И вонзается в твое вполне реальное бытие огромный крутой разворот синей, невероятно глубокой, почти черной синью, реки с редкими белыми барашками на гребнях волн, которых не так и много – настолько велики и могучи воды Синей Реки, что все мало перед ней.
И ветер, прогревающий ледяной континент, пока не способен вздыбить губительные волны. Его сила впереди, в спящей где-то неизбежной осени, которая придет и, конечно же, украдет все, что захочет – листву и травы, людей и зверушек, чей срок на этой земле кончился.
Все четче становятся картины, которые всю свою жизнь хранит твой мозг, и лишь сейчас, на краешке жизни, начинает приоткрывать тебе. И ты, лишь в секунду, а, быть может, в еще менее измеримый гран времени, просыпаясь, видишь всё.
Подсознательно ты знаешь, что никакой другой земли не будет, и все утешения слабы перед укорененным с рождения в тебе неверием в то, что земля может где-то повториться.
В "Солярисе" она повторилась. Только кто стал счастливее от этого?
Страшное предвидение.
Апокалипсис от Тарковского.
Я очень люблю этого человека, хотя ни разу не видела его. Мы разошлись во времени, а быть может, так кто-то специально сделал. Нельзя быть в одном пространстве одинаково мощным, или, напротив, очень сильному и очень – но совсем по-другому! – слабому…
***
Прекрасно человеческое тело. Женское особенно, наверное. Хоть я и вижу его каждое утро, пробегая мимо большого зеркала в прихожей, ведущей в ванную. Я невольно оглядываюсь на гибкие, подвижные линии, льнущую с великой нежностью к телу моему почти неощутимой тканью.
Она из тех немногих, что мне удается носить.
Она и бархат не ранят мою кожу.
Но не спать же в бархате! Да еще когда собака рядом, да так и норовит занять твое место.
Чересчур ранимая кожа – беда женщин нашего рода.
Кто мы? Откуда?
Матушка Серафима сказала однажды: у меня есть для Вас сюрприз.
–- Какой? – загорелась я любопытством.
Нечасто меня баловали таковым-то.
– А вот и не скажу! – говорила матушка Серафима. – Пойдем, и сами увидите.
Постепенно я выведала у нее про то, куда надо идти.
– Да недалеко, в Лавру. На Никольское. Я там могилу Ваших нашла. Только хочу, чтобы мы вместе там побывали! Вместе. Хорошо?
– Конечно вместе, – радостно кричала я.
Мы не успели. Она ушла раньше.
Почему?
Был ли в этом знак? Какой?
***
А, быть может, мозг ничего и не прячет от нас?
А мы, ухватывая в снах, или в миг пробуждения то, что он, мозг наш, хранит в нас, как в сундучке, всегда, – мы лишь случайно, как дети, подглядываем за ним, то есть, за самими собой, за тем, от чего открещиваемся в суете, – не до этого, нам некогда!
Наверное, суть в том, что всё прожитое и накопленное нервами нашими и всем прочим, хранящим в нас нашу же жизнь – зачем, кстати?! – и суету дня текущего сейчас через нас, совместить невозможно?
Слишком велика для смертного и несовместима – до самоистребления! – эта информация?
А мозг бессмертен?
И тогда он однажды, этот безжалостный сундук – не Пандоры, нет, твой собственный! – откроет тебе все разом?
И ты сойдешь с ума. Или умрешь.
Говорят же, что перед кончиной мозг прокручивает перед умирающим всю его жизнь.
Зачем?
Не в этом ли бессмыслица бессмертия?
И не об этом ли Апокалипсис Тарковского? Не об этом ли сказка Булгакова, вкрапленная кинематографистами в бесконечно счастливый путь тех, троих, по лунному лучу?
Синяя-синяя, до густоты синьки река идет мимо меня крутым разворотом от солнца к тусклым далям, которые и не различимы вовсе, так далеко мои глаза еще не видят.
Алдан уходит к Лене, убегает к ней, неизмеримо более величественной, говорят.
Но я не хочу в это верить. Потому, что не видела.
Зато я знаю, что за моей спиной на косогоре растет огромная береза, и я, былинка незаметная перед величием и огромностью мира, окружающего меня, крупнее и больше всего, что вокруг меня.
Почему?
Быть может, потому, что могу все это увидеть разом и запечатлеть, то есть вместить в свою душу?
И передать другой.
Нет, последнее – вторично.
Потому, что его может и не быть.
Главное – вместить.
Зачем?
Не в ответе ли на этот вопрос страшная завораживающая жуть Апокалипсиса от Тарковского? Не в нем ли его откровение?
…И ядовитыми станут все воды Земли, и сгорит все в страшном огне…
Там, в "Солярисе", они изгоняли любимых и любящих. Они убивали их. И себя?
И все сгинули.
Не он ли – мир здешний и нет? Ад и рай? И всё в одной крошечной костной коробушке? И все всё знают.
О, Йорик!
Синяя река разбудила меня. Она начала мой день.
Ольга ЛАНСКАЯ,
Санкт-Петербург