,  то  первыми   из повешенных будут Сталин и Левитан. Дуэт Сталин-Левитан был сплоченным и донельзя эмоционально и психологически «сыгранным». Сталин, известно, никогда не «расплывался мыслями по древу». Его мысли всегда выражались в короткой и доступной пониманию каждого человека форме. К тому же его мысли разносились по Вселенной его единомышленником через эфир, повторимся, «редким по тембру и выразительности голосом». А эфир, в одном из значений этого слова, — воздушное пространство как распространитель радиоволн. Да к тому же, как сказал один из наших поэтов (к сожалению, не помню кто): «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как может быть не верили себе». А желание чего-либо (например, победить врага), помноженное на веру в осуществимость своего желания, — это огромная сверхчеловеческая сила. А если желания и вера миллионов совпадают и направлены на благородные цели, а лучше — на одну цель, например, Победу, то реальность достижения цели не вызывает сомнения. А на кого опирался и кто поддерживал то, о чем говорил Сталин, видно хотя бы из его выступления спустя полмесяца после Дня Победы. Цитирую, как это было опубликовано:

ВЫСТУПЛЕНИЕ ТОВАРИЩА И.В. СТАЛИНА
НА ПРИЕМЕ В КРЕМЛЕ В ЧЕСТЬ КОМАНДУЮЩИХ
ВОЙСКАМИ КРАСНОЙ АРМИИ
24 мая 1945 года
Товарищи, разрешите мне поднять еще один, последний тост. Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего Советского народа и, прежде всего, русского народа. (Бурные продолжительные аплодисменты, крики «ура»).
Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он — руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение.
У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать Правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего Правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагами человечества — над фашизмом. Спасибо ему, русскому народу, за это доверие! За здоровье русского народа!» (Бурные, долго не смолкающие аплодисменты.)
            Сталин и Левитан сотрудничали более 20 лет. Левитан стал диктором Всесоюзного радио в 1931 году (это в свои 17 лет). Каковы были личные взаимоотношения этих двух людей? Вероятнее всего, что никаких, но наверняка их связывала энергетическая, а возможно, и духовная близость. И не мог голос Левитана неискренне воспроизводить слова и мысли Сталина. Не мог человек с такими энергетическими вибрациями скрывать в них внутреннюю фальшь. Не мог человек, обладающий таким редким даром, быть прохвостом, подхалимом или негодяем. А любой дар человека, вызывающий положительные эмоции у других людей, может быть только Божьим даром, ибо, как писал святой Серафим Саровский в одном из своих наставлений, «Когда человек приимет что-либо божественное, то радуется в сердце; а когда диавольское, то входит в смущение». А в народе говорят, что нельзя путать Божий дар с яичницей. И именно эта поговорка почему-то заставила меня достать из своего книжного шкафа и ознакомить моего читателя со следующими, когда-то бывшими «писком моды» строчками:
Безмолвствовал мрамор.
          Безмолвно мерцало стекло.
Безмолвно стоял караул,
         на ветру бронзовея.
А гроб чуть дымился.
            Дыханье из гроба текло,
когда выносили его
           из дверей Мавзолея.
                Гроб медленно плыл,
        задевая краями штыки.
 Он тоже безмолвным был –
        тоже! –
                но грозно безмолвным.
 Угрюмо сжимая
                набальзамированные кулаки,
  в нем к щели глазами приник
                человек, притворившийся мертвым.
 Хотел он запомнить всех тех,
             кто его выносил,
рязанских и курских молоденьких
                новобранцев,
 чтоб как-нибудь после
                набраться для вылазки сил
 и встать из земли,
               и до них,
                неразумных,
                добраться.
Он что-то задумал.
             Он лишь отдохнуть прикорнул.
И я обращаюсь к правительству нашему
с просьбою:
 удвоить,
              утроить
                у этой плиты караул,
чтоб Сталин не встал,
             и со Сталиным –
                прошлое.
Мы сеяли честно.
             Мы честно варили металл
и четко шагали мы,
               строясь в солдатские цепи.
А он нас боялся.
             Он, веря в великую цель, не считал,
что средства
             должны быть достойны
величия цели.
Он был дальновиден.
              В законах борьбы умудрен,
наследников многих на шаре земном он
         оставил.
Мне чудится,
             будто поставлен в гробу телефон:
кому-то опять
                сообщает свои указания Сталин.
Куда еще тянется провод из гроба того!
Нет, Сталин не умер.
                Считает он смерть поправимостью.
Мы вынесли
              из Мавзолея его.
Но как из наследников Сталина
            Сталина вынести?!
Иные наследники розы в отставке стригут,
но втайне считают,
               что временна эта отставка.
Иные
              и Сталина даже ругают с трибун,
а сами ночами
                тоскуют о времени старом.
Наследников Сталина, видно, сегодня не зря
хватают инфаркты.
                Им, бывшим когда-то опорами,
не нравится время,
                в котором пусты лагеря,
а залы, где слушают люди стихи, —
              переполнены.
Велела
               не быть успокоенным Родина мне.
Пусть мне говорят:
                «Успокойся!» –
                спокойным я быть не сумею.
Покуда наследники Сталина живы еще на земле,
                мне будет казаться,
                что Сталин – еще в Мавзолее.  1962-1987

Ты догадался, читатель, чьи это строки? Нет, это, конечно, не рождественский. Эти нашумевшие при Хрущеве и скорректированные под «перестройку» Горбачева «Наследники Сталина» принадлежат другому талантливейшему поэту нашего времени Евгению Александровичу Евтушенко. Обиделся на Сталина за всех нас поэт. За всех нас думает, сердечный. А как же иначе – как нам жить без такого благодетеля – мы, говорит, честные, а «он нас боялся», да еще «наследников многих на шаре земном он оставил». Да не боялся он вас, заступничек вы наш господин-товарищ Евтушенко. Это вы его боялись и боитесь. А разве нет? Если нет, то почему же вы взбрыкивали в отношении своих «Наследников Сталина» в 1962 и в 1987 годах, когда «правительство» позволяло вам к нему обращаться («И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою»)? И хотели бы вы или не хотели, Евгений Александрович, мы все, в том числе и вы, и ваше-«наше правительство», – наследники Сталина, потому что хотя мы и говорим, что не слава Богу, что был диктатор и злодей, но мы-то тоже с ним шли в ногу – любимейшим из всех вождей. Что-то вы тогда, в 1962 и в 1987 годах, Евгений Александрович, не набрасывались на Ленина. Что, тогда ваше-«наше правительство» не давало вам команды «Фас!»? Что — тогда оно вас не науськивало на Ленина? На Сталина шавкать тогда было можно... А впрочем, как вы сейчас относитесь к Ильичу, господин Евтушенко, когда и на его обшавкивание запрет сняли? А ведь известно же, что при Ленине (всего за каких-то 4 года) было истреблено (не на фронтах гражданской войны) по крайней мере в пять раз больше «без вины виноватых», чем при Сталине примерно за 30 лет его правления (не считая погибших в войну1941-1945 годов).
Прошу прощения у моего уважаемого читателя за рекламу собственного мнения в отношении евтушенкиных «Наследников Сталина».
Не будем мы отмежевываться от того, от чего ни в принципе, ни фактически нельзя отмежеваться, ибо нам всем досталось одно наследство — наследство нашего прошлого, наследие всего, что оставили нам наши предшественники и наши предки. А что из этого наследия каждый из нас возьмет для себя — это дело ума, совести и чувств каждого. По-моему лучше брать в свою энергетику и в свои дела положительный опыт всех, кто жил до нас, чем с остервенением грызть не такие уж и неподвластные нашим зубам хрупкие по прошествии времени кости покойников. Вот, например, что написал один из моих знакомых в связи с полемикой сторонников и противников пьесы М.Шатрова «Дальше, дальше и дальше» на страницах органа ЦК КПСС газеты «Правда» в 1988 году:

Герои и лауреаты!
Историкам вы не чета.
Но тщетны ваши компроматы –
Не в вас истории черта.

В шатре придуманного «Дальше...»
Вам трудно правду спеленать.
А что потом? Что будет дальше? –
Не вечно ж Сталина топтать.

Мы говорим: «Не слава Богу,
Что был диктатор и злодей».
Но мы-то тоже шли с ним в ногу,
Любимейшим из всех вождей.
Потом Хрущев открыл завесу,
Где гопака он танцевал.
Потом ушел «застойный» Брежнев –
Вновь исторический скандал.

Но мы-то, мы-то, где мы были
На сценах театров тех времен?
Мы и тогда как в сказке жили
Лауреяты без Имен.

Мы и тогда «героев» брали
И «звезды» вешали на грудь.
Не мы матросовыми были –
Нам страх в себе не повернуть.

Он вел нас прямо, страх проклятый,
В свою заоблачную высь.
Мы и теперь дрожим от страха –
 Вдруг скажет «перестройка»: «Брысь!»
Куда тогда нам всем деваться,
Как мерки новые введут,
Как скажут: «Хватит с прошлым драться!»,
То будет не до смеха тут.
Забалтывая «перестройку»
И дней своих продляя ход,
Мы забываем, что не вечен
Большой поток лукавых вод.
5 марта 1988 года
Конечно, приводить подобные непоэтические строки в книге, которая посвящена такому космическому поэту Вселенной как Роберт Иванович Рождественский, может быть, подобно тому, как «в бочку меда — ложку дегтя», но все-таки, согласись, читатель, что доля истины в этих «виршах» есть. И потому также, что эта доля соответствует, по-моему, тем настроениям, которые испытывал Рождественский, когда переживал в себе то, что творилось в политической морали и ее деформациях на протяжений всей его жизни.
Я не оговорился, назвав Роберта Рождественского космическим. А ты разве не согласен со мной, когда слышишь мелодию его «Притяженья Земли»?:
Как безмерно оно  – притяженье Земли,
притяженье полей и печальных ракит.
Всех дорог,
по которым мы в детстве прошли,
  и дорог,
по которым пройти предстоит.
                Притяженье Земли, притяженье садов,
и закатов
и сосен в пушистом снегу.
Небольших деревень и больших городов,
и ночного костра на пустом берегу...
Не изменится этот порядок вещей,
и настигнет меня,
и припомнится мне:
притяженье Земли,
притяженье друзей,
притяженье любимой в далеком окне.
Там горы высокие.
Там степи бескрайние.
Там ветры летят,
по проселкам пыля.
Мы  – дети Галактики,
но самое главное  –
мы  – дети твои,
                дорогая Земля!
И еще земное, но словно летящее из Космоса «Эхо любви»:
Покроется небо
пылинками звезд,
и выгнутся ветки упруго.
Тебя я услышу за тысячу верст.
Мы – эхо,
мы – эхо.
Мы –
долгое эхо друг друга.
И мне до тебя,
          где бы ты ни была,
дотронуться сердцем нетрудно.
Опять нас любовь за собой позвала.
Мы – нежность,
мы – нежность.
Мы –
        вечная нежность друг друга.
И даже в краю
                наползающей тьмы,
за гранью смертельного круга,

я знаю, с тобой не расстанемся мы.
Мы – память,
мы – память. Мы –
                звездная память друг друга.
И еще одна, но и как другие песни-стихи Рождественского, не единственная его связь с Космосом через его «Огромное небо»:
Об этом,
товарищ,
не вспомнить нельзя.
В одной эскадрилье
служили друзья. И было на службе
и в сердце у них
огромное небо –
одно на двоих.
Летали,
дружили
в небесной дали.
Рукою до звезд
дотянуться могли.
Беда подступила,
как слезы
к глазам, –
                однажды в полете
                мотор отказал.
И надо бы прыгать –
не вышел
полет.
Но рухнет на город
пустой самолет!
Пройдет,
не оставив живого следа.
 И тысячи жизней
прервутся тогда.

Мелькают кварталы,
и прыгать нельзя!
 «Дотянем до леса, –
решили друзья, –
подальше от города
смерть унесем.
Пускай мы погибнем,
но город спасем...»
Стрела
      самолета
                рванулась
с небес!
И вздрогнул от взрыва
березовый лес!..
Не скоро поляны
травой
зарастут...
                А город подумал:
                «Ученья идут...»

В могиле лежат
посреди тишины
отличные парни
отличной страны.
Светло и торжественно
смотрит на них
огромное небо –
одно
        на двоих.
Да, как бы не велико было влияние на Рождественского того, что связано с его земной жизнью, «притяженье Земли», с тем, что происходит на Земле, поэт общается со своим земным откуда-то свысока. И не случайно у него вырвалось: «Мы — дети Галактики», несколько выше он говорит: «Там горы высокие. Там степи бескрайние. Там ветры летят...» Не здесь — на Земле, а «там», «там», «там»..., то есть оттуда — из Галактики, с родного ему созвездия Близнецы, видит поэт свою «дорогую Землю». И не оговорился здесь поэт, хотя потом, словно спохватившись и извиняясь, успокаивает свою Землю, чувствуя все-таки и ее притяжение: «...но самое главное — мы — дети твои, дорогая Земля!»
А «Эхо любви» поэта? Не простая земная любовь — а любовь через космическое пространство, в котором летит его эхо любви, через которое «И мне до тебя, где бы ты ни была, дотронуться сердцем нетрудно», услышав «за тысячу верст», даже ночью, когда все спят, а небо «покроется... пылинками звезд, и выгнутся ветки упруго». И не только при жизни, при физической жизни человека остается его любовь, но даже и там — «И даже в краю наползающей тьмы, за гранью смертельного круга, я знаю, с тобой не расстанемся мы». Даже там — за гранью, за границей жизни и смерти остается не какая-то ограниченная Землею, а «звездная память друг друга». Ты вновь вдумайся, читатель, с чего начал «Эхо любви» поэт — с неба, покрытого пылинками звезд. Звезды — это еще не все. Звезды — это всего лишь пылинки на огромном небе, в Космосе, во Вселенной. А закончил он любовь свою, которую можно услышать за тысячи верст, звездной памятью друг друга. Именно там — под звездами, над Землею — находится ноосфера, о которой ты, читатель, уже знаешь. И там:
Где-то далеко,
в памяти моей
сейчас, как в детстве, тепло.
Хоть память
укрыта
такими большими снегами!
И именно потому «в памяти... как в детстве, тепло, хоть память укрыта такими большими снегами!», именно потому, что эта память — «звездная память друг друга», над которой «светло и торжественно смотрит» на нас «огромное небо — одно на двоих».
Да, не земным, а космическим, звездным поэтом был и остается для нас Рождественский, который «шел к высокому небу не зря» и сердце которого мы всегда можем отыскать «там, за облаками»:

В небе колышется дождь молодой,
Ветры летят по равнинам бессонным.
Знать бы, что меня ждет
            за далекой чертой,
                там,
       за горизонтом.
Шёл я к высокому небу не зря.
Спал, укрываясь большими снегами.
Но зато я узнал,
что такое заря
                там,
        за облаками.

Верю, что, все неудачи стерпя,
жизнь отдавая друзьям и дорогам,
я узнаю любовь,
повстречаю тебя там,
                за поворотом.
Если со мною случится беда,
грустную землю не меряй шагами.
Знай, что сердце мое
ты отыщешь всегда
                там,
       за облаками.
Опять же не на Земле, а «там, за облаками», в Космосе мы можем отыскать всегда и его, поэта, сердце, и сердце, душу любого человека, потому что душа и сердце человека всегда находятся вместе. И именно душа-сердце человека находятся в центре его биополя, разделяя последнее как бы на две части — материальную и духовную... А впрочем, для несведущих напомним, что человек в части своей души является космонавтом, то есть его душа — это космонавт Вселенной, временно находящаяся на одной из ее космических станций — Земле. Для пребывания души, как и любого космического корабля, на космической станции необходим соответствующий костюм, которым для человека является его физическое тело. Прилетает душа человека на Землю на космическом корабле, которым является его биополе, связывающее человека со Вселенной и являющееся в миниатюре полным подобием биополя Вселенной. Таким образом, человек пребывает на Земле не только в своем земном костюме — физическом теле, — но и в своем персональном космическом корабле — своем биополе. Но начнем все по порядку.
Любое живое существо на Земле с момента своего зарождения и до конца его физической жизни пребывает в оболочке, скажем упрощенно, яйцевидной формы, будь то икринка рыбы или лягушки, яйцо пресмыкающегося или птицы, матка самки животного или женщины. Эта оболочка содержит (икринка или яйцо) или поставляет (матка) все питательные вещества, необходимые для роста оплодотворенного зародыша, получая, кроме того, дополнительную энергию из жидкой среды и от света (рыбы, земноводные) или тепла матери (млекопитающие и птицы). Главным источником света и тепла является другая космическая станция Вселенной — Солнце.
Когда плод животного созревает и появляется на свет, включается его дыхательный аппарат, а вместе с первым вздохом и вселением в него души вокруг живого существа образуется новая оболочка, похожая по своей геометрической форме на ту, в которой это существа образуется новая оболочка, похожая по своей геометрической форме на ту, в которой это существо в состоянии плода находилось во время своего внутриутробного    развития, то есть эта оболочка тоже имеет яйцевидную форму и является космическим кораблем человека и другого животного на всю оставшуюся жизнь. И именно внутри этого космического корабля находится человек-космонавт в своем физическом теле. Если нарушить первоначальную физическую оболочку — раздавить икринку или яйцо — ничего из них не вылупится. Если травмировать матку беременной самки млекопитающего или женщины, произойдет выкидыш плода или впоследствии родится урод. То же самое относится и к повреждению физического тела (человек становится больным или погибает), а также и к не всеми видимой космической оболочке живого существа, его космическому кораблю, а говоря современным языком, его биополю.

Человек земной, для того чтобы существовать и быть в здравии, должен потреблять ту энергию, о которой уже давно известно человеку разумному (пища, воздух и вода), но и как человек космический он должен потреблять и космическую энергию. А доля этой энергии в доходной части энергетического баланса человека, впрочем как и любого живого существа, составляет в доходной части его энергетического баланса, ни много ни мало, не менее трех ее четвертей. Можно и недоедать, и недопивать, но быть очень здоровым и физически, и психически, и духовно. Но если нарушить нормальный, полноценный доступ в человеческий организм космической энергии, то начинается разлад в работе всего организма, поскольку именно из этой энергии возникла и Земля, и все сущее на ней, включая человека, и именно эта энергия определяет не только энергетический уровень, но и здоровье человека.
   Наш общий большой дом — наша Вселенная — выстроен из своего рода двух «вещей» — энергии и материи. В современном научном трактовании энергия — это общая количественная мера движения и взаимодействия всех видов материи, а согласно Закону сохранения и превращения энергии, энергия в природе не возникает из ничего и не исчезает — она только может переходить из одной формы в другую, связывая воедино все явления природы. Согласно тому же Закону, в изолированной системе энергия может только превращаться из одной формы в другую ее форму, а общее ее количество должно оставаться постоянным. Если система не изолирована, то ее энергия может изменяться либо при одновременном изменении энергии окружающих систему тел на такую же величину, либо за счет изменения энергии взаимодействия системы с окружающими телами. При переходе системы из одного состояния в другое изменение энергии, говорит упомянутый Закон, не зависит от того, каким способом (в результате каких взаимодействий) осуществляется переход энергии, потому что сама энергия является однозначной функцией системы, а изменение энергии в системе происходит и при передаче некоторого количества теплоты.
    Современная наука считает, что энергия является одним из свойств материи, мерой ее движения. Из этого следует, что материя первична, а энергия и движение вторичны. Тогда возникает вопрос — а откуда взялась эта самая материя в ее самом первобытном, первозданном состоянии, если сама эта материя постоянно видоизменяется, вибрирует, движется? Мне представляется, что, говоря о взаимодействии материи и энергии, говоря о признании принципа «все течет, все изменяется», первичной по отношению к материи является энергия, ибо вызываемые энергией вибрации, движение всего сущего и видоизменяет материю, и приводит к созданию новых видов материи. Безжизненная материя мертва, и никому не нужна материя, лишенная энергии, энергии движения, энергии вибраций, энергии жизни. Все во Вселенной возникло в результате вибраций, которые имеют приоритетный характер в возникновении и развитии всего живого и разумного. И Сам Бог, и Его Высший (по отношению к человеку) Разум — это тоже порождение этих вибраций. И если «сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» (Бытие 1:27), а человек связан со всем миром через свое биополе, подобное биополю Вселенной, то в чем же тогда заключается сотворение человека Богом «по образу Своему»? Читатель, мы еще вернемся к этому вопросу... А говоря о земном, смею утверждать, что если не все люди воспринимают мир не только через свои пять органов чувств, то это не означает, что не существует того мира, который большинство людей не в состоянии узреть, прослушать, понюхать, лизнуть языком или потрогать руками. Сами органы чувств человека, благодаря которым он видит, слышит, ощущает на вкус различие между тем, что он берет в рот, оценивает различные запахи или изучает предметы руками, вызрели и выпестовались в процессе развития материи. А само  это развитие было бы невозможным, если бы этим развитием не двигала бы и не руководила бы энергия.
Материя есть всего лишь временное состояние, временное жилище части энергии Вселенной, подобно тому, как физическое тело — это временная обитель более тонкой, чем энергия тела, энергии — энергии души, связанной на некоторое время с энергиями тел низшего порядка через первые три энергетические чакры (первые три ступени космического корабля человека, о которых мы еще будем говорить). Но такая связь с физическим телом человека и его энергиями слишком кратковременна, чтобы считать ее зависимой от них. Разрушается и превращается в другие виды энергии физическое тело человека, в то время как законы движения энергии души более свободны — они не зависимы, по большому счету, от энергии физического тела, потому что биополе души пронизывает физическое тело, а не наоборот. Душа более зависима от энергий большей вибрационной частоты, пронизывающих душу, и от ее «взаимоотношений» именно с этими энергиями зависит дальнейшая судьба души.
Космический корабль человека можно назвать двукратно многоступенчатым, поскольку он, с одной стороны, состоит из нескольких ступеней, питаемых различными видами космической энергии, а с другой стороны, суммарная мощь всех его ступеней позволяет оценить также и ступень, или уровень, этой энергетической мощи по энергетическим возможностям влитого в этот корабль человека-космонавта. А теперь перейдем к конструкции космического корабля человека.
     Центры всех ступеней космического корабля человека расположены на осевой линии, проходящей через позвоночник, и, за исключением двух крайних ступеней, первой и седьмой, проецируются на переднюю и заднюю части физического тела человека. Каждая ступень имеет вполне определенное место и свойственные ей характеристики: вибрационную частоту, звуковые характеристики (ноту и мантру звучания), а также специфические для двигателя каждой конкретной ступени топливо, характеризуемое физико-химическими показателями его источника (поставщика) и, в частности, цветом. Каждая ступень обеспечивает выполнение организмом человека соответствующих его функций, контролирует работу определенных органов и систем организма и ответственно за конкретные проявления психики. При нарушениях в работе двигателей различных ступеней космического корабля человека возникают расстройства в различных частях его организма.
Двигатель первой ступени (первая чакра) расположен между копчиком и лобковым сочленением, то есть проецируется на промежность. Частота вибраций — 4, нота звучания — ДО, цвет — красный. Контролирует обоняние, выделительную и половую системы, мышцы и работу опорно-двигательного аппарата человека. Первая ступень ответственна за положительные и отрицательные проявления в психике, обеспечивает психологическую устойчивость и уверенность человека в себе. При патологии в работе первой ступени у человека возникает подавленность и животный страх. Энергетическое топливо в двигатель первой ступени поступает из земли и расходуется на формирование именно первой ступени, которая представляет собой эфирное тело человека.

ЭФИРНОЕ ТЕЛО — энергетическое тело, являющееся точной копией физического тела человека, повторяя его силуэт и несколько (не более чем на 5 см) выходя за его пределы. Это тело состоит из более тонкой, чем физическое тело, материи и имеет ту же структуру, что и физическое тело, повторяя все органы и части физического тела. Эфир — это тончайшая всепроникающая материя, занимающая промежуточное положение между плотной материей и еще более тонкими, чем эфирное тело, видами энергии. Применительно к человеку эфирное тело является связующим между физическим и астральными телами. Эфирное тело называют еще двойником человека. Цвет эфирного тела изменяется от светло-голубого до серого. У чувствительного человека с тонкой нервной системой в эфирном теле преобладает голубоватый оттенок, у человека, для которого прежде всего важна физическая крепость его тела, в эфирном теле наблюдается преобладание серых оттенков.
При нормальной работе двигателя первой ступени (первой чакры) энергия земли поступает в него через конусообразную воронку четырьмя вихревыми потоками. Воронка вращается по часовой стрелке, если смотреть на нее снизу, а ось вращения ее расположена вертикально, то есть вдоль оси позвоночного столба. Через вращающуюся и вибрирующую воронку поступающая из земли энергия красного цвета заполняет первую ступень космического корабля человека — его эфирное тело.
Двигатель второй ступени (вторая чакра) корабля расположен в нижней части живота и имеет частоту вибраций, равную 6, ноту звучания — РЕ, цвет оранжевый. Двигатель обслуживает мочеполовую систему, тонкий и толстый кишечник. Работа этого двигателя отвечает за психику человека и обеспечивает его воспроизводительную (репродуктивную) функцию. При нарушениях в работе этого двигателя у человека возникают сексуальные неврозы и внутренний дискомфорт.
Энергетическое топливо в двигатель второй ступени поступает от энергии воды, формируя вторую ступень, представляющую собой астральное тело человека, имеющее более тонкую, чем эфирное тело, энергетическую структуру.

   АСТРАЛЬНОЕ ТЕЛО, подобно эфирному, копирует по своей форме физическое тело человека, является его энергетической матрицей (фантомом) и вместе с эфирным телом поддерживает многообразие функций организма человека. Астральное тело пронизывает как физическое, так и эфирное тела и окружает их в виде ауры, распространяясь на несколько десятков сантиметров за границы физического тела. Астральное тело может проявлять свою автономность, отделяясь от физического тела во время сна человека и самостоятельно путешествуя, что является причиной возникновения призраков или фантомов — биоэнергетических моделей человека, животного, любого другого объекта или явления, воспринимаемого человеком с повышенной чувствительностью вне зависимости от расстояния до объекта или времени его появления в прошлом, настоящем или будущем. Человек как физическое существо принадлежит Земле, в то же время его астральное тело принадлежит и его физическому телу, и Вселенной, в которой кроме Земли существуют и другие тела. Во время бодрствования человека физическое и эфирное тела впитывают в себя астральное тело, так как в это время человек воспринимает окружающий его мир через органы чувств. При погружении в сон физическое тело остается вместе с эфирным телом, которое является создателем и строителем физического тела. Однако эфирное тело может выполнять свои функции только тогда, когда его побуждает к этому астральное тело, в котором находятся прообразы, обеспечивающие его работу в соответствии с находящимся в эфирном теле обликом физического тела. Во время бодрствования человека все его чувства направлены на самого себя и окружающий его мир, и воспринимаемые им образы яв ляются отражением этого мира, являясь одновременно помехой для образов, которые черпаются эфирным телом из прообразов астрального тела. Поэтому, когда человек бодрствует, эфирное тело полностью не выполняет своих функций, что приводит, в частности, к утомлению.
Во время сна никакие внешние впечатления не препятствуют работе астрального тела, так как сознание человека отключено от них. Если во время бодрствования астральное тело работает лишь с малой нагрузкой, будучи поглощенным эфирным и физическим телами, то во время сна астральное тело покидает их и совершает работу над ними извне по полной программе. При этом оно черпает из внешнего мира образы, свободные от искажений, вызванных чувственным восприятием человека, подобно тому, как физическое тело получает пищу из физического мира, и обеспечивает человеку гармонию его отношений с природой. Для астрального тела является характерным его свечение голубовато-серого цвета.
При нормально работающем двигателе второй ступени энергия воды поступает в биополе через две конусообразные воронки шестью вихревыми потоками в каждую. Энергия воды имеет оранжевый цвет, а воронки (одна спереди, другая сзади) вращаются по часовой стрелке. При этом вихревые потоки словно ввинчиваются навстречу друг другу. Оси воронок находятся на одной линии, наклонной по отношению к вертикальной оси позвоночника и проходящей через две точки: центр крестцовой части позвоночника и центр лобковой кости. Поступающая энергия не только подпитывает астральное тело, но и образует новый слой биополя, энергия которого также пронизывает и эфирное, и физическое тела.
Двигатель третьей ступени (третья чакра) космического корабля человека находится на уровне солнечного сплетения (на 2-3 см выше пупка), имеет частоту вибраций — 10, ноту звучания — МИ, цвет — желтый. Контролирует желудок, печень и желчный пузырь. Отвечает за социальные проявления психики, обеспечивает функции вегетативной нервной системы. При нарушениях в работе этого двигателя возникает локальный дискомфорт в области солнечного сплетения и чувство тревоги.
     Энергетическое топливо в двигатель третьей ступени поступает от Солнца и огня, а расходуется оно на формирование третьей ступени космического корабля —  его ментального тела.

МЕНТАЛЬНОЕ ТЕЛО, или тело мысли, состоит из еще более  тонких, чем астральное тело, субстанций, связанных с ментальными (умственными, психическими) процессами, и выходит за пределы астрального тела. Ментальное тело имеет яйцевидную форму и образует искрящуюся, светящуюся ауру, в которой можно увидеть мыслеформы, представляющиеся сгустками различной яркости и конфигурации. В мыслеформах отражаются также эмоции человека, окрашенные различными цветами.
Двигатель четвертой ступени (четвертая чакра) космического корабля человека расположен на уровне сосков (примерно на 2 см выше основания мечевидного отростка грудины), имеет частоту вибраций — 12, ноту звучания — ФА, цвет — зеленый. Контролирует работу сердца и системы кровообращения, ответственен за проявление высших моральных качеств, обеспечивающих положительный эмоциональный фон. При нарушениях в работе двигателя возникают депрессивные реакции и патологии сердечно-сосудистой системы.
Энергетическое топливо поступает в двигатель четвертой ступени через две вихреобразные воронки (спереди и сзади) из нижнего слоя атмосферы — тропосферы, высота которой над Землей изменяется от 8-10 км в полярных широтах до 16-18 км у экватора. В связи с тем, что плотность воздуха убывает с высотой, в тропосфере сосредоточено около 80 процентов всей массы атмосферы.
Если в двигатели трех первых ступеней и соответственно в три первые энергетические тела (эфирное, астральное и ментальное), а также в физическое тело энергия поступает из физического мира (земля, вода, огонь), то двигатели (чакры) и энергетические тела пятой, шестой и седьмой ступеней космического корабля человека питаются энергиями духовного мира.

   КАРМИЧЕСКОЕ ТЕЛО, или четвертое энергетическое тело, является своего рода преобразующим аппаратом, через который проходит энергия из одного мира в другой (из физического в духовный и наоборот). То есть, духовная энергия должна пройти через четвертую ступень (так называемую сердечную чакру или чакру души) и преобразоваться в физические энергии, а последние, связанные с тремя первыми энергетическими телами, должны пройти через душу (сердце), чтобы стать духовными. А регулятором такого перехода является  этот самый наш преобразующий аппарат по имени Душа. Отсюда и выражения: «Возвышенная душа. Падшие души». Какова душа человека, таков и сам человек. Главное, определяющее в жизни человека — это стремление души: если человек подчиняет свою жизнь духовным интересам, то это одно, материальным — совсем другое. При возвышенной душе материальные интересы человека будут решаться сами по себе в той мере, в какой это необходимо конкретному человеку, ибо энергии более высоких, в том числе и духовных, уровней пронизывают энергии, которые находятся ближе к физическому телу, а не наоборот. Преобразование же одних видов энергий человека в другие посредством души — это всего лишь подчинение мыслей и поступков человека различным интересам, о которых мы только что говорили. В момент рождения в человека «вселяется» душа, и главным, определяющим в жизни человека являются вибрации его души, мелодия, мотив вибрации души, о чем, кстати, и «проговорился» Роберт Рождественский в своем «Мотиве»:
Утро проползло по крышам,
все дома позолотив.
Первое,
      что я услышал
при рожденьи,
 был мотив.
 То ли древний,
      то ли новый,
он в ушах моих крепчал
и какой-то долгой нотой
суть мою
 обозначал.
Он меня за сердце тронул,
он неповторимым был.
Я его услышал.
Вздрогнул.
Засмеялся
и —
забыл!
И теперь никак не вспомню.
И от этого грущу...
С той поры,
как ветра в поле,
я всю жизнь
мотив ищу.
На зимовье
стыну
                лютом,
 охаю на вираже.
И прислушиваюсь к людям,
к птицам,
к собственной душе.
К голосам зари багряным,
к гулу с четырех сторон.
Чувствую,
что где-то рядом,
 где-то очень близко
он!
Зябкий, будто небо в звездах,
неприступный, как редут.
Ускользающий,
как воздух.
 Убегающий,
как ртуть.
Плеск оркестров.
Шорох санный.
Звон бокалов.
Звон реторт...
Вот он!
Вроде бы тот самый!
                Вроде бы.
                А все ж —
            не тот!
Тот я сразу же узнаю.
За собою  позову...
Вот живу и вспоминаю.
Может,
этим и живу.
«Может, этим и живу», этим — мотивом души, вселившимся в него, услышанным им «при рожденьи», жил поэт всю свою жизнь. Всю жизнь он пытался распознать свою душу, искал свое предназначение, свое начало начал. И, наверняка, поиск этого мотива привел его к видению того, что в нем «проросло», то ощутимое и осязаемое начало, которое в Библии выражено приказом-советом «Возлюби...» Вот так и для Рождественского стало совершенно очевидным, что:
Всё начинается с любви...
Твердят:
«Вначале
        было
               слово...»
А я провозглашаю снова:
Все начинается
                с любви!..

Все начинается с любви:
и озаренье,
            и работа,
глаза цветов,
глаза ребенка —
все начинается с любви.

Все начинается с любви.
С любви!
Я это точно знаю.
Все,
      даже ненависть —
родная
и вечная
сестра любви.

Все начинается с любви:
мечта и страх,
вино и порох.
Трагедия,
         тоска
                и подвиг —
все начинается с любви...

Весна шепнет тебе:
      «Живи...»
И ты от шепота качнешься.
И выпрямишься.
И начнешься.
Все начинается с любви!

И если Рождественский всю жизнь искал свой «мотив», который «То ли древний, то ли новый, он в ушах моих крепчал и какой-то долгой нотой суть мою обозначал», который его «за сердце тронул» и «неповторимым был», то слово своей весны «живи» он увидел в изначальном «Все начинается с любви!»
Да, именно Любовь была тем, что заполняло сердце, душу — кармическое тело поэта, в котором скрыты причины всех действий человека, независимо от внешних воздействий. Это, кармическое, тело содержит в себе память о всех прошлых поступках человека и то, что сейчас называется наследственной памятью — памятью о прошлых жизнях душ.
Двигатель пятой ступени (пятая чакра) расположена на уровне яремной выемки спереди (седьмой, наиболее выступающий, шейный позвонок сзади). Частота вибраций — 16, нота звучания — СОЛЬ, цвет голубой. Контролирует бронхи и гортань, легкие, глотку, пищевод, щитовидную и паращитовидные железы. Несет ответственность за интуицию, а также творческие и социальные проявления личности. Обеспечивает способность человека к эстетическому восприятию. При расстройствах в работе этого двигателя возникает локальный дискомфорт в области передней части шеи и повышенная эмоциональная неустойчивость.
Двигатель пятой ступени космического корабля человека питается энергией стратосферы, поступающей в него через две конусообразные вихревые воронки (спереди и сзади), вращающиеся, как и все воронки других чакр, по часовой стрелке, соответственно, если смотреть на каждую из них спереди и сзади. Стратосфера расположена над Землей на высоте от 10-18 км (в полярных широтах) до 45-55 км (над экватором). На верхней границе стратосферы атмосферное давление по сравнению с земным падает в 1000 раз.
Двигатель пятой ступени является своего рода сердцем пятой энергетической ступени космического корабля человека — его интуитивного биоэнергетического тела.
ИНТУИТИВНОЕ ТЕЛО включает сверхсознание и концентрирует высшие подсознательные процессы. Это тело стоит выше интеллекта и дает человеку вдохновение. А что может быть прекраснее вдохновения, творческого подъема, прилива творческих сил, мой читатель! Без вдохновения вряд ли возможно какое-либо творчество. Без вдохновения жизнь становится серой и однообразной. Кто из нас не испытывал вдохновения, когда все делается легко и с удовольствием и когда вслед за Гете хочется повторить: «Остановись, мгновенье — ты прекрасно».
А разве мог наш поэт Рождественский написать без вдохновения то, что уже было ранее приведено из сборников его стихов. Или еще одно творческое вдохновение поэта, донесенное до миллионов, казалось бы, из самого неба голосом Эдиты Пьехи:
В этом мире,
          в этом городе,
там, где улицы грустят о лете,
ходит где-то самый сильный,
            самый гордый,
самый лучший человек на свете!
Вновь зима в лицо мне вьюгой дунула,
и навстречу вьюге я кричу:
«Если я тебя придумала,
стань таким,
           как я хочу!»
Ходит мимо
           в этом городе
 и слова пока не слышит эти
самый умный,
             самый славный,
                самый гордый,
самый лучший человек на свете!
Знаю, скоро
         в этом городе
непременно встречусь в день желанный
с самым сильным,
          самым честным,
                самым гордым,
самым ласковым
и самым славным!

Вновь зима в лицо мне вьюгой дунула,
и навстречу вьюге я кричу:
 «Если я тебя придумала,
стань таким,
           как я хочу!»
Эту песню поэт назвал «Стань таким». А вот еще одно вдохновенное «Благодарю тебя»:
Благодарю тебя
      за песенность города
                и откровенного, и тайного.
Благодарю за то,
          что всем было холодно,
а ты оттаяла,
           оттаяла.

За шепот и за крик,
за вечность и за миг,
за отогревшую зарю,
за смех и за печаль,
за тихое «прощай» —
за все
             тебя
                благодарю!
Благодарю за то,
что по судьбе прошла,
за то, что для другого сбудешься.
Благодарю тебя
за то, что со мной была,
                еще за то,
                что не забудешься.

За шепот и за крик,
за вечность и за миг,
за отогревшую зарю,
за смех и за печаль,
за тихое «прощай» —
за все
          тебя
                благодарю!
И мы благодарим Вас, Роберт Иванович, что Ваше вдохновение вдохновляло Вас, потому что Вас всегда волновал вопрос «как мне честным быть до конца?»:
О, поэтические дела!
Ни между строчек.
Ни напрямик...
Бумага стерпит.
Она — бела.
Читатель
тоже вполне привык.
И можно —
воду сквозь решето.
И можно киснуть
в своем углу.
Писать
про это.
 Молчать
про то.
 Играть
в рифмованную игру
А можно сделать
наоборот:
так куролесить
и так дурить,
что даже критик
откроет рот
и позабудет
его закрыть.
Иным
такая должность дана...
Но как мне честным
быть до конца?
Войти без стука
 в ваши дома.
Войти без штучек
в ваши сердца.
 
Уже вошли Вы в сердца очень многих, Роберт Иванович, и не выгонишь Вас оттуда как слова из Ваших песен и строчки из Ваших стихов.
И еще о муках творчества таланта поэта в его «Балладе о таланте, боге и черте»:
Все говорят:
«Его талант — от бога!»
А ежели — от черта?
Что тогда?..
Выстраиваясь медленно в эпоху,
ни шатко и ни валко
шли года.
                И жил талант.
 Больной.
       Нелепый.
                Хмурый.
Всего Гомера знавший назубок...
Его считал
своею креатурой
                тогда еще существовавший
                бог.
Бог находил, что слог его прекрасен,
что на земле таких —
наперечет!..
Но с богом был, конечно, не согласен
тогда еще не отмененный черт.
Таланту черт шептал:
«Опомнись,
бездарь!
Кому теперь стихи твои нужны?!
Ведь ты, как все, погибнешь в адской бездне.
Расслабься!
Не отягощай вины».
И шел талант в кабак.
И —
расслаблялся.
Он пил всерьез!
Он вдохновенно
пил!
Так пил,
что черт глядел и умилялся:
талант
себя талантливо
губил!..
Бог
тоже не дремал!
В каморке утлой,
где — стол,
       перо
и пузырек чернил,
бог возникал
раскаяньем наутро,
загадочными строчками
дразнил...
Вставал талант, почесываясь сонно.
Утерянную личность
обретал.
И банка
огуречного рассола
была ему нужнее,
чем нектар...
Небритый.
С пересохшими губами.
Упрямо ждал он
        часа своего...
И строки
        на бумаге
проступали,
как письмена — отдельно от него.
И было столько гнева и напора
в самом  возникновеньи этих строк!..
Талант, как на медведя,
              шел
на бога!
И черта скручивал
               в бараний рог!..
Талант работал.
Зло.
Ожесточенно.
Перо макая
в собственную боль.
Теперь он богом был!
И был он чертом!
А это значит:
был
самим собой.
И восходило солнце
над строкою!..
Крестился черт,
И чертыхался бог.
«Да как же смог он
написать
                такое?!»
…А он
еще и не такое
мог.
Вот такое оно, интуитивное тело Роберта Рождественского.

Двигатель шестой ступени (шестая чакра) нашего космического корабля расположен на уровне «третьего глаза» (на 1 см выше переносицы) и имеет частоту вибраций — 96, ноту звучания — ЛЯ, цвет — синий. Контролирует работу нижних отделов головного мозга, левый глаз, уши, нос. Ответственен за проявления интеллекта в психике, обеспечивает функции мышления и волевые проявления. Является центром ясновидения и мыслительной деятельности человека. При нарушениях в работе двигателя возникают функциональные расстройства центральной нервной системы и различные психические заболевания. В двигатель шестой ступени энергия поступает из мезосферы — слоя атмосферы, находящегося над стратосферой на высоте от 50-55 до 80 км. Центр двигателя находится в области шишковидной железы — эпифиза, а энергия поступает туда через третий глаз (эпифиз) и две другие точки, первая из которых расположена в месте проекции третьего глаза на лоб (вдоль осевой вертикальной линии, на 1 см выше переносицы), а вторая — в середине основания черепа с задней части головы.
Двигатель шестой ступени космического корабля человека питает так называемое небесное тело.

НЕБЕСНОЕ ТЕЛО пронизывает своей энергией пять предыдущих энергетических тел и оказывает влияние на нормализацию всех обменных процессов в организме человека.
    «Покроется небо пылинками звезд, и выгнутся ветки упруго. Тебя я услышу за тысячу верст. Мы — эхо, мы — эхо. Мы — долгое эхо друг друга...» — эти слова звучат во мне сегодня, 30 июня 1999 года — предпоследнего года XX столетия — с того самого момента, когда я начал завтракать. Вы меня слышите, Роберт Иванович, за «тысячу верст»? Я слышу Вас и сейчас, и буду слышать и потом. Наверное, так было угодно судьбе, чтобы именно в этом году, с того самого момента, как нас в начале апреля познакомила Ваша дочь Катерина, подарив мне два Ваших сборника стихов — «Роберт Рождественский. Серия «Всемирная библиотека поэзии», «Феникс», Ростов-на-Дону, 1997» и «Последние стихи Роберта Рождественского. «P.P.», 1994». Придя домой, я пролистал один за другим эти сборники с интервалом в пять дней. И вдруг... И вдруг на меня пахнуло что-то щемительно близкое, близкое тому, что всю мою жизнь двигало в определенном направлении. И при третьей нашей встрече с Вашей Катериной я сказал ей, что хочу написать свою книгу о Вас, и просил ее выслать мне о Вас все материалы, которые она может. Выслать сюда, в Прагу, где я сейчас нахожусь. Вы наверняка помните Вашу Прагу около сорока лет назад (Вам тогда не было и тридцати, а в Праге тогда было еще далеко до 1968 года) — Вы тогда несли по Праге свое «Сердце в руках»:
Я видел, как по Праге,
с прохожими
    встречаясь,
нейлоновое платье
на плечиках качалось.
Качалось –
    незатейливое,
 цвета румянца.
Качалось
отдельно,
чтобы не помяться.
Несла его
    девушка, –
как счастье, несла.
Девушка зардевшаяся
на танцы шла...
Но почему я вздрогнул
 и холодок –
   по коже, –
весенняя дорога
 похожа!
Похожа!
С цветов,
       зарей вымытых,
сбивая росу,
я на руках вытянутых сердце
несу...
Идти неудобно –
улицы
круты...
Несу я сердце
к дому,
в котором –
ты.
Какое это сердце –
тебе
разглядеть.
Какое это сердце –
тебе
владеть!..
Веришь или не веришь, –
возьми его,
прошу...
Я позвоню у двери
и сердце положу...
А ты опять рассердишься, –
есть из-за чего.
А ты не примешь
сердца,
сердца моего...
Улица
сквозная
пророчит беду.
А людям удивительно:
человек идет
и на руках
вытянутых
сердце
несет...
Я вижу перед собой Ваше сердце, Роберт Иванович, огромное сердце, как и огромное небо — «огромное небо — одно на двоих». И вижу Вас в океане зеленого, голубого, синего... Вашего биополя. До сегодняшнего дня в Вашем, Роберт Иванович, биополе я видел преобладание зеленого и голубого цветов. А сегодня отчетливо вижу и синий цвет — цвет Вашего небесного тела. А во мне, вместе с Вашим сердцем, стучит и мое сердце, и в этом стуке отчетливо усиливается моя любовь — любовь к Праге. Надеюсь, что когда-нибудь и Прага тоже полюбит меня (дожить бы!).
19 августа этого года будет уже 5 лет с тех пор, как Ваша душа-космонавт, Роберт Иванович, покинула родную Землю, но я не согласен с одним из Ваших последних земных:
Никому из нас не жить повторно.
Мысли о бессмертьи –
    суета.
Миг однажды грянет,
за которым –
ослепительная темнота...
Из того, что довелось мне сделать,
Выдохнуть случайно довелось,
Может, наберется строчек десять...

Хорошо бы,
если б набралось.
И не думаю, что Вы были правы, написав и такое:
Возвратившись из небытия,
прозвучит фамилия моя.
Девушка в коротеньком пальто
спросит удивленно:
«Это кто?..»
А ее приятель-аспирант
показать ученость будет рад.
Скажет,
в сторону махнув рукой:
 «Что-то помню...
Вроде, был такой...»

С юности зачитанный до дыр,
он потом ушел в разряд:
 «и др...»

           «Никому из нас не жить повторно» — это не о Вас, Роберт Иванович, потому что Вы и не умирали, вы продолжаете жить, жить в Вечности, и цифры на надгробии Вашей могилы: 20.6.1932 — 19.08.1994 — это не для Вас. Это — для Вашего физического тела, ибо Вы сами ушли не в небытие. Вы — это не только Ваше физическое тело. Вы — значительно, несравнимо больше его не только размерами своего биополя, но и тем, что Вы сделали, пребывая на космической станции по имени Земля. Вы, Роберт Иванович, спустились на Землю из Вечности и остались в ней. И среди людей тоже остались, потому что Вы, как и любая личность, совсем не «и др...». Выражаясь словами другого, Вами любимого поэта Высоцкого, вам «есть чем отчитаться перед Богом». Когда я попросил Вашу дочь Катерину передать мне какие-либо материалы для написания книги о Вас, она мне ответила: «Для папы я сделаю все». А я, вдруг непонятным образом привлеченный к Вашей личности, делаю свою книгу, хотя и о Вас, но не для Вас. Да что там «делаю свою книгу». Эта книга — не моя. В ней — Вы в моем восприятии Вас. Поэтому и больший ее объем занимают не мои строки, а Ваша поэзия, коснувшись которой я не могу остановиться... не писать, а цитировать Вас, перепечатывать Ваши стихи подобно машинистке. А меня очень трудно заставить делать то, что мне не нравится, но мне трудно оторваться от Ваших «строчек десять» и от Вашего «и др...». И я самонадеянно уверен, что после выхода этой книги в свет к поклонникам Вашего, скромно говоря, таланта присоединяется еще «небольшая» группка — по крайней мере раз в 10 больше, чем тираж ее издания, потому что не «ослепительная темнота», а прожектор света с неба, несущий к тому же огромный поток энергий, идет от прикосновения к Вашему творчеству, а мы все не прочь подпитаться, даже на халяву. И не нужна нам, халявщикам, из Ваших последних стихов «Презентация»:

Таланты и ворье.
По праву и без права.
Да здравствует
Её
Величество –
         халява!..

После показа мод
к столам ведет дорога.
Прекрасен наш бомонд,
когда его так много!..
Неся свой важный сан,
витая в мыслях где-то,
пришел к народу
Сам
Советник Президента!..
Протырились к столу
друзья (почти навеки), –
«Учтите,
в том углу
есть крабы и креветки!..»
Берут икру в кольцо,
метут,
       подстать пожару...
Вот,
предъявив лицо,
актер идет по залу.
Идет он скорбно, ватно, –
мне страшно за него!
Он хочет есть.
Неважно,
по поводу чего.
И не верит Вам, Роберт Иванович, наш халявщик, читая Вас, что в Вашем посвящении К.:

Никаких капиталов не нажито:
может, я не тот,
может, время не то.
Вот живу
и свой возраст донашиваю,
будто старенькое пальто.
Есть особый смысл в этом возрасте.
В нем –
начало какой-то иной судьбы ...
Если б только не мучили хворости!
Ах, бы, если бы
да кабы!
Вы такие нажили капиталы, что, используя их, человек перемещается на новый биоэнергетический уровень, с высоты которого проблемы каждого могут быть решены значительно проще, чем он мог это делать до того. А разве не так? В том, что многие исполнители песен не бедствуют, есть и Ваши капиталы, Роберт Иванович, — не будь Вас, репертуар этих «капиталистов» не дал бы им подняться на те ступеньки, на которых сейчас разместились многие народные артисты СССР и России. А фильмы вместе с их создателями, в которых Ваши потрясающие песни? В них тоже Ваши капиталы. Нет, вряд ли кто поверит Вам, что «никаких капиталов не нажито». И при чем тут возраст, если Вы же сами, Роберт Иванович, следом за панихидой по капиталам в другом «Возрасте», посвященном Генриху Юшкявичусу, восклицаете:

А мы еще мотивы молодежные поем!
А мы еще с тобой – ого! – такие же, как прежде.
О том, что годы катятся,
по детям узнаем.
Не по своим, а по чужим,
которых видим реже.
Еще по пляжу движемся, выпячивая грудь.
И чей-то голос, чей-то взгляд пронзает, как рапира!
По вечерам все чаще
накатывает грусть,
что день опять закончился,
а в бок опять вступило.
Нет, мы еще – в порядке!
Нет, мы еще – вполне!
Никто из нас не думает ни о каком покое...
Но говорим друг с другом (когда наедине)
о женщинах – всё меньше.
Все больше –о погоде.

                Еще мы за застольями сидим без маеты,
                не уставая вроде бы
и даже не пьянея...
Но мельче с каждым годом
газетные шрифты.
А лестницы привычные –
все круче.
И длиннее.
   А мы с тобой, читатель, тоже поднимемся по самой крутой и длинной «лестнице» на самую макушку наших голов, где расположен центр двигателя седьмой ступени (седьмой чакры) нашего космического корабля. Этот двигатель обеспечивает человека сверхсознанием, так как он питается энергией вакуума, исходящей из того «слоя» биополя Вселенной, который люди осознавали как существо Бога. Мы еще вернемся к этому вопросу чуть позже.
Человек с нормально работающим двигателем седьмой ступени и нормально функционирующей самой седьмой ступенью приобретает высшую духовную мудрость. Частота вибраций этого двигателя – 972, нота звучания – СИ, цвет фиолетовый. Двигатель контролирует верхнюю часть головного мозга и правый глаз. Отвечает за проявление высших психических функций и обеспечивает духовные и интуитивные проявления. Нарушения в работе двигателя приводят к примитивности восприятия окружающего мира и социальных проявлений.
Энергия вакуума, поступающая в двигатель седьмой ступени, не подвержена никакому физическому воздействию и независима от других видов энергии, которые по отношению к этой энергии находятся в соподчиненном положении. Энергия эта может влиять на все существующее во Вселенной. Сознательно могут пользоваться этой энергией только люди, вступающие в контакт с Высшими силами. Энергия поступает в двигатель седьмой ступени через одну вихревую воронку, вращающуюся вокруг вертикальной оси, проходящей через центр позвоночника, по часовой стрелке, если смотреть на ось вращения воронки сверху, то есть вокруг той же оси, что и воронка, питающая двигатель первой ступени, но в противоположном направлении. Таким образом, эти две, крайние, воронки всасывают энергию в биополе человека навстречу друг другу. Смешение энергий при этом не происходит, так как их физическая плотность различна. Это в какой-то степени аналогично тому, как более мягкая и более пластичная вода проникает сквозь землю, а не наоборот. Двигатель седьмой ступени обеспечивает работу седьмой ступени космического корабля человека, называемой телом духа.
           ТЕЛО ДУХА, или кеттерное тело (от каббалистического термина «кеттер», что в переводе на русский язык означает «венец», «корона», Высший Разум, Святой Дух, Бог) является интегратором (объединителем в одно целое) всех ступеней (энергетических тел) космического корабля человека. Еще одно название этого тела — тело Абсолюта. Энергия этого тела, пронизывающая энергии семи ранее рассмотренных тел (одного физического и шести энергетических), состоит, таким образом, из совокупности энергий всех других тел и энергии самого этого тела. Поднимая свое сознание до Абсолюта, мы познаем свое единство с Высшим Космическим Разумом, с Богом. Необходимым условием нормального контакта с Высшими Силами является - развитие этого энергетического тела, а также координация его работы со всеми другими энергетическими телами, что дает возможность черпать человеку не только энергию, но и любую информацию из Космоса.
По моему мнению, биополе Вселенной является первичным по отношению к биополю человека, о чем достаточно подробно я пишу в своих «Книге исцеления», «Книге для невезучих» и своем сценарии фильма-балета «Сотворение мира». Тело Бога — биоэнергетическое тело Вселенной, возникшей из Хаоса. Высший Разум, Разум Бога, состоит из энергии вакуума — фиолетовой энергии, а кора Мозга, Высшего Разума, — это ультрафиолетовая энергия. Для формирования физического тела человека и всего сущего на Земле необходимо также инфракрасное излучение.
Формирование биополя Вселенной из Хаоса начиналось с образования энергии ультрафиолетового и фиолетового излучения, потом — синего, голубого, зеленого, желтого и оранжевого. Энергия красного цвета, цвета крови, возникла позже, после первой кровавой войны во Вселенной, когда еще не было никаких планет, а было только шесть уровней энергии от фиолетовой до оранжевой, в которой «плавали» сгустки грубоматериальной энергии, высортированной в результате образования более тонких энергий более высокого (более высокочастотного) порядка.
     Да, первая битва во Вселенной после появления Высшего Разума произошла, когда энергия воды с находящимися в ней грубо материальными (на энергетическом уровне) частицами восстала против энергий более высоких порядков. Находящиеся в воде грубо материальные сгустки энергии образовали уже физические тела в результате того, что все другие тела были тонко энергетическими, более разреженными, то есть произошла сепарация более грубых тел в результате биоэнергетических вибраций, когда происходит разделение более легкого и более твердого. Бог радовался создаваемой после появления Высшего Разума гармонии Вселенной, и Ему представлялось, что все подчиняется Ему и все одобряет Его. Он думал, что в преддверии создания из остатков Хаоса Человека Разумного по Его образу и подобию никаких катаклизмов происходить не будет. Но не тут-то было — не «захотели» грубо материальные частицы жить гдето под небесами. Им хотелось быть выше даже Самого Бога, парить над Ним. И частицы эти, уже купавшиеся в энергии воды, представляли собой не только уже физические тела, но и имели собственное биополе, биоэнергетическая матрица которого представляла собой прообраз того, что впоследствии будет названо Сатаной, или Дьяволом. Произошла великая битва во Вселенной. Как мы уже знаем из Библии, архангел Михаил (энергия огня) разметал стремящегося вверх из энергии воды и восставшего против Бога Дьявола (грубоматериальные частицы, плавающие в воде, со своими биополями). Затаился разгромленный Дьявол, затаился по закуткам Вселенной (по планетам), в том числе и на Солнце, и на Земле. С тех пор все материально живое возникало не только под воздействием семи основных видов энергии Вселенной, но и под воздействием инфракрасного (невидимого) излучения, имя которому в простонародье – Дьявол. Поэтому мы все и находимся между Богом и Дьяволом. Другого физическим телам не дано. И надо признать это как аксиому. А для личности того или иного человека важно не только это, но и то, куда стремится его душа: «Стремилась ввысь душа твоя – родишься вновь с мечтою...» (В. Высоцкий).
Признает себя человек маленькой вселенной, подобной Вселенной, подобной Богу, — значит, действует по законам Вселенной, законам Высшего Разума, законам Божьим. А если это так, то кладовая успехов человека в жизни находится именно во Вселенной.

А теперь – к вопросу заголовка этого раздела книги: «В кого верил Роберт Рождественский»?
А ты сам, читатель, как думаешь – в кого он верил, после того, что мы говорили и о нем, познавая его по поэзии, и о Боге-Вселенной?
Первая и Большая Заповедь Божья: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим». Вторая же подобна ей: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя».
И в Первой, и во Второй, подобной ей, заповедях – «Возлюби».
И поэтому глава вторая.

КОГО ЛЮБИЛ ПОЭТ РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
(Кого любил поэт Роберт Рождественский)
В предыдущей главе уже говорилось, что самозванный исследователь поэзии и личности Рождественского — автор этой книги — видит биополе поэта преимущественно в цветах духовной энергии — зелеёной души и энергии духовных чакр — голубой и синей. А сейчас к этим цветам добавились и фиолетовый, и желтый, и оранжевый, и немножко — красный. Но духовные цвета значительно преобладают. Те, кто считает, что мои «расцветки» мистифицированы, пожалуйста, отложите эту книгу, а те, кто желает, по крайней мере, продиагностировать и меня, и мою дальнейшую «диагностику» личности и творчества поэта, могут последовать в нашей, простите за мое присоединение к поэту, компании и дальше. А дальше, мы уже наметили, станем двигаться по любовной тропинке поэта.
Рождественского физически уже нет в живых. Станет ли он  помогать нам оттуда, из заоблачного далека в том, чтобы мы лучше познали его отсюда, с Земли. Может быть, что его душа, услышав о том, что автор книги о нем пытается «анатомировать» его поэзию с привлечением полнейшего, антинаучного абсурда о Высшем Разуме, о всяких там биополях и прочей ерунды, воспротивится этому? Если это так — воспротивится, то имеем ли мы право изучать человека с позиций, которые он не приемлет? Читатель, а ты сам как думаешь? А пока ты думаешь, я спрошу об этом самого поэта, переписав его и для себя, и для тебя:
Наверно,
ученый меня б опроверг.
Но я,
отвергая мудреные толки,
верю:
если погиб человек,
от него продолжают идти биотоки.
Они пронзают
толщи глубин.
И где-то у очень дальнего моря та,
которую он любил, —
вздрогнет
и на часы посмотрит...
Но это —
о нем и о ней.
А про нас?..
Летят биотоки над Обью,
над Волгой.
Деревья вспыхивают,
накренясь,
от этой громадины тысячевольтной.
Не спи!
Я хочу так.
Не спи!
Не моги!
Ведь что-то случилось!
Случилось!
Я знаю...
Понять не могу лишь,
друзья или враги —
твои, —
я их так отличаю, — сигналы.
Я их, как свиданье с тобой,
тороплю.
Летят они!
Ты их исправить не можешь!..
И если значат они:
«Не люблю...» —
ты вздрогнешь.
И на часы посмотришь.

А мы, Роберт Иванович, опровергать не станем, и не надейтесь, так как знаем, что, действительно, биотоки людей, особенно людей-единомышленников, объединяясь, могут создавать токи «громадины тысяче-вольтной», от которой не только «деревья вспыхивают, накренясь», но и полыхают пожары, в полном смысле этого слова, и пожары войн. Сейчас (а сегодня 2 июля 1999 года) полыхают пожары и вокруг Москвы, и вокруг Санкт-Петербурга, и в других центральных областях России. Причина этих пожаров, на мой взгляд, — это не столько неосторожное обращение людей с огнем, сколько накопившаяся в ноосфере «громадина» ненависти и горя, которая постигла Россию в XX веке. А бросаемые в эту «громадину» негативной энергии горящие «спички» — это горячие точки продолжающихся за «демократический» период войн, катаклизмов и кровавых и экономических преступлений в период правления постоянно обновляемых и меняющихся клик вокруг «всенародно избранного» первого Президента России Ельцина — по аббревиатуре прессы Е.Б.Н. Но наступит в России то «Завтра», которое Рождественский предсказывал «Ровеснику» из своего сборника стихов с одноименным названием за 1959-1962 годы. Это они, родившиеся завтра, для поэта того периода — «широкие, красивые, глазастые — на мудрой Земле» — ворвутся в нашу жизнь, как их, тогда не родившихся, крик «ворвался» в Поэта. Вот этот «Крик родившихся завтра»: 
Все казалось обычным.
Простым...
Но внезапно,
зовя и звеня,
крик
 родившихся завтра,
родившихся завтра
ворвался в меня!
Слышу я:
        по Земле,
                качаясь, как в зыбке,
не боясь ни черта, краснощеко и весело
 горланят язычники —
нам не
чета!
Я их вижу —
мне время тех дней не застит,
не прячет во мгле.
Я их вижу:
широких,
красивых,
глазастых —
на мудрой Земле!..
Я их вижу,
порою таких же усталых,
как в мои времена.
Но они
даже звездам поклоняться не станут
(а не то что чинам!)!..
Крик
родившихся завтра,
как сигнал на поверку,
сердцем ловлю...
Кройте!
Кройте,
родные мои Человеки.
Я вас очень люблю!
Матерям не давайте покоя!
Кричите!
Кричите!
Все простится потом...
Я вас так люблю,
как любят мальчишки
босиком
бродить под дождем!
Я вас так люблю,
как влюбленные любят
сумрак лесов...
Я вас так понимаю,
как усталые люди
понимают сон...
Я мечтаю о вас.
Ожидаю вас жадно
ночи
и дни...
Крик
родившихся завтра,
родившихся завтра,
поскорей зазвени!
Думаю, что ощущение биотоков человека, «если он погиб», и слышание крика «родившихся завтра» — это совсем не случайные поэтические зарифмовки Рождественского, в которых, к тому же, нашлось место и любви к ближнему своему: и к той, «которую он любил», и к тем, «крик» которых «родившихся завтра, как сигнал на поверку» он сердцем ловил («Я вас очень люблю!.. Я вас так люблю...»). Так что другую, подобную Первой и Большой заповеди, Рождественский сердцем ловил.
Любовь к Женщине — нет такого поэта, который бы не пронес в себе — любовь к Матери, Любимой, к Женщине и вообще, и конкретно. В своем посвящении А.К. (наверное, это его жена Алла Борисовна Киреева) он так своим разумом оценил противоречие в характере женщины:
Это женское уменье,
словно тыщу лет назад,
 странно и одновременно
ждать,
не повторяясь.
Верить клятвам,
             не шутя.
Приближаться,
       отдаляясь.
Оставаться,
уходя.
А кто из читающих поэзию Рождественского мужчин не согласен с его:

Как детство, ночь обнажена.
 Земля становится просторнее...
Моя щека обожжена
пронзительным:
 «Скажи мне что-нибудь!..»
 «Скажи мне что-нибудь!..
Скажи!
Скорей!
Пусть будут волны — до неба.
Заполони. Опустоши.
И все-таки скажи мне что-нибудь!..
Плати за то, что целовал,
словами — вечными, как прошлое...
Зачем учился ты словам?
Скажи мне что-нибудь хорошее...

За то, что ты не опроверг
все мужество мое нарочное,
за бабий век, недлинный век —
скажи мне что-нибудь хорошее...»
Святая и неосторожная,
чего ты просишь? Правды? Лжи?..
Но шепчет женщина:
«Скажи!
Скажи мне что-нибудь хорошее...»

Да, женской любви не бывает без этих женских, пусть даже немых, слов «Скажи мне что-нибудь хорошее...» Женщине недостаточно «Пусть будут волны — до неба», недостаточно «Заполони. Опустоши». Ей надо, прежде всего, слова. Как будто женщина навеки прописала в своем сердце то, что все хорошо знают в Святых писаниях: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В нем была жизнь, и жизнь была свет человеков; и свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (От Иоанна Святое Благовествование 1:1-5). А ты подумай, сравни, читатель, «свет во тьме светит, и тьма не объяла его» с «как детство, ночь обнажена. Земля становится просторнее...» Ночь обнажена, как детство, а Земля, став просторнее, слилась со Вселенной, откуда доносится, обжигая щеку, не простое, а пронзительное «Скажи...» Ведь так нарочно не придумаешь. Так только можно поймать, услышав через тысячелетия Слово, влившееся в Поэта через «антенну» чувств и языка женщины. Да, читатель, не знаю, как ты, а я через Поэта получаю для себя информацию Вселенной в очеловеченном для чувств и разума виде. И Богу людей, Богу Рождественского было не столь важно, что заявлял о себе Рождественский относительно его веры в Бога. Важнее то, что он в своей поэзии несет Слово Бога, пусть даже и не упоминая имя Бога. Мне тут вспоминается два персонажа фильмов, в которых звучат песни Поэта: «казачок» из «Неуловимых мстителей» и Штирлиц из «Семнадцати мгновений весны». Они ассоциируются у меня с самим Рождественским-разведчиком, засланным на Землю Богом, чтобы очистить Землю от воинствующего атеизма. И это надо же такому опытному «разведчику», как Поэт, так «проколоться», опросторив Землю волнами до неба через детство человечества в обнаженной ночи. И я уверен, что верил Поэт не просто в Бога, придуманного людьми и поэтому слушающимися не Бога, а свои придумки, а в настоящего Бога — не Бога-сказку, а Бога-быль, не в намеки сказок, а в реальность открытым текстом. Мне почему-то кажется, что верим мы с Поэтом в одного и того же Настоящего, а не мистифицированного Бога, в которого, возможно, и верят многие «сердцем своим» и «душею своею», но никак не «разумением своим». А без этой, третьей, но немаловажной составляющей любви к Богу, не может быть настоящий любви. Любовь должна быть не только от сердца и души, но и от Разума тоже, ибо никого из живущих на Земле, кроме человека, не сотворил Бог «по образу Своему». А человек, сотворенный «по образу Божию», должен если и не видеть, но разуметь, кто его сотворил. Без этого не может быть ни настоящей Веры, ни настоящей Любви. И сотворенный по образу Божию Рождественский под воздушным созвездием Близнецов видел свою конкретную любовь именно оттуда — с воздуха, с неба, но не такую, как:
Отдать тебе любовь?
Отдай...
Она в грязи...
Отдай в грязи.
Я погадать хочу...
Гадай.
Еще хочу спросить...
Спроси.
Допустим, постучусь...
Впущу.
Допустим, позову...
Пойду.
А если там беда?
В беду.
А если обману?
Прощу.
                —          «Спой!» — прикажу тебе.
Спою.
                —                Запри  для  друга  дверь...
Запру.
Скажу тебе: убей!
Убью.
Скажу тебе: умри!
Умру.
А если захлебнусь?
Спасу.
А если будет боль?
Стерплю.
А если вдруг стена?
Снесу.
А если узел?
Разрублю.
А если сто узлов?
И сто.
Любовь тебе отдать?
Любовь.
                Не  будетт  этого!
                —                За  что?!
За то, что не люблю рабов.
Да, действительно, настоящая любовь — это не настоящее рабство одного человека по отношению к другому, который принадлежит всему, что есть во Вселенной:
Кому принадлежу?
Принадлежу
тому, что преходяще
и бесценно.
И цифрам вычислительного центра,
и весело орущему стрижу.
Принадлежу
 закату и заре.
Березе,
ниспадающей в Онегу.
Принадлежу
медлительному снегу,
рожденному в полночном фонаре.
Дорожным разговорам по душам.
Гостиницам величественно душным.
Богам
поверженным.
Богам
грядущим.
Редакторским цветным карандашам.
То званый,
то не нужный, как нагар,
принадлежу
удачам и уронам.
Аэродромам.
И пустым перронам.
Друзьям.
И в меру вежливым
врагам.
Живу.
Умею.
Знаю.
И могу.
Терплю.
Вникаю.
Верю и не верю.
И все-таки
принадлежу мгновенью,
когда мне дочка говорит:
«Агу»…
Принадлежу
предчувствию вины.
Ветрам
над непокрытой головою.
Окопам,
захлебнувшимся травою.
И обелискам
завтрашней войны.
Еще принадлежу
воде в горсти.
Дню,
Рыжему от солнечных проталин,
который так талантлив,
так бездарен и
так высок,
что мне
не дорасти...
В квадратик телевизора гляжу.
Принадлежу и твистам и присядкам.
Принадлежу
законам и присягам.
А значит, и себе
принадлежу.
То есть Поэт считает, что он принадлежит всему миру, в котором он живет, всем событиям, которые в нем происходят. Наверное, он принадлежал и своей первой любви, где «темно и холодно»... А впрочем, послушаем, что он сам говорит об этом:
Взял билет до станции
Первая любовь.
Взял его негаданно.
Шутя.
Невзначай.
Не было попутчиков.
Был дым голубой.
Сигареты кислые.
И крепкий чай.
А еще шаталась монотонная мгла.
А еще задумчиво гудел паровоз.
Там, на этой станции,
вершина была.
Теплая вершина.
 До самых звезд.
 Ты ее по имени сейчас не зови,
хоть она осталась —
лицом на зарю...
Встал я у подножия
Первой любви.
Пусть не поднимусь уже —
так посмотрю.
Потянулся к камню раскаленной рукой.
Голову закинул,
торопясь и дрожа...
А вершины вроде бы
и нет никакой.
А она, оказывается,
в пол-этажа...
Погоди!
Но, может быть, память слаба?..
Снег слетает мудро.
Широко.
Тяжело. В слове
                буквы смерзлись.
Во фразе —
слова... Ах, как замело все!
Как замело!..
И летел из прошлого
поезд слепой.
Будто в долгий обморок,
в метели нырял...
Есть такая станция —
Первая любовь.
Там темно и холодно.
Я проверял.

У каждого человека в жизни была своя станция по имени Первая любовь, которая приходит как бы «шутя, невзначай». В этой любви не может быть «попутчиков», ибо чаще всего влюбленный свои чувства скрывает, а все, кроме его любви, «шатается» как в «монотонной мгле» и суете жизни. И «теплая вершина» этой станции-любви, казалось бы возвышающаяся «до самых звезд», повернута «лицом на зарю», и неважно для воспоминаний о своей первой любви, в каком имени она олицетворялась конкретно («ты ее по имени сейчас не зови»). И вот, представьте, ходит вокруг да около этой первой своей любви стеснительный, заикающийся, долговязый и поэтически настроенный отрок или юноша и никак не осмеливается назвать, окликнуть ее по имени и каким-то образом сказать своей любви о том, чем она для него является, что дальше без нее он жить не может, что она для него — все. А флюиды любви, словно «паровоз», «задумчиво гудят», манят к себе, к своей вершине «до самых звезд»... Но, увы, нередко оказывается, когда притронешься к ее основанию-«камню» «раскаленной рукой», то «вершины вроде бы и нет никакой», так как «она, оказывается, в полэтажа». Разочарование от воспоминаний о первой любви охватывает большинство из нас, если в этих воспоминаниях осталось лишь доминантное «там темно и холодно».
Конечно, несомненно, в стихах, структуре и последовательности слов поэзии Рождественского содержится мощный энергетический заряд, ощущение биотоков которого сильно влияет на настроение тех, кто к ним подключается. По проводам биотоков, ведущих к станции Первая любовь Рождественского, мой «электровоз» бешено помчался назад, в далекое прошлое, проехав по времени дальше его станции и остановившись на собственной остановке одноименного названия. Шла война, я жил в Сибири, в Читинской области, в поселке Давенда, на рудниках которого добывались редкие металлы. Там в шестилетнем возрасте я и встретился со своей первой любовью, в которой никогда и никому не признавался. Потом мы разъехались — был уже другой редкометаллодобывающий рудник в поселке Вершино-Шахтаминский той же Читинской области, потом, с 3 июля 1952 года, — сама Москва. Новое свидание со своей первой любовью произошло только лишь в марте 1981 года в Ленинграде — мы оба друг друга узнали... Романтической была лишь эта встреча — встреча воспоминаний — и общих, и у каждого своих. И казалось, что не было позади, с той первой встречи в Сибири, почти что сорока лет врозь прожитой жизни. Была лишь романтика прошлого и «Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок». И там, в далеком прошлом, для меня не было «темно и холодно». Прохладно стало лишь тогда, когда ушла романтика воспоминаний, а осталось ощущение того, что детскую романтику, а вернее ее заряд, пронесенный через десятилетия, не поставишь рядом с собой в своем настоящем. И от воспоминаний о своих ошибках прошлого под стук колес «поезда слепого», мчавшегося от той дальней станции Первая любовь, стало очень грустно, ибо за окнами воспоминаний между прошлым и настоящим осталось много того, что уже и не воротишь, и не исправишь.
Не знаю, как ты, читатель, но я нуждаюсь в каком-нибудь допинге, чтобы снять с себя стресс своих грустных воспоминаний. Может быть, подойдет вот этот «Товарищ песня» Рождественского? Ну что ж, попробуем его:
Остался дом за дымкою степною,
не скоро я к нему вернусь обратно.
Ты только будь, пожалуйста, со мною,
товарищ Правда,
товарищ Правда!

Я все смогу, я клятвы не нарушу,
своим дыханьем землю обогрею.
Ты только прикажи —
и я не струшу,
товарищ Время,
товарищ Время!

Я снова поднимаюсь по тревоге.
И снова бой, такой, что пулям тесно!
Ты только не взорвись
             на полдороге,
товарищ Сердце,
товарищ Сердце!

В большом дыму и полночи, и полдни.
А я хочу от дыма их избавить.
Ты только все, пожалуйста, запомни,
товарищ Память,
товарищ Память!
Я припомнил на этих листах бумаги «Товарища песню» Поэта с ее сотоварищами Правдой, Временем, Сердцем и Памятью, как бы подсознательно, автоматически. А в мысли летят другие строчки: «Что-то с памятью моей стало: все, что было не со мной, помню». И вместе с этими строками возникает вопрос: а может ли память помнить, что было не со мной, как и память другого человека может помнить, что было не с ним? Ответ приходит внезапно — конечно, может, ведь память хранит в себе не только увиденное или услышанное человеком лично, но и через его биополе, являющееся микрокосмом, подобием биополя Вселенной, образом Бога, она, эта память, может вынести на экран памяти конкретного человека все, что творилось, творится или будет происходить во Вселенной. А в конкретном случае вот что стало с Памятью Поэта, подарившего нам еще одну замечательную, давно уже популярную песню «За того парня»:
Я сегодня до зари
встану.
По широкому пройду
полю.
Что-то с памятью моей
стало:
все, что было не со мной, помню.
Бьют дождинки по щекам
впалым.
Для вселенной двадцать лет —
мало.
Даже не был я знаком
с парнем,
обещавшим:
«Я вернусь, мама!..»
А степная трава
пахнет горечью.
Молодые ветра
зелены.
Просыпаемся мы.
И грохочет над полночью
то ли гроза,
то ли эхо
прошедшей войны.
Обещает быть весна
долгой.
Ждет отборного зерна
пашня.
И живу я на земле доброй
за себя
и за того парня.
Я от тяжести такой
горблюсь.
Но иначе жить нельзя,
если
все зовет меня
его голос,
все звучит во мне
его песня.
А степная трава
пахнет горечью.
Молодые ветра
зелены.
Просыпаемся мы.
И грохочет над полночью
то ли гроза,
             то ли эхо
                прошедшей войны.
Вот так и мы все живем на Земле «за себя и за того парня», за все, а вернее, со всеми людьми, жившими и живущими на Земле.
А теперь — снова о любви, которая живет в наших душах, не потому, что «степная трава пахнет горечью», а потому, что «молодые ветра зелены», потому что они одного энергетического цвета с нашими душами, потому что эти ветра, продувающие наши зеленоэнергетические души, питают нас из нижнего слоя атмосферы — тропосферы. Итак, снова — «В удачу поверьте — и дело с концом. Да здравствует ветер, который в лицо!»
Поэт с этим ветром увидел и еще больше раскрутил в своих «Старых словах» до заряда огромной энергии всего три слова: «Я тебя люблю». Для него эти слова («Такая сила им дана») огромны, «как шар земной», как «парус корабля», как «три зари»... А другого этим словам и не дано, если «они летят издалека, сердца пронзая и века»:
Три слова, будто три огня,
придут к тебе средь бела дня.
Придут к тебе порой ночной,
огромные,
как шар земной.
Как будто парус кораблю —
три слова:
«Я тебя люблю».
Какие старые слова!
А как кружится голова,
а как кружится голова!

Три слова, вечных, как весна.
Такая сила им дана!
Три слова —
   и одна судьба,
одна мечта,
одна тропа.
И вот однажды, всё стерпя,
ты скажешь:
   «Я люблю тебя».
Какие старые слова!
А как кружится голова,
а как кружится голова!
Три слова, будто три зари.
Ты их погромче повтори.
Они тебе не зря сейчас
понятны стали
в первый раз.
Они летят издалека,
сердца пронзая
 и века.
Какие старые слова!
                А как кружится голова,
                а как кружится голова!
Но «крута судьба, словно горка», ибо в ней есть и «Сладка ягода»:
Сладка ягода
в лес поманит,
щедрой спелостью удивит.
Сладка ягода
одурманит.
Горька ягода
отрезвит.

Ой, крута судьба,
словно горка,
доняла она, извела.
Сладкой ягоды
только горстка.
Горькой ягоды два ведра.
Я не ведаю,
что со мною.
Отчего она так растет —
сладка ягода
лишь весною.
Горька ягода —
круглый год.

Над бедой моей ты посмейся,
погляди мне след из окна.
Сладку ягоду
рвали вместе.
Горьку ягоду —
я одна.
Но и наевшись горькой ягоды любви, женщина Рождественского не вслед за ее «Прошу за все простить меня» посылает «Желаю Вам»:
Дождинка малая
на землю капнула.
А мы не встретимся.
Что было — кануло.
Что было — не было.
Что было — сгинуло.
Как тихо в комнате,
как пусто в комнате...
И Вы лицо мое
не сразу вспомните.
Потом — забудете.
Совсем забудете.
Прошу за все простить меня.
Желаю Вам
всегдашней радости в судьбе,
желаю Вам
всего того, что вы желаете себе.
Желаю Вам
одних счастливых дней в году.
Прошу меня не узнавать,
когда во сне я к Вам приду.
На зоревой земле
тропинок множество.
И мы не встретимся.
А если встретимся,
прошу за все простить меня.
Дождинка малая
на землю капнула.
А мы не встретимся.
Что было — кануло.
Что было — не было.
Что было — сгинуло.
Прошу за все простить меня.
Желаю Вам
всегдашней радости в судьбе,
желаю Вам
всего того, что Вы желаете себе.
Желаю Вам
одних счастливых дней в году.
Прошу меня не узнавать,
когда во сне я к Вам приду.

        Но, хотя и большая любовь, но все-таки любовь-обида. А кого или что любил сам Поэт? Послушаем, что он говорит об этом.
    
   Игорь Савельев: Роберт Иванович, может, Вас удивит мой вопрос, который я Вам задам после прочтения Ваших стихов, но все-таки... Патриотизм — это любовь к своей родине, преданность своему отечеству, своему народу. А Вы — патриот?
      Роберт Рождественский:
В свой последний час
я вздохну, скорбя,
и на жизнь свою оглянусь.
Малым зернышком
упаду в тебя,
спелым колосом вернусь.
Мой родимый край,
место отчее,
ты — и праздник мой,
и броня.
Сердце общее
и солнце общее
у моей земли и у меня.
(Из песни «Даль великая»)
Самое лучшее и дорогое –
Родина.
Горе твое —
это наше
горе,
Родина.
Правда твоя —
это наша
правда,
Родина.
Слава твоя —
это наша
слава,
Родина!
                (Из поэмы «Реквием»)
Мир
мечется без сна
в смертельных
передрягах.
И вся надежда на
космических варягов.
Я слышал,
что они должны предстать пред нами
в сверкании брони
и в ореоле знаний.
В особый час
прийти,
в последний миг
примчаться
и шар земной спасти
от страшного несчастья.
Все сложности Земли
решить
легко и быстро...
Ах, если бы смогли!
Ах, если бы так было!
Но лики звезд
мертвы,
там не найдешь спасенья.
Варягов нет —
увы!
А Землю,
эту Землю —
с ее мельканьем дней,
с ее разливом вешним
и всем,
что есть на ней,
то — вечным,
то — невечным,
с березкой на пути,
полями
и лесами —
обязаны спасти
и защитить
мы сами.
Над вечностью склонясь,
большая и цветная,
Земля
глядит на нас,
любя
и проклиная.
Укор —
в глазах озер
и грусть —
в безбрежной шири...

А если не спасем,
зачем тогда
 мы жили?
И.С.: Роберт Иванович, в последнем из Ваших ответов, на мой взгляд, прозвучал, если так можно выразиться, интернациональный мотив Вашей любви — любовь не к конкретной Родине, скажем, России, СССР, а ко всей Земле. Неужели национальный аспект не имеет значения в патриотизме?
P.P.:
Для человека национальность -
и не заслуга,
и не вина.
Если в стране
утверждают иначе,
значит,
несчастная эта страна!
И.С: Но, согласитесь, Роберт Иванович, в России национальный вопрос существует, если...
P.P. (раздражаясь): Если как в моем «Мероприятии»:
Над толпой откуда-то сбоку
бабий визг взлетел и пропал.
Образ
многострадального Бога
тащит
не протрезвевший амбал.
Я не слышал, о чем говорили...

...Только плыл над сопеньем рядов
лик
еврейки Девы Марии
рядом с лозунгом:
«Бей жидов!»
И.С.: Но толпа — это тоже часть народа, причем активная, вышедшая из своих квартир на улицы, объединившись по принципу единомышления.
P.P.: Моя «Толпа» — это не частица народ, а его антипод:
Толпа на людей непохожа.
Колышется,
хрипло сопя.
Зевак и случайных прохожих
неслышно вбирая в себя.
Затягивает, как трясина, —
подробностей не разглядеть...
И вот
пробуждается сила,
которую некуда деть.
Толпа,
как больная природа,
дрожит от неясных забот...
По виду —
частица народа.
По сути —
его антипод.
И туча плывет, вырастая.
И нет ни друзей, ни врагов...
Толпа
превращается в стаю!
И капает пена с клыков.
И.С: Хорошо, пусть толпа-стая  – это антипод народа. Но что же, всё- таки, тогда сам народ,  все мы?
Р.Р.:
Мы —
боящиеся озоновой дыры, СПИДа и кооператоров,
нашпигованные с детства лекарствами,
слухами и нитратами,
молящиеся, матерящиеся,
работающие и бастующие,
спорящие, с чего начинать:
с фундамента или с кровли,
жаждущие немедленной демократии
или крови,
мы —
типовые, типичные,
кажущиеся нетипичными,
поумневшие вдруг на «консенсусы»,
«конверсию»
и «импичменты»,
желающие указаний,
что делать надо, а что не надо,
обожающие:
кто-то музыку Шнитке,
кто — перетягивание каната,
говорящие на трех языках
 и не знающие своего,
готовые примкнуть к пятерым,
если пятеро — на одного,
мы — на страже, в долгу и в долгах,
на взлете и на больничном,
хвастающие куском колбасы
или теликом заграничным,
по привычке докладывающие наверх
о досрочном весеннем севе,
отъезжающие,
кто за свободой на Запад,
кто за деньгами на Север,
мы —
обитающие в общежитиях,
хоромах, подвалах, квартирах,
требующие вместо «Хлеба и зрелищ!» —
«Хлеба и презервативов!»,
объединенные, разъединенные,
-фобы, -маны и -филы,
обожающие бег трусцой
и детективные фильмы,
мы —
         замкнувшие на себе,
познавшие Эрмитаж и Бутырки,
сдающие карты или экзамены,
  вахты или пустые бутылки,
  задыхающиеся от смога,
    от счастья и от обид,
делающие открытия,
     подлости,
важный вид,
 мы —
озирающие со страхом веси и грады,
мечтающие о светлом будущем
и о том, как дожить до зарплаты,
мы —
    идейные и безыдейные,
вперед и назад глядящие,
непрерывно ищущие врагов
и все время их находящие,
пышущие здоровьем,
никотинною слизью харкающие,
надежные и растерянные,
побирающиеся и хапающие,
мы —
    одетые в шубы и ватники,
купальники и бронежилеты,
любители флоксов и домино,
   березовых веников и оперетты,
шагающие на службу с утра
по переулку морозному,
ругающие радикулит и Совмин,
верящие Кашпировскому,
орущие на своих детей,
по магазинам рыскающие,
стиснутые в вагонах метро,
   слушающие и слышащие,
мы — равняющиеся на красное,
    черное
                или белое знамя,
спрашиваем у самих себя:
что же будет
со всеми нами?
И.С.: Роберт Иванович, я понимаю, что это не только Ваша, но и наша «Бессонница-90» — бессонница 90-х годов. Извините, что я невольно втянул в нее, но, сопоставляя «Бессонницу-90» и «Толпу», я не могу согласиться, что толпа — «По виду — частица народа. По сути — его антипод». Я, конечно, не поэт, но мне трудно разобраться, чем мы в «Бессоннице-90» отличаемся от толпы?.. Если можно, мы с Вами еще вернемся к этому, а пока дадим отдохнуть нашему читателю от своей бытовухи, перейдя к более возвышенному — ведь это Вы сказали: «Все начинается с любви!» Тему патриотической любви мы уже слегка затронули, но, говоря о том, что «Все начинается с любви!», Вы, наверное, имели в виду еще и что-то другое. Меня, к слову, восхищает, как шестидесятилетний «юноша» говорит о своей любви с посвящением Алёне.
P.P.: Знаешь...
Знаешь,
я хочу, чтоб каждое слово
этого утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим,
         словно
соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь, я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу разрывая в клочья,
отозваться в сердце твоем сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела на тебя влюбленно.
И была бы заполнена солнцем,
будто
капля росы на ладони клена.
Знаешь,
я хочу, чтоб февральская вьюга
покорно у ног твоих распласталась.
И хочу,
чтобы мы любили друг друга
столько,
сколько нам жить осталось.
И.С.: Неужели такая у Вас любовь осталась не вычерпанная, что ее осталось на «столько, сколько нам жить осталось»?
P.P.: Да, я очень благодарен Алле...
Благодарен, что мне повезло.
Говорю,
на потом не откладывая:
ты —
мое  второе  крыло.
Может —
самое главное...
Но когда разбираюсь в былом,
боль пронзает как молния:
стал ли я для тебя
крылом?
Стал ли?
Смог ли я?
И.С.: Скажите, а с чего начинается сама любовь. «Если все начинается с любви», то в чем заложено начало этой любви, по крайней мере, для Вас?
     P.P.:
Начинается любовь
с буквы «Я»!
И только с «Я».
С «Я» —
до ревности слепой.
С «Я» —
и до
   небытия.
Понимаешь?
Я —
влюблен.
Понимаешь?
Я —
люблю.
Я!
Не ты,
не вы,
не он —
обжигаюсь
       и терплю.

Никого на свете нет.
Есть она и я.
Вдвоем.
И на множестве планет
ветер
зноем напоён.
Лепет классиков?
не то!
Лампочка
средь бела дня...
Я-то знаю,
что никто
не влюблялся до меня!
Я найду слова
свои.
Сам найду.
И сам скаж у.
А не хватит мне
Земли —
на созвездьях напишу.
И ничьих не надо вех.
До конца.
Наверняка.
Так и действуй,
человек!
И не слушай шепотка:
— Мы б в обнимку
не пошли...
Мы б такого
   не смогли...
В наше время,
 в тех
    годах
мы не танцевали....
так...
Неприлично...
неприли...
Надымили!
    Наплели!..
Все советы оборви.
Глянь
улыбкою из тьмы:
— Сами
мыкайтесь в любви!
Вы,
которые
      на  «мы»!

И.С.: Значит, любовь это — эго, это — Я «до ревности слепой». А мораль говорит, что ревность…
P.P.:  А я считаю так, — что «Ревность»:
Игру нашли смешную,
 и не проходит
дня —
ревнуешь,
 ревнуешь,
ревнуешь ты меня.
К едва знакомым девушкам,
к танцам под баян,
к аллеям опустевшим,
к морю,
к друзьям.
Ревнуешь к любому,
к серьезу,
к пустякам.
Ревнуешь к волейболу,
ревнуешь к стихам...

                Я устаю от ревности,
                я сам себе
   смешон.

Я ревностью,
как крепостью,
снова  окружён...
Глаза твои
колются.
В словах моих
злость...
«Когда все это кончится?!
Надоело!
Брось!»
Я начинаю фразу
в зыбкой тишине.
Но почему-то
страшно
не тебе,
   а мне.
Смолкаю запутанно
и молча курю.
Тревожно, испуганно
на тебя смотрю...

А вдруг ты перестанешь
совсем ревновать!
Оставишь,
     отстанешь,
скажешь:
наплевать!
Рухнут стены крепости, —  зови
      не зови, —
станет меньше
     ревности
и меньше
любви...
Этим всем замотан, —
у страха в плену,—
я говорю:
«Чего там...
ладно уж...
Ревнуй...»
И.С.: Роберт Иванович, на мой взгляд, эта Ваша «Ревность» подтверждает сущность биоэнергетической природы человека, когда ее герой от первого лица вроде бы и страдает от пут ревности чисто психологически, но с другой стороны, он, окруженный «...ревностью, как крепостью», плавает в этой крепости-бассейне как рыба в воде: и общение с едва знакомыми девушками и друзьями, танцы под баян, аллеи опустевшие (возможно, и с теми же едва знакомыми девушками — а уже известному поэту в те времена, да к тому же молодому, кумиризм со стороны и совсем незнакомых был в моде, которая никогда не стирается, — женский пол всегда умиляла личность) и смысл жизни — стихи. Мне кажется, что ревнующий человек, даже если он ревнует про себя — молча, всегда передает свою энергию тому, кого он ревнует. И эта энергетическая составляющая ревности всегда выше психологических неудобств, которые терпит ревнуемый. А когда ревность уменьшается, то ревнуемый чувствует, что сил у него становится меньше, он что-то начинает терять, а тот, кто ревновал, становится сильнее — и не столько из-за победы над собой, сколько из-за снижения потерь энергии ревнивца. Вот почему, на мой взгляд, ревность относится к категории греха: из-за того, что человек теряет контроль над своими эмоциями, и из-за пробитого ревностью биополя. Созданный по образу Божию (биополю) человек по своему биополю становится менее подобным Богу с Его гармонично развитым биополем.
Роберт Иванович, я не хочу втягивать Вас в полемику о биополе (по крайней мере, для меня достаточно того, что читатель знает, что в отношении биотоков вы не оговорились, а любые токи создаются полями), но вы сами-то ревновали и наверняка понимаете, насколько тяжело быть ревнивцем? Может быть, Вы что-нибудь расскажете нам и о своих переживаниях.

P.P.: Послушайте:
Зря
браслетами не бряцай. 
Я их слышал.
Я не взгляну...
Знаешь,
как языческий царь
объявлял другому войну?
Говорил он:
— Иду
  на Вы!
Лик мой страшен,
а гнев —   
      глубок.
Одному из нас —
видит бог! —
не сносить в бою головы...
Я не царь.
А на Вы
иду!
Неприкаян и обречен,
на озноб иду.
На беду. Не раздумывая
ни о чем.
Будет филин ухать в бору.
Будет изморозь по утрам.
Будет зарево не к добру.
Строки рваные
телеграмм.
Встреч оборванных немота,
ревность
и сигаретный чад.
И заброшенная верста,
где олени в двери стучат...
Будет ветер сухим, как плеть.
Будут набережные пусты.
Я заставлю камень гореть
и сожгу за собой
мосты!
Высшей мерой меня суди.
Почтальона, как смерти,
жди...
Я стою у темной Невы,
у воды
густой и слепой...
Говорю я:
— Иду
на Вы! —
Объявляю тебе
любовь!
И.С.: Вот я Вам задаю всякие дурацкие вопросы, а Вы, не смущаясь, на них отвечаете, признавая во время «встреч оборванных» немоты и ревность, и озноб, и свой страшный лик, и сжечь за собой мосты... Но все-таки Вы сдаетесь, сдаетесь, объявляя «тебе любовь!» Сдаетесь, несмотря на то, что объявили «зарево не к добру». Как сдаетесь любви, когда вдруг засомневались, что «Вдруг твое «люблю» прошло?», когда «между летом и зимой запылала осень трепетно», как в той Вашей «Разнице во времени»:
Звезды высыпали вдруг
необузданной толпой.
 Между летом и зимой
                запылала осень трепетно.
Между стуком двух сердец,
между мною и тобой
есть —
помимо расстояний —
просто разница во времени.
Я обыкновенно жил.
Я с любовью не играл.
Я писал тебе стихи,
ничего взамен не требуя.
И сейчас пошлю домой
восемнадцать телеграмм.
Ты получишь их не сразу.
Это —
разница во времени.
Я на улицах бегу.
Я вздыхаю тяжело.
Но, и самого себя
переполнив завереньями,
 как мне закричать
«люблю»?
Вдруг твое «люблю»
прошло?
Потому, что существует
эта разница во времени.
Солнце встало на пути.
Ветры встали на пути.
Напугать меня хотят
высотою горы-вредины.
Не смотри на телефон.
И немного подожди.
Я приду, перешагнув
через разницу во времени.
И.С.: И это все посвящено Алле Борисовне — с таким накалом и несмотря на такую «разницу во времени»? Вы ведь лет сорок любили друг друга? И все это время она Вас так вдохновляла?
P.P.:  А вы как думаете?

И.С.: У меня нет никаких сомнений в Вашей неувядающей искренности, но, согласитесь, иногда бывает очень трудно обуздать противоречие страстей, когда тебе трудно разобраться и в своей логике, а поведение другого человека тебя провоцирует...
P.P.: Тогда:
Притворись
большим и щедрым,
полыхающим в ночи.
Будто ливень по ущельям,
по журналам грохочи.
Притворись родным,
родимым,
долгожданным, как капель.
Притворись необходимым!
Притворился?..
А теперь
открывай окно пошире.
Отряхнись от шелухи.
Надо
собственною жизнью
доказать
свои стихи.
И.С.: То есть Вы советуете на время сфальшивить, притвориться?
P.P.: При чем тут фальшивить. Ты вначале свой образ самого себя определи, можешь ли ты в своем желаемом облике стать родным и необходимым, и, сбросив мешающую тебе шелуху, доказывай собственной жизнью, что ты и на самом деле таков, каким себя представляешь.
И.С.: А если «притвориться» в Вашем понимании этого слова человек не может, своих стихов нет, до Ваших, к примеру, не созрел, а любить хочется... без ревности? Как найти себе того, с которым будешь счастливым?
P.P.: А радар сердца на что?
И.С.: Какой такой радар?
Р.Р.: И это вопрос после всего, что ты наговорил про биоэнергетику между строчками моих стихов. Тогда послушайся моего «Радара сердца»:
У сердца
есть радар.
Когда-то,
в ту весну
 тебя я угадал.
Из тысячи.
Одну.
У сердца
есть радар.
Поверил я в него...
Тебя я увидал
задолго до того,
как повстречались мы.
Задолго до теперь.
До длинной
кутерьмы
находок и потерь...
Прожгло остаток сна,
почудилось:
«Гляди!
Ты видишь? —
Вот она...»
И екнуло в груди.
Радар обозначал
твой смех.
Движенья рук.
И странную печаль.
И вкрадчивых подруг.
Я знал твоих гостей.
Застолья до утра.
Твой дом.
Твою постель.
Дрожь
твоего бедра.
Я знал,
чем ты живешь.
Что ешь.
Куда идешь.
Я знал,
чьи письма рвешь.
И от кого их ждешь.
Я знал,
в чем ты права.
О чем мечтаешь ты.
Знал все твои слова.
И платья.
И цветы.
И абажур в окне.
И скверик на пути,
где предстояло мне
«люблю» —
произнести...
Все знал я до того,
как встретился с тобой...
Но до сих пор —
слепой!
Не знаю
            ничего.

И.С.: Так, по Вашему любовь все-таки слепая — словами её трудно высказать?
Р.Р.: Словами — да. Поэтому и «Радар сердца» ищет не слова, а какой-то другой инструмент, на котором можно высказать то, что для слов не подходит. Может быть, надо почувствовать этим радаром каких-нибудь три-четыре аккорда:
Трем-четырем аккордам научусь.
И в некий знаменательный момент —
для выражения сердечных чувств —
куплю себе
щипковый инструмент...
Подарит мне басовая струна
неясную надежду на успех.
Чтоб я к ней прикасался,
а она,
она чтоб —
           отвечала нараспев...
Я буду к самому себе жесток в разгаре ночи и в разгуле дня.
Пока не станет
           струнный холодок
звенящею частицею меня...
Нависну над гитарой, как беда.
Подумаю,
         что жизнь уразумел...
Но, может,
все же выскажу тогда
то,
что сказать словами
не сумел.
И.С.: Роберт Иванович, а неужели человек и, в частности, мужчина, с таким творческим характером, как у Вас, не может трезвой головой осознать, что же все-таки он находит нужное для себя в любимой женщине? Неужели биотоки, радары сердца, щипковые инструменты и прочие действующие на уровне подсознания «штучки» не проецируют на экран сознания информацию о том, почему именно этот человек, именно эта женщина ворвалась в тебя и в твою жизнь? Я понимаю, что внутренние флюиды тянут нас к другому, но неужели мы настолько неразумны, чтобы не отдавать себе отчета в своих поступках?
P.P.:   Конечно, я с тобой согласен, и именно это разумное прорвалось изнутри меня в последних строчках моего «Письма домой»:
Мама, что ты знаешь о ней?
Ничего.
Только имя ее.
Только и всего.
Что ты знаешь,
заранее обвиняя
 ее в самых ужасных грехах земли?
Только сплетни,
которые в дом приползли,
на два месяца опередив меня.
Приползли.
Угол выбрали потемней.
Нашептали, и стали, злорадствуя, ждать:
чем, мол, встретит сыночка
родная мать?
Как, мол, этот сыночек ответит ей?
Тихо шепчут они:
Дыму нет без огня. —
Причитают:
С такою семья — не семья. —
Подхихикивают...
Но послушай меня,
беспокойная мама моя.
Разве можешь ты мне сказать:
не пиши?
Разве можешь ты мне сказать:
не дыши?
Разве можешь ты мне сказать:
не живи?
Так зачем говоришь:
«Людей не смеши»,
говоришь:
«Придет еще время любви»?
Мама, милая!
Это все не пустяк!
И ломлюсь не в открытые двери я,
потому что знаю:
принято так
говорить своим сыновьям, —
говорить:
«Ты подумай пока не о том»,
говорить:
«Подожди еще несколько лет,
настоящее самое будет потом...»
Что же, может, и так...
Ну, а если — нет?
Ну, а если,
решив переждать года,
сердцу я солгу и, себе на беду,
 мимо самого светлого счастья пройду, —
                что тогда?..
Я любовь такую искал,
чтоб —
всего сильней!
Я тебе никогда не лгал!
Ты ведь верила мне.
Я скрывать и теперь ничего не хочу.
Мама, слезы утри,
печали развей —
я  за это жизнью своей заплачу.
Но поверь, —
я очень прошу! —
поверь
в ту, которая в жизнь мою светом вошла,
стала воздухом мне,
позвала к перу,
в ту, что сердце так бережно в руки взяла,
как отцы новорожденных только берут.
И.С.: Для моего трезвого рассудка Ваши доводы очень убедительны. Наверное, и Ваша мама перед ними вряд ли устояла, перед Вашими доводами, когда для Вашего пера нужен был и свет и воздух той, которая вошла в Вашу жизнь. Наверное, любая женщина назвала бы Вас великим поэтом, если бы прочитала все, что вы пишете о своем признании в любви к своей единственной, без которой...
P.P.: Без которой я не мог бы быть самим, без которой мне трудно было прожить даже четыре дня:
Хотя б во сне давай увидимся с тобой.
Пусть хоть во сне
твой голос зазвучит...
В окно —
не то дождем,
не то крупой
с утра заладило.
И вот стучит, стучит...
Как ты необходима мне теперь!
Увидеть бы.
Запомнить все подряд...
За стенкою о чем-то говорят.
Не слышу.
Но, наверное, — о тебе!
Наверное,
я у тебя в долгу,
любовь, наверно, плохо берегу:
хочу услышать голос —
не могу!
лицо пытаюсь вспомнить —
не могу!..
...Давай увидимся с тобой хотя б во сне!
Ты только скажешь, как ты там.
И все.
И я проснусь.
И легче станет мне...
Наверно, завтра
почта принесет письмо твое.
А что мне делать с ним?
Ты слышишь?
Ты должна понять
меня —
хоть авиа,
хоть самым скоростным,
а все равно пройдет четыре дня.
Четыре дня!
А что за эти дни
случилось —
разве в письмах я прочту?!
Как эхо от грозы, придут они...
Давай увидимся с тобой —
         я очень жду —
хотя б во
сне!
А то я не стерплю,
в ночь выбегу
         без шапки,
без пальто...
Увидимся  давай с тобой,
а то...
А то тебя сильней я полюблю.
(«Без тебя»)
И.С.: Роберт Иванович, в отношении любви с Вами все ясно. Но я Вам все-таки задам еще вопрос. Как вы относитесь к возрасту женщины? Как в Вашей «Песне о годах»:
Пусть голова моя седа, —
зимы мне нечего пугаться.
Не только груз —
мои года.
Мои года —
мое богатство.

Я часто время торопил,
привык во все дела впрягаться.
Пускай я денег не скопил.
Мои года —
мое богатство.

Шепчу «спасибо!» я годам
и пью их горькое лекарство.
И никому их не отдам!
Мои года —
мое богатство.
А если скажут мне века:
«Твоя звезда, — увы, — погасла...»
подымет
детская рука
мои года —
мое богатство.
P.P.: Так, но с категорической поправкой на «день рождения женщины»:
— Так сколько ж ей?..
И в самом деле,
сколько?.. —
А женщина махнет рукой
и
промолвит нараспев —
светло и горько:
—Зачем считать напрасно?
Все —
        мои... —
А после выпьет
за друзей пришедших.
И будет излучать
высокий свет...
Есть только дни рождения
у женщин.
Годов рождения 
у женщин
нет!
И.С.: Роберт Иванович, представляю, как Вас любят женщины! Сейчас я вижу Вас находящимся в фонтане, из которого, образуя корону, извергаются мощные струи и искры воды золотисто-серебряного цвета. А какая чистота и свежесть идет от этого великолепия. Думаю, что недалеко время, когда объявится скульптор, который создаст такой фонтан где-нибудь в одном из красивейших мест на нашей планете и назовет его именем Роберт. А те женщины, которых притягивает Ваша поэзия, вместе с любящими их мужчинами увидят, почувствуют в своем воображении этот фонтан. Со своей же стороны добавлю еще: женщины и мужчины, если вы хотите, чтобы любили вы и любили вас, читайте великого поэта Любви Роберта Рождественского! Не могу же я в эту свою книжонку перепечатать всю его поэзию! Читайте — и вы все поймете сами! Читайте — и вы изменитесь! Не верите? Попробуйте! Кто, конечно, в этом нуждается или хочет изменить в «личном плане» что-то в более сильную, в более лучшую сторону! Я чувствую силу биополя и биотоков Поэта и хочу... желаю другим тоже почувствовать это. Читатель, ты чувствуешь, как с этой страницы на тебя идет мощная энергия, как ты раздуваешься в приятной теплоте своего биополя? Чувствуешь? Теперь ты веришь, что мощный биоэнергетический фонтан любви «Роберт» уже создан. Соединиться с ним уже можно прямо сейчас. Запомни эту дату, читатель, — 5 июля 1999 года, и время — 20 часов 50 минут по московскому (18 часов 50 минут по пражскому) времени. Да, именно в эти торжественные минуты во Вселенной и над Землею начал действовать мощный биоэнергетический фонтан Любви по имени Роберт. А земному Роберту Ивановичу Рождественскому сегодня исполняется 67 лет и 15 дней. Поздравляю тебя с этим, мой любимый читатель! Желаю тебе...
А с Робертом Ивановичем, который, стеснительно улыбаясь, смотрит на нас, взлетев над фонтаном, мы не расстаемся. Я вижу его, вытянутого до огромных размеров. Руки его — как крылья птицы, свободно парящей над Землею, много золота, синевы, зеленоватости и других цветов. Цвета переливаются, сменяя друг друга.
Да, мы не расстаемся с ним никогда и в биоэнергетическом плане, и в продолжении бесед с ним.

РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ И НАШЕ ВРЕМЯ
Вглядываясь в свою жизнь и чутко реагируя на то, что происходит в мире, внутренне реактивный Поэт старался создать вокруг себя броню, которая бы защитила его от ежедневных проявлений негативных реакций окружающего мира и если бы не защитила, то по крайней мере бы ослабила их воздействие на мембрану его души. И Поэту, по крайней мере, удалось заставить себя осознавать, что:
    Ежедневное чудо —
не чудо. Ежедневное горе —
не горе. Настоящее горе
другое. И о нем говорить не хочу я. Ежедневные блестки —
как ветошь. Ежедневная ноша
не давит. В ежедневные слезы
не веришь. Не тревожит. Надоедает. Лжет язык
в ежедневном застолье. Бесконечные вопли
писклявы. Постоянные вздохи —
не вздохи. Ежедневные клятвы —
                не клятвы. Ежедневная ссора —
                не ссора...
                Но,
над спелой росой нависая,
вдруг встает
ежедневное солнце.
Ошарашивая.
Потрясая.
Ежедневной земли
             не убудет...
И шепчу я,
                охрипнув от песен:
пусть любовь
                ежедневною будет.
Ежедневной, как хлеб.
Если есть он.
Рождественский признает, что от всего «ежедневного» он хочет защититься, кроме любви. И, несмотря на то, что Поэт по-своему научился защищаться от всевозможных земных «чудес», его биоэнергетическая сущность требует работы во сне его астрального тела, к которому он подсознательно обращается в стихотворении «Просьба»:
И если кто-нибудь
повелевает
сном,
взбираясь
по нагроможденьям слов,
 прошу его я
только об одном:
не надо присылать мне
вещих
снов!
Пускай они приходят
     не ко мне, —
 я сновиденьям
       верить не хочу...
   Но жаль,
   что перестал летать
                во сне.
Ты
небо мне пришли.
А вдруг
   взлечу!
А вдруг
  не побоюсь!
А вдруг
   смогу!..
Еще пришли,
зовя в небытие,
простую,
очень главную строку.
Да так,
чтоб я не позабыл ее...
Дожди идут.
    На степь наводят лоск.
Бормочет небо,
что закат
   тяжел...
Не посылай мне снов,
  в которых —
ложь.
Есть явь.
Есть жизнь,
где мы — бывает — лжем.
Не посылай мне снов,
   в которых —
                страх.
Есть явь.
Есть озабоченность штабов.
И есть Земля,
оглохшая
от драк,
давно потрескавшаяся
от бомб...
Я не хочу
во сне
пускаться в путь —
ведь я и так в пути,
пока живу...
Не надо, чтобы я
кого-нибудь
спасал во сне.
Пусть лучше —
наяву!
Спят реки.
Под корягой дремлет
сом.
Растут грибы
в молчании лесном...
И если кто-нибудь
повелевает
сном, —
пусть просто сон пришлет.
Спокойный сон.
Почему Поэт искал успокоение во сне? Мы уже говорили об астральном теле, которое именно во сне восстанавливает и физическое, и эфирное тело человека. А Рождественский родился Поэтом, для которого, как и для всех поэтов, главным инструментом, посредством которого его информация об окружающем мире приобретает словесно-поэтическое воплощение на чистом листе бумаги, является нерв. И не случайно такое название — «Нерв» — дал Рождественский первому сборнику стихов Владимира Высоцкого. А нерв поэта — это не просто длина нервов в человеческом теле. Это — нерв всей истории прошлого, настоящего и будущего Вселенной по всей его длине. Это — и более узкий нерв истории Земли, и еще более укороченно-узкий нерв истории той части Земли, на которой живет тот или иной человек. Рожденный в 1932 году в СССР, переживший кровопролитнейшую из войн и искренне доверчивый Рождественский не мог быть иным, чем его «Юноша на площади» 1952 года. Обращаясь «Помогите мне, стихи!», Поэт честно признается, что «я — не верующий в бога». Сейчас довольно много говорят о Боге в условиях, когда на Бога в России снят запрет после Октябрьской Революции 1917 года, — революции великой и возвеличенной над Самим Богом ликами ее вождей. А разве могло быть такое в стране, которая гордилась своей верой в Бога, Самого Бога, которая считала себя страной христианского православия? Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, обратимся к истории христианства России, которое 10 лет назад отметило свое тысячелетие, обратимся к самой истории христианства в России.
Киевская Русь в 989 году представляла собой княжество, в которое человеколюбивое христианство было импортировано насильственным путем. Не странно ли, читатель, что не проповедники христианства, а князь Владимир Святославович крестил киевлян в Днепре, а затем ввел христианство и в других городах? И все это сопровождалось внедрением феодальных порядков и сопротивлением народных масс. Антифеодальные выступления на Руси нередко приобретали форму движения против религии и в защиту язычества, отдельные проявления которого сохранялись вплоть до XIX века.
XVII век — новые потрясения в России. В 1653 году патриарх Никон при поддержке царя Алексея Михайловича начал проводить церковно-обрядовую реформу, целью которой было усиление централизации церкви и власти патриарха, хотя, казалось, реформа сводилась лишь к внешней обрядовой стороне религии: крещение двумя пальцами было заменено троеперстием, произнесение славословия Богу «аллилуйя» вместо двух раз повторялось трижды, а движение вокруг аналоя (столика, на котором во время церковной службы находятся богослужебные книги) стало не по ходу Солнца, а против него.
Одновременно проводилось исправление русских богослужебных книг по современным греческим образцам. Недовольство в обществе вызвали насильственные меры, с помощью которых патриарх Никон
вводил в обиход новые обряды и книги. Справедливости ради, от себя добавлю, что с биоэнергетической точки зрения реформы XVII века в России были прогрессивными. Энергия, исходящая из трех перстов, больше по своей силе, чем «двуперстная» энергия. По закону сложных чисел славословие Богу, повторенное трижды, сильнее того же славословия не как 3/2 (полтора), а как 9/4 (то есть более, чем в 2 раза). Движение против хода Солнца — это движение по ходу часовой стрелки, то есть движение по ходу вращения Земли вокруг Солнца и по ходу вращения Земли вокруг своей оси, то есть в «унисон» с этими движениями. Но при чем тут насилие?
    Выступления защитников «старой веры», имеющей за «своей спиной» семивековой опыт, получили поддержку в различных слоях русского общества, что привело к его расколу. Массовый характер раскольническое движение приобрело после церковного собора 1666-1667 года, предавшего старообрядцев анафеме (отлучению от церкви) как еретиков и принявшего решение об их наказании. С 1667 года раскольников предавали суду городских властей и сжигали их за «хулу на Господа Бога». В 1682 году был сожжен главный противник патриарха Никона протопоп Аввакум. И не только он. На кострах русской инквизиции были сожжены десятки тысяч старообрядцев.
   Серьезные изменения в положении церкви в нашем государстве произошли во времена царя Петра I, который после смерти патриарха Адриана в 1700 году отменил в церкви патриаршее правление, запретив выбирать нового патриарха, а также принял меры по изъятию части церковных доходов и ограничению прав духовенства. Лиха беда — начало! (Петра в более изощренной форме скопировал Ленин после его революции 1917 года). Царь и его окружение, признавая себя людьми верующими, посещали богослужения, хотя сам Петр I оставался при этом сторонником верховной светской власти над церковью. Согласно его указу в 1721 году вместо упраздненного патриаршества был образован Синод, или Духовная коллегия, во главе которого становилось светское лицо. В ведении Синода находились дела чисто церковного характера (истолкование церковных догм, распоряжения по церковным обрядам и молитвам), церковно-административное и хозяйственное управление (назначение и увольнение церковных должностных лиц, заведование церковным имуществом), дела церковно-политического характера (борьба с еретиками и раскольниками, заведование церковными тюрьмами, церковная цензура), судебные дела духовных лиц. Синод был высшим органом по некоторым вопросам семейного права (браки с родственниками, бракоразводные дела). Члены Синода назначались императором из высших духовных лиц, а надзор за деятельностью Синода осуществлял обер-прокурор — светское лицо из военных или гражданских чинов. Подчинение церкви государству и ее превращение в часть государственного аппарата было важным шагом на пути укрепления самодержавной власти царя. Такая политика властей вызвала крайнее недовольство большей части духовенства, а старообрядцы стали называть царя антихристом.
   Вот так, таким образом, в интригах внутри церкви, а также путем вторжения в дела церкви государства, насилия и крови, не по-божески, насаждалось и деформировалось христианство в России. И все это проникало не только в умы людей, но и в их подсознание, в их биополе, а следовательно, и в ноосферу — в наследие живущим на Земле и их потомкам.
     XX век — новые потрясения в России. В истоках этого потрясения — вина не столько вождей, сколько того, чем была Россия в этот период. Все наши вожди — это и сама история нашего государства, и эта история, воплощенная в нас самих. А вожди в лице Политбюро, Генеральных секретарей компартии, Президента СССР и Президента России... — это всего лишь персональное отражение нашей истории и нас самих. А в нашей истории не только религия использовалась как уличная девка царей и вождей. В ней — и не один век татаро-монгольского ига, систематические войны, рабовладельческое крепостничество, революции — буржуазно-демократическая, социалистическая, просто демократическая. И в каждой из революций объявляемые цели их свершения очень быстро, почти что моментально превращаются в свои антиподы. Но, как сказал Патриарх Всея Руси Алексий II, поздравляя с избранием на второй срок президентства Ельцина, «вся власть от Бога». А если Ельцин нам дан от Бога, то можно засомневаться в том, что всемогущий Бог не видел лживость и преступления ельцинского режима, пролившего много крови на нашей Земле и обманувшего послушный ему «электорат». Нет, Бог здесь ни при чем. Бог против насилия над нашими умами. По Ветхому Завету мы переживаем седьмой день сотворения мира, седьмой Космический день Вселенной, когда Бог почил и пока не вмешивается в наши дела. Так что и власть деспотов-тиранов всевозможных разновидностей и толков — это не власть Бога, оставившего нам на седьмой день своего отдыха, кроме двух Заповедей «Возлюби», которые мы уже знаем, еще десять, исходящих от них:
  1. Аз есмь Господь Бог твой: да не будут тебе бози инии, разве Мене.
 2. Не сотвори себе кумира и всякаго подобия, елика на небеси горе, и елика на земле низу, и елика в водах под землею: да не поклонишися им, не послужиши им.
  3. Не приемли имене Господа Бога твоего всуе.
  4. Помни день субботний, еже святити его: шесть дней делай, и сотвориши в них вся дела твоя, в день же седьмый — Суббота Господу Богу твоему.
  5. Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли.
  6. Не убий.
  7. Не прелюбы сотвори.
   8. Не укради.
   9. Не послушествуй на друга твоего свидетельства ложна.
   10. Не пожелай жены искренняго твоего, не пожелай дому ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни вола его, ни осла его, ни всякаго скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего.

    И есть еще три добродетели: Вера, Надежда, Любовь.

  А теперь давай проверим, читатель, себя, проведя каждый для себя экзамен по заповедям.
  Вопрос первый: сколько у каждого из нас богов и кто они? Ну, что стоишь в нерешительности, читатель? Экзаменуйся, если хочешь, чтобы Бог в своей опочивальне не отрекся от тебя. У тебя есть иные боги, кроме Него? Бог только один. Все, кто изображаются на иконах или портретах, — то не боги. Бог один и он не материализуется ни в каких лицах. Есть великие святые, пророки, просто люди. Но нельзя ими заменять одного-единственного Бога. Только вера в одного Бога спасет человечество от самоистребления. И поэтому:

Я поклоняюсь Тебе, Высший Разум.
Я поклоняюсь Тебе, Бог.
Я — раб Твой.

   Эти слова вошли в мое сознание в августе 1994 года — в те дни, которые были последними в земной жизни великого Поэта России раба Божьего Роберта (сына Ивана) — Рождественского. А что для меня представляет собой Бог, разумением моим, я об этом уже говорил ранее.
   Вопрос второй: сколько у каждого из нас кумиров и кто они? Если есть, то как же «не сотвори...»? Страшно, аж жуть!
  Вопрос третий: часто ли мы упоминаем имя Бога всуе (напрасно, как говорят, ни к селу, ни к городу)? Упоминая Бога понапрасну, мы через энергию своих слов и мыслей выбрасываем Его силу в себе по ветру. А ты хочешь быть слабым, читатель?
   Вопрос четвертый: так какой же день для нас главный в общении с Богом? Суббота? А может быть, воскресенье? Было шесть дней сотворения мира. На шестой день Бог сотворил человека и давал ему свои указания, то есть общался с человеком. Суббота и есть шестой день недели — микрокопия шестого дня сотворения мира. А воскресенье? Воскресенье — седьмой день недели. А в седьмой, Космический, день сотворения мира Бог почил. И настолько ли мы бесцеремонны в общении с Богом, чтобы беспокоить Его, когда он отдыхает.
   А что с остальными нашими экзаменационными вопросами по Заповедям Божьим — от почитания родителей своих и до пожеланий иметь то, что есть у нашего ближнего?
   «Никто не даст нам избавленья — ни Бог, ни царь и ни герой» — и никакой другой кумир не даст нам избавления от собственных пороков, собственных недостатков, собственных грехов. В Заповедях Божьих нет всепрощенчества грехов наших — их надо нам самим отмывать собственными желаниями, мыслями, поступками, делами. А чтобы не было у нас грехов, Бог указал нам, что для этого надо делать. Никакая церковь не смоет нам грехов. Короткое «Бог простит» возникло не случайно. Это только Он — Бог, а ни кто иной, взвесив на чаше весов все наше доброе и злое, решит, прощать ему нас или нет. От церкви до Бога с помощью святых и священников от Бога, конечно, ближе, чем с мест собственных более или менее тяжких грехопадений, но не ближе, чем от своих добрых поступков и дел, чем от чистых помыслов своей души, чем от собственного сердца, в котором в тесном содружестве обитают Вера, Надежда, Любовь. Нечего нам быть нахлебниками-халявщиками в пожирании того, что нам не принадлежит. Свое собственное надо создавать своими мыслями и своими руками. А свои грехи тоже нечего разбрасывать по другим. И «на зеркало неча пенять, коли рожа крива» — зеркало в лицах тех, которых мы приветствовали «бурными, продолжительными аплодисментами» вроде тех, что в «Стенограмме по памяти» Роберта Рождественского:
«...Мы идем, несмотря на любые наветы!..»
(аплодисменты).
«...все заметнее будущего приметы!..»
(аплодисменты).
«...огромнейшая экономия сметы!..»
(аплодисменты).
«...А врагов народа — к собачьей смерти!!..»
(аплодисменты).
«...как городские, так и сельские жители!..»
(бурные, продолжительные).
«...приняв указания руководящие!..»
(бурные, переходящие).
«...что весь наш народ в едином порыве!..»
(аплодисменты).
Чай в перерыве...
«...от души поздравляем Родного-Родимого!..» (овации).
Помню, как сам аплодировал
«...что счастливы и народы, и нации!..»
(овации),
«...и в колоннах праздничной демонстрации!..»
(овации).
«...что построено общество новой формации!..»
(овации).
«...и сегодня жизнь веселей, чем вчера!..»
(овации, крики: «Ура!»).
«...нашим прадедам это не снилось даже!!!
(все встают).
...И не знают, что делать дальше.
 Как говорят, комментарии излишни. И не все, всегда и даже «апосля» у каждого хватает смелости сознаться, что когда-то ты сам даже и в мыслях не покривил душой. Не знаю, кого как, но меня умиляют признания сегодняшних «демократов» — бывших членов КПСС: «вступил в КПСС, так как иначе мое продвижение по служебной лестнице было бы невозможным». Предавший раз — будет предавать все время. Тот же самый главный «демократ» нынешней России чуть ли не со слезами на глазах упрашивал делегатов XIX партийной конференции (лето 1988 года) «реабилитировать» его при жизни. Поняв, что с дальнейшей партийной карьерой ему не светит, а обстановка в стране становится антипартийной, Ельцин, возглавив Верховный Совет РСФСР, стал играть роль антикоммуниста, тем более, что аппарат ЦК КПСС все время подыгрывал своему бывшему товарищу по партии, позволяя отщепившемуся капээсэсовцу играть роль гонимого и преследуемого (то в каких-то привилегиях его ущемят, то в речку сбросят, то в пьяном виде во время американского вояжа по телевидению прокрутят...). А тому этого только и не хватало. Он и его команда так раскручивали несправедливость по отношению к «борцу с привилегиями» и за народное счастье, что сердобольные граждане нашей страны в большинстве своем надвигали его себе на голову... А кого винить за то, что «тяжелая шапка Мономаха», оказавшись на голове «всенародно избранного» Е.Б.Н., своей тяжестью давила на головы большинства народа России. Привилегии, против которых боролся он, оказались у него вместе с новоявленными миллиардерами и миллионерами (в долларовом, конечно, измерении) и ельцинской кликой, а отходы этих привилегий — у нищающего и вымирающего народа России. А после расстрела парламента России в октябре 1993 года все дружно поняли, что с президентом-демократом запросто не шутят. А дальше... новый срок президентства подонка, плавающего в слезах икрови своего народа. А средства массовой информации стали для власти в общем-то совсем ручными, редактируемыми. Уместным будет тут привести от Рождественского:

Хочу я перво-наперво
жизнь
перевспомнить набело.
И я ее —
рутинную —
сижу и редактирую.
Припоминаю фактики
красивые, как фантики.
И с хитростью дешевою
детали
   затушевываю.
Уничтожаю криминал:
«Не помню... Не был... Знать не знал...»
Хочу беду развеять:
«Исправленному
верить!..»

...А жизнь, которая текла,
была такой,
какой была.
А жизнь, она противится.
Не хочет редактироваться.
Не хочет редактироваться...
Не хочет.
Современная для наших дней информация Поэта «Из прогноза погоды»:
«В Нечерноземье, — согласно прогнозу, — 
резко уменьшится снежный покров...
Днем над столицей —
                местами — грозы.
                А на асфальте —
                местами —
                кровь...»
И мне кажется, что не настолько уж позапрошлой может быть его «Позапрошлая песня»:

Старенькие ходики.
Молодые ноченьки...
Полстраны —
угодники.
Полстраны —
доносчики.

На полях проталинки,
дышит воля вольная...
Полстраны —
    этапники.
Полстраны —
   конвойные.

Лаковые туфельки.
Бабушкины пряники...
Полстраны —
преступники.
Полстраны —
охранники.

Лейтенант в окно глядит.
Пьет — не остановится...
Полстраны
       уже сидит.
Полстраны
       готовится.

    «...Вы даже не представляете, какое у вас теперь интересное время!» — эту фразу одного прохожего поставил эпиграфом к своему «Взгляду» Поэт:

Над моей душой,
над моей страной,
«интересное время»,
       пройди стороной!
«Интересное время»,
уйди, уходи!
Над Россией метелями не гуди.
Мы завязли в тебе,
мы объелись тобой!
Ты — наш стыд
       и теперь уже вечная боль.
Не греми по железу железом.
Стань обычным и не-ин-те-рес-ным!
...Хоть ненадолго.

     Нет, Роберт Иванович, такая уж уготована России судьба, что за «интересным временем» в Россию придет еще более «интересное», чрезвычайно «интересное» время. Вы же сами сказали:

Вошь ползет по России.
Вошь.
Вождь встает над Россией.
Вождь.
Буревестник последней войны,
привлекательный, будто смерть...
 Россияне,
 снимайте штаны!
Вождь желает вас
поиметь!
     Одним из действенных оружий властей по покорению собственного народа в России всегда было создание искусственного дефицита на продукты питания и товары широкого (бытового) потребления. Картины очередей, в которых люди теряли силы, время, нервы, неотделимы от советского времени. Чем больше у человека трудностей в добывании средств существования, тем меньше сил для того, чтобы о чем-то подумать или что-то сделать? «В очереди все равны. Одинаково умны. Одинаково безумны», — это строки из «Очереди» Р. Рождественского:
Небо в детстве было синим, сыпал дождик,
накренясь...
Очереди к магазинам
появились раньше нас.
Мы стоять поднаторели,
знаем это не из книг.
Мы в очередях
взрослели,
а теперь стареем в них.
Очереди —
наш приют.
По привычке многолетней
спрашиваем: «Кто последний?..»
А потом уж:
«Что дают?..»

Очередь — она бессмертна.
Все мы в ней почти родня.
Это нам
вторая смена
после трудового дня.
Наш обычай.
       Наше иго.
Всепогодный знак нужды.
Демонстрация во имя
доставания еды.
Рюкзаки,
портфели,
сумки.
В очереди все равны.
Одинаково умны.
 Одинаково безумны.
Вместе все мы здесь.
И — врозь...
Наша очередь живая
дышит, землю обвивая,
изгибаясь, как вопрос:
это
Богом  нам дано?
Или тем, кто Бога выше?!..

Я не видел лиц давно.
Я одни затылки
вижу.
А сейчас в России нет дефицита товаров, нет и очередей, практически нет, но и денег у подавляющей части народа тоже нет. И не Богом нам все это дано, потому что стоит ли «всуе» упоминать имя Бога тем, кто не соблюдает Его заповеди. И всех, кто творит преступления на Земле, порождаем мы сами, повторяюсь, — они наше отражение. И именно об этом писал Поэт:

Гул веков — страна,
боль времен — страна.
На земле людей
    ты и впрямь одна.
Не возьмешь — страна.
Не проймешь — страна.
Через день сыта,
         через год голодна.

Пей-пляши — страна!
Бей-круши — страна!
Коль снаружи мир,
       так внутри война.

Перекур — страна,
перегиб — страна.
Больше, чем другим,
     ты себе должна.
Может быть, частичное объяснение тому, что творится в стране, мы можем найти в «Страхе» Рождественского?

Как живешь ты, великая Родина Страха?
Сколько раз ты на страхе
возрождалась из праха!..
Мы учились бояться еще до рожденья.
Страх державный
выращивался, как растенье.
И крутые овчарки от ветра шалели,
охраняя колымские оранжереи...
И лежала Сибирь, как вселенская плаха,
и дрожала земля от всеобщего страха.
Мы о нем даже в собственных мыслях молчали,
и таскали его, будто горб, за плечами.
Был он в наших мечтах и надеждах далеких.
В доме — вместо тепла.
Вместо воздуха — в легких!

Он хозяином был.
                Он жирел, сатанея...
Страшно то, что без страха
мне
гораздо страшнее.
Очень синонимичная мысль с ранее цитируемым из другого человека, но не поэта: «...Нам страх в себе не повернуть. Он вел нас прямо, страх проклятый, в свою заоблачную высь...» Действительно, одни и те же мысли, но из одного источника возникают у разных людей «в государстве, где честные наперечет»:

В государстве, где честные наперечет,
все куда-то уходит,
куда-то течет:
силы,
деньги,
двадцатый троллейбус,
искореженных судеб нелепость...
Все куда-то уходит,
         течет не спеша:
воспаленное лето,
за летом — душа.
Облака в оглушительной сини.
Кран на кухне.
Умы из России.
Один из путей выползания из той ямы, в которой оказалась Россия, Поэт представляет в следующем:
Пока мы не выкричимся,
                не выговоримся,
                пока мы из этой ямы не выберемся,
                из этой ямы
                (а может, кучи),
                из этой когдатошной
    «райской кущи»,
  из жажды
     жизнь отдать по приказу
за светлое завтра,
за левую фразу,
пока мы не выговоримся,
не выкричимся,
пока от этой холеры не вылечимся,
пока не докатимся до предела,
и крики
не превратятся в дело,
нам снова придется,
глотая обиду,
догонять
то Гренландию, то Антарктиду!
И это — великая страна! Великая Россия, в которой во все времена было много великих имен. И не только было, но и есть.
Недавно, в начале июля, я видел по программе НТВ репортаж о продаже за рубеж лучших в мире ракет-перехватчиков, которые разработаны МКБ «Факел» и производятся, в частности, на заводе имени МИ. Калинина в Санкт-Петербурге. Когда-то, во времена Н.С. Хрущева, одним из прототипов этих ракет был сбит американский шпионский самолет, а его пилот Френсис Пауэре попал в плен (если мне не изменяет память, то это произошло в 1960 году в начале мая). Тогда МКБ «Факел» назывался по-другому, а долгие годы (с 1953 года и до «перестроечных» времен) то конструкторское бюро возглавлял генеральный конструктор, академик, Герой социалистического труда, член ЦК КПСС Петр Дмитриевич Грушин — человек скромный, но изобретатель и организатор, как говорят, от Бога. А разве мало в России и других личностей в различных отраслях науки, техники, искусства, литературы... Личностей по имени Я.
И такие личности не смогли и никогда не смогут раствориться в среде, именуемой как бесперсональное мы:
Мы были.
Принимали.
Участвовали.
Мусолили цитаты начальственные.
Скулили.
Но хвостами невидимыми
не то, чтобы виляли,
а — подвиливали...
Живучие.
Счастливые.
Несчастные. —
Мы были.
Принимали,
Участвовали.
Рабочие.
Колхозницы.
Ваятели...

Бессмертные анкетозаполнятели.
А для большинства инакомыслящих, имеющих собственное мнение, но боящихся открыть рот в Стране Страха, не оставалось ничего иного, чем:
Будем горевать
в стол.
Душу открывать
в стол.
Будем рисовать
в стол.
Даже танцевать —
в стол.
Будем голосить
              в стол!
Злиться и грозить —
в стол!
Будем сочинять
в стол...
И слышать из стола
               стон.
Но Рождественский верил, что и у горюющих «в стол» может загореться пламя собственной свечи, которая «горит светлей зари»:

Дружище, поспеши.
Пока округа спит,
сними
              нагар с души,
 нагар пустых обид.
Страшась никчемных фраз,
на мотылек свечи,
как будто в первый раз,
взгляни
и промолчи...

Придет заря, шепча.
Но —    
             что ни говори —
бывает, что свеча
горит светлей зари.
А какая энергетическая мощь идет от этого стихотворения, мощь, полностью согласуемая со смыслом строк. Это — не просто великое поэтическое произведение, лишенное «никчемных фраз», — это конкретный практический совет отчаявшемуся в жизни человеку найти себя.
Свеча — известное в народе средство для очищения человека от негативных энергетических воздействий, называемых, в частности, порчей и сглазом, а в медицине — синдромом хронической усталости. Если поставить зажженную свечу на один край стола, сесть у противоположного края стола, расслабиться и смотреть на пламя свечи в течение 10—15 минут, то негативная энергия выгорает в пламени. Повторяя этот прием несколько дней подряд, можно значительно облегчить свое состояние. Человек при этом может испытать состояние, описанное Рождественским:

Сначала в груди возникает надежда,
неведомый гул посреди тишины.
Хоть строки
еще существуют отдельно,
они еще только наитьем слышны.
Есть эхо.
Предчувствие притяженья.
Почти что смертельное баловство...
И — точка.
И не было стихотворенья.
Была лишь попытка.
Желанье его.
Но эти строчки для тех, у кого не получится сразу. Для людей настойчивых и не сдающихся «бывает, что свеча горит светлей зари!», потому что каждый при своей уверенности, что его «самая лучшая песня не спета», сможет увидеть свой «солнечный луч» через «дождливую слизь» своего бытия, когда:

Надоело: «Долой!..»
Надоело: «Ура!..»
Дождь идет, как вчера.
И как позавчера.
Я поверил,
      что эта дождливая слизь
нам дана в наказанье, что мы родились...
Но однажды —
       пришельцем из сказочных книг —
яркий солнечный луч на мгновенье возник!
Он пронзил эту морось блестящей иглой...

Тонкий солнечный луч.
Без «ура» и «долой».
У каждого, кто не потерял солнечный луч надежды, должно наконец-то вызреть то, для чего человек появился на космической станции по имени Земля, несмотря на то, что «сколько намешано в нас!»:
Ветер.
И чайки летящей крыло.
Ложь во спасение.
Правда во зло.
Странно шуршащие камыши.
Бездна желаний
над бездной души.
Длинный откат шелестящей волны.
Звон
оглушительной тишины.
Цепкость корней
и движение глыб.
Ржанье коней.
И молчание рыб.
Парус,
который свистит, накренясь...
Господи,
сколько намешано в нас!
Но главное, что в нас намешано не только то, что мы заполняли в свои «Анкеты»:

И говорил мне тип в особой комнате:
«Прошу, при мне анкеточку заполните...»
И добавлял привычно, без иронии:
«Подробнее, пожалуйста!
Подробнее...»

*
Вновь на листах зеленых, белых, розовых
я сообщал о «всех ближайших родственниках».
Я вспоминал надсадно и растерянно о тех,
кто жил до моего рождения!..
Шли рядышком,
как будто кольца в дереве,
прабабушки,
прадедушки
и девери.
Родные
и почти что посторонние...
«Подробнее, пожалуйста!
Подробнее...»
Анкетами дороги наши выстланы.
Ответы в тех анкетах нами выстраданы.
Они хранятся, как пружины сжатые.
Недремлющие.
Только с виду — ржавые!
Лежат пока без дела.
Без движения...
...И я не верю
в их самосожжение.
В нас намешано и все, что достается нам от природы, намешано, по крайней мере, энергетически. Не знаю, как у тебя, читатель, но у меня мощный прилив энергии ощущается, когда я читаю «Воспоминание о большом снеге» Поэта:

Снег-то какой! Снег-то какой! Снег-то!..
Видно, сегодня он выпасть решил до конца.
Будто бы взялся за дело
неведомый Некто.
Взялся
и ты уже вряд ли шагнешь от крыльца.
Хлопья нечаянной вечности.
Счастья простого.
Ты на Земле остаешься со снегом вдвоем...
Медленно-медленно.
Тихо.
Просторно-просторно
падает снег, размышляя о чем-то своем.
Он заметает неслышно
все наши ошибки.
Он объявляет всеобщий бессмертный покой...
Вот на ладони твоей
закипают снежинки.
Ты улыбаешься:
Надо же! Снег-то какой!..
Перепечатываю я эти строчки, и не только снег вижу, но и слышу музыку прекрасного вальса, потрясающую музыку. Это «Воспоминание о большом снеге» само собой ложится на музыку. Я далек от музыкальной грамотности, но и то могу подобрать мелодию слышимого мною вальса снега одним пальцем на любом клавишном или струнном инструменте. Читатель, если у тебя есть знакомый композитор, дай ему эти строчки — это будет один из его лучших вальсов. И найдутся певцы (а лучше — дуэт мужского и женского задушевных голосов) — есть они и среди исполнителей песен на музыкальные стихи Рождественского. Никакой голодушедраной попсы, оккупирующей своими клипами телевидение здесь не надо. Пусть будут Зыкина, Пьеха, Воронец, Ротару, Кобзон... Из молодых, к сожалению, не знаю...
Да, действительно, много непонятного происходит с нами. Не успел я провозгласить вальс на романтическое «Воспоминание о большом снеге» Роберта Рождественского, как тут же рядом, на следующей странице «Последних стихов Роберта Рождественского», Поэт и сам приглашает на «полночный загадочный вальс!», который он назвал «Встречая «Год собаки»:

Позвольте, мадам, ангажировать Вас
на этот полночный загадочный вальс!
На это большое кружение,
движение,
изнеможение...
Давайте уйдем от привычных забот
и вкрутимся вальсом в неведомый год.
Пришествие Года Собаки
отметим в родном зоопарке...

На время забудем, как праздник велит,
о том, что тревожит,
о том, что болит,
и что в расписании века
отсутствует
Год Человека...
Собаки живут от еды до еды,
а люди живут
от беды до беды...

Но все-таки им еще хочется,
знать хочется,
чем оно кончится.
Начавшийся 10 февраля 1994 года Год Собаки был последним в его земной жизни. После встречи Нового Собачьего Года поэт прожил еще полгода и 9 дней. Но таков печальный конец земной жизни каждого человека, так как «в расписании века» каждый новый год — это и год рождения нового человека, и год смерти живущих «от беды до беды» людей. И чтобы как-то сгладить горечь постигающих каждого человека больших и малых потерь и бед, вспомним песню Поэта «Не надо печалиться»:

Колышется дождь густой пеленой,
стучатся дождинки в окошко твое.
Сегодня любовь
прошла стороной,
а завтра,
а завтра ты встретишь ее.

Не надо печалиться —
вся жизнь впереди.
Вся жизнь впереди, —
надейся и жди!

Тропинка в лесу запахла весной,
земля разомлела от солнечных дней.
Сегодня мечта
прошла стороной,
а завтра,
а завтра ты встретишься с ней!
Как в поле роса,
как в небе звезда,
как в море бескрайнем веселый прибой,
пусть будет с тобой,
с тобой навсегда
большая мечта
и большая любовь!

Не надо печалиться —
вся жизнь впереди.
Вся жизнь впереди, —
надейся и жди!
Я думаю, что в дни тяжелых испытаний, которые есть у каждого человека, самую большую поддержку может оказать тот, кого называют коротким и емким словом «Друг». И у нашего Поэта есть тоже своя «Песня о друге»:

                Без напыщенных фраз и братаний навеки,
                без объятий и шума вокруг,
                но один человек
о другом человеке
неспроста говорит:
«Он — друг...»
Да, — говорит, —
есть, — говорит, —
друг, — говорит, —
Друг.

И когда ты в беде, как в сраженье неравном,
так, что, вроде бы, рушится жизнь,
он приходит — твой друг —
            и становится рядом.

И тебе говорит:
«Держись!..»
Верь, — говорит, —
Я, — говорит, —
здесь, — говорит, —
здесь!

Прямо в сердце врывается ветер упругий,
налетел, просвистел, зазнобил.
Только самое страшное,
если о друге —
о живом — говорят:
«Он был...»
Вот, — говорят, —
друг, — говорят, —
был, — говорят,
был.
    А у тебя, читатель, сейчас есть друг? Был или есть еще?.. Интересно все-таки протекает наша жизнь. «Друзья» приходят и уходят. А мы, пытаясь вспомнить и ответить себе на вопрос «скажи себе, кто твой друг?», с трудом вспоминаем — а кто же, действительно, кто же? Счастливчики те, которые, перечисляя своих друзей, прижимают к ладони хотя бы один палец, суперсчастливчики — кто больше. Кому из нас с радостью вспоминается: «Держись! Верь, я — здесь»? Счастливчики с загнутыми пальцами, а вспоминаете ли вы о ком-нибудь из здравствующих ныне людей как о бывшем своем друге: «Он был другом»? Как говорится, «свежо предание, но верится с трудом».
Вспоминаю такой эпизод из собственной жизни. То было в далеком, увы, 1975 году. Я считал для себя беспринципным уступить превосходящим силам противника, которые, борясь со мной, привлекали всевозможные средства, включая и парторганизацию и райком КПСС. Но «номер» не прошел. После всего, что было, пятидесятипятилетний член партбюро НИИ Василий Поликарпович Славнов мне сказал: «Вот видишь, — мы тебя, беспартийного, поддержали против своего — члена КПСС». Я на всю жизнь запомнил его слова, потому что, если бы тогда меня не поддержали те, кто вместе с Василием Поликарпо-вичем поверили в меня и помогли мне отстоять свою правоту, мне было бы несладко. Во время Великой Отечественной войны Славнов был даже командиром дивизии (когда война окончилась, ему было всего 25 лет!). И это о нем говорится в одном из стихов Михаила Светлова: «Возьми же гитару,  Василий Славнов, и спой, и сыграй для друзей». А тогда и Славнова, и Зою Васильевну Румянцеву, и Бориса Федоровича Федюшкина, и Анатолия Александровича Долгова, и других более старших товарищей (редактируя эту книжку к публикации на Проза.ру и в Макспарке, вспоминаю среди названных чекиста Михаила Алексеевича Мурзикова) мне на помощь послал Сам Господь Бог. И я всегда буду помнить о них, потому что моя любовь к ним в общечеловеческом смысле навсегда останется в моем сердце, к ним — персонально к каждому. И каждый, кто благодарен другим за помощь и поддержку, всегда ответит другому тем же, на каком бы географическом расстоянии или расстоянии времени люди друг от друга не находились. Стоит только позвать друга, как в «Позови меня» Роберта Рождественского:

Я давно снам не верю.
Ты сейчас идешь сквозь огни...
Оглянись на мгновенье,
просто так рукой взмахни.

Если вдруг трудно станет,
если вспомнишь ты
    о любви,
позови меня,
позови меня,
хоть когда-нибудь,
позови!
Высоко в поднебесье
самый первый гром протрубил.
Ты звучишь,
будто песня.
Жаль, что я слова забыл!

Если вдруг трудно станет,
если вспомнишь ты
о любви,
позови меня,
позови меня,
хоть когда-нибудь,
позови!
И не важно при этом, жив ли человек или его «не стало», ибо я, например, как и Рождественский:
верю:
если погиб человек,
от него продолжают идти биотоки.
Они пронзают
         толщи глубин...
И я верю, что у каждого человека, знает он то или не знает, обязательно есть друг, и не только один друг, который всегда поможет ему в трудную минуту. И часто мы не знаем, кто этот, наш настоящий друг. Он явится всегда на помощь, наш Друг. И несмотря на то, что этот Друг в разное время может появиться рядом с нами, прийти к нам на помощь в разных лицах «как мимолетное виденье, как гений...», как подарок судьбы, все равно это и есть наш единственный, наш самый главный друг. И прийти такой Друг может к нам в лице матери, отца, брата, товарища, совсем незнакомого человека. Надо, чтобы такое «чудное мгновенье», когда к нам придет наш Друг, состоялось. Надо только познать, почувствовать его звук, потому что, как писал Михаил Лермонтов:

Есть звуки — значенье ничтожно
И презренно гордой толпой —
Но их позабыть невозможно:
Как жизнь, они слиты с душой;

Как в гробе, закрыто былое
На дне этих звуков святых;
И в мире поймут их лишь двое,
И двое лишь вздрогнут от них!
Да, действительно, каждый из нас, оставаясь, казалось бы, наедине с собой, оказывается рядом еще с кем-то, посылающим именно каждому из нас свою информацию. Эта информация бывает такой значимой и реальной, что не поверить в ее достоверность просто невозможно. Это не только информация к размышлению, а какое-то явное, реальное действие на нас, наши поступки, всю нашу последующую жизнь. И для каждого из нас рано или поздно наступает то «чудное мгновение», когда мы сами начинаем осознавать, что жизнь наша катится совсем не в небытие, а в другом, более возвышенном направлении, имя которому Вечность.
В моей жизни получилось так, что, независимо от моих желаний, меня всегда интересовала личность, мотивы ее поведения и поступков. И я старался предугадать, что в дальнейшем произойдет с той или иной личностью. К сожалению, сбывались не только положительные, но и негативные предсказания о дальнейшей судьбе личности. И большей частью, наиболее точной составляющей прогнозов являлась именно та, которая складывалась не от анализа деятельности личности, а от первого впечатления, причем мгновенного первого впечатления без каких-либо размышлений... Но главное — не это, главное — что есть у нас Друг, пусть появляющийся не всегда и не в одном лице, но все-таки есть. А с кем мы сейчас общаемся, читатель? Правильно — с поэтом, с большим Поэтом. И нам посчастливилось, что мы с ним общаемся. А разве не так? Ведь мы же согласны с ним. Ведь мы же с ним — единомышленники. А раз так — значит, мы друг другу помогаем, потому что и по этому осознанному своему единомышлению, и по неосознанным каналам тянется наша энергетическая связь, которая умножает наши силы, оздоравливает нас. И ты даже не догадываешься, читатель, что в неожиданное для тебя мгновение в тебе произойдет мирный энергетический взрыв, который не разрушит тебя, а перенесет, вознесет тебя на новую ступень твоего бытия. А если нас таких много и мы вместе, то представляешь, что мы вместе можем сделать! И тогда, может, не будет такого:

Может быть, все-таки мне повезло,
если я видел время запутанное,
время запуганное,
время беспутное,
которое то мчалось,
то шло.
А люди шагали за ним по пятам.
Поэтому я его хаять не буду...

Все мы —
гарнир к основному блюду,
которое жарится где-то
Там.
Да не будем мы, объединившись, гарниром «к основному блюду, которое жарится где-то Там». И тогда нам не будет казаться тяжелым «на усталой спине свой единственный крест». Надо каждому донести «свой единственный крест» до цели, ради которой мы и существуем на этой Земле, потому что мне еще «без него тяжелей»:

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.
Я тащил на усталой спине свой единственный крест.
Было холодно так, что во рту замерзали слова.
И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.
И разжег я костер на снегу.
И стоял.
И смотрел,
как мой крест одинокий удивленно и тихо горел...
А потом зашагал я опять среди черных полей.
Нет креста за спиной...

Без него мне
еще тяжелей.

     Конечно, наше время «веселое», очень «веселое», если посмотреть по телевизору на счастливые раскормленные лица и телеса всех, говоря словами Е.Б.Н., «ветвей власти». Если взглянуть на лица «олигархов», которые «из грязи в князи». И даже наш Поэт, вполне серьезный человек, не удержался от своего выражения «восторга» почти что в частушечно-веселой форме:

Ламца-дрица, гоп-цаца!
Это — сказка без конца...

Трали-вали, вали-трали!
Ах, как нам прекрасно врали!
Ах, как далеко вели
«ради счастья всей Земли!»
Трали-вали, трали-вали..

Ах, как гордо мы шагали!
Аж с утра до темноты
шли вперед,
   раззявив рты.
Флаг пылал,
над нами рея...
Золотое было время!
Время
тостов и речей.
Век
 дотошных стукачей...
 Ведь еще почти намедни
ах, как смачно нас имели!
На виду у всей Земли
ах, как весело ебли!..
(Десять пишем, два в уме), —
оказались мы в дерьме.

В нем теперь сидим и воем,
как когда-то под конвоем.

Ламца-дрица, гоп-цаца...
Нам бы
выка-
рабка-
тца!
Теми средствами, которыми мы пытались выкарабкаться, нам не удастся. Жизнь подтверждает это, потому что в России много веков — более тысячелетия — все управление страной держалось на насилии. Добрые пари долго не выживали, а приходящие им на смену хотели долго править и долго жить. А править надо было нами, рабами, для большинства которых присутствие плети хозяина над головой бьшо столь же необходимым, как и все остальное, без чего существование казалось немыслимым. Это для большинства... Временно прерываю свои рассуждения.
Сегодня, 9 июля 1999 года, смотрел «Новости» НТВ (12-часовой выпуск), в котором показали встречу президента РФ Ельцина и очередного главы правительства Степашина Сергея Вадимовича. Ельцин, в частности, заявил, что необходимо сделать так, чтобы на выборах в Государственную Думу победило «демократическое большинство». Из слов президента я понял, что выбирать в Думу электорат будет «сделанное» «демократическое» большинство, «сделанное», разумеется, властями, потому что накануне, 8 июля, на встрече с генералитетом так называемых силовых структур Ельцин особый акцент делал на недопустимости каких-либо выступлений против «ветвей власти» (читай — президентской власти). Эти примеры — эпизоды «делания» демократии в России. А где демократия в более широком смысле? Где народ? Ответ — банально «россиянский»: «Народ безмолвствует».
Да, по существу, роль основной части народа России сводилась к его весовой составляющей — массовое «одобрям» политики властей. Повторяю — народ в большинстве своем привык быть рабом. Вспоминаю, как в 1990 году меня вызвал к себе заместитель директора одного из центральных НИИ Михаил Васильевич Соловьев (не было ему тогда и 40 лет): «Игорь Васильевич, что вы делаете? Вы гоните людей насильно из рабства, а они не хотят идти оттуда. Они привыкли быть рабами. А вы их гоните, подчеркиваю, насильно». Да, я и в этом грешен. Формирование моего мировоззрения, как и у большинства людей, происходило в детские и отроческие годы. Когда 5 марта 1953 года «скончался Председатель Совета Министров СССР и секретарь (да, именно секретарь, а не Генеральный секретарь) ЦК КПСС, гениальный продолжатель дела бессмертного Ленина, великий вождь и учитель советского народа и всего прогрессивного человечества» (примерно такими укороченными мною эпитетами сопровождалось сообщение о кончине) Иосиф Виссарионович Сталин, мне шел шестнадцатый год. Я никогда не чувствовал себя человеком несвободным в те годы. Нас учили трудолюбию во всем, заставляли много работать с раннего детства (по хозяйству) и хорошо учиться, любить Родину и Сталина, помогать товарищам, не врать, быть честным по отношению ко всем людям, уважать родителей и старших. То, что «заставляли», с моей точки зрения, было совсем неплохо, потому что заставляли нас делать только хорошее. А своей несвободы я тогда не прочувствовал не потому, что я родился рабом и другого себе и не представлял, а потому что я свободно выражал вслух то, что думал. В частности, когда меня заставляли вступить в октябрята и пионеры, я так и не вступил. Не вступил не по каким-то «политическим» соображениям (их у меня вообще не было), а потому, что никто мне не мог связн объяснить, чем я буду отличаться от простого школьника, вступив в ряды «юных ленинцев». Когда в седьмом классе (а жил я тогда в Читинской области) мне исполнилось 14 лет, я категорически, по тем же антиоктябрятским и антипионерским убеждениям, отказался вступать в ряды «верного помощника» партии — ленинского комсомола. Лишь позже, уже в Москве, в январе 1953 года классный руководитель и преподаватель русского языка и литературы Александра Михайловна Преснухина «добила» меня убедительным доводом: «Савельев, ты не должен выделяться». А выделяться я тогда ничем не хотел, и меня приняли в ряды «союзной молодежи». Уже позже, при Н.С. Хрущеве, по тем же октябрятско-пионерским соображениям, я не «осчастливил» своим членством ни КПСС, ни ряды ударников коммунистического труда. Помню, как в 1968 году заместитель директора предприятия по кадрам и режиму Василий Григорьевич Трофимов, вызвав меня к себе в кабинет, сказал мне примерно следующее: «Я понимаю, что ударники коммунистического труда — это «липа», но зачем же ты об этом говоришь вслух?!..» Поняв, что не стоит давать пищу доносчикам, в дальнейшем я молча работал в почти что поголовном обществе «ударников коммунистического труда», понимая всю абсурдность ударничества и коммунистичности труда. Никакой гордости за то, что я во многом был не таким, как большинство, я не испытывал, потому что, не только в собственном мнении, но и в его поступках («проступках») мне приходилось тратить много сил на борьбу с «ветряными мельницами», так как я старался делать то, чему меня учили в детстве, при Сталине. И мне близко от Рождественского:

Гром прогрохотал незрячий.
Ливень ринулся с небес...
Был я молодым,
горячим,
без оглядки в драку
лез!..
А сейчас прошло геройство, —
видимо, не те года...

А теперь я долго,
     просто
                жду мгновения, когда
                так: ни сходу и ни смаху, —
 утешеньем за грехи, —
тихо
  лягут на бумагу
беззащитные
стихи.
Мне так же близко по духу «Воспоминание о встрече руководителей партии и правительства с интеллигенцией» нашего Поэта:
Твердо зная: его не посмеют прервать,
он сперва
живописцев учил рисовать.
Музыкантов пугал.
Режиссеров стращал.
И чего-то припомнить нам всем обещал...
Надо было назвать
дурака дураком!
По роскошной трибуне
рубануть кулаком!..
Ты — мой бедненький —
не рубанул, не назвал...
А потом бутерброды в буфете жевал.
И награды носил.
И заботы терпел...

Что ж ты хнычешь и губы кусаешь теперь?!
Что ж клянешься ты именем Бога:
мол, «во всем виновата
эпоха...»
А кому из тех, для кого «моя хата с краю» и тех, кто считает, что «во всем виновата эпоха» и вожди, не близко:
                Израсходовался.
Пуст.
Выдохся.
Почти смолк.
Кто-нибудь другой пусть
скажет то, что я не смог.
Кто-нибудь другой
 вдруг
бросит пусть родной дом.
И шагнет в шальной круг.
И сойдет с ума в нем...
Воет пусть на свой
лад,
пусть ведет свою
грань.
Пусть узнает свой
ад
и отыщет свой
рай!
Пусть дотянется строкой
до глубин небытия...
Это — кто-нибудь другой.
Кто-нибудь другой.
Не я.
И я полностью согласен, что «кровавые облака» — это не случайное явление, что они «Над Россией сквозь годы-века шли...» Так кого же нам винить, если в кровавых облаках биосферы и ноосферы находится все наше, потому что в них мысли большинства из нас, биоэнергетика мыслей, ибо любой власти, пусть даже сильной и могущественной, без поддержки или молчаливого согласия большинства «кровавые облака» создать не удастся:
Ты меня в поход не зови, —
мы и так
по пояс в крови!
Над Россией сквозь годы-века
      шли
кровавые облака.
Умывалися кровью не мы,
причащалися кровью мы.
Воздвигали мы на крови
гнезда
ненависти и любви. На крови посреди земли тюрьмы строили и Кремли.
Рекам крови потерян счет... А она все течет и течет.
Мы всю жизнь проклинаем «пережитки прошлого», говорим о «светлом будущем», а в настоящем не живем нормальной жизнью, даже если:

Старца,
которому саблю вручили,
разоблачили.
Трех торгашей,
что с клубникой ловчили,
разоблачили.
Этого — как его? —
в маршальском чине, —
разоблачили.
Двух стукачей,
что доносы строчили,
разоблачили.
Вроде бы жизнь начинаем сначала...

Так почему же
не полегчало?

 А жизнь каждого человека заканчивается очень быстро. Но у каждого ли возникает вопрос — во имя чего я жил, в чем смысл моей жизни?
Бренный мир,
будто лодка,
раскачивается.
Непонятно, — где низ, где верх...
Он заканчивается,
заканчивается —
долгий,
совесть продавший —
век.
Это в нем,
по ранжиру построясь,
волей жребия своего,
мы, забыв про душу, боролись,
надрывая пупки, боролись
то — за то,
то — против того!..
Как ребенок, из дома выгнанный,
мы в своей заплутались судьбе...
Жизнь заканчивается,
будто проигранный,
страшный чемпионат по борьбе!
А что вынесет из этой борьбы человек, когда придет «осень» и надо будет собирать урожай содеянного или совершенного:
Снова осень.
Светлый сумрак небес.
И дорога через реденький лес.
И неслышная пустая река.

И почти прозрачный дым костерка.
Он струится.
Он летит к небесам...
Ах, как близко
    стали слезы к глазам!
А «близко стали слезы к глазам!» не от слабого «дыма костерка», а от того, что человек впустую проживает жизнь, идя дорогой через всего лишь «реденький лес» и воспринимая природу наподобие восприятия «неслышной пустой реки», сжигая свою жизнь на «костерке», из которого она «прозрачным дымом» улетает в «светлый сумрак небес». А информация астрального поля человека, когда «сердце вырвалось, бьется в тебе и вокруг», говорит человеку как бы «Опомнись!», ибо «Мир возник на секунду, чтоб мы в нем жили». А жизнь одного человека в измерении Вселенной — это мгновение, миг. К этой теме наш Поэт возвращается постоянно, в том числе и в своем стихотворении «Полночь»:
Будь распят на кресте распахнувшихся рук!
Забывай.
Забывайся.
Терзайся и падай.
Сердце вырвалось, бьется в тебе и вокруг.
Жди оценки.
Дрожи, будто школьник за партой...
В сотый раз опрокинется мир молодой.
Вновь покажутся молнией черные ветки!
Снова полночь знакомо подложит ладонь
на горячие просветленные веки...
Будет тихо.
Потом — ни с того ни с сего —
ночь вздохнет
тополиной дурманящей ширью...
Кто —
до нас?
                Никого!
                После нас?
                Никого!
                Мир возник на секунду,
чтоб мы в нем жили!
А стихотворение Рождественского «Перед грозой» — это, по моему мнению, стихотворение о ноосфере-туче, которая слепила себя, казалось бы, «из ничего», а потом «повисла над домами и полями» и «перечеркнула...» Еще бы! Ведь «Все становилось тучей», которая «бурчала что-то, душу распаляя...» Знать, недовольна была туча собственным содержимым:

В природе это действо так рождалось:
сначала небо в стороны раздалось.
Оно раздвинулось неотвратимо
и место для грозы
освободило.
Померкло солнце.
Птицы не взлетали.
Захлопали калитки, двери, ставни.
Все было зыбким.
                Все тревожным было.
А туча на глазах себя лепила
из ничего!
Из призрачного света.
Из узловатого слепого ветра.
Из сумеречной тени над болотцем,
из темноты,
укрывшейся в колодце,
из мглы,
                из пыли черной и летучей —
                все в дело шло!
              Все становилось тучей,
                которая торжественно жирела,
                клубилась,
разбухала,
тяжелела.
                Бурчала что-то, душу распаляя...
                Повисла
                над домами и полями.
                Уперлась в землю.
                Горизонт прогнула...
                И первой молнией
                весь мир
                перечеркнула!
И в этой туче, в которой «все в дело шло!», лепившей себя в том числе и «из сумеречной тени над болотцем, из темноты, укрывшейся в колодце, из мглы, из пыли черной и летучей...», находятся и рост преступности в России, о которой только что (16 часов 15 минут, 9 июля 1999 года) говорил министр внутренних дел Владимир Рушайло. Время указано по фрагменту из его выступления в «Новостях» НТВ, а сам рост преступности по отношению к соответствующему периоду за 1998 год — более 20%, в том числе по тяжким преступлениям — 36%.
И никто нас не спасет, если мы сами не очнемся, не очистим свою совесть, переваливая собственные грехи на души других, не нас, живых и мертвых, потому что:

Утешенья слабые звучат,
и закат последний догорает...
В окруженье
праведных внучат
палачи и жертвы
умирают.

И, конечно, верят те и эти,
у порога
главной темноты,
что недаром
  прожили на свете.
И пред совестью своей
чисты!
(«Факт»)
И надо успеть, потому что:
За датою — дата.
Простой человеческий путь...
Все больше
«когда-то».
Все меньше
«когда-нибудь».
Погода внезапна,
но к людям, как прежде, добра.
Все крохотней
«завтра».
И все необъятней
«вчера».
Найти бы опору
для этой предзимней поры.
Как долго мы —
в гору.
За что же так быстро —
с горы?!
Остаток терпенья
колотится в левом боку...
Все реже: «успею».
И все невозможней:
«смогу».
Надо торопиться, чтобы наша жизнь не была как в «Сказочке» Поэта:

  Жил-да-был,
                жил-да-был.
                Спал, работал, ел и пил.
                Полюбил.
                Разлюбил.
                Плюнул! —
                снова жил-да-был...
Говорил себе не раз:
«Эх, махнуть бы на Кавказ!..»
Не собрался.
Не махнул...
Лямку буднично тянул.
Жил-да-был.
              Жил-да-был.
Что-то знал да позабыл.
Ждал чего-то,
но потом —
дом, работа, снова дом.
То жара,
            то снега хруст.
А почтовый ящик пуст.
Жил-да-был.
Грустил.
Седел.
Брился.
В зеркало глядел.
Никого к себе не звал,
В долг
              не брал и не давал.
Не любил ходить в кино,
но затем смотрел в окно
на людей
и на собак —
интересно, как-никак.
Жил-да-был.
          Жил-да-был.
Вдруг пошел —
           ковер купил!
От стены и до стены
с ворсом
          сказочной длины!
Красотища —
Бог ты мой!..
Прошлой слякотной зимой
так,
       без видимых причин —
умер,
отошел,
почил...
Зазвенел дверной звонок.
Двое
принесли венок
(от месткома)
с лентой рыжей...

(Вот под этой ржавой крышей,
вот под этим серым небом
жил-да-был.)
А может, не был.
Почему же все-таки в последние годы жизни Роберта Рождественского преобладали в его поэзии я бы сказал очень пессимистические мотивы? Может быть, это болезнь, о которой он говорит в своем «Неотправленном письме к хирургу»?

Уважаемый доктор!
Вы еще не знаете,
что будете делать мне операцию.
А мне уже сообщили,
             что в мозгу у меня находится опухоль
                размером с куриное яйцо, —
(интересно,
кто же вывел курицу,
несущую такие яйца?!..)

В школе по анатомии у меня были плохие отметки.
Но сегодня мягкое слово «опухоль»
             корябает меня и пугает, —
(тем более, что она почему-то растет,
              вопреки моему желанию)...
Нет, я верю, конечно, рассказам врачей,
               что «операция пройдет как надо»,
верю, что она «не слишком сложна»
             и «почти совсем не опасна»,
но все-таки, все-таки, доктор,
            я надеюсь, что в школе у Вас
                с анатомией было нормально,
и что руки у Вас не дрожат,
         а сердце бьется размеренно...
Ваша профессия очень наглядна, доктор,
           слишком наглядна.
Но ведь и мы — сочиняющие стихи —
              тоже пытаемся оперировать опухоли,
вечные опухоли бесчестья и злобы,
             зависти и бездумья!
Мы оперируем словами.
В слова — (Вы ж понимаете, доктор!) —
не чета Вашим сверлам, фрезам и пилам
             (или что там еще у Вас есть?!).
Слова отскакивают от людских черепов,
             будто градины от железных крыш...
Ну, а если операция закончится неудачей,
            (конечно, так у Вас не бывает, но вдруг...)
Так вот: если операция окончится неудачей,
            Вам наверняка будет обидно.
А я про все мгновенно забуду.
             Мне будет никак.
                Навсегда никак...
...Однако не слишком печальтесь, доктор.
              Не надо.
                Вы ведь не виноваты.
Давайте вместе с вами считать,
что во всем виновата странная курица,
которую кто-то когда-то вывел
лишь для того,
             чтобы она в человеческий мозг
несла
эти яйца-опухоли.

К слову сказать, то, о чем говорит Поэт в своем «Неотправленном письме хирургу» — опухоль головного мозга, — заболевание не безнадежное. Приведу пример.
В мае 1998 года ко мне обратились родители девятилетнего И. Х-на из Казани, направленного в НИИ Нейрохирургии им. академика Н.Н. Бурденко по вопросу хирургического лечения в связи с опухолью «оральных отделов ствола головного мозга с прорастанием в правый зрительный бугор». На основании компьютерной томографии от 12 мая и консультации академика Коновалова А.Н. 15 мая 1998 г. сделано следующее заключение: «Опухоль зрительного бугра справа и ножки мозга справа. Ввиду типа роста опухоли (диффузного) процесс неоперабельный. Показано проведение курса гамма-терапии». Родители И. отказались от рекомендуемой терапии и просили меня им помочь. Ничего им не обещая, я провел с мальчиком 11-разовый (примерно по 20 минут) курс биоэнерготерапии, после чего просил их пройти новое обследование состояния здоровья ребенка у врачей.
На основании компьютерной томографии от 23 июня 1998 года выявлено: «По сравнению с 12 мая 1998 года отмечается выраженная положительная динамика. Участков патологической плотности в веществе мозга не обнаружено. Сохраняется легкая деформация передних рогов боковых желудочков. Желудочки не расширены, срединные структуры симметричны». Заключение врача-специалиста с ученой степенью: «Учитывая положительную динамику, описанные в мае 1998 г. изменения в глубинных отделах правого полушария и в ножке мозга, вероятнее всего, носили воспалительный характер (заболевание началось вскоре после гриппа)». А между прочим, «вскоре после гриппа» кроме «образования 2 х 2,5 х 3 см, окруженного отеком», у мальчика были головные боли в височных областях, слабость в левых конечностях, ассиметрия лица, нарушение походки, наклон головы к левому плечу, негрубое ограничение движения левого глазного яблока при взгляде вверх и другие нарушения, засвидетельствованные во время его пребывания в клинике детской неврологии Казанской государственной медицинской академии.
Поделился я своими воспоминаниями о собственной практике, чтобы показать, что не настолько уж и неизлечимыми могут быть опухоли мозга. А пессимистические мотивы, преобладающие в последних стихах Рождественского, на мой взгляд, вызваны не его тяжелой болезнью, а тем временем, в которое Поэта угораздило оканчивать свой земной жизненный путь, потому что «Мы пишем на злобу дня и — на его добро. Но больше, правда, — на злобу...» как об этом он пишет в своем посвящении Дмитрию Сергеевичу Лихачеву:
Раскачивается вагон,
длинный тоннель метро.
Читающий пассажир выклевывает по слову...
Мы пишем на злобу дня
и — на его добро.
Но больше, правда, — на злобу, на злобу,
на злобу!..
Живем, озираясь вокруг.
Живем, друзей хороня.
Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.
Длинный тоннель метро.
           Привычная злоба дня...
Ненависть проще любви.
Ненависть объяснима.

Болезнь подстегивала Роберта Ивановича в один из тяжелейших периодов в жизни не только его, но и страны, поторопиться оставить свое тепло «в летящих вагонах», осознавая:

Спелый ветер дохнул напористо
и ушел за моря...
Будто жесткая полка поезда —
память моя.
А вагон на стыках качается в мареве зорь.
Я к дороге привык.
          И отчаиваться
мне
не резон.
Эту ношу транзитного жителя
выдержу я...
Жаль, все чаще и все неожиданней
сходят друзья!
Я кричу им: 
          «Куда ж вы?! Опомнитесь!..»
Ни слова в ответ.
Исчезают за окнами поезда.
Были — и нет...
                Вместо них,
                с правотою бесстрашною
говоря о другом,
незнакомые, юные граждане
обживают вагон.
 Мчится поезд лугами белесыми
и сквозь дым городов.

Все гремят и гремят под колесами
стыки годов...
Но однажды негаданно затемно
сдавит в груди.
Вдруг пойму я, что мне обязательно
надо сойти!
Здесь.
На первой попавшейся станции.
Время пришло...

Пусть в летящих вагонах останется
и наше тепло.
Такого совестливого поэта с ранимой душой все время мучил вопрос: «Что-то я делал не так?»:
Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле...
Что-то я делал не так?
Извините:
жил я впервые
на этой Земле.
Я ее только теперь ощущаю.
К ней припадаю.
И ею клянусь.
И по-другому прожить обещаю,
если вернусь...

Но ведь я
не вернусь.
И именно потому, что Рождественский все время старался что-то сделать «так», он все время торопился — «Я не должен спать! Проснуться должен!»:

                Засыпаю долго, неуютно,
                темнотой протяжной занесен.
                Мы несовместимы обоюдно,
                несопоставимы —
                я и сон.
Будто бы со дна тысячелетий,
сон всплывает явно не к добру.
                Чувствую, что этот сон —
последний:
ежели засну сейчас —
умру. Сон мой то огромен,
то ничтожен.
Тащит он меня из тьмы во тьму.
Я не должен спать!
Проснуться должен!
Должен! —
сам не знаю, почему.
Вот она — последняя граница.
Сон бурлит —
                я падаю в него!..

...Было утро.
Щебетали птицы.
Ночью мне не снилось ничего.
Что это? Чего опасался ночью Рождественский? Почему сон «тащит он меня из тьмы во тьму»? И почему «несопоставимы — я и сон»? Может быть, «ежели засну сейчас — умру» появилось у него в последние годы жизни, омраченные болезнью и «демократизацией» страны? Если это так, то почему тогда в конце 60-х годов (из сборника «Посвящение» — стихи 1967-1970 гг.)?

Ожидаю ночи, как расстрела.
Я приговорен.
Глаза
               пусты.
Надеваю
               тихо и смиренно
душную повязку темноты.
И еще не верю в эти строки.
И уже других не признаю. Я на полпути,
на полдороге
к сонному
                тому
                небытию.
Близится,
                подходит,
                наступает,
стрелкою секундною звеня.
Включена моя вторая память.
Вот он я.
И вроде
             нет меня.
А вокруг —
молчание немое,
смесь
            из воскресений и суббот.
И плывут
                по медленному морю
жалкие соломинки забот.
Я за них хватаюсь обалдело.
Я тону в горячечном бреду...
                Ожидаю ночи,
                как расстрела.
                Утра,
                как помилования,
                жду.
 И в то же время, в зрело-молодые годы, его «Сердце» теснила «клетка» в «кромешной ночи»:
Я засыпал усердно
в преддверии зари...
Вдруг
постучало сердце.
Негромко.
Изнутри.
И с самого начала
притронулось к плечу:
«Я тридцать лет молчало.
Поговорить
   хочу...
Пересыхает лето.
Дожди приходят редко... Твоя
грудная клетка тонка,
а все же — клетка!
Она
кромешней ночи,
меня теснит она!
Я
 вечно
    в одиночке.
 А в чем моя вина?
 Ворочаюсь,
           живое,
подсчитываю дни.
Пусти меня
    на волю!
                Клетку распахни!
                Себе я крылья
выращу
                и все сумею
                вынести...»
Стучится сердце:
«Выпусти!!»
А как его я
           выпущу?
Сердце-душа Рождественского все время ощущало себя в клетке. Оно все время задавало Поэту вопрос: «Куда же ты, судьба моя?», как в той из сборника «Посвящение» нужной «Речке»:

А эта речка так течет!
Стоишь и смотришь:
— Ах ты, черт!
Куда же ты,
судьба моя?

Она в отчет:
иду в моря...

Ты ж
перестанешь быть рекой!..

Я знаю.
Мой удел
              такой.
Умру,
пересчитав мосты...
Но я нужна.
Нужна!..
А ты?
     Да, конечно, любому человеку трудно быть личностью, оставаясь «речкой», идущей, втекающей в «моря». Когда Рождественскому еще не было тридцати, ему казалось еще, что он может жить «как хочу» Вот так говорит об этом его «Жизнь»:

Живу, как хочу, —
светло и легко.
Живу, как лечу, —
высоко-высоко.
Пусть небу
            смешно,
но отныне
ни дня
не будет оно
краснеть за меня...
Что может быть лучше —
собрать облака
и выкрутить тучу
над жаром
              песка!
Свежо и громадно
поспорить с зарей!
Ворочать громами
над черной землей.
Раскидистым молниям
душу
               открыть,
над миром,
над морем
раздольно
              парить!
Я зла не имею.
Я сердцу не лгу.
Живу, как умею.
Живу, как могу.
Живу, как лечу.
Умру,
             как споткнусь...
Земле прокричу:
«Я ливнем
вернусь!»
Рождественский родился под созвездием «Близнецы» — воздушный знак, практически, на границе с «Раком» — знаком воды. Причем в дату его рождения Земля переживала самые длинные дни. Алтай — родина поэта. Там — горы, Сибирь. А это очень много значило для судьбы Поэта. На возвышенных местах воздух более свежий и разреженный и «притяжение Земли» здесь все-таки меньше, а «притяжение» неба, «огромного неба» значительно больше, чем на равнинах. А летом — не только долгое Солнце, но и дожди тоже. Так что, Роберт Рождественский двойной воздушно-водный — и по Зодиаку, и по времени рождения. А горы усиливали воздействие воздуха. Да и летнее Солнце давало себя знать, испаряя воду и будоража воздух. А ты внимательно прочитай, читатель, стихи Поэта, — сам увидишь, что в них много связанного со стихиями природы, с небом, зарей, звездами... Вот, например, его «Под водой»:

С головой накрыла,
понесла,
закружила волна...

И меня обступила,
обняла тишина,
тишина...
Запотевшая маска.
Прохладная
   синяя жуть...
Обитателем
   Марса
себе самому я кажусь.
Можно быть невесомым,
можно птичий полет повторить.
Можно тихо и сонно
в бездонном пространстве
   парить.
Можно весело ринуться
в темноватую,
    длинную глубь
и руками зарыться
в сплетенье невиданных клумб...
Здесь колышутся водоросли
медленно,
не торопясь...
Можно
    в заросли пестрые,
как в свежее сено,
упасть!
Здесь ни всплеска,
   ни всхлипа, —
тишина
говорить не велит...
Онемевшая рыба
губами слегка шевелит.
Камни в рыжих накрапах, —
лоснящиеся бока.
Царство
   медленных крабов,
неслышное царство песка.
Одиноко и тускло
мелькнула кефаль в стороне.
Виснет льдышка медузы,
покорная тишине.
Тишина
   нарастает.
Тишина за спиною встает...
Мне здесь грохота
не хватает!
Мне ветра
недостает!
Рождественский не хотел жить «одиноко и тускло», когда «Тишина нарастает», когда «Тишина за спиною встает...», потому что ему «...грохота не хватает!», «...ветра не достает», ветра, без которого он не мыслил «девять тысяч нелегких дней». Вот что он говорил в одном из своих откровений в своем сборнике стихов «Ровеснику» (1959-1962):

Нахожусь ли в дальних краях,
ненавижу или люблю —
от большого,
от главного
я —
четвертуйте —
не отступлю.
Расстреляйте —
не изменю
флагу
цвета крови моей...

Эту веру я свято храню
девять тысяч
нелегких дней.
С первым вздохом,
с первым глотком
материнского молока
эта вера со мной.
И пока
я с дорожным ветром
знаком,
и пока, не сгибаясь,
   хожу
по не ставшей пухом земле,
и пока я помню о зле,
и пока с друзьями дружу,
и пока не сгорел в огне,
эта вера
будет жива.

                Чтоб ее уничтожить во мне,
                надо сердце убить
                сперва.
«Вот и попался Рождественский! — может заявить кто-нибудь из его противников, — попался на флаге цвета его крови, красном флаге, ассоциируемым с коммунистической идеологией». Да так поклялся, что веру в алый флаг ассоциировал со своим сердцем. А что потом — изменил «флагу», назвав путч защитников коммунистического режима августа 1991 года «танцем маленьких лебедей». Вот его «Август девяносто первого»:

                Небо в грозовых раскатах.
                Мир, лоснящийся снаружи.
                Мальчики на баррикадах
                яростны
                и безоружны...
Час
   нелепый и бредовый.
Зрители на всех балконах.
Кровь на вздыбленной Садовой.
Слезы Бога
на погонах...

Скрежет голоса цековского
 и —
 «для блага всех людей»
путч на музыку Чайковского.
Танец
маленьких лебедей.
А потом после «танца маленьких лебедей» уже новые откровения:

В поисках счастья, работы, гражданства
странный обычай в России возник:
детям
       уже надоело рождаться.
       Верят,
         что мы проживем
         и без них.
      Или еще не менее анти«демократическое»:
А что нынче носят?
Тельняшки.
Плакаты.
Фраки.
Надежду дожить до зарплаты.
Краску восторга.
Краску стыда.
Прозвище:
   «Дамы и господа...»

Если послушать дошлых и мудрых,
можно теперь отдыхать
   на Бермудах.
Или на Киевском
На полу.
В неповторимо знакомом углу...

Что нынче модно?
При мокрой погоде
модно
   в подземном играть переходе.
Будто во сне.
И совсем наяву.
 Консерватория, помнишь?
Агу!..

Модно обедать в гостинице «Пента».
Можно прожить
   вообще без обеда,
 взглядом
 по лицам прохожих скользя...
 Можно, конечно...
 Хотя и нельзя.
А потом, словно в противовес, снова ирония над временем, ассоциируемым с тем самым флагом веры Поэта:

Ночью почти что до центра земли
площадь единственную
подмели.

Утром динамики грянули всласть,
и демонстрация
началась!..

Вытянув шеи, идет детвора, —
«Светлому будущему —
 ура-а!»

Стайка затюканных женщин. И над —
крупно:
«Да здравствует мелькомбинат!..»

«Нашему Первому Маю — ура!
Интеллигенция наша да здра...»

Вот райбольница шагает.
А вот —
Ордена Ленина Конный завод...

...Следом какая-то бабушка шла.
С ярким флажком.
Как машина посла.
Да успокойтесь вы, господа товарищи и товарищи господа, кто ищет какой-либо криминал в отношении его веры, в том числе и веры «флагу цвета крови». Что такое государственный флаг? Для непонятливых напомню, что флаг является одним из символов государства, Отечества, Родины — вне зависимости от политической власти и проводимой ею экономической политики, а власть и Родина — это не совсем одно и то же. Власти и политика меняются, а Родина у каждого человека только одна, и несогласие с политикой властей и даже пересечение границы Родины — это еще не предательство, потому что, если человек не может служить своему Отечеству на территории, где находится чуждая его мировоззрению власть, то помогать своей стране можно и из-за границы, оттуда, где человек может себя более свободно проявлять как личность. Кто, к примеру, может назвать предателями Александра Солженицына, Александра Зиновьева, Василия Аксенова... да и в недалеком прошлом Максима Горького, Ивана Куприна, Алексея Толстого... Александра Керенского?..
Вот как оценивал выезды из страны Поэт в своем «Отъезде» с посвящением Людмиле и Юлиану Паничам:

Уезжали из моей страны таланты,
увозя достоинство свое.
Кое-кто
       откушав лагерной баланды,
а другие —
          за неделю до нее.
Уезжали не какие-то герои —
(впрочем, как понять: герой или не герой?..).
Просто люди не умели думать
           строем,— даже если этот самый лучший
строй...

Уезжали.
Снисхожденья не просили.
Ведь была у них у всех одна беда:
«шибко умными» считались.
           А в России
«шибко умных»
не любили никогда!..
Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»
не на год, а на остаток дней и лет.
Их шмонала
         знаменитая таможня,
пограничники, скривясь, глядели вслед...

Не по зову сердца, —
           ох, как не по зову! —
уезжали, —
а иначе не могли. Покидали это небо.
Эту зону.
Незабвенную шестую часть земли...
Час усталости.
Неправедной расплаты.
Шереметьево.
Поземка.
Жесткий снег...

...Уезжали из моей страны таланты.
Уезжали,
          чтоб остаться в ней навек.

И еще на эту тему с посвящением Василию Аксенову:

А они идут к самолету слепыми шагами.
А они это небо и землю от себя отрешают.
И обернувшись,
         растерянно машут руками.
А они уезжают.
Они уезжают.
Навсегда уезжают...
Я с ними прощаюсь,
          не веря нагрянувшей правде.
Плачу тихонько,
           как будто молю о пощаде.

Не уезжайте! — шепчу я.
           А слышится: «Не умирайте!..»
Будто я сам себе говорю:
«Не уезжайте!..»
«Они» уезжают, потому что «шибко умными» считались. А в России «шибко умных не любили никогда!..» А нам? А нам:
А нам откапывать живых,
по стуку сердца находя,
из-под гранитно-вековых
обломков
статуи Вождя.
Из-под обрушившихся фраз,
не означавших ничего.
И слышать:
— Не спасайте нас!
Умрем мы
с именем Его!..

Откапывать из-под вранья.
                И плакать.
И кричать во тьму:
                — Дай руку!..
                — Вам не верю я!
                А верю
  одному Ему!..
                — Вот факты!..
                —Я плюю на них
                от имени всего полка!!!
                А нам
     откапывать живых.
Еще живых.
Живых пока.
А нам
     детей недармовых
своею болью убеждать.
И вновь
        откапывать живых.
Чтобы самим живыми стать.
Те, кто под статуями Вождя имеет в виду конкретного Вождя, на мой взгляд, категорически ошибаются, — ведь мы откапываем «живых, по стуку сердца находя, из-под гранитно-вековых обломков». Если мы имеем в виду Иосифа Виссарионовича Сталина, то даже сейчас не прошло еще и полвека после его погребения. Поэт не оговорился, когда писал о «вековых» обломках. Сталин был всего лишь очередным, пускай великим, но очередным Вождем Российской империи, хотя и не самым худшим, ибо, как говорил один из главных его идеологических противников и один из самых выдающихся деятелей двадцатого столетия:
«Большое счастье для России, что в годы тяжелых испытаний ее возглавлял гений, непоколебимый полководец И.В. Сталин. Он был выдающейся личностью, импонирующей нашему жестокому времени того периода, в котором протекала вся его жизнь. Сталин был человеком необычной энергии, эрудиции, несгибаемой воли, резким, жестоким, беспощадным, как в деле, так и в беде, которому я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить.
Сталин обладал большим чувством юмора и сарказма, а также способностью выражать свои мысли. Сталин и речи писал только сам. В его произведениях всегда звучала исполнительская сила. Эта сила сила настолько велика в Сталине, что он казался неповторимым среди руководителей всех времен и народов.
Сталин произвел на нас величайшее впечатление. Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали и, странное дело, почему-то держали руки по швам. Он обладал глубокой, лишенной всякой паники, логикой и осмысленной мудростью, был непревзойденным мастером находить пути выхода из самого безвыходного положения. В самые критические моменты несчастья и торжества оставался одинаково сдержан, никогда не поддавался иллюзиям. Сталин был необычайно сложной личностью.
Он создал и подчинил себе огромную империю. Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставил даже нас, которых называл империалистами, воевать против империалистов. Сталин был величайшим, не имеющим себе равных в мире диктатором. Он принял Россию с сохой и оставил ее оснащенной атомным оружием. Нет, что бы мы ни говорили о нем, таких история и народы не забывают». (Британская энциклопедия. Речь произнесена Уинстоном Черчиллем 23 декабря 1959 г.).
Вот так, по-крупному, личность оценивает другую личность своей эпохи. Вот так личность из семьи герцогов Мальборо по имени Уинстон Черчилль (30.11.1874—24.01.1965), «воспитанный в английском парламенте», оценивает своего «классового врага», сына грузинского сапожника Иосифа Виссарионовича Сталина (Джугашвили), который был воспитан в православной семинарии и в революционной борьбе и которому герцог и глава английского правительства «не мог ничего противопоставить». Думаю, что для того, чтобы оценить ту или иную личность, не следует усердствовать в наклеивании на нее всевозможных ярлыков, эпитетов или собственных недостатков. Более честно и достойно — отразить в своем мнении о другом человеке только одно — правду.
     А вот как понимает свою правду о Сталине Бодо Харенберг в выпущенной в 1994 году в Мюнхене «Хронике человечества» в статье «Конец эпохи?» хроники за 1953 год:
«5 марта 1953 года на 74-м году жизни скончался единоличный правитель СССР, председатель Совета Министров, генеральный секретарь ЦК КПСС, генералиссимус Советского Союза, Верховный командующий Иосиф Виссарионович Сталин. Еще при жизни В.И. Ленина Сталин встал во главе партии. Одолев в жесточайшей борьбе за власть соперников, он с конца 20-х годов фактически был единоличным правителем огромного государства. Под его руководством аграрная Россия стала одной из самых мощных держав мира, а после победы во второй мировой войне (наряду с США) — одной из двух супердержав. Эти достижения были оплачены ценой неисчислимых жертв всего народа. Массовые репрессии, подавление всякого инакомыслия стали неотъемлемой частью того явления, которое именуется сталинизмом. Смерть Сталина вызвала неизбежную борьбу за власть в руководстве страны».
Представляешь, читатель современной России, что в совсем недавнем прошлом мы с тобой жили в одной из двух супердержав в мире? А сейчас? Массовые репрессии и подавление всякого инакомыслия мы пока оставим. А вот то, чего мы достигли «ценой неисчислимых жертв всего народа» к настоящему времени, как бы сказал сатирик, вопрос, конечно, интересный. Но в наше «интересное время» такой юмор можно увидеть только сквозь видимые миру слезы.
Тот реальный образ «вождя», который маячит перед нами не во сне, а наяву, иначе как жалкой пародией на «единоличного правителя» обрезанной в 1991 году супердержавы и не назовешь, а нынешнему «диктатору» России, «всенародно избранному», как он часто любил повторять, главе государства никогда не видать и «глубокой, лишенной паники, логической и осмысленной мудрости», ни «исполнительской силы», о чем говорил Черчилль. Конечно, нынешнему «правителю» России не откажешь в его целеустремленности обладать властью и желании плавать на поверхности. В этой части Ельцин — натура чрезвычайно сильная, нередко ошеломляющая и парализующая своих политических противников неожиданными ходами с отдачей ранее преданно ему служивших пешечных фигур, а также кровавыми разборками на подопечной этому «гаранту конституции» территории.
 Не надо много приводить примеров для аргументации «гарантий» этому конституционеру: руководящая роль в антиконституционном заговоре, приведшем к развалу СССР в 1991 году; расстрел прямой наводкой конституционно избранного Верховного Совета РСФСР (октябрь 1993 г.), кровопролитно-проигранная война на территории Чечни (декабрь 1994 — август 1996 гг.). И объявленную им «рельсовую» войну по обнищанию большей части населения России этот «вождь» тоже выигрывает... О том, что представляет личность этого президента, достаточно подробно и красноречиво описывает бывший начальник целой службы безопасности Президента Александр Коржаков в своем бестселлере «Борис Ельцин: От рассвета до заката» с чрезвычайно удачным эпиграфом от Талейрана: «Целые народы пришли бы в ужас, если б узнали, какие мелкие люди властвуют над ними».
Но если Ельцин и его «реформаторы» — действительно «мелкие люди», разворовывающие и разрушающие экономику государства на многие десятилетия вперед и всеми своими действиями подтверждающие, что говорить о какой-либо морали в политике — это все равно что, скажем, лаять на луну, то того Вождя, кости которого неисчислимое число исследователей перемыло до неузнаваемости, к числу мелких людей отнести при всем желании невозможно. И занимаются такими «исследованиями» после смерти Сталина, как правило, люди, в той или иной степени страдающие комплексами неполноценности, чаще всего завидующие обливаемой грязью личности и старающиеся на ее фоне оставить свой «документальный» след в истории. Ранее цитируемый Уинстон Черчилль — сам выдающаяся личность в истории человечества — признавал превосходство личности Сталина над собой, но он тоже был личностью, а личность никогда не сможет позволить себе опуститься до уровня воронья, поедающего мертвые тела. А ведь в свое время, в том числе и послевоенное, живой Сталин не щадил в своей едкой критике живого Черчилля, называя его, в частности, главным поджигателем войны и другими нелестными эпитетами. А сколько карикатур было в советской прессе на Черчилля! Но герцог Черчилль не мог опуститься до уровня бывшего свинопаса Хрущева, «разоблачившего культ личности Сталина» и поставившего себя таким образом над этим «культом». Но не о злодеяниях Хрущева в период «культа» и в «посткультовый» период идет речь. К сожалению, по результатам своей созидательной деятельности «Наш Никита Сергеевич» (так назывался быстро сошедший с экранов документальный фильм, по-моему, 1958 года), пары Сталин-Хрущев и Черчилль-Хрущев ни в историческом, ни в личностном плане просто не сопоставимы. Кощунственными могут показаться любому человеку сопоставления и деятельности Ельцина с более или менее значительной личностью мировой истории.
В отличие от Черчилля, его соотечественники Нил Блэндфорд и Брюс Джонс — авторы книги «Величайшие в мире злодеи» (издательский дом «Крон-Пресс», 1977) — восхищают своей логикой, подавая своему читателю неаргументированный винегрет лжи и вымыслов из серии «ОБС» («Одна баба сказала»):
«Сталин был садистом. Он любил присутствовать на допросах подозреваемых и приказывал своим заплечных дел мастерам из НКВД «бить, бить и снова бить до тех пор, пока они не приползут к вам на брюхе, сжимая признание в зубах». Историки объясняют подобные проявления жестокости частыми побоями, которые в детстве Сталину приходилось терпеть от отца-сапожника, горького пьяницы. К тому же, будучи ребенком, Сталин переболел оспой, отметины от которой на всю жизнь остались у него на лице. Это обстоятельство также способствовало развитию острого комплекса неполноценности».
Эта цитата взята со страницы 44. Круговая порука существует очень во многих сферах корпоративной деятельности, но, предъявляя кому-либо необоснованные тяжкие обвинения, «даже» со ссылкой на неких «разбирающихся» в психиатрии «историков», мы и сами добровольно (может быть, не осознавая того) становимся в число подсудимых не только истории, но и перед неподкупным Судом Всевышнего. И здесь витает над территорией России не только грибоедовское «А судьи кто?», но и евангелистски вселенское «Не судите, да не судимы будете». А в подпорченной нами ноосфере находится досье на каждого из землян для Страшного Суда. И тогда покажутся жалкими отголосками приближения этого Суда, когда за десятилетия правления коммунистического режима в Российской империи судьи и палачи сменяли своих жертв на местах подсудимых и в местах исполнения приговоров.
Резюмируя свой анализ личности И.В. Сталина, Блэндфорд и Джонс (с. 49) оставляют нам уже «вещественные доказательства» своей полной несостоятельности в качестве сыщиков-публицистов:
«За тридцать лет своего правления Сталин привел Россию от деревянного плуга прямиком в ядерный век. Другим странам на это потребовалось несколько столетий. Но на алтарь прогресса были брошены жизни более чем двадцати миллионов советских людей. Еще четырнадцать миллионов к моменту смерти вождя продолжали мучиться в ГУЛАГах. Граф Николай Толстой пишет, что у народа численностью в двести миллионов «вряд ли бы нашлась хотя бы одна семья, не пережившая трагедию». Советские лидеры, сменившие Сталина на его посту, конечно, не в силах были тягаться с чудовищным размахом своего предшественника».
Передо мною юбилейный статистический справочник ЦСУ СССР «Народное хозяйство СССР. 1922-1972» («Статистика». Москва, 1972). Численность населения СССР на начало 1953 года (напомним, что И.В. Сталин умер 5 марта 1953 года) составляла 188 миллионов человек. Численность мужчин в то время составляла примерно 45%, женщин — соответственно 55%. Из общей численности населения в трудоспособном возрасте (мужчин 16-59 лет, женщин 16-54 лет) находились примерно 55%, то есть около 103,4 млн. человек.
Если верить цитируемым выше авторам о том, что «четырнадцать миллионов к моменту смерти вождя продолжало мучиться в ГУЛАГах», то получается, что доля заключенных составляла более 13,5%. Каждому понятно, что заключенные в ГУЛАГах живут не сами по себе. Их надо заставлять работать, их надо сторожить и содержать в таких условиях, чтобы они не смогли вырваться на волю. То есть должен был быть и соответствующий над«зэковский» аппарат. Порывшись в статистике, мне удалось обнаружить, что доля служащих в общей численности рабочих и служащих СССР составляла около 30%, что по отношению к численности рабочих — около 43%. Наверняка, и по отношению к заключенным доля обслуги не меньше и должна была составить минимум 6 млн. человек, то есть 19,34% в общей численности трудоспособного населения. Не знаю, откуда англичане взяли свои 14 миллионов, но мыслимо ли представить, что в те времена каждый пятый трудоспособный гражданин находился в сфере ГУЛАГов. А многочисленная армия и другой «спецконтингент»? А если учесть, что в армии, спецслужбах, государственном и партийном аппарате большинство составляли все-таки представители «сильного пола», который составлял 45% от общей численности трудоспособного населения, то кто же работал на промышленных предприятиях и в сельском хозяйстве? Ведь из 46,5 млн. человек трудоспособных мужчин (45% от 103,4 млн. человек) весомая их доля находилась в сфере непроизводительного труда, а в оставшейся части не менее 20 млн. человек находилось в лагерях в качестве заключенных и их обслуги.
А вот какие цифры приводятся в книге Н.А. Зеньковича «Маршалы и генсеки» («Русич», Смоленск, 1997) на странице 185:
«Только сейчас стало известно, сколько людей было выпущено из тюрем по предложенному Берией Указу Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 года. Амнистированию подлежали 1 миллион 181 тысяча 264 человека — из 2 миллионов 526 тысяч 402 лиц, находившихся в местах отбывания наказания. Домой возвращались те, кто не представлял особой опасности для населения: осужденные на срок до 5 лет, осужденные независимо от срока наказания за должностные, хозяйственные и некоторые воинские преступления, женщины, имеющие детей до 10 лет, беременные женщины, несовершеннолетние, пожилые мужчины и женщины, а также больные».
Несовершеннолетних (в возрасте до 18 лет) не следует сопоставлять с моими манипуляциями по трудоспособному населению (в возрасте от 16 лет).
Согласись, читатель, что приведенная цифра заключенных в 2 миллиона 526 тысяч 402 человека отличается от блэндфорджонсовских 14 миллионов — «всего» в 5,54 раза меньше! А цифры и другие факты, как говорят, — «вещь упрямая». Может быть, и другие «аргументы» и «факты», приводимые оголтелыми критиками Сталина, по крайней мере, в те же 5,5 раза далеки от истины. А может больше.
Мы все, живущие в этом миру, повязаны «круговой порукой», мы все связаны, даже если мы своими руками не участвуем в тех или иных «мероприятиях», даже если мы просто стыдливо равнодушны, как, например, «Стыдливые» Роберта Рождественского из его сборника «Необитаемые острова» (1959-1962):

С вашей кожей —
           как ни стараться —
ни один загар
не может справиться.
Потому что кожа ваша
       нежная, —
профессионально краснеющая...
Тихо от всего отстраняетесь
(совестно прослыть вдруг
       настырными).
Вы ведь не боитесь,
вы
    стесняетесь.
Вам ведь не страшно,
вам —
     стыдно.
Стыдно
защитить слабого,
мнение иметь
       совестно,
стыдно не хвалить
тщеславного,
неудобно с подлецом
      ссориться.
Совестно сказать глупому,
что он глуп!
Что это —
       надолго!
Стыдно в драку лезть
   крупную,
а в мелкую —
совсем неудобно...
Бедные,
      как вы только терпите?!
Сколько в вас
святой терпеливости!..
Из стыдливости
плохого вы не делаете.
И хорошего тоже —
из стыдливости.
Вы живете,
  вы извиняетесь,
улыбаетесь печально и пустынно...
Нет,
вы не боитесь,
вы
  стесняетесь.
Вам ведь не страшно,
вам —
стыдно...
Добрые,
других не укоряющие,
милые,
стеснительные вечно,
удобные,
со стыда сгорающие,
люди-людишки.
Человечки...
За тенью стыдливости скрывается равнодушие, а за равнодушием... Впрочем, послушаем лучше, что говорили о равнодушии известные умы человечества.
Персидский писатель Кабус (XI век):
«Всякий, от кого людям ни вреда, ни пользы нет, ничтожнее его никогда не бывает».
Персидский поэт Муслихаддин Саади (между 1200 и 1210-1292 гг.): «Если ты равнодушен к страданиям других, ты не заслуживаешь названия человека».
Французский   философ   и   общественный   деятель   Шарль   Луи Монтескье (1689-1755):

«Несправедливость, допущенная по отношению одного лица, является угрозой всем».
Французский просветитель, писатель и педагог Жан Жак Руссо (1712-1778):
«Я не знаю большего недруга людей, чем «всеобщий друг», который, будучи всегда в восторге от всего, постоянно поощряет злых и своей преступной снисходительностью льстит порокам, порождающим неурядицы в обществе».
Швейцарский писатель Иоганн Каспар Лафатер (1741-1801): «Не доверяйте человеку, который все находит хорошим, который все считает дурным, а еще больше человеку, который безразлично относится ко всему».
Немецкий ученый и писатель Георг Кристоф Лихтенберг (1742-1799):
«Там, где умеренность — ошибка, там равнодушие — преступление».
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826-1889) — великий русский писатель-сатирик:
«Нет опаснее человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего».
Английский писатель Джордж Бернард Шоу (1856-1950): «Величайшим грехом по отношению к нашим согражданам является не ненависть, а равнодушие к ним».
Антон Павлович Чехов (1860-1904) — великий русский писатель: «Равнодушие — это паралич души, преждевременная смерть».
Алексей Максимович Пешков (Максим Горький, 1868-1936) — великий русский писатель:
«Не будьте равнодушны, ибо равнодушие смертоносно для души человека».

Польский и русский советский писатель Бруно Ясенский (1901-1941): «Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существуют на земле предательство и убийство».
Владимир Ильич Ульянов-Ленин (1870-1924) — мыслитель, революционер, создатель Коммунистической партии и Советского государства, основоположник и организатор массовых политических репрессий и убийств своих противников:
«Равнодушие есть молчаливая поддержка того, кто силен, того, кто господствует».
Так что и Ленин тоже был прав, потому что он знал, как и знали его последователи, в ком их главная опора. Но не о них сейчас идет речь. Наш герой не был никогда равнодушным и высказывался, как поэт и гражданин, посылая свою энергию напрямую через свои биотоки, которые он усиливал через рупор своих стихов.
А нам пора идти дальше за Поэтом, потому что:
Идут часы...
Подумаешь, —
              открытье!
Исправны, значит...
Приобрел —
носи...

Я не о том!
На улицу смотрите:
по утренней земле
             идут часы!
Неслышно, торопятся минуты,
идут часы,
             стучат ко мне в окно.
Идут часы,
          и с ними разминуться,
не встретить их
          живущим не дано...
Часы недлинной жизни человека,
увидите, —
я вас перехитрю!
Я в дом вбегу.
Я дверь закрою крепко.
Теперь стучите, —
          я не отворю!..

Зароешься,
     закроешься,
                не спустишь,
свои часы дареные испортишь,
забудешь время
         и друзей забудешь,
и замолчишь,
и ни о чем не вспомнишь.
Гордясь уютной тишиной квартиры
и собственною хитростью
          лучась,
скорее
двери забаррикадируй!..

Но час
          придет!
Неотвратимый час.
Наступит он в любое время года
на мысли,
на ленивые мечты.
Наступит час
          на сердце и на горло...
И, в страхе за себя,
очнешься ты!..
И разобьет окошко
           мокрый ветер.
И хлынут листья
           в капельках росы...

Услышишь:
бьют часы!
И вслед за этим
почувствуешь:
наотмашь
          бьют
                часы!

(«Часы» из сб. «Необитаемые острова»)

           У каждого человека свои вехи в истории человечества, вехи собственной жизни, свои часы жизни, которые бьют каждого наотмашь и от которых не спрячешься, «гордясь уютной тишиной квартиры и собственною хитростью лучась». А Роберт Рождественский ни от кого и не прятался, не прятался он и от себя, потому что он знал, что «...придет! Неотвратимый час».










ПЕРЕД НЕОТВРАТИМЫМ ЧАСОМ (ПРОЩАНИЕ)
В начале семидесятых в стихотворении «За кулисами» есть и такие строчки:

Хлещет ливень вихревой.
Разодетой жертвы ждет...
Очень скоро он пойдет
над моею головой...
Рождественский не был «разодетой жертвой», и поэтому ему не страшен «ливень вихревой» (опять вода-ливень и несущий его вихрь-воздух). И Рождественский знал, что он не будет жертвой стихий воздуха и воды, ибо, едва успев родиться под воздушными Близнецами, он тут же поплыл по воде под созвездием Рака. Поэтому он, уверен, ждал очередного вихревого ливня над своею головой. Да и умер он в зодиаке огненного Льва, уступающего свое место земной Деве. Еще не успев остыть от сгорания собственной жизни, прах поэта воссоединился с землею, отпустив в родной воздух душу нашего великого современника.
Я начал последнюю главу с печального конца, когда к каждому приходит неотвратимый час — час прощания с жизнью на Земле, оставив другим... А впрочем, что мы оставляем от себя, во многом зависит от того, задумываемся ли мы над тем, что нам надо от жизни. Вот как высказался Поэт на эту тему в середине своего творческого пути в начале семидесятых:
Человеку надо мало:
чтоб искал
и находил.
Чтоб имелись для начала
друг —
один
и враг —
один...
Человеку надо мало:
чтоб тропинка вдаль вела.
Чтоб жила на свете
Сколько нужно ей —
жила...
Человеку надо мало:
после грома —
тишину.
Голубой клочок тумана.
Жизнь —
   одну.
И смерть —
   одну.
Утром свежую газету —
с Человечеством родство.
И всего одну планету:
Землю!
Только и всего.
И —
   межзвездную дорогу
да мечту о скоростях.
Это, в сущности, —
  немного.
Это, в общем-то, —
  пустяк.
Невеликая награда.
Невысокий пьедестал...
Человеку
   мало
                надо.
Лишь бы кто-то дома
ждал.
   Ну, в общем, смысл стихотворения понятен, что совсем «мало» надо человеку: друг, враг, мама, свежая газета, лишь бы дома кто-то ждал... «Это, в общем-то, — пустяк». Но, однако ж, в этот «пустяк» Рождественский включает и «чтоб тропинка вдаль вела», и «после грома тишину», и «голубой клочок тумана» и «с Человечеством родство», и всего только одну Землю, и «межзвездную дорогу», да «мечту о скоростях». Да, действительно, «скромные» запросы у человека, по мнению Поэта, стартующего всего с одной планеты сквозь голубой клочок тумана на межзвездную дорогу с возвратом туда, где «кто-то дома ждал»! Это, конечно, очень «мало» для человека по имени Роберт Рождественский. Как говорят, не слабо! Но Поэт знал, чего он хотел. Знал, потому что то, что надо человеку, он почувствовал с момента своего рождения, а по мере достижения своих успехов и уже идя по тропинке, которая вела на межзвездную дорогу, и все остальное, о чем он пишет как о малом для человека, он уже познал. И это на фоне обычной жизни при условии, чтобы «лишь бы кто-то дома ждал», чтобы тому, кто ждал, вновь признаться:

Знаешь,
я хочу, чтобы каждое слово
этого
утреннего стихотворенья
вдруг потянулось к рукам твоим, словно
соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно
вырвавшись из размера
и всю строку
разрывая
в клочья,
отозваться
в сердце твоем сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя
влюбленно.
И была ты заполнена солнцем,
   будто
капля росы
на ладони клена.
Знаешь,
  я хочу, чтоб февральская вьюга
  покорно
  у ног твоих распласталась.
И хочу,
чтобы мы любили друг друга
столько,
сколько нам жить
осталось.
Рождественский — не «баловень судьбы», который живет в своем личном творчески-изолированном мире. В творчестве таких людей не бывает. «Погромы» во внутреннем мире творческого человека бывают многократно чаще, чем у человека из той самой «хаты с краю», потому что все, что происходит не только внутри, но и во вне любого в широком смысле художника, действует на струны его души, нередко не только растягивая, но и разрывая их тонкие нити:

Наше время пока что не знает
  пути своего.
Это время безумно,
  тревожно
                и слишком подробно...
Захотелось уйти мне в себя,
  а там — никого!
Переломано все,
   будто после большого погрома...
Значит, надобно заново
   связывать тонкую нить.
И любое дождливое утро встречать
первозданно.
И потворствовать внукам.
И даже болезни ценить...

А заката
не ждать.
Все равно он наступит нежданно.
И еще созвучнее посвященное Евгению Евтушенко:

Такая жизненная полоса,
а может быть, предначертанье свыше:
других
я различаю голоса,
а собственного голоса
не слышу.
И все же он, как близкая родня,
единственный,
кто согревает в стужу.
До смерти будет он
внутри меня.
Да и потом не вырвется наружу.
Доминанта этого стихотворения, мне представляется, — внутренний голос — «единственный, кто согревает...», потому что для человека творческого полноценная жизнь возможна, если все, что происходит вокруг и внутри него, воспринимается «собственным», внутренним голосом — голосом подсознания. И Рождественский всячески старался разбудить свой «собственный голос». А если при этом «То нахлынет боль...» — посвящение Иосифу Кобзону:

То нахлынет боль, то отпустить боль, —
отчего болит,
        сам не знаю я...
Песни главные
         есть в судьбе любой:
колыбельная
и поминальная...
Колыбельную
          я забыть успел,
только помню то, что она была!
Пела мама мне,
          словно ангел пел,
и хотелось жить от ее тепла...
Снова быть зиме, а потом весне,
и восходит вновь солнце рыжее...
Поминальная,
не спеши ко мне!
Все равно тебя
          не услышу я...
То нахлынет боль, то отпустит боль, — 
отчего болит,
          сам не знаю я...
Песни главные есть в судьбе любой.

Не спеши ко мне, поминальная!

    И еще о том же:
За окном заря красно-желтая.
Не для крика пишу,
а для вышептыванья. Самому себе.
   Себе самому.
Самому себе.
Больше — никому...
Вновь душа стонет,
        душа не лжет.
Положу бинты,
где сильнее жжет.
Поперек души
положу бинты.
Хлеба попрошу,
           попрошу воды.
Вздрогну.
Посмеюсь над самим собой:
может, боль уйдет,
может, стихнет боль!
А душа дрожит —
          обожженная...

Ах, какая жизнь протяженная!
И в то же время возникают размышления об итоге жизни, навеянные «благодатным дождем»:

Неожиданный и благодатный
дождь беснуется в нашем дворе...

Между датой рожденья
          и датой
смерти
кто-то поставит тире.
Тонкий прочерк.
Осколок пунктира.
За пределом положенных дней
руки мастера
        неотвратимо
выбьют минус на жизни твоей.
Ты живешь,
         негодуешь,
                пророчишь.
Ты кричишь и впадаешь в восторг.

...Так неужто малюсенький прочерк —
не простое тире,
а итог?!


   Я бы назвал подведением итогов жизни человека, его сложной судьбы и исключительно бело-лирическое прощание Роберта Ивановича на его «Кладбище под Парижем»:

Малая церковка.
          Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие.
          Бывшие.
Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
«Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны
           и гардемарины.
Хваты-полковники
           и юнкера.
Белая гвардия.
Белая стая.
Белое воинство.
Белая кость...
Влажные плиты травой зарастают.
Русские буквы.
Французский погост...
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по гражданской войне...
Как же хотелось им в Первопрестольную
въехать однажды
          на белом коне!..
Не было славы.
Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память — была...
Ваши Сиятельства.
          Их Благородия, —
вместе —
на Сен-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они,
           вдоволь познавшие
муки свои и дороги свои.
Все-таки — русские.
          Вроде бы — наши.
Только не наши скорей,
а — ничьи...
Как они после —
         забытые, бывшие, —
все проклиная и нынче, и впредь,
рвались взглянуть на нее —
победившую.
Пусть — непонятную,
пусть — непростившую,
землю родимую!
И — умереть...

Полдень.
Березовый отсвет покоя.
В небе
         российские купола.
И облака,
будто белые кони,
мчатся
над Сен-Женевьев-де-Буа.

   Гениальная песня! Я не оговорился, потому что, когда ее перепечатывал, то слышал прекраснейшую мелодию, на которую ложились строчки этого писания Сердца Поэта. Уверен, что и сам Поэт, помимо его воли, душою своего Сердца слышал ту же музыку, что и я. Он поймал эту музыку, прикоснувшись «ладонью к истории», часть которой — в погребенных останках русских людей под зарастающими травой «влажными плитами» на кладбище с красиво-мелодичным названием Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем. Через Поэта и я, далекий от поэзии и музыки, поймал эту музыку. И если эта моя книга выйдет в свет и выберет в читатели своего композитора, то Роберта Ивановича Рождественского будут еще лучше чувствовать и знать те, для кого он еще не раскрылся во весь свой гигантский музыкально-поэтический рост. И может быть, это будет еще одной преградой тому, чтобы не сбылись обещания «тучи»:

Горделиво и ползуче, —
черная, будто рояль,
в небо не вмещалась
       туча,
свешивалась по краям!
И была она бездонна,
и несла разгул беды.
Было в ней на два потопа
молний,
       злобы
                и воды!
Обещала стать несчастьем,
рухнуть на людей
       с высот!..

С этим самым обещаньем
И ушла
за горизонт.
Поэт чувствовал, что в той «черной, будто рояль» туче также есть и обещание «стать несчастьем» для него персонально, потому что не только его «Неотправленное письмо хирургу», но и «Больничный коридор, пустынный, будто поле» разделили его жизнь на две неравных части — до «того» и неизвестно сколько времени обещающее после «того» — того «больничного коридора»:

Больничный коридор,
пустынный, будто поле.
Осипший баритон
товарища по боли.
                Больничная стена.
 Бессонные:
    «Ах, если...»
Сухие письмена
истории болезни.
Предчувствие расплаты
и холодок вины.
Всегда,
      когда больны,
мы в чем-то виноваты.
Больничный потолок,
квадрат,
      глядящий немо, —
мое второе небо
на неизвестный срок.

Злой и веселый сразу,
держа очки в руке,
профессор
      цедит фразу
на мертвом языке.

И все ж,
смирив гордыню,
вполне доволен я:
прекрасно по латыни
звучит
         болезнь моя!
Больничное окно
опасно, как бойница.
Как будто бы больница
осаждена давно.
Закатные пожары
стекают, словно воск...

Больничные пижамы
как форма
           неких войск.

  А в голову лезут вопросы о смысле жизни, о ее стимуле:

Если б только люди жили вечно,
это было бы
бесчеловечно...
Как узнать,
         чего ты в жизни стоишь?
Как почуять,
          что такое риск?
В море броситься?
Так не утонешь!..
На костер взойти?
Так не сгоришь!..
Поле распахать?
Потом успею...
Порох выдумать?
А для чего?!..
Наслаждались бы ленивой спесью
пленники бессмертья своего.
Ничего они бы не свершили!
Никогда б не вылезли из тьмы...
Может, самый главный
  стимул жизни
в горькой истине,
что смертны
мы.

И, наряду с этим, слышался Рождественскому голос его «Мандельштама».

Кричал:
       «Я не хочу умирать!..»
А руки вдоль тела текли устало.
И снежная,
      непобедимая рать
уже заметала его,
заметала...
А он шептал:
    «Я еще живой...»
А он гадал:
      орел или решка?..

Пока не сошлись над его головой
черная бездна, —
Вторая Речка.

     А слыша этот голос и осознавая, что «всегда, когда больны, мы в чем-то виноваты», все-таки «где-нибудь в тихой палате больничной» хотелось бы получить положительное на свой вопрос: «Может, вернусь?» Об этом «Прощание с морем» Поэта:

Что ж,
        собираться начнем помаленьку.
В город уедем от непогод...
Надо бы в море бросить монетку,
чтобы вернуться сюда
через год...

Здесь был спокойно и солнечно прожит
месяц,
         где так далеко от зимы.
Здесь были счастливы мы
(а быть может,
нам показалось,
        что счастливы мы).
Надо вернуться опять в этот месяц...

В теплое море
падает мелочь.
Круглые капельки серебра.
Капли надежды...
Едем.
Пора!..

...Где-нибудь в тихой палате больничной
за пять минут до конца своего
вспомню я снова
          этот обычай,
слабой рукой
ухвачусь за него.
И, завершая собственный опыт,
на промелькнувшее оглянусь.
Брошу монетку
           в жизненный омут...

Может, вернусь?

   И, на всякий случай, если «не вернусь», как следствие того, что «Мир из хаоса возник», о присутствии «хаоса» во взаимоотношениях между людьми:

Чай возник из блюдца.
         Мир из хаоса возник.
Дождь из тучи.
           А из утра — полдень.
Ах, как много в жизни мы читаем разных книг!
Ах, как мало, в результате, помним!

Вот она — река,
           да нечем горло промочить.
Что-нибудь от этого случится...
Ах, как нам приятно окружающих учить!
Ах, как стыдно нам самим учиться!

Глупые раздумья можно шляпою прикрыть,
отразиться в зеркалах и в лужах...
Ах, как хорошо мы научились говорить!
Ах, как плохо
        научились слушать!

Истину доказываем, плача и хрипя.
Общими болезнями болеем...
Ах, как замечательно
          жалеем мы себя!
Ах, как плохо мы других жалеем!

    И вновь напоминание о том, что в возникшем из хаоса мире все дети, рождаясь от Бога, «кричат на одном языке»:
Льдины, растаяв,
         становятся синью в реке.
Птицы, взлетая
         становятся стаей упругой.
Дети, рождаясь,
кричат на одном
         языке,
заклиная взрослых людей
понимать друг друга!

   Мне очень близки два последние стихотворения Поэта, потому что уже давно у меня возник вопрос — почему в нашей стране очень много талантливых, интересных и добрых людей, если каждого из них анализировать обособленно от общества, от контакта с другими людьми, «наедине с собой» и почему эти же люди в контакте между собою проявляют свои самые худшие качества? А дети, которые, «рождаясь, кричат на одном языке, заклиная взрослых людей понимать друг друга», сами очень быстро становятся взрослыми — такими же, как только мы себя увидели у Поэта, когда «истину доказываем, плача и хрипя» до самого конца своей жизни. Может быть, ответы на «почему?» можно найти у поэта в его, как я понимаю, круговороте жизни в земном и небесном мирах:
Этих снежинок
смесь.
Этого снега прах.
Как запоздалую месть
летнему буйству трав.
Этих снежинок явь.
Призрачное крыло.
Белого небытия
множественное число...

Этого снега
нрав.
Этого снега
боль:
в небе
   себя разъяв,
стать на земле собой...
Этого снега срок.
Этого снега
круг.
Странная мгла дорог,
понятая не вдруг.
Выученная наизусть,
 начатая с азов,
этого снега
грусть.
Этого снега
зов...
Медленной чередой
падающие из тьмы
в жаждущую ладонь
прикосновенья
зимы.

  Это произведение Роберта Ивановича Рождественского, как и многие другие, я вновь считаю гениальным. Это надо же, так суметь разместить всего 67 слов на 32 строчках (на каждой строке, не считая одной — «стать на земле собой» — от одного до трех слов, включая предлоги) — а в них смысл томов философских произведений! Гениально! Вдумайся, вчитайся, читатель, о чем там идет речь! Я, по-своему, перевожу поэтические строчки на прозаический язык:
  Множественное число снежинок белого небытия, как кажущееся призрачное крыло вдали от Земли, высоко над нею, — остатки (души) праха снега на Земле, погибшего в результате летнего буйства трав, в которых эти снежинки (души) находились.
     Основная задача и боль всего снега (сообщества душ на земле) — «себя разъяв», то есть разделившись, спуститься на Землю и проявить себя как личность — «стать на земле собой». Но трудно каждой душе, воплотившись в телесную оболочку, пройти свой «круг» в «странной мгле» множества дорог, которую («мглу») сразу («вдруг») не понять. А наверху, казалось, все было выучено наизусть. А грусть от того, что отец-снег снова призовет назад снежинки-души, так и не выполнившие на Земле, в странной мгле дорог, среди летнего буйства трав своего предназначения. И каждый уходит назад «медленной чередой», когда к нему прикоснется закат (зима) жизни.
   К сожалению, не обладая ни литературным вообще, ни поэтическим, в частности, даром, я возможно не смог в полной мере передать своему читателю весь смысл собственных представлений о том, что имел в виду Поэт в смеси «этих снежинок». Но, надеюсь, у читателя хватит мудрости понять и емкость мыслей Рождественского, и мои комментарии. Человек по-настоящему чувствует умиротворение, когда он воссоединяется своими мыслями со Вселенной, с небом «в синих звездах», потому что «в этом мире многоликом мы тишины нигде не обретем», даже в «нашей интеллектуальной нише, которая нелепа, как везде...»:

 Друзья мои, давайте захотим!
Давайте захотим и соберемся.
И стопками гранеными толкнемся,
и как бывало,
      славно «загудим»!

Естественно, с поправкою на возраст,
на чертову одышку,
      на колит.
Поговорим о небе в синих звездах.
Чуть-чуть о том, что у кого болит.
О том, что в этом мире многоликом
мы тишины
      нигде не обретем...
Потом порассуждаем о великом.
О том, куда идем.
Зачем идем.
О нашей
        интеллектуальной нише,
которая нелепа, как везде...

Поговорим о Пушкине.
О Ницше.
О пенсиях.
О ценах.
О еде.

  И снова — рассуждения о смысле прожитого:

Этот витязь бедный
никого не спас.
А ведь жил он
     в первый
и последний раз.
Был отцом и мужем
и —
судьбой храним —
больше всех был нужен
лишь своим родным...

От него осталась
жажда быть собой,
медленная старость,
замкнутая боль.
Неживая сила.
Блики на воде..

А еще —
      могила.
(Он не знает,
где.)

   Да, действительно только «жажды быть собой» — совсем не многое, если мы оставляем только это. Читатель, задумайся, а у кого из твоих знакомых не было этой самой жажды? Да, практически у всех. А сколько конфликтов между людьми возникает, когда человек, томимый «жаждой быть собой», ничего, кроме нее, за душой не имеет и утоляет он эту жажду, не помогая другим, а за счет других, осознанно или неосознанно, и других стараясь превратить в подобную себе никчемность. А ему бы:
 
 Вдруг на бегу остановиться,
 Так,
           будто пропасть на пути.
«Меня не будет...» —
удивиться.
И по слогам произнести:
«Ме-ня не бу-дет...»
Мне б хотелось
не огорчать родных людей.
Но я уйду.
Исчезну.
Денусь.
Меня не будет...
Будет день,
настоенный на птичьих криках.
И в окна, как весны глоток,
весь в золотых, сквозных пылинках,
ворвется
            солнечный поток!..

Просыплются дожди в траву
и новую траву разбудят.
Ау! — послышится. —
Ау-уу!.. Не отзовусь.
Меня не будет.

   А перед тем, как «меня не будет», раздумья о прожитой жизни:

Неправда, что время уходит.
           Это уходим мы.
По неподвижному времени.
           По его протяжным долинам.
Мимо забытых санок посреди сибирской зимы.
Мимо иртышских плесов
           с ветром неповторимым.
Там, за нашими спинами, —
          мгла с четырех сторон.
И одинокое дерево, согнутое нелепо.
Под невесомыми бомбами —
         заиндевевший перрон.
Руки, не дотянувшиеся до пайкового хлеба.
Там, за нашими спинами, —
         снежная глубина.
Там обожженные плечи деревенеют от боли.
Над затемненным городом
          песня:
                «Вставай, страна-а!..»
«А-а-а-а...» — отдается гулко,
         будто в пустом соборе...
Мы покидаем прошлое.
           Хрустит песок на зубах.
Ржавый кустарник призрачно
            топорщится у дороги.
И мы на нем оставляем
           клочья отцовских рубах
и надеваем синтетику, вредную для здоровья.
Идем к черте, за которой
           недолгие слезы жен.
Осатанелый полдень.
Грома неслышные гулы.
Больницы,
                откуда нас вынесут.
                Серенький дирижер.
                И тромбонист,
                облизывающий пересохшие губы...
                Дорога — в виде спирали.
                Дорога — в виде кольца.
 Но —
отобедав картошкой или гречневой кашей —
историю Человечества
          до собственного конца
каждый проходит по времени.
Каждый проходит.
Каждый.
И каждому — поочередно —
           то солнечно, то темно.
Мы измеряем дорогу
           мерой своих аршинов.
Ибо уже установлено кем-то давным-давно:
весь человеческий опыт —
          есть повторенье ошибок...
Мы идем к горизонту.
          Кашляем.
                Рано встаем.
Открываем школы и памятники.
            Звезды и магазины...
Неправда, что мы стареем!
Просто — мы устаем.
И тихо уходим в сторону,
           когда кончаются силы.

     ...Раздумья о жизни, которая проходит «Быстро-то как... Быстро...», а мы так и уходим перед судьбой в долгах:
Волга-река. И совсем по-домашнему: Истра-река.
Только что было поле с ромашками...
Быстро-то как!..

Радуют не журавли в небесах, а синицы в руках...
Быстро-то как!
Да за что ж это, Господи?!
Быстро-то как...

Только что, вроде, с судьбой расплатился, —
снова в долгах!
Вечер
             в озябшую ночь превратился.
Быстро-то как...
Я озираюсь. Кого-то упрашиваю,
               как на торгах...
Молча подходит Это.
               Нестрашное...
Быстро-то как...
Может быть, может быть, что-то успею я
               в самых последних строках!..
Быстро-то как!
Быстро-то как...
Быстро...
    А вот как представлял Рождественский «Фотографию поэта»:
Мгновенье
              остановлено нечетко.
Видны глаза
и больше ничего...
Круги забвенья
            и круги почета
не слишком-то влияли на него.
Он, выступая,
                тряс седою прядкой,
насмешек над собой не замечал.
Был одиноким,
как прыгун над планкой.
И в дружеских компаниях
            скучал.
Лишь перед смертью
показал характер.
В свои болезни уходить не стал
и время,
то, что он когда-то тратил,
в конце концов
почти что наверстал.
Спешил он так безудержно и горько,
такой живою
             стала вдруг строка!..
Жаль,
не хватило жалости какой-то.
Минут каких-то.
Мига.
Пустяка.
И как бы его «Постскриптум» к этой фотографии:
Когда в крематории
               мое мертвое тело начнет гореть,
вздрогну я напоследок в гробу нелюдимом.
А потом успокоюсь.
              И молча буду смотреть,
как моя неуверенность
               становится уверенным дымом.
Дым над трубой крематория.
Дым над трубой.
Дым от сгоревшей памяти.
               Дым от сгоревшей лени.
Дым от всего, что когда-то
              называлось моей судьбой
и выражалось буковками
лирических отступлений...
Усталые кости мои,
              треща превращаются в прах.
И нервы, напрягшись, лопнут.
             И кровь испарится.
Сгорят мои мелкие прежние страхи
              и огромный нынешний страх.
И стихи,
               которые долго снились,
                а потом перестали сниться.
Дым из высокой трубы
               будет плыть и плыть.
Вроде бы мой,
              а по сути — вовсе ничей...
Считайте, что я
             так и не бросил курить,
вопреки запретам жены.
               И советам врачей...
Сгорит потаенная радость.
Уйдет ежедневная боль.
Останутся те, кто заплакал.
Останутся те, кто рядом...
Дым над трубой крематория.
Дым над трубой...
              ...Представляю, какая труба над адом!
И еще, прощаясь:
Ах, как мы привыкли шагать от несчастья к несчастью...
Мои бесконечно родные,
прощайте!
Родные мои, дорогие мои, золотые,
останьтесь, прошу вас,
побудьте опять молодыми!
Не каньте беззвучно в бездонной российской общаге.
Живите. Прощайте...
                Тот край, где я нехотя скроюсь, отсюда не виден.
Простите меня, если я хоть кого-то обидел!
Целую глаза ваши.
Тихо молю о пощаде.
Мои дорогие. Мои золотые.
Прощайте!..

Постичь я пытался безумных событий причинность.
В душе угадал...
Да не все на бумаге случилось.
А что же все-таки «на бумаге случилось»? Я предлагаю тебе, читатель, самому оценить свои впечатления хотя бы по цитируемым произведениям поэта. Желающие также могут проследовать за мной в заключительную главу этой книги, чтобы вместе провести биоэнергетический «консилиум» поэзии Рождественского по его произведениям, переписанным в эту книгу.





БИОЭНЕРГЕТИЧЕСКИЙ «КОНСИЛИУМ»   СТИХОВ РОБЕРТА РОЖДЕСТВЕНСКОГО
Поэты, как и другие творческие личности, создают свое детище не по каким-то писанным канонам. Просто у человека возникает потребность создать то, чего никто до него не делал. А потребность в творчестве — это следствие вновь возникающих потребностей человечества, может быть осознанно еще никем не ощущаемых. И вот появляется именно тот человек, подсознание которого уловило, в чем его предназначение, в чем смысл его жизни. А подсознание человека питается через свое биополе от биополя Вселенной, которое и есть Бог, который покровительствует своим избранникам для того, чтобы показать человечеству, что Божественное в человеке возможно и оно реально существует. Может возникнуть вопрос — а при чем же тогда вновь возникающие потребности человечества? Да при том, что эти потребности — тоже от Бога, но свое воплощение в части их удовлетворения поручается таким душам, вибрации которых уже подготовлены в результате предыдущих их перевоплощений для выполнения своей, особой миссии, ее самовыражения во время очередного десантирования на космическую станцию по имени Земля. И чем выше чувствительность биоэнергетических приборов подсознания того или иного человека, тем выше вероятность того, что Божественное проникнет через конкретного человека в подсознание, а через него — и в сознание других людей, внося этим прогрессивную лепту в развитие человечества. Но человечество подвержено влиянию не только Разума Бога, но и влиянию Дьявола. Поэтому-то и развиваемся мы, и будем развиваться с учетом «фактора Дьявола» пока не познаем себя в той мере, когда сумеем подчинить в себе дьявольское Божественному.
Вот и попробуем оценить, в какой части энергия Вселенной отражается на поэтическом творчестве великого (я не преувеличиваю) Поэта Вселенной Роберта Рождественского, заставив нас уже в который раз осознать, что в чем - в чем, но не в части обделенности гениями и талантами Российская империя никогда не была у Бога «отсевком».
   Подборка и перепечатка стихов Поэта производилась мною, по крайней мере на 90%, тоже подсознательно. Что я буду печатать от себя, заранее я не знал. 8 июня я получил от дочери Поэта Катерины Рождественской посылку с книгами и автобиографией ее отца, добавил к ним еще 2 ранее полученные от нее же книги (всего их стало 7), ровно 2 недели распалял себя, а 22 июня сел за писчую машинку. Сейчас, когда я печатаю эти строки, 15 июля 1999 года, — 20 часов 50 минут местного времени. Пишу это не для того, чтобы обидеть Поэта (никто никогда не сможет обидеть другого, если другой никого не хочет впускать в себя), а потому, что я считаю, что стихи Поэта меня просто эксплуатируют в моей работе в качестве машинистки. Они мне не дают покоя, будоража все мое нутро и открывая для меня во мне же такие чувства, которых я ранее не испытывал. А я — совсем  не просто взрослый человек, попавший в «руки» стихов Рождественского, но и питаю иллюзии, что душа моя хотя бы чуточку моложе моего тела. Поэтому мне нравится подобная эксплуатация. Согласись, читатель, что всегда приятнее работать с теми, кто превосходит тебя и от общения с которыми ты и сам становишься хотя бы чуточку повыше.
А теперь — под воздействием каких стихий природы и каких биоэнергетических цветов находился Поэт, когда создавал свои творения.
Начинаю с самых первых из цитируемых стихов.
Стихи, помеченные «К читателю»
1. «Помогите мне, стихи!..»:
(в вольном изложении автора «консилиума»)

Зеленый крик души
я слышу: «Помогите!..»
Тот крик из темноты
и смутности времен.
А в уши рвется боль,
и думать тоже больно.
Стихи! Не знаю сам,
чем сможете помочь.
Оранжевой водой
я выплыву на берег,
и голос голубой
я снова обрету!
(выплыву - по оранжевой воде, берег - земля - красная энергия)
2. «Мгновения»:
Из крохотных мгновений соткан дождь.
Течет с небес вода обыкновенная
глоток воды
             во время зноя летнего
(дождь - оранжевая вода, падающая из зеленой атмосферы (воздуха) на красную землю; небеса - зеленый воздух и оранжевая вода:
опять: оранжевая вода и зной - желтый, растворенный в воздухе огонь)
3. «Песня о далекой родине»:
                ...грусть моя.. .
                ...Облаком.
сизым облаком
ты полети...

                ...Берег мой...

                ...Берег мой,
берег ласковый... …
                ...доплыть бы!

Доплыть бы.

                ... грибные дожди.
                Прямо у реки...

 ...как в детстве тепло

.. .такими большими снегами!

...Ты, гроза, напои меня...

...я все гляжу куда-то в небо

...грусть моя...
...Облаком,
   сизым облаком
    ты полети...

(грусть - в зеленой душе..., облаком - пары оранжевой воды, сизым облаком - серо-голубые пары оранжевой воды; полети - облако летит, гонимое ветром - зеленым воздухом; берег, берег мой, берег ласковый - красная земля; доплыть - по оранжевой воде; грибные дожди - оранжевая вода в зеленой атмоссрере (воздухе); прямо у реки - оранжевая вода; как в детстве тепло - огнем (солнцем) прогреет воздух; снег - пары воды, замерзшие в воздухе с минусовой температурой; гроза - «смесь» воды, воздуха и огня; напои - дай воды; небо - верхние слои атмоссреры и еще выше - голубой, синий и фиолетоый цвет; грусть - зеленый цвет; облаком, сизым облаком -пары оранжевой воды в зеленом воздухе или в голубом облаке, растворенной в зеленом воздухе; ты полети - двигайся по воздуху).

4. Отрывок из «Погони»:
...Да здравствует ветер...

...гори, но живи...
(ветер - движущийся зеленый воздух; гори - в желтом огне).

5. «Не называйте его бардом...»:

...землей есенинской лопата.

...Дождь тушит свечи восковые

... С такой душевной перегрузкой...

...в народном вздохе миллионном...
(землей - красная земля; дождь - оранжевая вода из зеленого воздуха; свечи ассоциируются с желтым огнем; душевная перегрузка - зеленая; вздох - зеленый воздух).
Если подвести арифметические итоги той энергетики Роберта Рождественского, которая притянула меня к его поэзии и заставила стартовать, то можно констатировать, что из основных контрастных цветов — красного, оранжевого, желтого, зеленого, голубого, синего и фиолетового — каждый из цветов возникал для моего обращения к читателю со следующей частотой (суммарное количество упоминаний в прямом или косвенном упоминании):

Красный (К) — 5 раз
Оранжевый (О) — 15 раз
Желтый (Ж) — 5 раз
Зеленый (3) — 17 раз
Голубой (Г) — 3 раза
Синий (С) — 1 раз
Фиолетовый (Ф) — 1 раз.
Таким образом, если я не ошибся, то общее число контактно-энергетических цветовых «точек» между читателем со мною и Поэтом в подсознательно выхваченных мною его стихах составило 47 (5+15+5++17+3+1+1). Соответствующая доля энергий различных цветов в их сумме составила:
К —0,11
О — 0,32
Ж —0,11
3 — 0,36
Г —0,06
С — 0,02
Ф —0,02
Итого: 1,00.

    Но такое «взвешивание» различных энергий не является достаточным, ибо каждый цвет имеет свою вибрационную частоту и соответственно свою долю влияния на биополе человека, а через него и на контролируемые отдельными биоэнергетическими телами (ступенями космического корабля человека) и чакрами (двигателями космического корабля) системы и органы физического тела человека (костюма для пребывания человека на Земле), и за проявления в психике, и за обеспечение функций различных систем. Поэтому, с учетом частоты вибраций различных энергетических цветов и тел, пересчитаем соответствующие доли влияния различных цветов на биополе Роберта Рождественского в рамках подсознательно выхваченных и уже процитированных его произведений:

№ чакр
ЦВЕТ
Количество повторений
Вибрационная частота
Гр 3 х Гр. 4
Удельный   вес   в «ИТОГЕ» гр. 5, %
1
2
3
4
5
6
1
К
5
4
20
1,35
2
О
15
6
90
6,08
3
Ж
5
10
50
3,38
4
3
17
12
204
13,78
5
Г
3
16
48
3,24
6
С
1
96
96
6,49
7
Ф
1
972
972
65,68






Итого (графы 5 и 6): 1480 100,00

     То есть мы получили в итоге то, что и требовалось доказать и о чем я ранее молчал: Роберт Рождественский — человек высоконравственный, высокодуховный, и доля влияния на него физического мира составляет всего 10,81% (1,35+6,08+3,38) против 75,41 (3,24+6,49+65,68) процентов влияния на его душу (13,78%). Даже если поверить, что Поэт — «не верующий в Бога», и сделать новый пересчет без учета влияния на него Высшего Разума Бога (7-я ступень космического корабля), то получается по итогу графы 5 — 508, а соответствующее распределение по цветам (графа 6) таблицы составит:
К —3,93
О—17,72
Ж —9,84
3 — 40,16
Г —9,45
С—18,90
Итого: 100,0
Таким образом, у Рождественского, даже если судить по той небольшой подсознательной «подборке» его стихов, которая приведена во вводной части этой книги, получили развитие все энергетические тела. При желании, читатель может вспомнить, что для человека значит то или иное его космическое тело, вернувшись к главе «В кого верил Роберт Рождественский?», к анализу которой мы и переходим.
Стихи, помещенные в главе «В кого верил Роберт Рождественский?»
В целях экономии места и времени не буду называть заголовки стихов, а просто приведу в последовательности цитируемых произведений значимые для биоэнергетического «консилиума» слова или словосочетания с их цифровой оценкой по ступеням (энергетическим телам) космического корабля человека:
«вздохнув глубоко» — 4
«Отцу и Богу» — 7
«Верующим» — 7
«свет» — 3
«в иконах» —7
«в вере» — 7
«в межзвездное» — 6
«судьбою» —- 6
«зыбь ветровая» — 4
«к непогоде» — 4
«к непогоде» — 4
«Луна» — 6
«Тучи» — 2+4
«глаза зеленые» — 4
«дождливым летом» — 4
«синело поле» — 6+1
«ливнем переспелым» — 2+4
«светился» — 3
«изморозь» — 2+4
«озноба» — 4
«Земли» — 1
«ракит» — 1
«Земли» — 1
«закатов» — 3
«в пушистом снегу» — 2
«костра» — 3
«на пустом берегу» — 1
«Земли» — 1
«горы» — 1
«степи» — 1
«ветры» — 4
«пыля» — 1+4
«дети Галактики» — 7
«Земля» — 1
«Покроется небо» — 5+6+7
«пылинками звезд» — 6
«эхо» — 5
«эхо» — 5
«эхо» — 5
«наползающей тьмы» — 1
«смертельного круга» — 4
«Память» — 4
«Память» — 4
«Память» — 4
«сердце» — 4
«небо» — 5+6+7
«небесной дали» — 5+6+7
«звезд» — 6
«полете» — 4
«полет» — 4
«Дотянем до леса» — 4+1
«с небес» — 5
«березовый лес» — 1
«поляны» — 1
«травой» — 1
«В могиле» — 1
«посреди тишины» — 4
«огромное небо» — 5+6+7
«в памяти моей» — 4
«тепло» — 3+4
«снегами» — 2
«В небе» — 5+6+7
«колышется» — 4
«дождь молодой» — 2+4
«Ветры летят» — 4
«по равнинам» — 1
«За горизонтом» — 1+4
«снегами» — 2
«заря» — 3
«облаками» — 2+4
«дорогам» — 1
«землю» — 1
«сердце» — 4
«за облаками» — 2+4+5+6+7
«утро» — 3
«позолотив» — 3
«сердце» — 4
«вздрогнул» — 4
«ветра в поле» — 4+1
«стыну» — 4
«к собственной душе» — 4
«к голосам зари багряным» — 4+1
«зябкий» — 4
«небо в звездах» — 5+6+7
«воздух» — 4
10 раз «с любви» — 4x10
2 раза «на свете» — 7x2
2 раза «вьюга дунула» — 2х(2+4)
«песенность города» — 5+1
«было холодно» — 4
«оттаяла» — 2+3
«вечность» — 7
«отогревшую зарю» — 3
«по судьбе» — 7
«вечность» — 7
«отогревшую зарю» — 3
«воду сквозь решето» — 2
«честным быть» — 4
«сердца» — 4
9 раз упоминание  Бога — 7x9
«восходило солнце» — 3
 «румянца» — 1
«зардевшаяся» — 2
«холодок» — 4
«зарей вымытых» — 3+2
8 раз «сердце» — 4x8
2 раза «веришь» — 7x2
«Мысли о бессмертьи» — 6+7
«Из небытия» — 7
«Таланты» — 7
«о погоде» — 4
Теперь  подсчитаем  итоги  биоэнергетического  «консилиума»  по главе «В кого верил Роберт Рождественский?»
 №№   ЦВЕТ  Кол-во пов-   Уд. вес  гр.3   Вибрационная   Гр.3 х     Уд. вес  гр.6
  чакр               торений         в «Итого»,%       частота          Гр. 55       в «Итого»,%
    1           2              3                4                5                6                7

   1          К              22                11,52                4                88                0,10
   2          О             13                6,81                6                78                0,09
   3          Ж            10                5,235                10                100                0,12
   4          З              40                20,94                12                480                0,57
   5          Г              10                5,235                16                160                0,19
   6          С              11                5,76                96                1056                1,25
   7          Ф             85                44,50                972                82620                97,68

  Итого:                191                100,00                4                84582               100,00               
       Как говорят, комментарии излишни, — Поэт верил в Бога, что бы об этом он ни говорил вслух. И даже без последней (не итоговой) строки данные бы граф 6 и 7 смотрелись бы следующим образом:    
                К —       88         4,49
                О —       78         3,98
                Ж —     100         5,10
                З —       480       24,46
                Г —       160         8,15
                С —     1056       53,82
                Итого: 1962     100,00

     Ясно, что Роберт Иванович был человеком высокодуховным. Читатель, вновь посмотри материал по своему космическому кораблю, чтобы увидеть, кто есть кто. А теперь — к «консилиуму» поэзии по главе «Кого любил поэт Роберт Рождественский?».
Я не буду утомлять читателя подробной информацией об энергетически значимых словах и их оценке. Приведу только итоговые данные, рассчитанные таким же способом, как и то, что мы до настоящего времени делали.
В приведенной ниже таблице содержатся также сведения об итогах биоэнергетического «консилиума» и по главам «Роберт Рождественский и наше время» и «Перед неотвратимым часом». Для удобства итоговых расчетов в начале приведем также данные предыдущих разделов:

№ чакр
ЦВЕТ
Кол-во повторений
Уд. вес гр. 3 в «Итоге», %
Вибрац. частота
Гр.З х Гр.5
Уд. вес гр. 6 в «Итоге», %
1
2
3
4
5
6
7

К
ЧИТАТЕЛЮ



1
К
5
10,64
4
20
1,35
2
О
15
31,91
6
90
6,08
3
Ж
5
10,64
10
50
3,38
4
3
17
36,17
12
204
13,78
5
Г
3
6,38
16
48
3,24
6
С
1
2,13
96
96
6,49
7
Ф
1
2,13
972
972
65,68
Итого:
47
100,00
1480
100,00

1              2
3
4
5
6
7
В КОГО  ВЕРИЛ            
РОБЕРТ
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ?



1
К
22
11,52
4
88
0,10
2
О
13
6,81
6
78
0,09
3
Ж
10
5,235
10
100
0,12
4
З
40
20,94
12
480
0,57
5
Г
10
5,235
16
160
0,19
6
С
11
5,76
 96
1056
1,25




7
    Ф
 85
 44,50
972
 82620
      97,68
Итого:                191                100,00                84852               100,00
КОГО ЛЮБИЛ РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
1
К
31
10,00
4
124
0,50
 2
О
34
 10,97
6
204
0,82
 3
Ж
41
13,23
10
410
1,64
 4
3
158
50,96
12
1896
7,59
5
Г
6
1,93
16
96
0,38
6
С
19
6,13
96
1824
7,31
7
Ф
21
6,77
972
20412
    81,76


Итого:                310                100,00                24966            100,00
1                2                3                4                5                6             
 РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ И НАШЕ ВРЕМЯ

1
К
44
13,09
4
176
0,915
2
О
56
16,67
6
336
1,75
3
Ж
59
17,56
10
590
3,07
4
3
   122
36,31
12
1464
7,61
5
Г
     11
3,27
16
176
0,915
6
С
30
8,93
96
2880
14,98
7
Ф
14
4,17
972
13608
70,76
ИТОГО:                336                100,00                19230                100,00               

ПЕРЕД  НЕОТВРАТИМЫМ  ЧАСОМ

1
К
12
7,23
4
48
0,88
2
О
45
27,11
6
270
4,95
3
Ж
41
24,69
10
410
7,51
4
З
46
27,71
12
522
10,11
5
Г
7
4,22
16
112
2,05
6
С
12
7,23
96
1152
21,09

7    Ф
3
1,81

972
2916       53,41


ИТОГОВЫЙ РЕЗУЛЬТАТ БИОЭНЕРГЕТИЧЕСКОГО
«КОНСИЛИУМА» ПО АНАЛИЗУ ОКОЛО 150 СТИХОВ
и отрывков из них, цитируемых в отдельных главах
1
К
114
10,86
4
456
0,34
2
О
163
15,52
6
978
0,72
3
Ж
156
14,86
10
1560
1,15
4
3
383
36,48
12
4596
3,39
5
Г
37
3,52
16
592
0,44
6
С
73
6,95
96
7008
5,15
7
Ф
124
11,81
972
120528
88,81
ИТОГО:                1050                100,00                135718                100,00
Итак, читатель, подведем итоги. Итоги для скептиков в отношении творчества Поэта, если таковые имеются, прямо скажем, — неутешительные. Неутешительные они и для представителей ортодоксально материалистического и воинствующе-атеистического течений. Правда, уверен, что ни те, ни другие не смогут опровергнуть меня в части моего взгляда на Вселенную и Бога. Не смогут, потому что в своих взглядах и материалисты, и атеисты опираются не на четкую и гармоническую систему мироздания, а на отсутствие такой системы, а наука на рубеже двух тысячелетий уже созрела для того, чтобы сделать в этом вопросе и собственные выводы. Бороться с религией, которая также опирается на непродвинутые в течение тысячелетий догматы, удовольствия и победы атеистам также не принесет, потому что мы имеем право на критику только в том случае, если вместо критикуемого мы можем предложить что-то свое, превосходящее то, что мы критикуем по своей полезности, доступной пониманию и практическому использованию. Я, например, не поверил Роберту Рождественскому, что он — «не верующий в Бога». Может быть, он и не верил в Бога, придуманного людьми, но в истинного Бога, от которого пошла гармония мира, он верил. И я это доказал, доказал не предвзято. И никто не сможет ни меня, ни моих единомышленников разубедить в этом. Нет, предвзятость, конечно, у меня была, хотя я и поражен великим талантом Поэта. Но эта предвзятость носила характер не личной антипатии или зависти (чем, к сожалению, страдают многие мои со-человекоплеменники) к таланту, а предвзятость профессиональная — не только верь, но и проверь, чтобы укрепить свою веру. И я стал проверять по своим приборам, которые мне диктовали и структуру моего анализа, и перелистывали произведения Поэта, подкладывая их мне в соответствующей последовательности. Я и не знал, что в результате всего этого получится. Не знал, но нутром чувствовал, что «анатмирую» поэзию человека, который, если и не очень броско, но по самой своей сути входит в элиту самых выдающихся людей истории человечества. Конечно, таланты и гении, как правило, таковыми себя не считают. Не считают их таковыми и большинство тех, кто, по тем или иным обстоятельствам, приближен к ним как родные или сослуживцы («Лицом к лицу лица не увидать»). Я не принадлежу ни к тем, ни к другим — судьбе было угодно, чтобы я увидел его на расстоянии («Большое видится на расстоянии»), бросившись на Поэта как в пучину. И только вынырнув из нее, я смог по-настоящему оценить, кто есть кто. А в общем, ты и сам суди, читатель, что «проверял» я Роберта Рождественского на приборах, которым современные «детекторы лжи» могут только позавидовать, ибо эти приборы ни одному человеку обмануть никогда не удастся, потому что система их питания и отражения информации не зависит от того, кто ими пользуется или кого они обследуют. Конечно, такого человека, как наш Поэт, можно исследовать бесконечно. Но кто бы и как бы его не исследовал, не сможет доказать противное тому, что в созданном по образу и подобию Бо-жию Поэте Рождественском (по структуре биополя) наиболее развитым является седьмая ступень его космического корабля, напрямую связанная с Высшим Разумом, а его тонкая душа находилась в преобладающей зависимости от духовного мира Вселенной. Именно к такому, а не к другим выводам можно прийти, проанализировав приведенные в этом разделе цифровые данные в сопоставлении с тем материалом, где говорилось о структуре и особенностях различных ступеней космического корабля человека. Пока мне к этому нечего добавить.
22 июня —19 июля 1999 г. Планета Земля

СОДЕРЖАНИЕ
К читателю з
«Помогите мне, стихи!» 4
«Мгновения» 5
«Песня о далекой родине» 6
«Не называйте его бардом» 10
В кого верил Роберт Рождественский? 13
«Автобиография» 13
«Юноша на площади» 21
«Привычка» 22
«Я верующим был» 23
«О стену разбивая лбы...» 24
«Хочу, чтоб в прижизненной теореме» 25
«Луна, сквозь тучи прорастая...» 26
«Притяженье Земли» 41
«Эхо любви» 42
«Огромное небо» 43
«Там, за облаками» 46
«Мотив» 55
«Все начинается с любви» 57
«Стань таким» 59
«Благодарю тебя» 60
«О, поэтические дела!..» 62
«Баллада о таланте, боге и черте» 63
«Сердце в руках» 67
«Никому из нас не жить повторно...» 69
«Возвратившись из небытия...» 69
«Презентация» 71
«Никаких капиталов не нажито...» 72
«Возраст» 72
Кого любил поэт Роберт Рождественский? ..77
«Наверно, ученый меня б опроверг...» 77
«Крик родившегося завтра...» 79
«Это женское уменье...» 81
«Как детство, ночь обнажена...» 82
«Отдать тебе любовь?..» 84
«Кому принадлежу?..» 85
«Взял билет до станции Первая любовь...» 87
«Товарищ песня» 90
«За того парня» 91
«Старые слова» 93
«Сладка ягода» 94
«Желаю Вам» 95
Из песни «Даль великая» 97
Из поэмы «Реквием» 97
«Мир мечется без сна...» 98
«Для человека национальность...» 99
«Мероприятие» 100
«Толпа» 100
«Мы — боящиеся озоновой дыры, СПИДа
и кооператоров...» 101
«Знаешь, я хочу, чтоб каждое слово...» 104
«Благодарен, что мне повезло...» 105
«Начинается любовь с буквы «Я»!..» 106
«Ревность» 108
«Зря браслетами не бряцай...» 110
«Разница во времени» 112
«Притворись большим и щедрым...» 114
«Радар сердца» 115
«Трем—четырем аккордам научусь...» 117
«Письмо домой» 118
«Без тебя» 120
«Песня о годах» 122
«День рождения женщины» 123
Роберт Рождественский и наше время 125
«Ежедневное чудо — не чудо...» 125
«Просьба» 126
«Стенограмма по памяти» …..134
«Хочу я перво-наперво...»      136
«Из прогноза погоды»..... …..136
«Позапрошлая песня» …..137
«Взгляд» …..138
«Вошь ползет по России...» …..138
«Очередь» …..139
«Гул веков — страна...» …..140
«Страх» …..147
«В государстве, где честные наперечет...» …..142
«Пока мы не выкричимся, не выговоримся...» …..142
«Мы были. Принимали. Участвовали...» …..144
«Будем горевать в стол...» …..144
«Дружище, поспеши...» …..145
«Сначала в груди возникает надежда...» …..146
«Надоело: «Долой!»...» …..146
«Ветер. И чайки летящей крыло...» …..147
«Анкеты» …..147
«Воспоминание о большом снеге» …..148
«Встречая «год собаки»...»     …..150
«Не надо печалиться» …..157
«Песня о друге» …..152
«Позови меня» …..153
«Может быть, все-таки мне повезло...» …..156
«Я шагал по земле, было зябко
в душе и окрест...» …..157
«Ламца-дрица, гоп-цаца!..» …..157
«Гром прогрохотал незрячий...» …..160
«Воспоминание о встрече руководителей партии
и правительства с интеллигенцией» …..167
«Израсходовался. Пуст...» …..162
«Ты меня в поход не зови...» …..162
«Старца, которому саблю вручили...» …..163
«Бренный мир, будто лодка, раскачивается...»…..164
«Снова осень. Светлый сумрак небес...» …164
«Полночь» ...165
«Перед грозой» ...166
«Факт» ...167
«За датою — дата...» …168
«Сказочка» …169
«Неотправленное письмо к хирургу» …170
«Раскачивается вагон...» …173
«Спелый ветер дохнул напористо...» …174
«Тихо летят паутинные нити...» …175
«Засыпаю долго, неуютно...» …176
«Ожидаю ночи, как расстрела...» …177
«Сердце» …178
«Речка» …179
«Жизнь» …180
«Под водой» …187
«Нахожусь ли в дальних краях...» …183
«Август девяносто первого» …184
«В поисках счастья, работы, гражданства..» …185
«А что нынче носят?..» …185
«Ночь почти что до центра земли...» …186
«Отъезд» …187
«А они идут к самолету слепыми шагами...!» …189
«А нам откапывать живых...» ........189
«Стыдливые» …196
«Часы» ...200
Перед неотвратимым часом (прощание) ...203
«Хлещет ливень вихревой...» (отрывок
из «За кулисами») ...203
«Человеку надо мало...» ...203
«Знаешь, я хочу, чтобы каждое слово...» ...205
«Наше время пока что не знает пути своего...»206
«Такая жизненная полоса...» ...207
«То нахлынет боль...» 207
«За окном заря красно-желтая...» 208
«Неожиданный и благодатный дождь...» 209
     «Кладбище под Парижем» 210
«Горделиво и ползуче...» 212
«Больничный коридор...» 213
«Если б только люди жили вечно...» 214
«Мандельштам» 215
«Прощание с морем» 215
«Чай возник из блюдца...» 217
«Льдины, растаяв, становятся синью в реке...»217
«Этих снежинок смесь...» 218
«Друзья мои, давайте захотим!..» 220
«Этот витязь бедный...» 221
«Вдруг на бегу остановиться...» 221
«Неправда, что время уходит...» 222
«Волга-река. И совсем по домашнему:
Истра-река...» 224
«Фотография поэта» 225
«Постскриптум» 226
«Ах, как мы привыкли шагать от несчастья
к несчастью...» 227
Биоэнергетический «консилиум» стихов
Роберта Рождественского 229
Содержание 244
Издетельством «ХОРОВОД 2000» выпущены книги Игоря Васильевича Савельева:
«Человек пред Богом»
«Рублевая зона»
«Ничтожный государь: власть и народ»
«Биоэнергетика успеха. Книга для невезучих» и др.
Книга Василия Андриановича Савельева:
«От Москвы до самых до окраин»
Готовятся к изданию книги:
Игорь Савельев: «Я-Сталин!»
Василий Савельев: «От Москвы до самых до окраин», продолжение.
По вопросам приобретения книг, а также авторской видеокассеты И.В.Савельева «Синдром хронической усталости, порча, сглаз», можно обратиться по телефонам:
В Москве (095): 168-99-16, 442-21-38, 472-61-28, 920-64-39
В Чехии: 42-0-603-74-61 -96,  42-02-5162-34-31
Книги И.В. Савельева можно заказать по почте, направив в адрес издательства конверт, на котором указаны полностью ваш адрес и почтовый индекс. В этом случае Вам будет выслан список книг с аннотацией и оглавлением с указанием цены.
Адрес электронной почты издательства: horovod-2000@mail.ru

СПРАВОЧНО:

84(2Рос-Рус)6-5
   Р62
   
    Роберт Рождественский. Помогите мне, стихи! [Текст]. Биоэнергетика стихов поэта / И. Савельев. - Москва : ООО "Хоровод 2000", 2002. - 242, [6] с. - ISBN 5-94496-007-8 (в обл.) : 3.52 р.ББК 84(2Рос-Рус)6-5 + 83.3(2Рос-Рус)6


Доп.точки доступа:
Савельев, Игорь; Рождественский, Роберт Иванович (1932 - 1994)
Экземпляры всего: 12
ГБ6, ГБ№1-АБ (1), ГБ3-АБ (1), ГБ5-АБХЛ (2), ГБ8-АБ (2), ГБ9-АБ (1), ГБ10 (1), ГБ12-АБ (1), ГБ13, ГБ14-АБ (1), ДЮБ7-АБ (1), ЦГБ-АБ (1)
Свободны: ГБ№1-АБ (1), ГБ3-АБ (1), ГБ5-АБХЛ (2), ГБ8-АБ (2), ГБ9-АБ (1), ГБ10 (1), ГБ12-АБ (1), ГБ14-АБ (1), ДЮБ7-АБ (1), ЦГБ-АБ (1)

Опубликовано:
http://newsland.com/community/5441/content/6237117
http://maxpark.com/community/5441/content/6237117
http://proza.ru/2018/03/04/341
http://www.stihi.ru/2018/03/04/1555
Аннотация на чешском:
http://newsland.com/user/4294984225/content/7303472
http://maxpark.com/user/4294984225/content/7303472