Кн1. Как я был девочкой. ч2. Ангел

Петр Ингвин
(Иллюстрация - ich sehe специально для "Зимописи")

Часть вторая. Ангел

Глава 1
  Вася не слушался маму, и его поставили в угол.
«Это плохо», подумал Вася.
А потом еще подумал:
«А мама считает, что хорошо».
А потом подумал:
«Мне было хорошо, когда я вел себя плохо. А теперь мне плохо…чтобы другим стало хорошо?»…
Это — начало сказки, которую сочинил папа и рассказывал мне, четырехлетнему малышу. Уже тогда я знал, что правда бывает многогранной и многослойной.
Любой, кто разбирается в книгах или кино, скажет, что трагедия — это драма, в которой кто-то умирает. Да, но есть кое-что еще. Трагедия — когда в споре, где кто-то умер, обе стороны были правы. В этом трагедия.
Мне было плохо. Легко быть правым, если от этого не умирают люди.
Мы ехали с Томой на разных лошадях, притороченные к спинам наездников, и словно вели безмолвную беседу.
«Гордей умер из-за меня, из-за моих выкрутасов».
«Не говори так. А Малик и Шурик? Они живы только благодаря тебе».
Я все понимал. Но душа болела.
Непривычная еда, оцарапанные нервы и непрерывная череда событий со смертью человека, который мне доверился, наложились друг на друга и дали неприятный эффект. Я думал перетерпеть, но корчи и возня не остались незамеченными. Зад царевны поочередно совершил несколько продольных и поперечных движений, и она подозрительно оглянулась.
— Мне… на минутку, — простонал я. — Надо.
— Надо, так надо, — не стала спорить царевна. — Перекур!
Маленький отряд остановился.
— Вы курите?! — И здесь достала эта вредная ненавистная привычка. В первом классе мне выдохнул в лицо старшеклассник. Как я не задохнулся, не представляю, но желания пробовать с тех пор даже не возникало.
— Курим? — не поняла Милослава, с неясным сомнением окидывая меня взором с ног до головы. — Не слышала. «Перекур» — команда на краткий отдых. Любой с детства знает.
Гм. Повод задуматься. Осталось понять о чем.
Приемлемое местечко нашлось за деревьями, расшнурованные шаровары поехали вниз, и я присел, закинув полы халата на колени и машинально нарвав больших мясистых листьев: опыт туризма у меня имелся, не раз доводилось пользоваться дарами природы вместо благ цивилизации. В траве ползали привычные глазу муравьи. Возможно, Малик опять сказал бы, что не наши или не муравьи. Уходя, я поймал одного и надкусил попку. Брызнуло кислым. Все как обычно.
Остальные тоже воспользовались «перекуром». Глаза Томы, возвращавшейся с другой стороны, просигналили: есть о чем посекретничать. Что ж, поиграем в шпионов. Небрежно «гуляя» по полянке, с каждым шагом мы сближались, пока до меня не донесся шепот:
— Мне даже неудобно было отлучаться. Когда ты пошел… за тобой следили, представляешь?
Мне на щеки словно кипяточком плеснули.
— Прямо… там?
— Отсюда. Милослава сначала глаз не спускала, потом успокоилась. Думала, что сбежишь? Или зачем-то руки на себя наложишь, как показывал. Или, как воображает мелкая, — Тома кивнула на подкармливавшую лошадь Зарину, одновременно косившуюся на нас, — колданешь как-нибудь. Ты же ангел, вдруг умеешь?
Она сглотнула вырвавшийся смешок.
— По коням! — поплыло над лесом.
Зарина приглашающе помахала Томе. Мне помогли взобраться за щит царевны. Деревянный изнутри, ко мне он был обращен холодным начищенным металлом. На щитах в этом мире рисовали узоры, цветы и орнаменты — как и на бляхах ремней, на пластинах лат, ножнах, шлемах, седлах и прочей ерундистике, что усердно покрывалась гербами их носителями на родной Земле. Столь наплевательское отношение к геральдике и принадлежности к определенному дому напрягало. Впрочем, я западных фильмов насмотрелся и книжек о рыцарях начитался, а о том, как заведено у моих предков, понятия не имею. Может, было именно так, и передо мной именно они?
Когда дорога снова принялась вытрясать душу из привьюченого, словно бурдюк, тела, я спросил:
— Можно три вопроса?
— Только три? — Благодушие и покой царили на лице Милославы.
— Для начала. Но очень волнующие. Куда едем, зачем и, главное, что с нами будет потом?
— Правильные вопросы.
Милослава с минуту что-то обдумывала, словно распределяла файлы по папкам «говорить» и «не говорить».
— Первое. «Куда», — вскоре начала она. — В башню Варфоломеи, цариссы Западной границы. Самой сильной цариссы региона.
— Ты ее дочь? — с большой долей уверенности предположил я.
А в уме щелкнуло: «регион» — словечко явно не из лексикона предков. И построение фраз похоже на современный мне язык, а никак не на что-то самобытно-древнее.
Царевна кивнула.
— И Карина с Зариной. И не только. Говорю же: самая сильная. Теперь — «зачем». Мы обязаны доставить ангелов в крепость. Для этого нужно собрать надежную свиту, чтобы не получилось как с Гордеем. Боец был знатный, а думалка хромала. Еще: ангелы, вообще-то, ничьи, но при желании могут стать чьими-то, вот и появилась мыслишка…
Словно ужалило: чьи-то? Нас хотят приватизировать?
Общество религиозного фанатика и обманщика Гордея вспоминалось во все более радужных тонах. Впрочем, несмотря на выказываемый пиетет, он тоже считал нас имуществом.
— Что будет потом? Скажу одно, — продолжила Милослава, — все будет по закону. Как — не знаю. Третья заповедь гласит: соблюдай закон. Так и сделаем.
— Гордей тоже упоминал заповеди, — припомнил я. — У вас, должно быть, другая нумерация. Впрочем, и у нас в разных конфессиях по-разному. Последняя у вас тоже «не возжелай жену ближнего своего» или что-то другое?
— Как?! — Милослава подавилась воздухом, а затем заржала громче своей испугавшейся гулко вторившей лошади. — Слов нет, одни междометья. А четвертая? Ну-ка, повесели еще.
— Почитай отца твоего и матерь твою, — хмуро сказал я.
— Придумают же, — чуточку успокоилась Милослава. — Сказано: почитай матерь свою и чужую, ибо Алла, да простит Она нас и примет, дала нам мир, а они дали жизнь. Четвертая заповедь звучит только так, отступление — грех. Грех — это смерть. Ясно?
— Угу.
Царевна почти не управляла конем. Ищейкой, взявшей след, тот сам находил дорогу. Или у здешних коняк навигатор в голове? Как у наших голубей, отчего они всегда возвращаются.
Скорее всего, Милослава часто ездит этими местами. Самое скучное объяснение обычно самое правильное.
В начале разговора справа приблизилась Зарина с Томой за плечами. Розовенькие ушки обратились в локаторы. Милослава шуганула ее неким крепким словцом, дальше нам никто не мешал.
— Почему ты сказала Гордею «Вы вымираете»? — нарушил я молчание. — Кто вымирает?
— Их семья. Совсем слабая. Теперь еще лучшего бойца лишилась. — Задумавшись, царевна стрельнула глазами по сторонам и выдохнула, пересилив себя: — А как жизнь у вас? Там?
Ее палец пронзил небо.
Сказать, что вопрос меня поразил — ничего не сказать.
— Закон запрещает слушать ангелов, — напомнил я. — Не слушать истории ангелов, не спрашивать о нашем мире. Кто слушал — жуткое наказание.
— Именно, — спокойно согласилась царевна. — Но закон есть закон, а жизнь есть жизнь. Так как там у вас?
— Не боишься?!
— Наслушались алла-хвалинских идиотиков? Заруби на носу или где хочешь: человек отвечает только за то, что докажут. Мы здесь вдвоем. Во всевидящее око Аллы я не верю. Значит, если не проболтаемся, никто не узнает. Где никто не знает, закон бессилен.
Вспомнилось, как в одном школьном кабинете кто-то расписал стену паскудными надписями. Принялись искать виновных. Валерий Вениаминович сказал: «Он был один». «Почему вы так уверены?» «Было б хотя бы двое — я уже знал бы».
— А если проболтаюсь я? — Хотелось бы видеть глаза Милославы, но в доступности был только зад, а он эмоций не выдавал. — Мало того, специально сообщу?
Царевна, как нарочно, поерзала в седле, устраиваясь удобнее. Равнодушно раздалось:
— И что? Кто тебе поверит, если я, царевна, буду отрицать? Ты моложе, беспокойней, фантазия богата. Вскоре свои интересы могут возникнуть. Мое слово окажется весомей. А с тобой однажды произойдет несчастный случай.
Оп. Я заткнулся. Искренне верующие отныне нравились мне больше. Ненавижу местных атеистов.
— Так как же там у вас?
— Нормально у нас.
Бронзовый щит встал холодной стеной не только между телами.
Лес кончился. Царевна чуточку расслабилась, остальные тоже повеселели.
— Наша земля! — за последними деревьями звонко объявила Зарина.
Счастливая улыбка осветила ее лицо, руки раскинулись, обнимая мир. Угораздило же родиться в подобной семейке. Пары лет не пройдет, будет как остальные — прожженной циничной убийцей. Пока же малявка единственная из туземцев вызывала хоть какую-то симпатию.
Под нами колосилось поле, засеянное чем-то. Какой-то культурой. Из меня агроном, как из Милославы Франциск Ассизский. Это такая мать Тереза, только мужик.
Небо потихоньку сгущалось темнотой.
— Успеем, — прикинула царевна.
Через полчаса поле сменилось широкой утоптанной дорогой, первой в этом мире. Надеюсь, не единственной. Лошадям стало легче.
Мои руки обнимали ледяной металл талии царевны, пальцы цеплялись за портупею. Живот, грудь и щека терлись о щит. Вперед смотреть я не мог, но приободрившиеся и радостно засуетившиеся окружающие подсказали, что мы куда-то приближаемся. Отряд поднажал и перед закатом прибыл к охраняемым воротам.
— Спешиться! — бросила царевна.
— Что там? — не утерпел я.
— Цекада, — с радостью «объяснили» мне несколько голосов.
Частокол из высоченных заостренных бревен был мрачен и суров, он вызывал необъяснимое ощущение надежности. Неплохое сооружение. Регулярное войско штурмом его, конечно, возьмет, а от волков и лихих людей — защита.
— Хочешь жить — молчи, — прошипела Милослава Шурику. — Притворись потерявшим сознание, а лучше мертвым.
— Царберы! — У восхищения Зарины предел исчез как понятие.
Во все двадцать два глаза (так казалось) таращась на выступивших вперед красавцев-богатырей, она выпячивала грудку и тянулась макушкой вверх, пытаясь выглядеть хоть немножечко выше. И старше. И это могло получиться — у другого. Но не у нее.
Ярко-желтые плащи покрывали доспехи царберов. Прямоугольные щиты защищали две трети туловища. Витиевато изогнутые шлемы единого образца имели налобник, нащечники и ниспадающие на затылок бармицы, а на верхушке красовался султан из конского волоса. Руки и ноги — в бахроме бронзовых пластин, грудь и спину закрывала мощная кираса. Царевны, царевич и принцы ничем подобным не блистали, отчего сразу стали пресными и легковесными. Как кузнечик рядом с жуком-бронзовиком.
Наверное, царбер — это солдат. Войник по-местному. Выясню, когда говорить не станет преступлением. Вон как Милослава зыркает, чтобы мы вели себя прилично.
Двое царберов приготовились записывать въезжающих на пергамент.
— Милослава, Карина и Зарина Варфоломеины, — отчеканила царевна. Пропустив вперед сестер, она перечислила остальных. — Ангелы Тома и Чапа. Дорофей и Порфирий Милославины.
Мужья царевны внесли Шурика.
— Крепостной Западной границы Щербак. Порван волками.
«Не лжесвидетельствуй!» — вспомнилась заповедь.
Ворота словно с болью в суставах отворились.
— Цекада. — Зарина обвела руками уходящий вдаль и закругляющийся там забор, словно объяснив этим что-то.
— Цикада?
При чем здесь невыносимо трещавшее по ночам насекомое?
— Царский караван-дворец, цэ ка дэ. Мы говорим — цекада.
Ясно, караван-сарай в местном антураже. По мне, так просто постоялый двор. Именно двор, где за оградой вдоль одной стены даже по запаху определялась конюшня, к другим лепились грубо сляпанные лачуги, перетекавшие одна в другую. Между конюшней и жильем дымила кухня, около нее торчал бревенчатый колодец с навесом. За жильем, перебивая ароматами кухню, располагалось отхожее место.
Зря я назвал домики жильем. Скорее, это были служебные помещения. Казарма, оружейная, склады.
Весь центр занимала огромная поляна-лежанка. Благородные первыми занимали место, сопровождавшие их низкорожденные располагались вокруг, как школьники на перемене вокруг нового гаджета. Мы последовали общему примеру.
Удивительно, но среди ночевавших в цекаде, как и среди всех, встреченных в новом мире ранее, не было ни толстых, ни худых. Видимо, у хилых от местной жизни масса нарастает мышцами, а у жирных выплавляется.
— Милослава? — раздался удивленный оклик.
— Это Дарья, царисса школы и Грибных рощ, — заговорщицким шепотом сообщила Зарина. — Наша соседка.
— Кого вижу, Милослава, как выросла и похорошела!
— Доброго здравия, царисса Дарья.
Группа гуськом выдвинулась в ту сторону. Милослава, наш бравый караванщик, лавировала между лежавшими компаниями, как в свое время я на сочинском бесплатном пляже, с кем-то здоровалась, кого-то демонстративно игнорировала.
Перед цариссой все встали по струнке, едва каблуками не щелкнули.
Лет около сорока, чуточку дородная, но не настолько, чтобы выпирать из боевых доспехов. Илья Муромец в юбке. Впрочем, здесь все в юбке. Экипировка похожа на царевнину, но несравнимо богаче. Поножи и наручи уже сняты, остальное блистает, как только что выкованное. Нагрудная броня красиво обрисовывает немаленькие выпуклости. Оплечье могучее, многослойное, и вообще: в целом металла на цариссе раза в три больше, чем на тоненькой воинственной царевне. И главное отличие: желтая зубчатая корона по ободу шлема.
Такого я еще не видел, кроме как в кино. Настоящая корона на голове настоящей повелительницы. Смущала небольшая деталь: сия повелительница располагалась на травке посреди огороженной лужайки вместе со всеми — с мужьями, со свитой, с бойниками и крепостными. И это коронованная особа?! Чего-то я в местной жизни еще не понял.
Кстати, шлем, хоть коронованный, хоть обычный, здесь не снимали. От слова совсем. Если только на ночь, и то не факт. Пока своими  глазами не увижу, буду считать, что он часть тела.
Свита цариссы держалась поодаль, как бы в тени. Как мы. Вроде бы все здесь, но, пока не окликнули, не существуем.
— Я же тебя такой помню, — женщина изобразила жест, каким рыбаки изображают улов среднего размера. — Сколько зим стукнуло?
— Девятнадцать, царисса Дарья. Откуда и куда путь держите, если дозволено любопытствовать?
— Отчего ж. Домой, от вас. Приезжала за девочками, а они, оказывается, здесь, с тобою.
— Значит, забираете Карину и Зарину?
— Пора им вольным воздухом подышать. Себя вспомни.
— Все помню, царисса Дарья, вашими заботами человеком стала. Мир видела. С людьми познакомилась.
Царисса благодушно огладила Милославу по плечу:
— Важно, что Закон приняла в сердце, остальное приложится. Гляжу, сегодня здесь все Варфоломеины дочки собрались. — Она окинула взглядом царевнино сопровождение, внимательно остановившись на каждом. — Что-то Лисаветы не видно.
— Она с вечера на границе.
— Как же? Только что здесь мелькала, — царисса покрутила головой.
— Лисавета — здесь?! — Взгляд Милославы цепко пробежался по каждой фигуре, каждому лежащему телу, каждой вещи, за которой можно спрятаться.
Короткий злой выдох сообщил нам результат.
— Странно, — пожала плечами царисса Дарья. — У меня безупречная память на лица.
В глазах Милославы бесилась неизвестная мысль. Мысль нужно было обдумать в одиночестве, но сначала требовалось закончить здесь.
— Карина, Зарина, — позвала Милослава. — Едете в школу с цариссой Дарьей. Ангелов доставим без вас.
Царисса вскинула левую бровь:
— Ангелов?
Милослава кивнула.
— Вот, — прицельный мах подбородком указал на нас. — Двое. Нужно доставить в крепость. Для начала стараемся добраться до дома.
Царисса изволила нас отпустить:
— Отдыхайте. Утром заберу девочек.

Глава 2
Сон не шел. «Дно» туловища жалобно ныло, непривычное к долгим верховым прогулкам. Я ворочался на земле, тело пыхтело и страдало, пытаясь найти оптимальное положение. Не находило. Рядом, кутаясь в халат, так же мучилась Тома. Остальные дрыхли как цуцики. Если когда-нибудь посчастливится воспользоваться поисковиком, надо посмотреть, кто это.
Гм. Если.
Ну и ладно. Никакого комфорта, зато под охраной. Вот главное удобство караван-сарая.
Пожалуй, единственное.
Глаза и мысли устремились в небо. Луна здесь та же, в той же фазе: почти полнолуние. Про звезды не скажу. Знаю только Большую Медведицу. Она присутствовала. На месте или как — большой вопрос. Помню, ее наличие указывает на северное полушарие. Дома мы и были в северном. Выходит, теперь тоже в северном, только южнее: откуда-то ведь взялись тепло и горы. Разберемся, всему свое время.
Перед сном поужинали. Вареные овощи с неизменной кашей и вкусными соусами усвоились на ура, а компот со временем потребовал выхода. Лунный свет позволял ориентироваться. Стараясь ни на кого не наступить, я побрел в отхожее место. Среди ночи в нужной точке не было никого, не считая мелкого карапуза. Из-под его единственного одеяния — длинной, до колен, полотняной рубахи — торчали босые ноги. Круглые глаза мальчугана, проводившие меня до стенки, наполнились ужасом:
— Ты зе ангел, я слысал! Лазве ангелы…
 Детская ладошка испуганно прикрыла лицо.
— Думаешь, ангелы не люди? — сонно огрызнулся я и, закончив дело, запахнул изрядно помятые за ночь полы халата.
Мелкий ночной сотоварищ все еще стоял позади с открытым ртом. Обернувшись, я зачем-то состроил жуткую рожу. Пацан мгновенно вспомнил, зачем пришел, и сделал это прямо на месте. Мне стало стыдно.
— Не бойся, я не кусаюсь.
— Ты тосьно ангел? — Мальчик машинально сделал шаг назад.
— Точнее не бывает. Прямиком с того света.
По дороге обратно внимание привлекла одна странность. Когда я отходил, Милослава лежала, раскинувшись, между мужей. Сейчас она располагалась с краю, сдвинув в центр Дорофея. Зачем-то поменялась.
Боковое зрение уловило движение, я резко обернулся. Полная луна делала мир контрастным, четким, мрачно-колдовским. На крыше подзаборного строения отчетливая фигурка в легких латах и шлеме красиво прогнулась назад, в отведенной правой руке — палка. Нет, копье. А отвод руки оказался замахом. Фьюффь!
Копье унеслось в центр общей лежанки. А если конкретно — прямо в нашу компанию. Шмяк! — воткнулось оно между локтями и коленями спавшего на боку Дорофея. Лежал бы он на спине…
Милослава вскочила. Сна ни в одном глазу.
— Там! — крикнул я, указывая пальцем и своим криком будя половину поляны.
По наклону копья Милослава определила направление раньше. Мы вместе проводили взглядом фигурку до забора и за него. Преследовать нет смысла — пока через людей добежишь, пока взберешься на домик, пока перемахнешь… а там, может быть, засада.
На мой вопль прибыли царберы.
— Что случи… Понятно.
Длинное древко, торчавшее в траве между людей, говорило за себя. Проснувшийся Дорофей тер глаза.
— Где виновник? — осведомился начальник стражи.
— Утек через забор, — высказал еще один страж, подошедший от ворот. — И как только ноги не переломал. Я поздно увидел, даже сигнал подать не успел.
— Там, наверняка, его подмога ждала, — рассудил начальник, глядя в сторону забора. — Не один же он. В ночь-то.
Милославу бесило их равнодушное спокойствие.
— Как насчет погони? — встряла она. — Время уходит.
Стражи хмыкнули:
— В ночь никто искать не пойдет. И не в ночь не пошли бы, никого ведь не убили. Поигрались, постращали — дело житейское. Ложная тревога.
— Запомните, — подытожил главный царбер, — мы охраняем от врага, а не от внутренних разборок великосветской шушеры. Всего хорошего.
Вот так, инцидент исчерпан. Они попытались уйти.
— Стойте, — воскликнула Милослава. Она, пронзенная, истекала бы сейчас кровью, если бы не принятые меры и не случай. — Давайте сверим списки! Преступник был среди нас. Он въезжал в ворота. Он же не влез снаружи?
— Снаружи было чисто, — подтвердил царбер — наблюдатель за периметром.
— Придется обойти и опросить всех. — Начальник стражи со скрежетом почесал покрытый бронзой затылок.
— Я помогу, — сказала Милослава.
Царберы согласились.
Заснуть у нас не получилось. После того, как охрана подняла на уши всех гостей цекады, был найден брошенный балахон бойника. Опрос ничего не дал. Царевна долго сличала записи с наличием людей, царберы были рады отдать нудную работенку постороннему.
Милослава вернулась взбудораженная и какая-то дикая. Полный надежды взгляд сестер вызвал горькую усмешку. Царевна обратилась ко мне и Томе:
— Тоже отправитесь с цариссой Дарьей, вернусь за вами на днях.
— Мы не оставим Шурика.
— Черт подери. Вот же, черт, одни проблемы от них. Зарина! Будешь заложницей.
Милослава умела принимать смелые решения.
Зарина вздрогнула, будто ее кобыла лягнула. Могла даже назвать имя кобылы.
— Объясни, — потребовал я.
— Что должна делать заложница? — одновременно выпалила Зарина и залилась краской.
Милослава с усталым видом отмахнулась:
— Сестренка постоянно будет при вас как гарантия, что красного черта не тронут.
— И вылечат, — прибавил я.
— И поставят на ноги, если ты имеешь в виду это.
— А как объяснить окружающим, зачем я день и ночь таскаю с собой малявку?
— Я не малявка! — гордо всхлипнула Зарина. — Мне четырнадцать!
Вскочив и оправляя доспехи, она сравнивалась со мной ростом только благодаря сапогам на каблуках и островерхому шлему, если за точку отсчета брать его верхушку.
— Тебе?! — даже обернулся я.
— Просто я маленькая. В смысле, низкая. Но я расту!
Вот так. Эта пигалица — моя ровесница.
— Объяснение для других будет такое, — на ходу сочинила Милослава. — Зарина наказана выслугой в год за случайную порчу или потерю твоего имущества.
— У меня нет имущества.
— Потому и нет, что она как бы потеряла. Ясно?
— Я согласна! — Зарина закивала с каким-то непонятным остервенелым удовольствием.
С рассветом нас передали Дарье.
— Прости, — говорила царисса царевне. — Они же разовые, даже по голосам друг друга не всегда знают. Я тем более. Еще у вашей матушки Варфоломеи подменили. Думаешь…
— Да, — резко ответила Милослава. — Думаю.
— Зачем ей это? — пыталась успокоить царевну Дарья.
Руки и плечи Милославы сотворили жест, означавший как «не знаю», так и «а то сами не знаете».
Выяснилось, что несостоявшийся убийца на входе записан как бойник из свиты Дарьи. Прибыл из дома Милославы. Теперь царевна отправлялась на поиски правды и, возможно, для мести. Покачав головой, Дарья все же благословила:
— Храни тебя и направь на мысль верную и на путь истинный всеблагая Алла-всевидящая и всеслышащая, да простит Она нас и примет.
— Я найду, — пообещала Милослава. Ее левый глаз дернулся. — Найду и покараю. И да воздастся справедливым.
— Алле хвала, — убито повисла выговоренная цариссой необходимая формула. — Только прошу: не свершай необдуманного. Я тоже пострадала. Мой человек исчез. Если ты разворошишь угли, а результата не добьешься, найти концы в полыхающем костре событий мне будет трудно. — Она задумчиво помолчала. — Если что-то пойдет не так — обращайся. Вместе мы распутаем этот клубок.
Милослава кивнула и удалилась.
Рассвело. Караван-сарай гудел собиравшимися путниками, готовясь к новому дневному переходу. Ржали оседлываемые и навьючиваемые лошади. Доспехи гремели, словно играла ударная установка, где вместо барабанов эмалированные ведра с гайками. Глаз искал верблюдов и даже слонов для соответствия виденному в кино… но ожидания, к счастью или сожалению, не оправдались. Здесь были только люди и кони. Люди — светлокожие, европеоидной наружности, разной степени смуглости. Большей частью — в латах, с копьями или хотя бы мечами. Вместо полноценного доспеха у некоторых были разноцветные халаты вроде наших с Томой. Эти халаты у кого-то запахивались, у других скреплялись на груди встык крючками или застежками. Матерчатую одежду частично покрывали бронзовые накладки. Все здесь служило безопасности, все чего-то боялись. Почти все головы венчали островерхие шлемы. Только дети спокойно бегали в одних надеваемых через голову мешкообразных рубашках по колено. Впрочем, были и взрослые в чем-то подобном: в перепоясанной или свободно свисавшей рубахе навыпуск, а также штанах или юбке. Причем, женщины — исключительно в штанах, а мужчины наоборот. Женщины распоряжались, мужья и прочие спутники умело справлялись с возложенными задачами. Думаю, минут через двадцать царберам можно будет поспать в полной тишине до очередного вечернего аврала, когда прибудет следующая партия жаждущих переночевать в безопасности.
Отбывая, мы попрощались с Шуриком. Я склонился над перевязанным соратником.
— Мы вернемся. Обязательно вернемся. Выздоравливай быстрее.
— Только не надо ой. Я вас умоляю, — мотнул он всклокоченной рыжей шевелюрой. Пробивавшаяся щетина делала щеки красными. — Прекратите этих глупостев. Неужели не понимаю. Это вам не при румынах двери на ночь колбасой закрывать.
И на прощание, когда расстояние еще позволяло:
— Зай гезунт!
— Что?
— Будьте здоровы, в смысле: до свидания!
Тома утерла пальчиком уголок глаза. У меня тоже в носу щипало, а на душе скребли нагадившие кошки.
Свита цариссы Дарьи оказалась маленькой, словно это не царисса в короне, а какое-то недоразумение. Зато — с двумя развернутыми над головами штандартами. На одном — буква Д на зелено-оранжевом фоне, на втором, бесцветном — гриб на фоне буквы А. Ну да, она же госпожа школы и Грибных рощ, как ранее проинформировала Зарина. Не лучше ли на месте буквы изобразить книгу? Стоп, где я видал здесь книги? Еще не изобрели, если глядеть на уровень технологий.
Свита Дарьи включала трех царевичей-мужей (да, так их здесь называли, мужьями цариссы, при этом — царевичами), царевну-подростка по имени Варвара, шестерку превосходно снаряженных войников, внешне не отличавшихся от царевно-царевичей и принцев ничем, кроме меньшей заносчивости, трех белобалахонных бойников-«ку-клукс-клановцев» и нас, четырех членов переходящего звена Варфоломеева семейства. И никакого багажа, кроме седельного. Умеют же путешествовать. У нас, четырех Варфоломеивцев, было всего два мешочка, уложенных на лошадях царевен. Учитывая небрежность, с которой к ним относились, ценностями внутри не пахло.
Плотно сбитая Карина, на земле казавшаяся тяжеловатой и оттого неповоротливой, взлетела на коня, словно у нее пружина в одном месте. Когда она сурово огляделась с высоты, я не успел отвести завистливого взгляда. Уголки девичьих губ тронула тень ухмылки. Впрочем, до меня ей не было дела. Глубоко посаженные карие глаза глядели вокруг твердо, несгибаемо и абсолютно равнодушно. Еще бы жвачку в зубы… Карина напоминала бычка, закованного в доспехи.
К тому времени мужья-царевичи нетерпеливо гарцевали поодаль. Они сопровождали цариссу на манер телохранителей: куда она, туда и они, без разговоров и приглашений. Думаю, и отхожее место берут в кольцо, когда дражайшая половинка… гм, в нашем случае четвертинка посещает указанное заведение. Подобно цариссе и царевне каждый обладал превосходным доспехом, выделяясь в вооружении чем-то особенным. Один, невысокий и гибкий, обходился без щита, вместо этого у него крепились за плечами два одинаковых меча, они торчали в стороны, словно обрезанные крылышки. Второй — свирепый верзила — обходился одним мечом, зато огромным двуручным, тоже удобно расположившимся за спиной в простой защелке вместо ножен. Третий царевич, удивительно шустрый здоровяк, только что откликнувшийся на имя Руслан, был со щитом, но не убирал руки с рукояти кривого меча, не характерного для этих мест.
— Тоже хочу нескольких мужей, — зашептала Тома. — Представляешь: сижу такая, вокруг — офигительные мужчины, каждое слово ловят, каждый каприз выполняют… И все — мои!
Я выразительно скривил губы и отвернулся к шестерке собиравшихся войников. Как и мужья цариссы, они различались лишь в мелочах, экипировкой, а в основном снаряжении напоминали высшее сословие: на каждом — чешуйчатые доспехи с оплечьями, перегибавшимися из-за спины и крепившимися на груди бронзовыми застежками, сапоги с поножами до колен, наручи по локоть и островерхие шлемы. Из-под нашитого на кожу металла кое-где проглядывала нижняя полотняная одежда в зелено-оранжевой гамме.
Тома перехватила мой взгляд.
— Думаю, второй, третий и пятый мне подошли бы, как считаешь? — Озорная улыбка расползлась по витавшему в облаках лицу, шепот продолжился: — Прикинь: забила мне стрелку Настюха-Брынза из десятого-«бэ», а за меня выезжают такие красавцы в броне, как у Васнецова на «Трех богатырях». Представляю ее физиономию!
— Если что, картина Васнецова называется просто «Богатыри».
— Зануда. Еще скажи, «Три медведя» Репина называется просто «Медведи».
— Их там четыре. Четыре медведя.
— Как это? Почему же ее называют «Три медведя»?
— Кто называет?
Тома задумалась, смутилась, умолкла.
— Картина с четырьмя медведями называется «Утро в сосновом бору», — с мстительным превосходством сообщил я. — Ее автор — Иван Шишкин.
— А я что сказала?
Отряд быстро собрался, взоры обратились на нас, новеньких, выставленных посреди лужайки, как на продажу. Стало неуютно.
Ведя на поводу запасную лошадь, к нам подскакала царевна Варвара. Возрастом она превосходила Тому, но до Карины не дотягивала. Зато чудесно совмещала насупленую агрессивность второй с едва распустившейся женственностью первой. Если старшая из оставшихся Варфоломеиных напоминала ощетинившийся жерлами орудий, идущий на таран броненосец, а Тома — стремительную яхту, то Варвара была быстроходным фрегатом, готовым сразиться с броненосцем или сбежать от него, но не дать спуску ни одной яхте в пределах видимости. Начищенные латы сверкали бронзой, а ряды крупных зубов — отменной белизной. На щеках при улыбке проявились обаятельные ямочки, но симпатии не вызвали: улыбка вышла надменной и фальшивой. Высокая, отлично сложенная, с выпирающими вперед коническими нагрудниками и прикрытыми броневой юбкой широкими бедрами, девица одарила нас покровительственно-колючим взглядом:
— Ангелы, конем править умеете?
— Нет, — откликнулась Тома.
— Да, — одновременно выдал я. — Чуть-чуть. И только шагом.
— Тогда вот вам на двоих.
Мы стали обладателями низкой послушной кобылки, почти пони. Скорее, размером с ослика. Назову ее Тойота. Надо же как-то называть, если имени не сказали.
Вспомнив свою единственную конную прогулку, по примеру Карины я решил легко вспорхнуть в седло… и едва не перевалился на другую сторону. Меня до обиды весело придержали посторонние. Сзади привалился приятный груз, Тома обхватила меня вокруг пояса и затихла. При поворачивании головы мое ухо улавливало ровное дыхание. Впрочем, голова Томы тоже не оставалась на месте: вертелась, как вентилятор на перегретую материнку.
Карина демонстративно уехала вперед. Ее мелкая сестренка, мой странный заложник, держалась рядом. Почти впритирочку. Остальные растянулись в длинную колонну, оставив нас практически одних. Только Варвара сзади следила за порядком в нашем Варфоломеином царстве.
— Что такое школа? — спросил я.
Должны же быть подводные камни. Если волки — это собаки, то школа может оказаться магазином, пограничной заставой или подпольным казино.
— Это… школа, — не смогла подобрать слов Зарина. — Где учат.
— Чему?
— Всему.
Ну, хоть это не поменялось. Затем я припомнил запись при въезде на ночевку.
— Почему принцы записаны по царевне? Вообще, не разберусь с вашими титулами. Чем принц отличается от царевича?
Зарина солнечно рассмеялась:
— Это же просто. Принцы — мужья царевен, носят их имя. Царевичи — мужья царисс.
Маленькая всадница напоминала сестру только обводами лица и цветом глаз, в остальном являя полную противоположность. Вместо угрюмой силы — лучащийся фонтан энергии. Вместо плотной приземистости — хрупкое воздушное изящество. Лицо сияло, глаза искрились и жили собственной жизнью: счастливой, безоблачной и независимой от окружающей суеты. Как все прочие, Зарина тоже носила бронзовые латы поверх одежды из ткани. Среди остальных мы с Томой в своих обвисших халатах на голое тело, штанах без белья и тапочках без задников выглядели придурками. Кто же путешествует конным в таком виде?!
Ответ: мы. Утешало, что не по своей воле.
— Чем царевна отличается от цариссы? — продолжил я экскурс в неведомое.
Догадка созрела давно, но желательно бы подтвердить.
— Царевны, — разжевала Зарина как маленькому, — это дочки царисс.
— Почему не у всех одна фамилия? Семья-то одна.
Зарина поразилась моей глупости.
— Давай еще раз, — сказала она. — Смотри. Мужья царисс — царевичи, мужья царевен — принцы. Само собой, второе имя они получают по имени собственницы.
Шикарная формулировка.
— А остальные? — присовокупил я. — Войники, бойники, кто тут еще есть?
— Второе имя? По тому, кому служат.
Логично. Про царевичей и принцев можно было в отдельный вопрос не выделять.
Дорога частично состояла из вбитых в землю камней. Не булыжная мостовая, но и не грунтовка. Нечто среднее.
— Что разглядываешь? — всполошилась Зарина. — Следы?
— Камни.
Ее взор поскучнел.
— Обычные камни, потому что горы недалеко.
— Как они называются?
— Камни? Не знаю. Мама знает. Я их называю маленькие и большие. — Она засмеялась своей шутке.
— Я про горы, — подсказал я.
— Горы? Смешно. — Лучистая улыбка погасла. — А как называется солнце? А небо?
Ясно, с информацией об окружающем мире здесь туговато.
— А кроме гор что-то есть?
Зарина указала назад.
— С обеих сторон гор — Большая вода.
— Море?!
— Море?! — радостно подхватила Тома, восприняв единственное слово из разговора. — Где море?
— Что такое море? — серьезно поинтересовалась Зарина, уверенно правя большим (по сравнению с собой) конем.
Настал наш черед поскучнеть. Прижавшаяся сзади Тома снова ушла в собственные мысли. Объяснять пришлось мне:
— Море — это когда много соленой воды. Очень много.
— Соленой? Фу. Как ее пить?
— Ее не пьют, — продолжил я информационный ликбез. — В ней плавают.
— Как это?
Не знает, что значит плавать?
— Вы не плаваете? Но ведь купаетесь?
Зарина воспрянула:
— Еще бы! У нас везде озера и пруды. С гор даже речки спускаются, но их сразу по полям разводят.
— Ну и? — подтолкнул я к очевидному. — Что вы в них делаете?
Зарина радостно перечислила:
— Играем в догонялки, брызгаемся, прыгаем, ныряем, бегаем, толкаемся, бултыхаемся, булькаем, дрыгаемся, пихаемся, пры… это я уже говорила…
— А чтобы пересечь водоем? — перебил я.
— Пешком. Как же еще?
Чувствуя, как сзади усмехается Тома, я проявил упорство:
— Вокруг?
— Зачем? — не поняла Зарина. — Поперек.
— А если глубоко?
— Так бывает? Не видела. Тогда, конечно, в обход.
— Минуту назад ты упоминала Большую воду, — не выдержал я.
— Большая вода — граница. Оттуда приходят пожиратели. Туда никто не ходит, опасно.
— О, снова пожиратели. Кто это?
— Не знаю. — Длинные реснички печально вспорхнули, раздался искренний вздох. — Про них стараются не говорить. Судя по слову, что-то очень страшное.
Сзади судорожно закашлялась Тома. Я сам едва не подавился.
Придерживая коня, с нами поравнялась царисса Дарья.
— Развлекаемся, молодежь?
Интересно, какого ответа она ждала. Все притихли. Титул собеседницы давил сильнее возраста.
— Зарина, погуляй.
Младшую Варфоломеину как ветром сдуло.
— Давно? — упало с уст цариссы.
— Что? — не поняли мы.
— Прибыли.
— Вчера.
— Почему к Варфоломее? Причалом ныне Евпраксия заведует.
— Так получилось.
Не выдавать же путаную сагу со многими неизвестными и незаконно спасенными.
— Разберемся, — задумчиво проговорила царисса. — По дому соскучились? Как там сейчас?
Что за запрет, который все норовят нарушить?
— Рискнете слушать ангелов?
— А-а, «Алле хвала»? — понятливо сощурилась и с загадочной полуулыбкой кивнула царисса. — Ладно, придет время, поговорим.
— Вы сказали «сейчас»? — вдруг дошло до меня.
— Я? — удивленно вздернула брови царисса. — И что?
— То есть, как было раньше…
— Уймись, ангелочек. Твое дело знаниями питаться, а не глупые вопросы задавать, спрос за которые бьет больно и неожиданно.

Глава 3
Потом был привал на обед, снова овощи, и снова обалденно вкусно. Климат способствовал вегетарианству. Кашеварили бойники. Расположилась наша команда у дороги, иногда здороваясь с проезжавшими отрядами легких всадников или желто-плащных тяжеловооруженных царберов. Редкие одиночки неслись во весь опор, времени на церемонии у них не было. Тяжело проскрипело несколько тележных караванов. Жутко напылили группы пеших крепостных, перемещавшихся, как выяснилось, с поля на поле. Те и другие — в сопровождении войников либо царберов. Военные салютовали нам… скорее, цариссе Дарье, оружием, мы в ответ вежливо кивали.
Один раз в сопровождении шикарной свиты проехала… нет, торжественно проследовала пожилая женщина на роскошно убранном коне. Ее приветствовали особенно рьяно.
— Царыня Мефодия, — шепнула прилипшая банным листом заложница, не оставлявшая меня в одиночестве. — Лучший страж вотчины целого поколения. Живая легенда.
Зарина со взрослой ответственностью исполняла возложенную обязанность. Аж страшно становилось, до чего может дойти. В туалет-то отпустит?
Слово «царыня» царапнуло слух и ничего не сообщило мозгу. Дама на коне была почтенная, весьма в летах, но тоже в латах. На шлеме царыни корона казалась такой же, как у цариссы. Возможно, чуточку другой формы или из другого металла. Издали разницы не видно.
Царисса Дарья и, вместе с ней, все присутствовавшие почтительно поднялись.
— Приветствую, царыня, — выкрикнула царисса не сбавлявшему ход каравану.
— И тебе мое почтение, — донесся отклик.
Несмотря на возраст, голос был моложав и звонок.
— Какими судьбами?
— В сестырь, Дашенька. Дома дочка справляется, вмешательства не одобряет, а то, что у меня за них сердце кровью обливается, не понимает. Гоняет, как назойливую муху, того и гляди, прибьет. Езжай, говорит, от греха подальше. Я и поехала.
— На совет?
Царыня фыркнула с не свойственным старости озорством:
— Достали эти заседания, скоро зад сотрется до желудка, в продолжение скамьи превращусь. Нет, на этот раз паломничаю.
Далекое лицо огорошило подобием озорной ухмылки, в уголках глаз цариссы тоже промелькнули шаловливые искорки, словно царыня в ночной клуб собралась, оторваться по полной. Неужели в верхах смеются над священными ритуалами, пусть и чуждыми моему миропониманию? Даже не скрывают. Вот тебе и Аллехвала.
— Сестырь… это вроде женского монастыря? — провернув гигантскую мозговую работу, шепнул я Зарине.
Лицо мелкой царевны застыло с недоуменно открывшимся ртом.
— Что?
— Ничего, — вздохнул я.
— У вас же храм под боком? — удивленно вопрошала царисса царыню.
— За новыми впечатлениями, Дашенька. Одни и те же рожи, одни и те же слова — какие чувства они вызовут, кроме изжоги? Других у нас не водится. Сама понимаешь, в моем возрасте…
Караван ушел.
С обеда выехали в том же порядке, как остановились: царисса Дарья вновь сопутствовала ангелам. Свита чуточку уменьшилась (один из царевичей с двумя войниками ускакал вперед) и почти сразу более чем восстановилась: в сопровождении тройки бойников прибавилась нагнавшая нас войница в тех же зелено-оранжевых тонах свиты Дарьи.
Местность красотами не баловала. Поля, снова поля и опять поля. Дорога разрезала их насквозь, ни разу не изогнувшись. Кони растянувшейся колонны сонно перебирали копытами, всадники подремывали.
— Царыня — это кто? Чем отличается от цариссы по иерархии? — спросил я при первой возможности. — Выше, ниже? Или не по иерархии, а по возрасту? Молодая — царисса, старая — царыня? Или по местности? К примеру, у нас главный начальник — царь, у кого-то король, у племени — вождь, у кого-то, как у нас сейчас, президент. Названия разные, функция одна. И, в конце концов, чей муж здесь называется царь?
— Слишком много слишком глупых вопросов, — с неожиданным неудовольствием отмахнулась царисса, ехавшая со мною бок о бок. — Придет время, узнаешь. Все узнаешь. А не придет…
С неприятным намеком она умолкла, оставив меня в размышлениях о жизни — изменившейся за сутки настолько, что прямо не знаю. Ничего не знаю. Ничего не понимаю. Но понять хочу.
Однообразие абсолютно похожих друг на друга пейзажей утомляло. Глаза хотели нового. А желания иногда имеют свойство сбываться.
— Что это? — Я рассмотрел впереди нечто необычное.
Издалека небольшой лесок показался привычной лесополосой, защищавшей урожаи от ветра, но чем ближе становилась «лесополоса», тем быстрее убежденность в этом рассеивалась.
Царисса, долгое время задумчиво разглядывавшая нас, ответила:
— Поселок.
И снова погрузилась в непонятные размышления.
На деревьях жили люди. Сколотили хибарки, сделали шалаши, натянули гамаки. Перекидные лестницы соединяли жилье сложными, но верными дорогами.
— От волков? — догадался я, вглядываясь в невиданные конструкции.
— Крестьяне, — последовал показавшийся не связанным с вопросом ответ, сопровожденный весомым кивком.
В ответе сквозило отношение — снисходительность богини к жалким людишкам, без чьих подношений, жертв и поклонения тоскливо и голодно.
Позже мы увидели и самих крестьян, работавших в поле. Гордей был прав: они держались минимум по трое, бессознательно кучковались, даже когда не требовалось. На поясах висели ножи. У некоторых — дубинки или топорики. Обитый металлом плуг вгрызался в почву, буксиром работала измученная кляча. Понятно, лучшие кони уходят знати и военным. Все как обычно, как всегда было, есть и будет.
— Они живут здесь постоянно?
Не укладывалось в голове, что на ветвях можно готовить, ходить в гости, ухаживать, рожать и растить детей, присматривать за больными и стариками…
— Только в сезон. Кстати, поглядите вдаль. Что-то видно?
Тома всмотрелась.
— Ничего.
— Ниче… — тоже начал я и осекся. — Башня!
— Подъезжаем.
До башни пробирались через те самые рощи, что должны быть грибными. Кажется, в титуле царисс заложена специализация. С развевавшимися над кортежем флагами тоже все стало понятно: тот, что с рисунками — флаг земель, которыми владела феодальша, второй (цветной, с буквой Д) — именной цариссы Дарьи.
 Дорога сузилась, но не исчезла.
— Почему не сделают дорогу к причалу? — спросил я, пользуясь местным термином, обозначавшим портал. — Мы пробирались такими дебрями…
— Царская дорога — дорогое удовольствие как проложить, так и содержать, — сообщила царисса. — Нет проку строить и охранять дороги в места, которые используются редко. Учись считать затраты, в том числе чужие, это основа всего.
Сразу два факта. Порталом пользуются редко — раз. Дороги — царские. Два. Не царисские, а царские.
— Царь живет в столице? — сформулировал я вопрос, которым возгордился. Какие глобальные выводы, какая умелая компиляция рассеянной информации!
Хохот в ответ.
— Царь? — Царисса вытерла платочком уголок глаза. — В столице? Даже слова такие забудь.
Хорошо смеется тот, кто последним бьет. Хотелось сказать. Я промолчал. И похвалил себя за сдержанность и уважение к возрасту. Вот стану по-настоящему взрослым, Дарья к тому времени постареет, сморщится как смятая банка из-под колы, зубы выпадут… тогда и посмеемся.

Глава 4
Башня вдали проявилась во всей красе. Просто круглая каменная башня, высокая, зияющая дырами окошек-бойниц, будто расстрелянная из пулемета мишень. С зубцами поверху, где в кинофильмах обычно прячутся лучники. Неравномерно, как белок в глазунье, вокруг башни раскинулся деревянный городок.
Мои глаза рвались вперед. И не у меня одного.
Впервые мы миновали развилку. До сих пор лента каменно-глинистого полотна лилась непрерывно, без перекрестков. Мы взяли левее. Поля остались позади. Высокие деревья легонько шумели, сопровождая отряд. Громада башни ушла вправо, вскоре измельчала и пропала совсем. Впереди за лесом замаячил частокол еще одной цекады. Вместо царберов в настежь открытых воротах приветственно ожидали уехавшие вперед посланники.
Караван перестраивался на ходу: прежний строй исчезал, все притормаживали, царисса медленно, но верно оказалась первой. Так и въехали: за Дарьей — мужья со штандартами, затем остальные. Мы — в золотой серединочке.
Внутри… никак не постоялый двор. Хотя внешне очень похоже.
Здесь нас тоже встречали. Немолодой мужчина и две женщины, одетые уже привычно глазу: в безрукавках разной степени нарядности, а внизу он в юбке, они в штанах. И пара десятков пострелят, похожих на воспитанников детского дома времен седой старины. Их простенькая однообразная форма состояла из двух элементов — рубахи и шаровар. Ноги — босые, что нормально для покрывавшей двор мягкой шелковистой травки. У многих были длинные волосы, скрепленные налобной тесьмой. На первый взгляд, большинство — девочки, возраст колебался вокруг моего, лет тринадцать-пятнадцать.
Грянул хор, громоподобно, гулко, как на Красной площади во время парада:
— Алле хвала! Приветствуем смотрительницу школы цариссу Дарью!
Значит, это и есть школа. Могло быть хуже.
Прибывшие ранее люди цариссы подготовили встречу. Дым из кухни валил стоячего и поднимал лежачего. Везде чистенько, трава скошена, на лицах улыбки, втюхивавшие вам без вазелина сто лет безбедной жизни. Покинув седла, Дарья с царевичами удалились в один из покоев. Нас, новеньких, ее дочка Варвара подвела к ждавшему мужчине. Костлявый, ссутулившийся, с расползающейся кляксой лысинки на седой голове, в своей расшитой орнаментом юбке и красивой рубашке без рукавов он походил на грустного шотландского клоуна. Глаза смотрели устало и очень по-доброму.
— Школьный распорядитель папринций Люсик, — представился он. — Можно просто дядя Люсик. Любые проблемы в школе, не решаемые другими — это ко мне. Теперь расскажите, кого мне послала Алла-дарительница, да простит Она нас и примет.
— Назовитесь, — шикнула царевна Варвара.
— Царевна Карина Варфоломеина.
— Царевна Зарина Варфоломеина.
Умолкнув, Карина надменно набычилась, сей позой как бы подтверждая немалый статус, а Зарина расцвела в милой улыбке. Все взгляды сошлись на нас с Томой.
— Ангел Тома, — гордо вылетело сбоку.
Что ж, назвался груздем…
— Ангел Чапа, — тоскливо сообщил я.
Глаза папринция взорвались непонятным огнем, словно глазницы переполнены порохом… и быстро погасли.
— Пойдемте, познакомлю со школой.
Варвара, пока не дали новых поручений, тихо исчезла. Для нас папринций Люсик провел экскурсию.
Школа выглядела как цекада — огражденная частоколом территория размером с футбольное поле, похожая на стадион. Внутри — ухоженное травяное покрытие, только у притулившегося к строениям колодца поблескивал прудик-бассейн размером с небольшую лужу. Роль трибун, если продолжить сравнение со стадионом, исполняла жавшаяся к забору вереница жилья и технических строений. Они скалились пустыми проемами окон и дверей — начиная с конюшни по одному краю и заканчивая казармой по вернувшемуся к воротам другому. При нападения извне можно отражать атаки с крыш, соединявшихся между собой в виде общего подковообразного навеса. Зубья частокола одновременно выполняли роль внешней стены помещений. Заостренные бревна поднимались над плоской кровлей на метр-полтора, как зубцы на каменных крепостных стенах. В нескольких местах с поля на объединенную крышу вели грубо сколоченные лесенки типа пожарных. Пупом на ровном месте с одной стороны ворот торчало подобие башенки. Как шляпка незабитого гвоздя в начале подковы. Самая высокая точка школы. Внутри башенки дежурил стражник. Особого усердия он не выказывал, что говорило о мире и спокойствии вокруг.
Миновав расположение стражи и комнат, куда ушла царисса с мужьями, школьный распорядитель ввел нас внутрь построек. Они оказались бесконечной анфиладой, пронизывавшей каждое из состыкованных строений. По обе стороны бесконечного общего коридора располагались двери. Одну, на внутреннюю сторону, гостеприимно распахнули перед нами.
— Кладовка. Здесь утварь и оружие для тренировок. Прямой выход во двор. Все в свободном доступе, тренируйтесь, когда хотите, только за ворота ничего не выносите без разрешения.
Прошли дальше. Боковые помещения исчезли, образовав единое пространство от внутренней стены до забора. Столы с лавками заполнили получившийся зал так густо, что едва оставалось место пройти.
— Это кухня, — объяснил дядя Люсик, как он просил называть себя вместо официального «папринций». — Три раза в день добро пожаловать.
Технические помещения кухни выделялись дымящей трубой на крыше, внутри, судя по запахам и звукам, жарили, парили и скребли, мы миновали несколько дверей, не заглядывая. В следующем зале оказались чарки, тазы, две бадьи по плечо высотой, а за выводящей на поле открытой дверью виднелся бассейн.
— Умывальня и помывочная, — последовало объяснение. — Снаружи — купальня.
Стало смешно: в самом глубоком месте бассейна мне в лучшем случае по колено, только чтобы побулькаться, побрызгаться да повизжать. Услада «девчачье счастье» или грезы малыша.
— Уборная, — продолжил дядя Люсик.
Туалет поразил. Об унитазах молчу, до них еще тысячу лет на пузе по наждачке, но здесь не было даже обычного деревенского сортира. Просто жиденькой шеренгой выстроились, криво ухмыляясь изгибами ручек, несколько горшков. В углу — вода в кувшинах. Все. Это все?!
— А куда выносить за собой? — не удержался я от вопроса.
— Этим занимаются другие.
Надеюсь, приходящий «слив» работает достаточно оперативно.
Помещения школы выглядели ненадежно-хлипкими из-за некоторой кособокости — так всегда бывает с деревянными домами, построенными много лет назад. Время повсеместного использования досок еще не пришло, поэтому потолок и большинство стен состояли из состыкованных половинок бревен, расколотых вдоль и промазанных глиной. Из таких же половинок, только отшлифованных многими поколениями ног, был сделан пол. Потолки опирались на поперечные круглые балки. Некоторые стенки и внутренние перегородки состояли из двух рядов плетеных прутьев с насыпанной между ними землей, часть была обычным плетнем, усиленным соломой. Для шумоизоляции — самое то.
Дядя Люсик остановился у двух соседних дверей по внутренней стороне школы в длинном ряду многих таких же.
— Ваши комнаты. Заселяйтесь. Ставни в окна можно получить в кладовке в случае сильной жары или холода. Белье меняется раз в неделю. Если что-то постирать — говорите. Располагайтесь. Двадцать минут личного времени.
Нас предоставили самим себе.
Как-то подразумевалось, что мне, мальчику, выделят одну комнату, пусть самую махонькую, а девчонкам другую. Когда же мы заглянули внутрь…
В одной — два матрасообразных лежака по углам. Кроватями их назвать трудно. Внутри, как понимаю, солома, снаружи — обшивка из мешковины или чего-то не менее забористого для нашей привыкшей к комфорту кожи. Белье — две дерюжки-простыни, на одной спать, второй укрываться. Подушка — из свалянного меха, наверное, собачьего: другой живности за время приключений не замечено. Два табурета — класть на ночь одежду. Проем-окно во двор. Все.
Соседнюю обстановку словно печатали на копире. Мы с Томой озадаченно переглянулись.
Карина без разговоров заняла ближнюю комнату. Гукнула взбиваемая подушка, всхрапнул продавленный лежак. Не теряя времени, я шагнул к дальней комнате. Отворяемая дверь стонала и плакала, противясь давлению. Переборотая, она смирилась и приветливо распахнулась во всю ширь: «Добро пожаловать, хозяин! Мы любим сильных!»
В проеме я обернулся. Напряженная, но безуспешная работа мысли сводила Томе мозг. Хорошо, что выбор остался ей. Просто прекрасно. Выбери она эту комнату первой, я попал бы впросак. Поясняю. Пойди я к ней — наглец, уйди к Карине — предатель. Трагедия, однако.
Губы Томы задрожали, щеки залил румянец. Блин, она в той же беспощадной «вилке»: либо нахалка и бесстыдница, либо трусиха и сволочь.
Ситуация разрешилась без нашего участия.
— Я заложница! — радостно вспомнила Зарина и ринулась занимать место в моих апартаментах.
Казалось, даже стены облегченно выдохнули. Правда, с горьким оттенком потери.
Вселились.  Я лег, положив ногу на ногу, руки нащупали и потуже запахнули халат, глаза уставились в потолок. Вот такое новоселье.
Зарина, уже дважды восторженно обежавшая комнатенку по кругу, теперь заглядывала во все щели. Даже свой лежак приподняла — вдруг под ним спрятано что-то интересное?
Ага, первая ночевка вне родных стен. Скоро перебесится. Мне, напутешествовавшемуся с родителями по стране и не только, местный аналог гостиничного номера навевал грусть.
В дверь потарабанили пальцами, громко и отчетливо.
— Войдите, — пригласил я.
— Одежда для занятий.
Сначала прозвучал голос, затем мы увидели одну из тех женщин, что при въезде встречали цариссу. Нам вручили две котомки.
— Будьте готовы через десять минут. Ваши кафтаны, временное одеяние ангелов, мы вернем в башню причала, так заведено.
Дверь чувственным стоном сопроводила исчезновение чужой из нашего пространства и в конце ликующе взвизгнула: мол, как я ее? Где аплодисменты?
Внутри котомок оказались широкие штаны и распашные рубахи на тесемках. Выделка порадовала, если сравнивать с деревенским тряпьем, и огорчила, если — с халатами, которые здесь называли кафтанами. Знакомое слово, но кто в мои годы носит или просто знает кафтан?
Одежная ткань оказалась плотной, надежной, а большего не требуется. Цветом принесенное тоже не блистало: все однотонное, светлое, желтовато-серое. За красотой здесь явно не гнались и на нее не тратились. Или это потому, что казенное? Может, школьники сами покупают себе более качественное и красивое? Или ангелам, как сиротам, не дозволена роскошь? Типа, надо блистать умом, а не перьями в заднице. Чтобы не осталось сомнений, я заглянул в котомку соседки. Все то же самое. Не в происхождении дело. Унификация, понимаешь.
Зарина сняла шлем. Внезапный дождь из золота обрушился на плечи, и меня едва не раздавило свалившимся удивлением: как же меняет людей прическа! Красиво поведя зависшим в воздухе водопадом, Зарина бережно поставила шлем у лежака, стянутые боевые сапоги победно встали под табуретом, перевязь с мечом нашла пристанище в голове лежака. Затем на табурет полетели поочередно скидываемые доспехи.
— Кстати, — она вынула что-то из-за пазухи. — Держи. Это твое.
— Спасибо… — выдавил я, приняв Гордеевский нож в ножнах, мою единственную материальную ценность в этом мире. — Как ты его…
Осчастливленный, я вскинул глаза на маленькую благодетельницу в желании еще раз отблагодарить…
Что она делает?! Глупая бесцеремонная девчонка, мало ремнем драли? Эгей, существо, ты не одно в этом мире! По крайней мере — в данной комнате.
Зарина не обращала на меня внимания. Из двух ее поддоспешных вещей — жилетки и штанов типа галифе — первая, совершив красивое па, плавно спикировала на табурет.
Умение думать наперед помогает избегать неловких ситуаций. Одну я проморгал, а более серьезная вторая только назревала. Мои руки машинально потрясли пустую котомку в бессознательной надежде добыть необходимое. Увы. Ни трусов, ни майки.
— Э-ээ… — промямлил я, жалея, что не улитка и не ношу домик с собой. — А где нижнее белье?
— Что? — резко обернулась Зарина.
Черт. Мое лицо мотнулось к стене и стало ее сосредоточенно изучать. Кстати, если до сих пор Зарина была в моих глазах мелкой, надоедливой, странной, но при этом — главное — девчонкой, то теперь я называю ее девушкой. Она не ребенок, просто низенькая. Я вот тоже не мальчик, а тинейджер. Подросток, парень, юноша, молодой человек, как больше нравится. А моя соседка — полноценная девушка. Яркая. Очаровательная. Красивая. В общем… соблазнительная. Вот. Выговорил. Все, что отличает взрослую девушку от девочки, у Зарины присутствовало. И выглядело бесподобно. Аж дух захватило.
— Белье, — безвольно повторил я, еще дальше опуская пылающее лицо в пол.
— Вот оно. — Тон был недоумевающий, тонкая рука указала на простыню.
Издевается? Как можно не понять о чем речь?
— Нижнее белье, — вытолкнуло мое горло.
Лучше бы оставило внутри. Зарина без зазрения совести шагнула ко мне. Босые ноги пришлепали по тесаному полу, правая ладонь задрала верхнюю простыню моего лежака, левая ткнула в нижнюю:
— Да вот же. Смотри, показываю!
Боковым зрением я видел. Видел прекрасно. Но видел больше, чем требовало воспитание. Соседка, которую это нисколько не смущало, требовательно ждала. Пришлось повернуть голову и кратко кивнуть склонившемуся надо мной созданию. Посчитав недоразумение исчерпанным, Зарина выпрямилась, ее руки задумчиво сложились на раскосой глазастой груди.
— А-а, поняла, у вас оно, наверное, называется по-другому. Тебе надо привыкать. Вот эта вещь у нас, — ее опустившаяся ладонь вновь подхватила и вздернула к моим глазам простыню, — называется простыней.
Я подавил нервный смешок.
— У нас тоже.
— Тогда почему же…
— Заринка, муть твою-мою-нашу! — раздался вопль в соседней комнате, слышимый, скорее всего, и на Святом причале.
Не описать моей радости печатными словами. Я еще не оказывался в столь позорной ситуации, когда мысли увязают, как мухи в меде, оставшийся без высшего командования язык мелет чушь, а глаза требуют оградить от потрясающего организм (именно так) зрелища… и одновременно не желают уводиться в сторону.
— Заринка, в гроб тебе гвозди по самые дыни и колючку в арбуз! — донеслось уже ближе.
Говорят, смена деятельности — лучший отдых. А для бурлящих эмоций нет ничего лучше смены их вектора.
— У вас пользуются гробами? — Удивление поползло из меня, как бока из заниженных джинсов чересчур уверенной в себе дамы Бальзаковского возраста.
Зрелище похорон самоотверженного бойника до сих пор стояло в глазах. Никакими гробами там не пахло.
— Чем? Какими гробами? — Златокудрая соседка расшнуровала завязку своих галифе, без единой тени сомнения стянула их, поочередно подняв ноги, и безмятежно прошла к своей котомке.
Меня снова бросило в дрожь. Если здесь столь вольные нравы…
— Карина сейчас крикнула… — судорожно напомнил я происхождение темы разговора.
Как бы еще намекнуть насчет моей неготовности к подобной простоте и близости к природе. В моем мире не селят разнополых учеников в одной комнате, и у нас посторонние стесняются ходить друг перед другом даже в нижнем белье. Даже. А не. И если тут все так же и дальше, а то и не так, то… ух.
— Это кто-то из ангелов употреблял, — не прерывая занятий по переоблачению, пояснила Зарина.
Она расправила бесцветные шаровары, взгляд придирчиво пробежался сверху донизу, руки зачем-то встряхнули свежевыглаженную вещь. Лишь после такого длинного ритуала ее ноги влезли в подставленные штанины. На вопли сестры Зарина внимания не обращала. Привыкла.
Проделав аналогичные действа и пассы с рубахой, она добавила про гробы:
— Обычное непонятное слово, чтобы в перемешивании с другими изобразить возмущение.
Олицетворение упомянутого возмущения чуть не вынесло нашу дверь, у которой даже не нашлось звука выразить свои недовольство и презрение. С легким присвистом дверь отлетела к самой стене и обиженно заткнулась.
Карина уже переоделась. Рубаха сходилась на пупке узлом, что выглядело дерзко и фривольно. Правильнее было застегнуть на тесемочки и заправить в шаровары, либо оставить навыпуск, либо оставить и перетянуть поясом, но бедовая девка выбрала то, что выбрала. Без шлема она оказалась короткостриженной шатенкой, и в плане шевелюры тоже совершенно не походила на младшую сестру.
— Заринка, чтоб тебя пожиратели пожрали и человолки отчеловолчили, где мой трофейный нож, сукина дочь?
Это уже слишком.
— Вас не учили стучаться? — предельно спокойно осведомился я из своего положения лежа.
— Заткнись, вошь небесная, не с тобой говорят. — Зло зыркнув на меня, Карина развернулась к моей маленькой соседке. — А ну, иди сюда, мерзость подноготная…
— Это не твой нож, он ангельский! Милослава у ангела отобрала!
— Мой. Я его заслужила. Не тебе решать.
— Вспомни заповедь: не возжелай жены и дома ближнего своего, и другого имущества, — пошла Зарина на последнее средство логического убеждения.
В битве логики с яростью у первой не было шансов. Большое тело надвигалось на маленькое как бандитский джип на детский велосипед, последствия встречи угадывались со стопроцентным результатом.
— Тысяча извинений, мадемуазель, но не пойти бы вам отсюда на хрен? — тихо, но эффектно выдал я, принимая вертикальное положение.
Ненавижу насилие. Еще больше ненавижу хамство и безнаказанность права сильного.
— Что-о?
Это как если бы я похлопал по плечу человеколюбивого — в плане покушать — инопланетного монстра и он обернулся. Ощущения — не передать словами.
— Вообще-то, я не бью девчонок, — на всякий случай сообщил я. Вдруг сработает?
Нет. Здесь собирались бить меня и бить больно.
— Это я девчонка? — зловеще загрохотала Карина.
Озверевшая машина для убийства, натренированная донельзя, сделала шаг вперед. Ее руки приготовились рвать, что гнется, и крошить, что ломается.
— Кариночка, опомнись. — Зарина выдала «молитву встречи»: — «Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь». Закон, Карина! Преступивший закон сознательно ставит себя вне общества, общество обязано ответить тем же!
Хорошо же им вдолбили, от зубов отскакивает.
— Отдайте нож, и я уйду, — снизила тон Карина.
Вроде как сменила гнев на милость.
— Это мой нож, — сказал я.
— Это мой нож!
Выкрик слился с броском. Драка с натренированной шестнадцатилетней убийцей меня не вдохновляла, шансы уходили в глубокий минус. Победить можно лишь неожиданностью или тем, что здесь неизвестно. Но чем?
Уже чувствуя, как клещи рук сходятся на шее, я ткнул прямой ладонью в открытую всем ветрам диафрагму или, выражаясь проще, «под дых». Карина поперхнулась, согнулась пополам и гулко «поцеловала» пол.
— Кариночка, ты как? — запорхала вокруг нее сестренка.
У самой глазки сияли, как начищенные сковородки прабабушки. Наконец-то старшую сестрицу поставили на место!
— У-ух… — продышалась воительница. — Да я!..
Однажды я ходил на самбо, ходил почти месяц: родители заранее оплатили восемь занятий, деваться было некуда. Там мне довелось кое-что видеть. Запомнилось главное, слова тренера: «Лучше уметь применять один прием, чем знать тысячу».
В соответствии с озвученным принципом на первом занятии мы изучали и отрабатывали единственный прием — бросок через бедро. Хватаешь за грудки, проворачиваешься с одновременным нагибом и кидаешь через себя. Хватаешь, проворачиваешься, кидаешь. Хватаешь, кидаешь. И так весь урок. На втором занятии снова отрабатывали этот же прием. До изнеможения. На третьем отрабатывали и применяли. На четвертом применяли до посинения, с противниками разного веса, из разных позиций. Остальные занятия я прогулял, о чем мои предки, понятное дело, не догадывались. Сейчас бы снова туда, годика на три…
Прыжок Карины наткнулся на захват правой руки обеими моими. Сгибаясь в развороте, я резко потянул на себя, энергия нападения сработала в мою пользу — противница полетела через меня на лежак лицом вниз. Мой вздрюченный обстоятельствами организм машинально упал на нее сверху, прижимая, чем получится — не для закрепления победы, об этом не думалось, просто сработал инстинкт самосохранения. У меня не было преимущества ни в силе, ни в весе, ни в технике. Что-то виденное в кино заставило действовать дальше почти автоматически: я вывернул упиравшуюся руку назад, до вскрика. Нет ничего лучше удержания в болевом приеме, если противник один.
— Нож — мой. Признай и повтори, — приказал я.
Что ни говори, Карина была знатным бойцом. Превозмогая боль, она вывернулась, мне под нос выставился средний палец:
— А хо-хо не хи-хи?
Зря она это. Я обхватил показанный палец кистью и заломил в обратную сторону. Не выдержит никто. Только под наркозом.
— Кариночка, пожалуйста, признай, что не права. Если дойдет до разбирательства…
— Эт-то т-тво-о-ой, твой нож! — взвыла Карина, губы при этом до странности изогнулись и растеклись по лицу невозможной амебой. Взгляд искромсал меня на куски: — Я припомню.
— Договорились. Но не забывай, что я ангел, меня нужно холить и лелеять.
Сосредоточенное лицо Зарины старательно изображало поддержку и сострадание сестре, а глаза врать не умели. Они смеялись во всю глотку, если такое выражение применимо к этим частям организма.
Про себя я назвал сестер Солнышком и Злюкой. Очень подходяще.
— Чем помочь? Что за шум? — В недовольно рыкнувшую дверь вломились две ученицы.
Второй была Варвара, дочка цариссы Дарьи. Она уже переоделась в униформу. Без шлема, а потому тоже преображенная до неузнаваемости, как до того приятно удивившая Зарина, ее не оставившая впечатлений сестра и испугавший внезапной лысиной Малик. У Варвары волосы  оказались длинными, светлыми, но сухими, как пакля. Рубаха свободно свисала, скрывая фигуру. Босые ступни стыдливо выглядывали из-под штанин. Умирая от любопытства, Варвара старательно держалась сзади, показывая более высокое положение напарницы.
Влетевшую первой я не знал. Лет пятнадцати на вид. Томина ровесница или чуть старше, примерно как Варвара. Мускулистая, выше нас всех, но при этом по-змеиному гибкая и опасная. В спарринге однозначно составила бы конкуренцию Карине — самой мощной из нас. И не коварством, как я, а по-настоящему. С этой мне связываться не хотелось. Пусть ангелами объявили нас с Томой, истинно ангельское личико было именно у новоприбывшей. Тонкие брови вразлет, острый прищур огромных глаз — льдистых и одновременно жгущих. Даже холщовое одеяние навыпуск и босые ноги не прятали зловеще-холодной красоты. Не люблю таких, слишком много о себе воображают. А если их безразмерное мнение о себе чем-то подкреплено, тем более не люблю. Нефиг в чем-то быть лучше остальных. Самым лучшим должен быть я.
Девица глядела на нашу заварушку отстраненно и немного свысока. Варвара при ней исполняла роль шакала при тигре из истории про дикого мальчика.
— Имущественные споры. — Я убрал нож под подушку. — Проблема разрешена к обоюдному согласию сторон.
И где только нахватался такого. Говорила мама: смотреть телевизор вредно.
— Ужин! — донеслось снаружи.

Глава 5
Еда, как всегда в этом мире, оказалась на уровне. Не верилось, что такое можно сотворить исключительно из растений. Впрочем…
Язык уловил привкус молочных продуктов. Сыр? Творог? Непонятно. Но хорошо.
Столы — как раз на четверых. Некоторые пустовали. На прием пищи собрались только ученики, взрослых не было. Я насчитал восемнадцать человек без новеньких. Кроме меня — все девчонки. Мальчишки поели в первую смену?
Боже ж мой, какие мальчишки?.. На встрече цариссы-смотрительницы школы присутствовали ВСЕ. Около двух десятков голов. Столько и было, сколько сейчас скребут по тарелкам и облизывают ложки. Почему меня воткнули в женский лагерь? Лень было везти куда нужно?! Не может же мужская школа быть за тридевять земель от женской. Выдам все, что думаю, при первой возможности. Им невдомек, что мне неприятно и… в общем, неправильно все это.
Стоп. Дарья — царисса школЫ. Одной. Продолжая мысль…
Мальчиков учат в другом месте. Мало того, возможно, что другое место находится в другом царстве, пусть оно размером с некий гулькин нос (надеюсь, судьба даст мне шанс узнать в интернете, что это такое; очень надеюсь). Хорошо, если такие царства граничат друг с другом, а вдруг между ними еще десяток-другой мини-государств, и добираться в мужскую школу нужно годами?
Предположим, я добьюсь своего. Меня переведут в другое место… и разлучат с Томой. С последним своим человеком в чужом мире.
Помолчу некоторое время. Не дураки же вокруг, сами поймут, как сделать лучше для всех. И сделают. Если разлучат не сегодня-завтра, буду решать новую проблему. Снова найду способ шантажировать. До сих пор у меня это получалось.
Решено, молчу.
Вечерело. Когда оконного света стало не хватать, в дверях кухни появился дядя Люсик.
— В прощание дню повторим святые заповеди, данные нам Аллой-спасительницей, да простит Она нас и примет.
Застучали отодвигаемые скамьи, ладони легли на края столешниц, лица благостно опустились. С короткими перерывами раздалось многоголосое:
— Не сотвори себе идола, ни духовного, ни реального.
— Не произноси Святого Имени без надобности, а произнеся — помолись.
— Соблюдай закон.
— Почитай матерь свою и чужую, ибо Алла, да простит Она нас и примет, дала нам мир, а они дали жизнь.
— Не убий, если это не враг, посягнувший на твою жизнь, семью и родину.
— Не укради.
— Не произноси ложного свидетельства.
— Не возжелай мужа и дома ближней своей, и другого имущества.
— Алле хвала! — подытожил дядя Люсик, и долгожданный взмах руки отпустил всех с миром.
В потемках ученицы и я разбрелись по комнатам. Халаты со смешными штанами и мягкие «ангельские» чувяки у нас забрали, пришлось осваивать местную традицию ходить босиком. У Зарины и прочих были сапоги, но для ношения обуви здесь, видимо, есть особые дни или некие условия. Меня босоногое передвижение не смущало, а Тома морщилась.
Зарина первой юркнула в восторженно отверзшуюся дверь, поэтому я немного задержался. Карина глянула зловеще-строго, глаза сказали, что она все помнит и не простит. Тома с едкой полуулыбкой-полуусмешкой пожелала спокойной ночи и с грохотом захлопнула за собой дверь. Варвара с чванливой наперсницей-выскочкой, которую она назвала, кажется, Аглаей, скрылись в следующей за моей комнате. Досчитав про себя до десяти, а потом, на всякий случай, еще до двадцати, я вошел. Словно понимая ситуацию, дверь прикрылась бесшумно.
Отвернувшись зубами к стене, укрытая простыней соседка дрыхла без задних ног. Под милое похрюкивание я разделся и впрыгнул в спасительное укрытие лежака.
Сонные звуки смолкли. За неясным шорохом последовал скрип. Я осторожно приоткрыл один глаз. За ним быстро распахнулся второй. Стоя надо мной, на меня глядело маленькое грустное привидение.
— Не спишь? — тихо спросила завернутая в простыню Зарина. — Можно к тебе?
Я даже рта не успел открыть: лежак вскрякнул под лишней тяжестью, бесцеремонно плюхнувшееся тело принялось возиться, устраиваясь с удобством.
Я натянул простыню под самое горло и машинально отпрянул — на самый-самый краешек. Зарина с радостью воспользовалась нежданным подарком, повернулась ко мне, ее лицо приблизилось, в ухо жарко зашелестело:
— Так волнуюсь за сестер… Милослава… Она гордая, не простит.
— Чего и кому? — пришлось поддержать разговор.
— Лисавете. Она следующая за Милославой, на год младше, восемнадцать, а уже три мужа. Милослава разборчивая, у нее всего два. Не берет кого попало. А Лисавете лишь бы выглядеть. И чтоб завидовали. — Ладошки Зарины уютно сложились под щеку. — Лисавета у нас самая красивая. Ее все любят. А она пользуется. Ходили слухи, что ее в наследницы выдвигали. Но мама возразила. Зато сторонников среди войниц и войников у Лисаветы больше, чем у Милославы.
Зарина завозилась в постели. Прядь, случайно упавшая на лицо, была отправлена за ухо. Теперь одна рука Зарины осталась под головой, другая неосознанно крутила в пальцах краешек простыни.
Я высказался:
— Всегда существуют правила, кто должен наследовать. Кто ваш наследник по закону?
— Милослава, она старше. И умнее. Ей и титул-то не нужен, она мечтает о спокойствии в семье, и чтобы другие уважали. За это кому угодно глотку порвет. С ней не пропадем.
— Тогда каким боком Лисавета возбухает? — не слишком этично выразился я.
Зарина будто лимон укусила:
— Сплетни. Разговоры. Домыслы. Вчерашнее покушение очень некстати.
Я устремил взгляд в потолок, пальцы сплелись над животом, ноги машинально скрестились. Меня не трогали перипетии Варфоломеиной семейки, сами разберутся. Пришлось перебить, склоняя тему на более злободневное и мне непонятное:
— Почему мужчины ходят в юбках? Их заставляют, как ты говорила, собственницы?
Зарина хихикнула:
— Зачем заставлять? Представь мужчину и подумай… — Она снова не удержалась от смешка, прикрыв рот ладонью. — Им же в штанах неудобно!
Логично. А против логики не попрешь.
— Папринций — что за должность? — Я опять поменял тему.
— Эй! — негромко раздалось в окне. — Спите? Всю жизнь проспите.
Словно нарисованные, в проеме маячили две головы. Первая, звавшая нас и любопытно заглядывавшая внутрь, принадлежала — я вспомнил имя — Аглае, вторая — Томе.
Всписк Зарины ушел в ультразвук. Взвившийся златоглавый вихрь в мгновение ока перенесся на собственную лежанку. Как по воздуху. При такой скорости я допустил бы даже телепортацию.
О телепортации оставалось лишь мечтать. Движение во тьме не прошло для Томы незамеченным, ее голова исчезла, быстро смененная несколькими другими.
— Полнолуние! — как бы объяснили они, словно что-то объясняя. — Вылезайте, только тихо.
Все были одеты как Зарина. Парад приведений. Закутавшись в простыни с головой, они загадочно блестели выглядывавшими лицами, глаза в лунном свете горели предвосхищением чего-то грандиозного.
Уже готовая, то есть правильно упакованная, моя соседка вскочила с лежака, босые ноги в три шлепка достигли окна. Подхватив ниспадающие края ткани и задирая их по самое не балуй, Зарина ринулась покорять подоконник.
— А ты? — Вскарабкавшись, она испуганно замерла в проеме. — Я без тебя не пойду, мне нельзя, я заложник.
— Сейчас буду, — пообещал я. — Прыгай.
Окно очистилось, снизу донесся приглушенный удар.
Замотавшись по примеру других, я оперся о подоконник правой ладонью и одним движением перемахнул наружу. Едва не задавленная заложница шарахнулась в сторону.
Мы оказались последними. Ученицы двигалась к противоположной стене школы, по ходу вытягиваясь в колонну. Ни свечей, ни факелов. В свете полной луны окружающее было резким и четким. И чуть голубоватым. Хоть книжки читай, которых нет.
Все собрались в затемненной части территории, плохо просматриваемой с башенки у ворот. Принесенным ножом наша вожачка, Аглая, вместе с постоянной напарницей вскрыла дерн, под ним обнаружился съемный щиток.
— Сюда, — скомандовала она.
Лаз в земле был небольшим. На карачках, ругаясь и пачкаясь, призрачные фигуры полезли в нору, путаясь и снова ругаясь. Самые смелые скинули простыни, чтобы на выходе надеть снова.
Хоть и ночь, но светлая. Я отошел к группе, которая не стала дожидаться очереди вниз. Оказывается, имелась и другая дорога. Подставленная лесенка сдавленно хрипела, прогибаясь под ногами взбиравшихся на крышу учениц. Мы с верно сопровождавшей меня Зариной тоже поднялись. Тома с нами не пошла. Проследив, чтобы мы достаточно удалились, она опустилась на четыре точки и в порядке очереди сунула голову в дыру на поле. У нас наверху веселье только начиналось. Ученицы одна за другой разбегались и сигали по ту сторону забора. Сердце остановилось: а вдруг…
Никаких вдруг. Протяжные «А-а-а!!!» одно за другим сменяло довольное «Ух!» и радостные возгласы, подбадривавшие оставшихся.
Я разогнался и рухнул в неизвестность.

Глава 6
С другой стороны забора оказался пологий склон с высокой травой. Скатились мы как на санках, только простыня у меня чересчур задралась, но в рамках приличий.
Ученицы направлялись в лес. Точнее, в одну из рощ, которые здесь Грибные, как сказано в названии. Правда, грибам еще не сезон, рановато, начало лета. Впрочем… Другой климат — другие сроки. И, чем черт не шутит, другие грибы.
Среди деревьев мерцал свет. Как вскоре оказалось, центр большой поляны занимал костер, разожженный заранее и полыхавший до небес. Дров угробили уйму. Понятно, в быту здесь дрова почти не нужны, разве только для поесть-помыться. Нам бы в Россию такой климат… никогда бы в космос не полетели. Сидели бы под пальмой и ждали, когда банан свалится.
— Встать в круг! — скомандовала Аглая.
Само получилось, что я оказался между Томой и Зариной. Над поляной повисла бодрящая напряженность. Из припасенных в сторонке вещей Варвара достала чашу размером с горшок и длинный нож.
— Тайный круг школы расширяется. Сегодня нас больше, чем вчера, завтра будет больше, чем сегодня, — тоном жрицы, свершающей жертвоприношение, вещала Аглая. — Мы здесь, чтобы частицы души Тайного круга и после возвращения домой продолжали жить в каждом сердце. Клянетесь ли вы никогда не забывать этих дней, которые мы проведем вместе, в помощи и дружбе, сострадая в горе и поддерживая в борьбе?
— Клянемся, — послышались голоса.
— Не слышу! — истерично взвилась Аглая.
Ей бы черный квадратик под нос — ну вылитый рейхсфюрер на митинге. Умения работать с толпой ораторше было не занимать.
Над лесом грянуло:
— Клянемся!
— А если в трудную минуту к вам за помощью обратится член Тайного круга, с годами ставший соперником или начальником, поможете или оттолкнете? Казните или помилуете?
— Поможем! Помилуем!
Огонь в костре был меньше огня в глазах, обстановка действовала как наркотик. Дым, пламя, тьма, плечо товарища и единодушный рев объединяли в общий организм, каждый был каждым и был всеми. Совершенно забывалось, что общий организм обычно — это рукотворный механизм, которым кто-то управляет для некой надобности.
— Нас мало, но вместе мы сила! Клянетесь ли, что никто и никогда не поднимет руки друг на друга, кроме как во исполнение закона?
Дружный ответ:
— Клянемся!
— Что будет с отступником?
— Не жить такому на земле!
— Клянетесь ли по прошествии лет, когда станете важными и толстыми, помнить о сегодняшней клятве?
— Клянемся!
— Давай, — последовал приглашающий жест Дарьиной дочке.
Варвара поднесла инструмент. Похожим на кинжал ножом Аглая полоснула себя по ладони. Кровь, темная в сполохах огня, брызнула в чашу.
— Скрепим нашу клятву!
Чаша и нож пошли по кругу. Каждый отдавал несколько своих капель. Большинство делало надрез на ладони, я же ткнул острием кончик пальца, как в поликлинике, и выдавил сколько нужно. Через минуту прижатая большим пальцем ранка даже не выглядела раной. У полосовавших себя девчонок проблем с остановкой кровотечения было больше.
Наконец, чаша вернулась в руки «жрицы». Торжественно подняв ее, покружив в воздухе и показав всем, Аглая слила часть в поднесенный Варварой кувшин. Тоже домашняя заготовка. Костер, кувшин, чаша, кинжал — специально длинный и страшный… Нехило девочки подготовились. Давно отработанный сценарий?
— Все слышали о кровавых временах ложных пророков, об акопалипсе и о пророчестве свихнувшейся царицы о трех царях, которые разрушат мир — пусть все делают вид, что не верят в него. Но. Если история повторится или пророчество сбудется, если произойдет невероятное, то мы — Тайный круг — только мы и только вместе сможем противостоять невероятному злу.
Аглая подняла чашу, Варвара — кувшин.
— Здесь сцеженное сбродившее молоко кормилиц и часть наших душ. Плоть и кровь Аллы-всесвидетельницы, да простит Она нас и примет. — Сделав шаг в бок, они остановились у бледного лица ближайшей ученицы. — Быть верной Тайному кругу — клянусь! И да покарает судьба отступников!
— Да покарает! — поспешно вымолвила ученица. — Клянусь!
Пальцы Аглаи погрузились в чашу и вынырнули красными, обтекающими багровыми каплями. Кувшин уперся в губы ученицы.
— Пей!
Та приподняла сосуд за низ и судорожно глотнула. Выставленные указательный и средний пальцы вожачки провели по лицу девчонки две полосы, слева направо — от уха до уха, через щеки и рот. Потом по лбу. И по горлу в завершение — будто ножом.
Шаг к следующей.
— Клянешься?
— Клянусь!
— Пей!
Все умолкли, повисла жуткая тишина. Лишь костер потрескивал, громкими щелчками проходясь по нервам как по струнам. Музыка выходила зловещая.
Ритуал продолжался шаг за шагом и вгонял в гипноз. Вот отхлебнула и раскрасилась в воинственного индейца маленькая Зарина. Сосуд коснулся моих губ.
Что за бурда! Чем-то напомнило самодельный кумыс — довелось однажды попробовать. Противно до ужаса. Нет, скажем так: на любителя. Кому-то же и водка вкусная. Но человечий кумыс с человечьей кровью… Извращенцы. Показушники. Им в нашем мире кино снимать или в гаражах пугать первоклашек.
Едва глотнув, я получил по лицу холодными мокрыми пальцами.
— Клянусь! — послушно вылетело у меня.
По завершении круга Аглая вымазала свое лицо остатками полностью в красное.
— Да будет так!
Круг распался, девчонки принялись плести венки. Зарина увидела, что я не плету, и сделала два. Заботливая у меня заложница.
— Готовы? — поднялась во весь рост вожачка.
— Да!! — исторгли предвкушение «старички», забивая звуком удивление новичков.
— Вперед!
С несусветным ором, визгом и улюлюканьем размалеванные девицы и я понеслись сквозь лес. Через минуту обозначилась цель: деревенька. Кургузые домишки как выстроенные по периметру часовые огораживали хозяйственные постройки и небольшой прудик, необычайно узкие проемы окон глядели наружу, двери у жилищ выходили строго во двор. Наверное, это сделано специально, как защита от волков, чтобы успеть заскочить внутрь. Дальний, чуть отстоявший от остальных домик, выглядел крепче, сверху торчала кирпичная труба. Видимо, кузница. Крыши — с небольшим скатом, крыты соломой. Что еще нужно в таком климате?
Сейчас деревня спала.
Получился обыкновенный налет. Вопя и воя, девчонки врывались в дома и выволакивали крепостных мужиков, те едва успевали повязать свои юбки из длинного отреза дерюги. Сопротивления никто не оказывал.
Восемь понукаемых мужиков покорно последовали к костру.
— Зрелища! — заорала толпа.
Мужики вздохнули, переглянулись. Дескать, ничего не поделаешь, не в первый раз и, увы, не в последний, судьба, однако.
Началась массовая драка-свалка. Сначала четыре на четыре, потом как придется. В полную силу. Они пихались, толкались, лупили по мордасам. Тела грузно опрокидывались, лбы трещали. Все дрались со всеми. Когда кто-то падал, победитель начинал месить соседа.
Ученицы внимательно следили, за кого-то болели, кричали, подбадривали, давали советы. Кто-то просто забавлялся, кто-то учил практику боя на живом примере.
В ухе раздался голос Томы:
— Как тебе соседка?
Я пожал плечами.
— Нормально. — Что еще сказать? Она спрашивала не для узнать, а для уязвить. — Забавная.
— Я заметила.
Тон был непонятен. Среднее между покалывающе-веселым летним дождиком и холодным душем. Невзирая на взаимоисключаемость понятий. Томе удавалось и не такое.
Прямо ревность какая-то. Одно слово, девчонка.
На «арене» остался единственный боец. В том смысле, что остался на ногах. Победитель. Ему достался одобрительный вой.
— Рискнет кто-нибудь с голыми руками выйти против деревенского чемпиона? — насмешливо осведомилась Аглая.
Сама при этом не вышла.
Намек был прозрачен. Все посмотрели на Карину, как самую старшую и крепкую. Та все поняла, поднялась с земли. Нисколько не стесняясь, перемотала простынь во что-то наподобие тоги, но повыше и связав концы, чтобы не мешали. Крестьянин шагнул навстречу.
Тростинка рядом с пнем. Который катится. На нее. Девочки ахнули. У мужика выдался шанс хоть как-то насолить благородным обидчицам. Хотя бы одной из недосягаемых стерв. Единственный шанс в жизни, разрешенный и ненаказуемый. Все видели — он его не упустит.
Ноги Карины напружинились, тело склонилось вперед, готовясь к броску. Чего ждет?! Тяжелая туша уже наваливалась, несокрушимая, как айсберг на лодочку…
Карина совершила бросок. Не на противника, а противника. Перехватив руку, она провернулась корпусом, и многокилограммовый недотепа обтек ее бедро, позорно грохнувшись на спину. Хм, а ведь моя школа. Усвоила с одного раза. Прирожденный боец.
На прощание победительница заломила палец побежденного. Покидая поле битвы под неописуемый рев толпы, Карина подмигнула мне. Прощен?
Аглая что-то скомандовала, и мужиков поставили в шеренгу.
— Домой!
Пятки засверкали в прямом смысле, в нас полетели комья земли. Так полетели, что напрашивалось: они это специально.
— Один на третьего! — послышался возглас справа.
— Два на пятого! — слева.
— Три на первого! Два на второго! Три на седьмого! Еще три на седьмого!
Ученицы делали ставки: кто добежит до леса первым.
От уразумения, кто же победил, отвлекло происходившее рядом: выигравшие задирали проигравшим простыни и влепляли ладонью смачного «леща» по мягкому месту. В оговоренном количестве. Я развернулся и пошел в сторону школы.
Аглая успевала все, в том числе следить за каждым.
 — Чапа! Еще будет забава и прыжки через костер!
Нет уж, хватит.
— В следующий раз.
— Но мы рассчитывали! — подхватило сразу несколько голосов. — Нужны все, иначе не получится…
— Им нужно поровну, — объяснила догнавшая меня Зарина.
Кто-то все же смилостивился:
— Пусть идет, бывают же дни…
— Но забава…
Зарина выкрикнула:
— Я тоже ухожу!
Золотоволосое чудо безмолвно зашагало рядом. А Тома осталась, опьяненная непредставимыми дома экзотикой и вседозволенностью.
Я умудрился пройти мимо замаскированного подземного хода. Зарина окликнула меня и первой шмыгнула в лаз. Ее в некотором роде шокирующая естественность, воспитанная простотой местных нравов, и безрассудная привязанность ко мне поражали. И, честно говоря, очень нравились.
На выходе мы логично направились в комнату, но рассмеялись, разглядев свои рожи, а также руки и прочие ноги, затем пошикали друг на друга, вспомнив о необходимости соблюдать тишину… и снова взорвались тщательно сдерживаемым хохотом. Подавились, закашлялись и принялись откровенно ржать, как ненормальные. Добравшись, наконец, до помывочной, оттерли друг другу физиономии, помогли с ногами и в относительном порядке добрались, наконец, до комнаты, где уснули раньше, чем измотанные тела коснулись лежаков.

Глава 7
Что я такого в жизни совершил, чем заслужил это нечеловеческое издевательство?!
И что, собственно, происходит? Где я? Кто там? В дверь стучали, скребли и снова стучали. Правда, несильно. Зря. В битве безмятежной закукленности и враждебной надоедливости с разгромным счетом побеждал сон.
Замков двери не имели. Не дождавшись ответа, мою страдальчески заголосившую деревянную охранницу отодвинули, в проеме очертилась испуганная голова Томы.
— Чапа, срочно. Нужно поговорить. — Ее взгляд упал на недовольно ворочавшуюся Зарину. — Наедине.
— Ага. — Я перевернулся с боку на спину. — Через пять минут. Хрп-ссс…
Началось землетрясение.
— Чапа!
— Что?! — вскинулся я, продирая глаза.
Нет, стены не шатались. Шатали меня. Шатали руки Томы, только что стоявшей в двери и вдруг оказавшейся у постели. Тормошило так, что внутренний мир разлетался быстро линяющими фейерверками, а глаза не фокусировались.
— Нужно кое о чем поговорить, об очень важном. Смертельно важном!
— Подъем! — громогласно разнеслось по школе. — Всем построиться у купальни. Считаю до десяти. Раз…
Я подскочил, хватаясь то за рубаху, то за штаны, и сверля Тому намекающим взглядом.
— Ладно, позже — Она со вздохом отвернулась. — Пойми, это очень важно. Важнее не бывает.
Тома выскользнула из комнаты. Спиной к соседке нахлобучив оба предмета гардероба, еще не отошедший ото сна, я, как пуля со смещенным центром тяжести, то есть, такой же потерявший ориентацию и спотыкающийся, вылетел вслед за сумевшей обогнать меня Зариной.
Дядя Люсик считал:
— Восемь, девять, десять!
Все ученицы и я выстроились в произвольную шеренгу возле бассейна. Кто куда встал. Не по росту, как у нас на физкультуре, а по желанию. Я встал около Томы, Зарина мгновенно подперла мой бок с другой стороны.
Дядя Люсик удовлетворенно кивнул.
— Доброго всем утречка. Что-то квелые вы какие-то. Спалось хорошо?
— Отлично! Здорово! Чудесно! — раздалось с разных сторон.
Глаза папринция посмеивались. То ли он догадывался о ночных приключениях, то ли откровенно знал.
— Пробежка, один круг, потом умываться и завтракать. Марш!
Дежурные бойники распахнули ворота. Первой на простор ринулась Аглая, за ней, на правах подруги-наперсницы и дочери смотрительницы школы, Варвара, остальные кто как. Оказавшись снаружи, все помчались по кругу вдоль стены.
— Чапа! — вновь попыталась поговорить со мной Тома.
— Не разговаривай, быстро выдохнешься, — посоветовал кто-то из бежавших рядом.
Чтобы слышать друг друга на бегу, нужно говорить громко. Мы не одни. У Томы снова не получилось задуманное, и она с неожиданной злостью помчалась вперед.
С выжженными сухотой глотками, взвинченные и неимоверно усталые, сразу по возвращении мы бросились к чаркам и тазикам умывальни. Некоторые сначала заходили в уборную. Умываясь, я терпеливо дожидался, пока туалет освободится, не хотелось попасть в неприятную ситуацию. Надо сказать папринцию насчет отдельного туалета. Или разрешить ходить туда, куда он сам ходит. Можно же в виде исключения сделать для меня такую малость, если поместили с девочками.
— Чапа, будь осторожен, — шепнула Тома на ходу, выбрав миг, когда рядом никого не оказалось. — Карина сказала…
В это время последняя девочка покинула уборную.
— Прости, — извинился я и забежал внутрь.
Тома, конечно, за мной не пошла, как бы ни хотелось ей сказать недосказанное.
— Завтрак!
Не успел я выйти, как меня подхватила толпа и понесла к столам кухни. Расселись, ложки старательно застучали, челюсти с удовольствием мололи и дробили, горла проглатывали и требовали еще. Тома сидела сама не своя, на вкус не обращала внимания, жевала машинально, как корова на лугу. Глотала через силу.
Завершился прием пищи новым совместным декламированием.
— Молитву возвышения, — скомандовал дядя Люсик, — или, как вы говорите, возвышенку. Алле хвала!
— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
Как вчера с заповедями, хор дружно затянул, четко разделяя каждую фразу и будто бы высекая ее в скрижалях памяти, если такие есть (и, опять же, интересно, как они в таком случае выглядят).
— Я отдаю жизнь и мысли Алле-возвысительнице, да простит Она нас и примет.
— Я берегу честь и репутацию, ведь потом они сберегут меня.
— Я забочусь о своем здоровье, ведь потом оно позаботится обо мне.
— Я помогаю окружающим, ведь потом они помогут мне.
— Я воздаю выше необходимого Алле-всесвидетельнице, творительнице миров и воительнице умов, да простит Она нас и примет, и наступит время, когда воздастся мне.
— Как Она создала наш мир, так и я во славу Ей создаю себя.
— Я не ною и не жалуюсь. Я пересиливаю.
— Я не прошу. Я действую.
— Для меня нет невозможного. Трудно — да, долго — может быть, но не невозможно.
— Я слушаю умных, но верю только верным. В этом состоит мудрость.
— Я никогда, никогда, никогда не сдаюсь.
— Меня можно убить, но нельзя сломать.
— Я так живу и примером учу детей. Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
Кто-то из мелких весело втиснул:
— А если у меня нет детей?
Дядя Люсик не поставил выскочку на место, как на его месте сделал бы любой учитель моего мира, а добродушно разъяснил:
— Пример — он для всех. Дети бывают не только свои. Вы сами еще дети. Будьте примером для своих соратников и для чужих детей. Алле хвала!
— Алле хвала! — еще раз гаркнули все.
— Прошу на выход.
Дядя Люсик вывел нас из-под крыши.
— Войника, вашего преподавателя боя, вызвала царисса, — сообщил он, когда все построились снаружи. — Занятие пусть проведет Аглая, она лучшая в потоке. Берите инструмент, приступайте, за дисциплину отвечает старшая по возрасту — Карина.
Он ушел. Не получилось сказать насчет туалета. Подойду после занятия.
Инструментом папринций назвал деревянные мечи с мощными гардами-крестовинами, предназначенными, чтобы не покалечить руки в тренировочном спарринге. Я взял крайний, разницы не было, они ничем не отличались друг от друга. Меч хорошо лег в руку. Удобный. Только легкий, потом трудно будет перейти на настоящий.
Аглая выступила вперед:
— Готовы, недоучки и недомерки? Начнем. Обучение пойдет по трем направлениям. Первое. Предстоит подковаться технически: выучить приемы, овладеть искусством боя. Второе. Научиться постоянной готовности сделать трупом или инвалидом другого человека, невзирая на его личность и приближенность к вам. Третье — много упражняться в первом и втором.
— Как-как ты нас назвала? — дождавшись паузы, с высоты возраста и опыта желчно осведомилась Карина.
В ее глазах прятался гнев, не бессмысленный и беспощадный, как в схватке в моей комнате, а придерживаемый до нужного момента.
Ученицы зашептались.
— Желаешь проверить? — упала следующая фраза Аглаи.
Я заметил, что ее повсеместно выделяют и превозносят. Не сторонятся, но чуточку заискивают. Возможно, завидуют. Кто же она такая: естественно появившийся лидер или именитая пустышка?
Карина вышла вперед. Меч в ее руке прокрутил свистящие восьмерки, отчего фехтовальщица оказалась внутри защитной сферы. Выдвинув левую ногу, Карина встала боком, деревянное «лезвие» выставилось над головой острием к противнице.
Аглая усмехнулась и напала прямо из положения, в котором стояла: меч опущен, тело обращено к врагу.
В два стука все было кончено. Карина схватилась за макушку и взревела, а мы даже не поняли, что произошло.
— Прежде чем я попала в школу, — прохаживаясь возле побежденной, сообщила Аглая, — многие годы со мной занимались лучшие мастера по всем видам оружия. Советую новеньким прислушиваться к моим советам.
В ее поле зрения попал мой язвительный взгляд. Ненавижу хвастунов, даже если действительно что-то умеют. Я вот самый умный, но не выпячиваю же?
— Чего пялишься? — раздалось в мою сторону. — Не веришь — проверь.
Вокруг меня образовалось пустое пространство. Тома и так была на нервах, теперь едва не упала в обморок.
Сразу бы признать поражение, но момент упущен. Аглая надвигалась танцующим шагом, выбирая, как более красиво меня унизить.
Все, что я знал и смог вспомнить, здесь не работало. Противник у меня — умелый, по его правилам его не победить. Ищем вариант как с Кариной в комнате: сделать то, чего не ожидают.
Словно дубину, я занес зажатый в правой руке меч назад за левое плечо, будто собирался ударить слева сбоку. Варианты: слева через верх в верхнюю часть корпуса или через низ в нижнюю, и все, то есть я сам перекрыл себе уйму других возможностей. Варианты встречного нападения Аглаи ограничений не имели. С презрительным прищуром она ринулась на меня. Одновременно я сделал выпад ногой вперед и совершил самый примитивный и предугадываемый удар: сбоку по горизонтали, со всей силы. Без никакой фантазии, если так можно сказать. Но.
В последний миг я подключил к удару левую руку. Подушка ладони догнала запястье правой и надавила, резко посылая вперед и сочетая эффект короткого и длинного рычагов. Скорость и мощность удара мгновенно выросли.
Аглая мой удар легко парировала… бы. Если бы не та самая дополнительно появившаяся энергия второго рычага. Противницу снесло вместе с небрежно выставленным в защите мечом, который откинуло вбок, и корпус остался открытым — бей не хочу.
Что ж, я показал себя. Не лыком шит, а родительским предвидением. Не зря водили меня, балбеса, на тренировки «реконструкторов»: не уметь, так хоть знать. Второй раз, конечно, ничем не удивлю, но в первый впечатление произвел.
Аглая моргнула, поджатые губы превратились в бледную полоску. Нечасто ей давали отпор. Непредставимым усилием ее рот растянулся в улыбке:
— Молодец. — И ко всем: — Вот как надо. Где не хватает силы или умения, выручит смекалка. Вспомните молитву бойца: победа — сплав опыта, ума, смекалки, воли и подготовки, недобор в любой из составляющих — смерть.
Покручивая «клинком», она от практики перешла к теории:
— Каждый, кто взял в руки меч, воображает себя величайшим бойцом. К счастью, это проходит. У кого не проходит, долго не живет, говорю как назначенная возможная преемница, это звание просто так не дают. — Меч в руке Аглаи совершил почти невозможный с точки зрения физики кульбит, и уголки ее рта, отметив зависть окружающих, довольно расползлись в стороны. — Если на вас нападают, а вы захотите сдержать нападающего словами, объяснив ему что-то разумными доводами и отсылкой к этике и морали… ну-ну, попробуйте. Напавший знает, что делает, он совершает осознанное действие. Он подготовился, он выбрал время, он уже напал. Надежда на доводы и поиск бескровного решения снижают ваши шансы и, соответственно, увеличивают их противнику. Нападайте первыми! Перекидывайте роль жертвы на врага, который готовил эту роль для вас. Еще раз вспомним молитву бойца: удар в ответ на удар — беспросветная глупость. Бой должен заканчиваться в один удар. Времени на второй просто не будет.
— Схватки бывают очень длинными, — озвучил общую мысль кто-то из местных капитанш-Очевидность. — Значит, бойцы неумелые?
— Здесь есть два варианта, — признала Аглая, деревянный меч при этом перепрыгнул в левую руку, которая стала орудовать им с не уменьшившейся грацией, выводимые пируэты получались донельзя эффектными. — Неумелые либо равные. Кстати, опыт бойца виден в том, как он держит меч. Поднимите оружие вверх, к голове, или выставьте вперед — вас примут за неумеху и будут правы. Убьют быстро. У вас не останется запаса расстояния между мечом и противником. Опустите оружие в полусогнутой руке к поясу — и вокруг возникнет поражаемое пространство в объединенную длину руки и клинка. И останется возможность применить л-ю-б-о-й прием — при внешней безобидности позы.
Что-то произошло. Все засуетились, стали поправлять выбившиеся и разъехавшиеся рубахи, ладони разглаживали взъерошенные волосы.
 — Царисса Дарья! — донеслось от построек.
Деревянное оружие опустилось, отряд замер, верноподданнически глядя на появившуюся из-под навеса смотрительницу. Она остановилась в центре. Трое мужей выстроились за ее спиной, не для компании и участия в разговоре, а в виде красивой мебели. Полагающийся по чину атрибут. Типа дорогих часов у бизнесмена. Остальная свита, включая папринция и двух женщин, чьи должности еще не прояснились, встала в шеренгу вдоль здания.
— Вчера мы прибыли поздно, не было времени на слова. Исправим это.
Сделав паузу, царисса прошла вдоль учеников, внимательно заглядывая каждому в глаза и словно ковыряясь в душе. Как бы прикидывала: а что прячется в темном уголке вот этого замшелого мозгишки? А вот в этом?
Дошло до меня. Я тупо смотрел вперед давно отработанным серьезно-внимательным взглядом школьника, который не выучил урок и делает все, чтобы не заметили. Царисса прошла дальше:
— Ваш поток только набирается, но многие живут в школе не первый месяц. Вчера к нам прибыли новенькие. Вперед, пожалуйста.
Сестры-царевны и за ними мы с Томой выступили на шаг.
— Во-первых, к нам присоединились две царевны, Карина и Зарина Варфоломеины, —  сообщила царисса. — Прошу встретить, как полагается.
Среди учениц пронесся одобрительный приветственный гул. Царисса осталась удовлетворена.
— И впервые… — она выждала несколько интригующих секунд, — впервые за много лет у нас в гостях — ангелы.
— Алле хвала! — взорвались криками воспитанницы, не столько от радости, сколько из любопытства: им повезло, прежним потокам такого счастья не приваливало — лицезреть живых ангелов. Интересно, поток — это год или полный курс обучения? Надо будет спросить.
— Тома… это Тамара? — засомневалась царисса Дарья.
— Да, — кивнула Тома. — Но лучше просто Тома.
— Ангелы Тамара и… — царисса вновь остановилась в нерешительности. — Чапа — разве имя?
Я признал:
— Прозвище.
— А имя?
— Вася.
Дарья принялась излагать дальше:
— Ангелы Тамара и Василиса до нового распоряжения становятся воспитанницами школы. Прошу приветствовать новых воспитанниц, единственных в своем роде!
Из-за шума ободряющих выкриков никто не услышал моего возмущения. Какая, к черту, воспитанница Василиса?!..
От жуткого толчка локтя в ребро язык у меня едва не превратился в отдельный орган. Взвыв, я накинулся на Тому:
— Ты чего?!
— Не рыпайся. Еще не понял? — злой змеей прошипела Тома. — Ангелы — не дети, как мы думали. Ангелы — женщины.

Глава 8
Совсем в другом свете пролетело одно за другим недавнее, и пазлы сложились в картинку.
Гордею наша четверка представилась как «два и два». Не мы, он сам настоял на формулировке — два парня и две девочки, так ему увиделось со стороны. Действительно, на первый взгляд можно не отличить: волосы у меня длинные, лицо чистое — усы с бородой проклюнутся нескоро. Сложение тщедушное, нескладное, у худеньких девочек моего возраста такое часто бывает. Голос все еще высокий, кадык, что вырастает со сломом голоса, ждет своего часа. Даже представляя себя как «он», для других я был ангелом, что тоже мужского рода. Мы же говорим: диктор Екатерина. К тому же, в прошедшем времени, насколько помню, я о себе не рассказывал, все мои фразы имели настоящее время, пол говорившего оно не передает.
— Все свободны. — Царисса Дарья начала разворачиваться, чтобы уйти, но… — Тома и Чапа, а вас я попрошу...
…остаться, — голосом артиста Броневого вспыхнуло в голове навеянное киноклассикой.
— …зайти через минуту, — закончила царисса, чуть помедлив.
Несколько шагов — и она скрылась в примыкавшей к забору анфиладе, где в противоположной от ученических комнат стороне располагались ее гостевые покои.
Убедившись в уходе смотрительницы, дядя Люсик выпрямился до стойки караульного у Кремлевской стены, сделал морду кирпичом и… щелкнул вслед цариссе воображаемыми каблуками на своем сыромятном подобии сапог. Глаза его смеялись.
Ничего не понимаю. Словно происходящее напомнило ему тот же фильм, и распорядитель спародировал часового у дверей рейхсканцелярии. Если так, то… совсем ничего не понимаю.
Но как-нибудь докопаюсь. Когда разберусь, чем грозит подобное любопытство. Пока же не оставляло ощущение, что вот-вот из дверей выскочат друзья, родители и члены съемочной группы, и прозвучит столь желанное:
— Розыгрыш!
Увы, не прозвучит. Машинально держась рядом друг с другом, отчего локти периодически соприкасались, мы с Томой отправились вслед за цариссой. Тома шептала:
— Утром я спросила Карину, почему в школе сейчас только девочки, где же мальчики. Она меня чуть не побила. Образование для мальчиков — грех, им запрещен вход на территорию школы, нарушителю — смерть.
На душе словно разбилось что-то липкое и противное. Даже сглатывание далось с трудом.
Мы вошли к Дарье. Царисса восседала на резном высоком стуле, который я для себя обозвал троном: до сих пор мы видели здесь только лавки да табуреты. Мужья, как всегда, без дела болтались позади, создавая антураж. Больше никого.
— Садитесь. — Широкий приглашающий жест указал на две скамьи по разные стороны от входной двери.
Не сговариваясь, мы присели рядышком на одну. Обстановка роскошью не блистала — все старенькое, деревянное. Вбок чуточку приоткрыта еще одна дверь, внутренняя, в другую комнату, там виднелся край немудреной кровати, выделявшейся лишь размерами. Даже для походного домика скромновато. Наверное, ярко выраженный аскетизм должен говорить в пользу цариссы. Бережет копейку, все для народа, экономика должна быть экономной. Что я забыл? Ах да, власть — слуга народа. Полный комплект.
— Почему в крепость вас везла Варфоломея?
Мы переглянулись. Ответил я:
— Не Варфоломея, а царевна Милослава.
— Какая разница, — равнодушно бросила царисса. — Так почему же?
— Гордей пощадил нашего спутника…
— Чёрта, — поправила царисса. — По закону царевич заслужил смерть.
Хорошо, что Тома смотрела в пол: ее глаза не выдали удивления, когда я упомянул только про одного спутника.
— Именно так и случилось. — Весь мой облик свидетельствовал, что я готов поклясться чем угодно: говорю правду, только правду и ничего кроме правды.
Пусть не всю правду, но об этом в указанной формулировке ничего не сказано.
— Где черт сейчас?
— Сбежал.
— Где и когда?
— Рядом с причалом. Сразу же.
— При этом побил трех бойников, — горделиво прибавила Тома.
— Ясно, — произнесла царисса. — Какие-нибудь просьбы будут?
Сразу подумалось про единственный общий туалет. Очень злободневно. Рот уже открывался, когда вспомнилось, что теперь я девочка. Челюсть со стуком вернулась на место.
— Что ты хотела сказать, Чапа? — заметила попытку царисса Дарья.
Меня передернуло. Томина ладонь нащупала мою руку и сжала.
— Нас все устраивает, — отчеканил я.
— Все-все? — Уголки глаз цариссы собрались в хитрые морщинки. — Так не бывает.
— Хорошо, меня не устраивает туалет, — выпалил я.
Царисса удивленно подняла голову, затем одну бровь:
— Никто не жаловался. Чем же?
Пальцы Томы, обратившейся в соляной столб, до страшной боли впились в мои. Но я продолжил:
— Горшки. Что за детский сад? Нельзя выкопать яму и сделать дырки в полу?
Тома шумно выдохнула. Царисса покачала головой.
— Большие уже, пора думалку включать хотя бы иногда. Требования гигиены. Начиная от запаха, и… лучше не продолжать. Горшок можно вынести и вымыть, яму из помещения не вынесешь.
Со смущенно загоревшимися щеками я сдулся, как проткнутый мяч. До изобретения слива сортиры всегда находились вдали от жилья. Так опростоволосился…
— Еще вопросы-просьбы будут?
Мы с Томой промолчали.
— Пока свободны, — заключила царисса.
Мы отправились продолжать занятия. Теперь их вел мужчина, войник цариссы, один из тех, кто сопровождал нас в пути. Треугольная фигура говорила об упорных тренировках без жалости к себе. Из-под чешуйчатой юбки виднелись покрытые шрамами ноги. Из-под шлема глядели строгие и одновременно брызжущие жизнелюбием глаза. Меч в ножнах висел настоящий, но преподаватель им не пользовался.
— Добро пожаловать, новенькие. Берите учебное оружие, подключайтесь. Сначала выучим молитву бойца, кто уже знает — повторим, кто прекрасно знает — прочувствуем. Алле хвала!
Девчонки окружили войника, ему постоянно приходилось поворачиваться, чтобы не терять визуального контакта со всеми. Мы с Томой втиснулись между сестер Варфоломеиных. Зарина с радостью подвинулась. Карина, тупо глядя вперед, не тронулась с места. Понеслось размеренное, хором и с перерывами, словно передергивая затвор для нового выстрела после каждой фразы или мысли:
— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
— Я возвращу свою жизнь Алле-дарительнице побед, да простит Она нас и примет, но пусть Она не даст мне умереть с позором.
— Победа — сплав опыта, ума, смекалки, воли и подготовки. Недобор в любой из составляющих — смерть.
— Я буду заставлять себя заниматься день и ночь, буду изнемогать и не обращать внимания на боль, ибо кто победит: кто умеет, или кто знает, как это делается?
— Меня бьют и будут бить, пока я это позволяю. Я не позволю меня бить. Я буду бить первым.
— Зашита и оборона — отсроченная смерть. Удар в ответ на удар — беспросветная глупость. Бой должен заканчиваться в один удар. И он должен быть моим. И он будет моим. Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
Кончилось. Пока переводили дух, кто-то из тринадцатилетней мелюзги поинтересовался:
— А если сражаются два отряда? К примеру, если держишь оборону въездных ворот. Из строя не выскочишь. Первым не ударишь. Какие приемы лучше? Те, с прошлой недели, подойдут — отражение и контратака?
Обернувшийся к ней войник задумчиво покривил губами.
— В реальной схватке все эти выверты с притопами не пригодятся, — сказал он. — Не сможете их применить, в нужный момент не хватит ни силы, ни размаха, ни точности. В бою «стенка на стенку» удары в основном короткие и вертикальные, в первую очередь опасность грозит плечам и голове.
— На голове будет шлем! — радостно придумала одна мелкая и шибко умная, задрав курносый носик.
— Шлем в лучшем случае защитит от оружия, но не от силы удара. Даже краткое выпадение из сознания с последующим восстановлением — прямой путь на тот свет.
— Что же делать?
— Слушать команды старшего. Только так можно победить превосходящего противника. Только дисциплиной и верой в командира. Стая щенят под руководством матерого волка всегда одолеет стадо волков под командой щенка. Теперь повторим ранее пройденное. Кристина, какие бывают мечи?
Ученица со стянутыми тесьмой черными кудряшками бодро отрапортовала:
— Они разделяются по длине, по весу, по форме, по остроте и месту заточки.
Войник перевел взор на ее соседку, невзрачную серенькую мышку, старавшуюся спрятаться среди остальных:
— Феодора. Как мечи различаются по длине?
Девчонка ответила, глядя исподлобья:
— Короткий, средний, длинный.
Знает. А выглядела как невыучившая урок. Однако, внешность обманчива.
Войник вызвал другую, столь же златовласую, как Зарина:
— Александра, а по весу?
— Одноручный, полутораручный, двуручный.
Лицо преподавателя обратилось к Варваре:
— Теперь — по форме.
— Прямой, изогнутый, кривой, гнутый в обратную сторону и двоякогнутый.
— А по заточке? — Войник провернулся на каблуках, жесткий палец указал на стоявшую позади него худышку. — Фрося.
— Заточенные сильно или слабо, с одной стороны или с обеих.
— О чем забыла? Кто скажет?
— Заточка может быть по всей длине клинка или в отдельной части, — медленно, словно нехотя, с некоторым высокомерием сообщила Аглая.
Доброжелательная улыбка войника в один миг протухла. Он вынужденно кивнул. Видимо, знал, что Аглая знает, и спрашивал других, которым требовалось подтянуть знания. Аглае он ничего высказал.
— Почему мы занимаемся только с прямым-коротким-обоюдоострым, Софья?
Испуганно хлопнув глазами, одна из череды ничем не примечательных девочек проинформировала кисло-плаксивым голосом:
— Вес и длина подходят возрасту, и распространены такие мечи больше остальных.
— Отлично. С каким оружием лучше всего сочетается одноручный меч? Марьяна.
— Со щитом, кинжалом, топором и вторым мечом. — Невысокая стройняшка знала предмет на пятерку, отвечала четко, звонко, глядя в лицо преподавателю. — Если у человека двуручие, его еще называют сложным словом амбидекстрия, два одинаковых меча — лучший выбор.
— У нас есть амбидекстры? — осведомился войник, совершив головой полный круг, провернувшиеся каблуки сапог при этом вырыли небольшую ямку. Тело осталось вертикальным, доспехи даже не звякнули. Ему бы в балет. Хотя… С такой шикарной пластикой при таком весе ему и в войниках неплохо.
Нескольких секунд ушло на бесплодное ожидание, и войник вернулся к основной линии урока:
— Чем меч, как личное оружие, отличается от копья, булавы и боевого топора, Глафира?
Романтическая особа, не сводившая с преподавателя глаз, набрала воздуха в налившуюся не по годам грудь:
— Копье ломается, оно бессильно в ближнем бою и не всегда находится под рукой — например, на кухню с собой не возьмешь.
— Или в уборную, — съязвила склонная к полноте высокая девица.
— Тоня, продолжи, — строго глянул на нее войник.
Та пожала плечами:
— Булава и топор — оружие нападения, и только мечом можно одновременно защищаться и нападать.
— Какими способами? Ираида.
— Рубить, колоть, подрезать.
Еще были Ярослава, Амалия, Любава… Сначала я пытался запомнить, кто есть кто, потом плюнул на это дело. Имя звучало за именем, но из памяти вылетало в тот же миг. Плохо, когда много и сразу. Кстати, это правило применимо вообще ко всему.
— Почему сильнозаточенный меч не всегда благо, Феофания?
— Острота поможет только при краткотечном бое…
— Стоп, хорошо. Клара, почему?
— Меч зазубрится.
— Анна, что будет с таким мечом?
— При последующей заточке утоньшится и в следующем может сломаться.
Войник довольно поднял руки.
— Теперь к практике, — скомандовал он. — Разбиться для парного упражнения.
Начался разброд, каждый искал себе пару по весу и умению. Я повернулся к Томе, но раздался голос Аглаи:
— Чапа со мной!
Карина облегченно выдохнула и подхватила женственно-чувственную девчонку, названную, помнится, Глафирой: младше навязавшейся ей напарницы, но уже с выразительными формами, довольно крепкую, дылдастую, оттого казавшуюся почти взрослой.
Тома встала с Зариной. Так, двумя колоннами, мы попарно вышли из ворот школы. Снаружи бойники приготовили тренажеры, по одному на каждую пару. П-образные жерди, где с верхней перекладины свисало нечто похожее на человеческую фигуру. Подвесные груши из стволов дерева местами были обвязаны сеном — отрабатывать удары в мягкое.
— Встаньте к чучелу с противоположных сторон, — приказал войник.
Исполнили.
— Удар наносить по команде. Три условия: делать это нужно сильнее противника, быстрее противника и оставаться вне поля зрения противника. Раз!
Не все среагировали. На «два», «три» и далее результат улучшился.
Аглая очень старалась. Странно, но мне удавалось не хуже: все же, что-то осталось от былых ненавистных занятий, отвлекавших от компьютера. Или более стремительный темп жизни сказывался, когда одновременно ищешь инфу в инете, говоришь по телефону, киваешь знакомым, обходишь длинным маневром плохую компанию, стараешься не вляпаться в собачьи подарки, увертываешься от проносящихся автомобилей и невредимым являешься в школу, а после уроков — домой. Не чудо ли с точки зрения здешнего патри… матриархального менталитета?
— Теперь без команд, — объявил учитель. — Работать поочередно: одна бьет первой, вторая предугадывает, работает на опережение, держит диагональ. Через каждые пять ударов меняться.
Все-таки махать палкой — мальчуковое занятие. У меня получалось все лучше и лучше. Врожденное это у нас.
Аглая сначала хмурилась, затем похвалила:
— Неплохо для новенькой. До сих пор интересных партнерш для спаррингов у меня не было.
Рядом возник дядя Люсик.
— Перекур, — сказал войник. — А наше занятие окончено.
Он ушел. Дядя Люсик погонял нас три круга вокруг школы, затем дал немного отдышаться и отвел в конюшню, где долго мурыжил тонкостями аллюров и прочих галопов. Настало время обеда. После обеда — снова лошади, теперь отличия гнедых, буланых, каурых, вороных и всяких игреневых. О саврасой масти я знал только то, что какую-то известную кобылу — или жеребца? — звали Савраской. Мне понравилась чалая: с вкраплениями белого в волосах. Я назвал ее мелированной. Нам с Томой лошадиные масти были внове, а остальные скучали.
Затем пошла практика. С умелыми всадницами занимались войники и войницы Дарьи, с начинающими — все тот же папринций. Само собой, мы с Томой попали во вторую группу. Из солидарности и верности долгу Зарина осталась с нами. Мы выезжали в рощи и в поле, в сопровождении старшего пронеслись туда-обратно по дороге. Доехали вплоть до развилки, где увидели странную процессию одинаково одетых женщин в кроваво-красных плащах с капюшонами и с вещевыми мешками за плечами. Этакие бойники женского пола, только с открытыми лицами. Неправильно сказал: лиц в глубине капюшонов видно не было, для этого требовалось бы спешиться и специально заглянуть. Про себя я назвал краснокапюшонниц монашками, другого определения к их внешности не подходило.
Ужина едва дождались, съели все и попросили добавки. Нам дали. Обслугой всегда были бойники. Кажется, они и готовили. Просьбы выполнялись ими безмолвно и беспрекословно, лица из-под колпаков никогда не показывались. Интересно, почему они всегда в масках? Обет такой дали?
Маленькая нужда доставляла проблемы. Трудно выбрать момент, когда в нужном месте свободно. И совершенно невозможно предсказать, не войдет ли кто-то в процессе. Со смущением я попросил у Томы содействия.
— Постоишь у входа, а если вдруг кто — подай знак.
— Какой? — взвеселилась она, вникнув в ситуацию. — Песенку спеть? «Журчат ручьи»?
— Любой звук. Кашляни, чихни, стукни в стену. Обратись к тому, кто идет, с каким-нибудь вопросом. Поскользнись, если что. Вспомни классическое «Шъёрт побьери».
— Вот еще. Хорошо, подежурю, давай быстрее.
Едва я пристроился, как снаружи донесся кашель и стал удаляться. Я присел над агрегатом, опустив полы рубахи и прикрывшись ими. В уборную влетела скромненькая незаметная ученица по имени Феодора. Худенькая тихоня с цепким взором, она обладала самыми сильными ногами в потоке: в беге ей не было равных. Больше ничем девица не выделялась и, как понимаю, не особенно хотела.
Убедившись, что помещение занято, Феодора удалилась. Значит, тоже не любит компании в таком ответственном деле. Не то что некоторые, которые все остальные.
Снаружи Томы уже не было, а через пять шагов я обнаружил Феодору, застывшую у окошка с отсутствующим лицом. Она даже забыла, зачем пришла.
— Проблемы? — дружески поинтересовался я.
— Плохие известия из дома. Отец Касьян сообщил, что отца Гордея убили.
В моей голове щелкнуло.
— У тебя как фамилия?
— Фамильное имя? Евпраксина. Пишут, что отец Гордей покаран за нарушение закона. Не верю. Не мог он. Просто не мог, не такой человек. Найду того, кто его довел — с живого кожу сдеру.
Ученица вспомнила, где стоит, кивком поблагодарила за сочувствие и ушла в уборную.
Меня передернуло. Вот как, оказывается, могут аукнуться наши благие намерения и не продуманные на сто лет вперед поступки.
Было еще светло, но учеников почему-то оставили в покое. Нам дали задание на завтра: сочинить историю о борьбе добра и зла. Сказку, миф, притчу — кто на что горазд. Чего-чего, а этого добра у меня было навалом, не стал даже заморачиваться.
Ух, впервые — свободны. Не так, чтобы совсем: нас попросили оставаться в комнатах до приглашения. Куда-то. Опять тайны.
Накопившаяся усталость, непривычные нагрузки, новые впечатления и ощущения… Я провалился в тягучую дрему. Зарина, как потом выяснилось, умчалась к сестре, поболтать и узнать, в чем дело.
Время шло, мне снились безмятежные сны. Вдруг заштормило. Тормошила Зарина:
— Наша очередь! А она говорит, что пойдет с тобой!
Вскочив и бездумно совершив несколько разновекторных шагов, мой организм снова рухнул на лежак.
— Куда очередь? Кто говорит?
— Она. — Зарина с обидой указала на привалившуюся к косяку Тому. — Сегодня купальный день. Покомнатно. Наша очередь.
Ее руки попытались поднять меня с постели. Тома нервно процедила:
— Зарина, иди с Кариной. Так надо. Мы пойдем следующими.
— А. Ага. Да, — согласился я.
Всем видом выказывая недовольство, Зарина вышла.
— Прости. — Тома присела на край моего лежака, пальцы беспокойно забарабанили по ноге. — Я подумала…
До меня дошло.
— Спасибо. Это была бы катастрофа.
Тома застыла, глядя в противоположную стенку, и когда нас позвали, мы сидели в тех же позах, не шелохнувшись и не вымолвив ни слова.
В помывочную шли, стараясь не смотреть друг на друга. На входе одна из школьных женщин, чья должность нами так и не была определена, выдала льняные полотенца и по кусочку самоварного мыла. Возможно, она завхоз?
— Неужели нельзя мыться по необходимости, а не по команде? — хмуро пробурчал я.
— Мойся когда хочешь, — прошептала Тома, — но воду греют один раз в неделю, и тогда, будь добр, отмывайся по-настоящему, независимо от желания.
И вот мы у бочек со специально подогретой водой.
— Ты — туда, — указала мне Тома направо, а сама повернулась налево.
Я понял. Уставившись в стену, скинул вещи, залез в огромную бадью, вымылся, вытерся и вновь оделся — ни разу не обернувшись.
Тома еще плескалась. Похоже, соскучилась по приятным водным процедурам. Привычка — вторая натура, ее не выключишь простым желанием или сменой обстоятельств.
— Потрешь спину? — нежданно врезало по мозгам.
— Конечно, — после невозможной паузы все же вылезло из меня.
Пришлось обернуться. Тома сжалась в воде, выставив кверху необходимый фронт работ.
— Прости за беспокойство, — сказала она жалобно, — здесь нет двуручных мочалок, а я так привыкла…
Собственно, мочалок не было никаких. Что ж. Их заменили мои руки, они намылили, потерли, поскребли, снова потерли, а затем омыли теплой водичкой нежную кожу.
— Спасибо.
На языке сидело гадкое «Обращайтесь» и еще более противное «В карман не положишь».
— Не за что, — выдавил я.
Ноги вихрем вынесли меня из помывочной.
Надувшаяся воздушным шариком соседочка, увидев меня, на миг состроила уничтожающую рожицу. Затем ее губы поджались, и она с обидой отвернулась, выставив в мою сторону не менее обиженный округлый тыл. Дескать, вот тебе, а не общение с замечательным человеком.
Прекрасно, можно раздеться и лечь без мыслей о конспирации. Спокойной всем ночи.

Глава 9
Проснуться заставила естественная причина. За окном — тьма. Я влез в штаны, накинул рубаху и вышел в коридор. Никого. Отлично, можно воспользоваться уборной без помех. И вдруг:
— Учебная тревога! Форма боевая! Все на стену!
Через миг из комнат вывалились ученицы, на ходу прилаживая латы и влезая в сапоги. Только мы с Томой неприкаянно застыли в коридоре, озираясь в ожидании какого-нибудь совета, дополнительного распоряжения насчет ангелов или знака свыше.
Вскоре все это появилось в лице дяди Люсика. Он передал командование Дарьиной войнице, которая в походе пристала к отряду на привале, а нас позвал с собой и привел на склад.
— Выбирайте и надевайте. И мечи возьмите.
Если б все было так просто... Я хватал то одно, то другое, радуясь оружию, как ребенок. Тома смущенно оглядывала полки, ее взгляд вообще ни за что не цеплялся. Папринций покачал головой.
— Не разбираетесь?
Ответ читался на наших лицах.
Началось обучение элементарному — с точки зрения жителя, не привыкшего в плане безопасности полагаться на полицию.
— Бери на размер больше.
Я выразительно потопал выбранными сапогами:
— Эти в самый раз!
— На портянки не налезут.
Так мы познакомились с портянками. Все оказалось просто: нога ставилась наискось ближе к одному концу прямоугольного лоскута, через верх стопы он загибался под нее, остальное обматывалось навстречу, затем через пятку, вокруг лодыжки и закреплялось на голени. Просто и надежно, как карандаш.
Дядя Люсик поправил развалившийся комок на Томиной ноге:
— Не кривись, гениальность этой вещи потом оценишь. Затягивай крепче. Впрочем, если любишь мозоли, и так сойдет.
Поверх сапог с помощью специальных ремней крепились бронзовые поножи, которым подошло бы название наколенников или даже наголенников. Затем я примерил прошитую пухлыми ромбами стеганку. Удобная штука под доспехи — для амортизации ударов и от натирания. Если надо, она сама станет доспехом: стрелы застревают в нескольких слоях материи, набитых паклей и конским волосом, рубленые удары вязнут. Об этом я читал не раз и не два.
Папринций остановил.
— Для униформы не используем. Бери доспех на готовой подбивке, чтобы одевался сразу поверх рубахи.
Если не изменяет память, такая штука называется калантарь. Или бахтерец. Еще бывает какой-то тегиляй, а также байдана, юшман… От такого и язык сломается, и мозги. Указанный мне доспех выглядел как безрукавка из двух частей, передней и задней. Поверху наползали друг на друга ряды бронзовых пластин. От пояса вниз — пластинчатая юбка почти до колен. Дядя Люсик помог с застежками на правом боку.
— Потом потренируетесь. Нужно делать: «а» — быстро, «б» — самостоятельно, иначе до «в» не доживете.
Руки от запястий до локтей по внешней стороне прикрылись наручами, со спины на грудь опустились полукруглые оплечья, завершили одеяние изящный нагрудник и намного меньший по размеру наспинник, прикрепленные поверх пластинчатого доспеха. Стандартный ученический меч из бронзы разместился на тщательно подогнанной портупее. Все перечисленное много повидало на своем веку, но выглядело надежно.
— Щит пока не нужен.
И на том спасибо. Непривычная тяжесть давила на плечи. Увенчалось наше преображение островерхими шишаками, подобранными по размеру и весу. Шлемы оказались каркасными, на войлочной подкладке, по средней части — несколько отверстий для вентиляции. Никаких наносников, назатыльников, нащечников или забрал. Как и украшений вроде султана или гребня. Так же нам не полагалась крепившаяся к шлему чешуйчатая бармица, что должна прикрывать затылок, щеки, уши и плечи. Не царберы, понимаешь. Простота и минимализм. Как во всем: в архитектуре, мебели, одежде. Возможно, и в отношениях. Мало ли. При стольких мужьях-то.
К тому времени, когда мы вышли, учебный бой закончился. Ученицы построились на поле лицом к зареву, занявшемуся на востоке. Мы примкнули.
Рассвет. Дома в эти часы я спал, как говорится, без задних ног, и о существовании такой красоты знал только из интернета и телевизора.
— Войница Астафья — лучшая копейщица среди воинов башен, — представил воительницу дядя Люсик, — она проведет занятие по упражнениям с копьем. Взять оружие.
— А доспать? — подал кто-то голос.
— Светает, ложиться нет смысла.
Спасибо, успокоили, что встречать рассвет в полном боевом облачении — не ежедневное удовольствие.
Бойник вынес тяжелую охапку копий. Длинные, похожие на жерди древки со стуком посыпались к нашим ногам, я поднял ближайшее, взвесил в руке и поставил вертикально. Приятно чувствовать себя защищенным. Латы, шлем, сапоги, меч, копье… Настоящий богатырь. Ну, если не считать доставшейся от природы не совсем богатырской комплекции. Скажем так: витязь-недомерок. Ничего, в отношении роста, мускулов и ширины плеч у меня все впереди, а выгляжу уже как богатырь. Вот и говорю: приятно.
Разучивали выпад, защиту и бросок. Когда большинство перешли к броскам, неудачно уклонившаяся от выпада Варвара вскрикнула: напарница задела ее наконечником. Бедро на глазах окрашивалось кровью.
— Остальным продолжать занятие! — Строгий голос Астафьи шуганул раззявивших рты учениц. — Антонина, беги за врачевателем.
Высокая крепкая девочка сделала в сторону «взрослой» части школы не больше трех шагов, когда одна из дверей отворилась. Навстречу быстро семенила женщина, чье присутствие в школе ранее объяснения не находило. Врач! Нет, врачеватель — так ее назвали. Среднего возраста, в расшитой красной нитью светлой рубахе и таких же шароварах. Многоцветный пояс и столь же пестрая тесьма на лбу, поддерживавшая волосы, завершали одеяние. Обувь лишний раз на территории школы не надевали. Руки врачевательницы на ходу разворачивали сверток с необходимым для первой помощи.
Стало окончательно понятно распределение обязанностей: царисса контролирует, папринций руководит, из двух оставшихся женщин одна врачует, вторая — по хозяйству: заготовить, сохранить, выдать... Завхоз-снабженец.
Варвару уложили на землю. Она стойко скрипела зубами, пока чужие руки латали ногу. Откинувшийся затылок скреб траву, кулаки механически сжимали и чуть не вырывали из почвы целые пучки вместе с дерном.
Пока все отвлеклись, у меня получилось сбежать в уборную. Убедившись, что за мной никто не увязался, я спокойно встал, выдохнул с облегчением…
Левая стенка, сделанная из усиленного соломой плетня, словно взорвалась: прилетевшее снаружи копье пробило ее на уровне пояса и едва не повредило часть организма, к которой я, как мальчик, очень привык. Копье пронеслось вдоль всего ряда горшков, тупой удар раздался при втыкании в бревенчатую стену справа.
Ни фига себе кино. Если бы я был девочкой, мозги сейчас висели бы где-то посередине медленно покачивавшегося древка.
Стало не до занятий. С чуть не шевелящимися волосами я выскочил и помчался по коридору к покоям старших.
— Дядя Люсик! Дядя Люсик!
Вот тебе и богатырь. Во фразу «У меня все впереди» нужно добавить «далеко» и «если повезет».
На крик откликнулся бойник, рукав балахона указал в противоположную сторону: папринций ушел туда. Впрочем, дядя Люсик тоже услышал и спешил навстречу.
Я завел его в уборную.
— Ты была здесь? — догадался он. — Повезло. Будто специально кинули.
Осмотр вытащенного копья ничего не дал.
— Обычное учебное, за стеной такие у всех, и несколько запасных лежит на земле, можно незаметно взять вместо брошенного. Если найдется свидетель броска или виновный сам сознается: мол, чего на тренировке не бывает, — размышлял дядя Люсик, — виновного накажем. Но что-то мне говорит…
Не закончив фразы, он еще раз оглядел копье и забрал его с собой.
— Будь начеку, — сказал, он уходя. — Если это умысел, в первую очередь остерегайся Аглаю и Варвару.
Я остался один. Аглаю и Варвару? Моя первая мысль — Феодора. Нашла того, кто довел отца, и исполнила угрозу. Но бывает ли, чтобы так быстро и так просто?
Или — Карина?
С тяжелым сердцем я вернулся на поле. Виски ощущали фантомную встряску от удара влетающего копья. Глаза отчетливо представляли куски окровавленного серого вещества, стекающего по бревнам. Руки иногда предательски вздрагивали и не слушались. Взгляд шарил вокруг в надежде поймать удивленный встречный: чего это я тут живой хожу?
Упражнения с оружием длились еще долго и закончились только при свете солнца.
На завтраке мое состояние не осталось не замеченным.
— Что случилось? — шепнула Тома.
Я пожал плечами. Не мог объяснить. Пугать не хотелось.
Попробую разобраться. Итак, Феодора. В мою сторону не смотрит, ушла в себя. Аглая с Варварой мной тоже не интересуются. Карина, за столом сидевшая напротив меня, ела спокойно, равнодушно, ложка загребала четко отмеренную порцию и отправляла в рот, тот мощно перемалывал. Скулы двигались равномерно, как поршни двигателя. Не знавшие стоматолога зубы напоминали камнедробилку. На меня — ноль внимания. Вон, Глафире, делившей комнату с Феодорой, я интересен больше. Ох, Карина, Карина. Настолько владеет собой — или не при делах? Обещала мстить. Подмигивание в эйфории победы ничего не значило, девчонки умеют лелеять обиды годами, подавая месть выдержанной и вкусной.
Новая мысль прошибла холодным потом. Бросок получился отменный, а Астафью представили как лучшую копейщицу. Могла она захотеть избавиться от меня? Но в чем смысл? Маньячка — слишком нелепое объяснение. Лицо мое не понравилось, или взглянул не так? За это, как я думал раньше, не убивают. Думаю теперь так не думать.
И еще. Не люблю теории заговоров, но если Астафья… не просто войница? Может быть, не зря она пристроилась к отряду именно после столь точного приземления копья в середину свернувшегося калачиком тела? Тогда вовсе не Лисавета едва не укокошила Дорофея, как думала Милослава. Вопрос на пятьсот тысяч: а в Милославу ли целилась убийца?
Вопрос на миллион: в кого же тогда? Я в тот момент отошел, и участочек похожего на эвакуационный пункт поля занимали только сестры Варфоломеины и Милославино семейство.
И Тома.
Если целью была она… А теперь — я… Кажется, в этой местности с усердием отстреливают ангелов. Зачем? Допустим, чтобы не дать им что-то сделать. Все упирается в вопрос, на который нам не дают ответа: зачем ангелов ведут в крепость?
И зачем понадобились сложности с копьеметанием, если можно отравить или удушить во сне, и никто ничего не заподозрит. Если такая мысль придет в голову и неведомому противнику, то у нас еще все впереди.
Нужно срочно рассказать о подозрениях Томе, пусть поостережется.
Гм. Как? Мамаши веками твердят деткам: не балуйтесь, будьте внимательны, будьте осторожны. И что же, те слушаются?
Не буду я ничего говорить Томе, ей лишние нервы, а толку — пшик. Она давно в курсе, что здесь опасно и надо быть начеку. Если не возводить нагромождения сложных конспирологических умопостроений, то остается простое объяснение: случайность. Не зря же в обоих случаях промахнулись. Трудно представить профессионального убийцу, дважды подряд оставившего клиентов на этом свете. Таких обычно самих отправляют на тот.
И все-таки. Что-то внутри категорически не принимало случившееся как случайность. Пусть это мнительность и глупая привязанность к данной родителями жизни, но другой не будет, и это весьма прискорбно, и даже обидно.
Итого: теперь я точно знаю, что не знаю чего-то важного. Чего не знаю, пока не знаю. Есть повод срочно узнать. Если дадут узнать. И… если успею.
После завтрака вышли на тренировочное поле. Шлем и меч — на траву, сами уселись рядом. Тома, Карина и еще пара девчонок скрестили ноги по-турецки. Я вместе с большинством опустился на колени, как самурай: с гордо выпрямленной спиной, разведенными локтями и ладонями на бедрах. Аглая просто легла, заложив руки за голову, взгляд устремился в небо. Зарина по-детски плюхнулась на попу, вытянув ноги перед собой.
Подошедший дядя Люсик попросил не вставать. Подогнув левую ногу, он присел на нее и, опершись ладонью о землю, начал занятие. Первым делом поступила команда всем повторить, а новеньким выучить уже известную нам молитву воспитания. Часть я пропускал мимо ушей, но остальное в свете последних событий звучало тревожно и своевременно.
— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! Я отдаю мечты и поступки... Убираю пороки… Ибо преступивший закон сознательно поставил себя… — дружно выдавали ученицы, не обязательно вникая в произносимое, но стальным топором высекая в памяти на будущее. — Общество обязано ответить тем же. Чем возмездие суровей — тем меньше ненужных мыслей в наших головах... И да не дрогнет моя рука во исполнение закона... Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
Феодора фанатично повторяла вместе со всеми. И Карина. И Аглая с Варварой. Чего я прицепился к ним? А если, сам того не заметив, каким-то образом перешел дорогу цариссе? Или кому другому, о ком даже не знаю? Для распутывания преступления даже Шерлоку Холмсу первым делом требовалось выяснить мотив преступника либо иметь конкретный набор подозреваемых с мотивами, из которых выявить преступника. Мне в этом плане сложнее. Плюс ко всему я почему-то не Шерлок Холмс.
— Закрепим, — сказал дядя Люсик. — Аглая, кто такой преступник?
— Любой, кто нарушил законы общества сознательно. Своим решением он выводит себя за рамки общества. Так как с этого момента он не является частью целого, права членов общества на преступника больше не распространяются.
Папринций чуть-чуть сдвинул акцент:
— Если человек видел преступление и не принял мер по предотвращению, что это значит? Варвара.
— Он тоже преступник. Бездействие — сознательное действие. Покрытие преступления — не меньшее преступление.
— Еще немного на ту же тему. Допустим, преступления человек не видел, но о нем догадывается. Кто хочет ответить?
Вызвалась девчонка лет тринадцати, из тех, чьих имен никак не запомню:
— Не остановить намерения, если оно преступно — тоже тягчайшее преступление. По любой догадке нужно принимать меры. Лучше перестараться и ошибиться, чем недоглядеть, это всегда спасало и еще спасет много жизней.
— Правильно, лучше перебдеть, чем недобдеть. Если у кого будет, что сказать, — пронизывающий взор дяди Люсика обвел каждого, — знаете, где меня найти. Сейчас верховая езда, после обеда рукопашный бой.
Виновник броска не объявился. Никто ничего не видел, всех в ту минуту отвлекло лечение Варвары. Пришлось просто принять и жить дальше.
Время пронеслось быстро. Ужин снова закончился раньше, чем стемнело.
— Настал час занимательных историй, — снова собрав всех на травке, объявил дядя Люсик. — Задание подготовили? С кого начнем?
Кто-то вызвался, полился словесный ливень. Иногда переходил в град. Покрапывал дождичком. Но мочил лишь макушку, не проникая в сердце.  Одна, вторая, третья расказчица… Скукота. Стараясь не зевать, я со всеми выслушивал типичные истории про добрых царевен и злых соседских царисс, про неистребимую жажду получить все и сразу, ничем за это не заплатив и нисколько не утруждаясь. Это называлось добром. Кто препятствовал халяве, объявлялся злом и подлежал зверскому уничтожению.
— И сверкнул меч, и покатилась голова с плеч…
— И рассыпались злодеи в прах…
— И признали ее самой справедливой и посадили на царствие…
— И уничтожено было зло подчистую, а добро восторжествовало и управляло миром до скончания веков…
— И никто не смел больше нападать на счастливую страну, пока в нем царствовала великая царисса Евстратия…
— И служил ей меч-воевец верно до самой смерти…
— И не имели котомка-самобранка и простыня-самодранка ни сносу, ни прорехи…
— И собрались все хорошие и поубивали всех плохих…
Кто-то вышучивал серьезное и даже святое. Кто-то просто мечтал о чистом и высоком, считая это добром, а окружавшую унылую повседневность, соответственно, злом.
Для большинства понятия добра и зла выражались в формуле африканского князька: я увел у соседей коров и женщин — добро, у меня увели — зло. По окончании каждого сказания дядя Люсик кратко резюмировал, находя дельные мысли в самом невероятном и делая многогранные выводы из бесконечно плоского. Иногда он поглядывал на меня с Томой. Мы не горели желанием «лезть поперек батьки». Он не настаивал, слово переходило к следующей ученице.
Обидно, но ни Феодора, ни Карина, ни Аглая с Варварой (кто-то из них мог оказаться той сволочью, которая метнула копье) ничем не удивили. Для меня зло — то, что хочет меня убить. Что может защитить — добро. Так и живем, не мечтая о большем.
Из массы немножко выбилась Глафира, в свои годы довольно фигуристая соседка Феодоры. В ее исполнении сказочная царевна боролась с несокрушимыми силами за любовь трех заколдованных принцев, коих и собрала под своим крылышком к предсказуемому хеппи-энду. И никаких мечт о власти и халяве. Вместо жесткости и наивности предыдущих историй эта овевала чувственностью и даже некоторым эротизмом. Будь мы дома, я бы сказал: трезвый женский взгляд. Война и политика — мужикам, бабам — «был бы милый рядом». С учетом местных реалий — «милые».
Занятие затянулось, девочки начали уставать: то одна, то другая ворочались, меняли под собой ноги, вытягивали их. Головы крутились, восстанавливая кровоснабжение в шейных позвонках. Глаза щурились от солнца.
Почесав нос, дядя Люсик тоже сменил позу. Теперь он восседал на траве в позе мыслителя: локоть — на колене, подбородок — на тыльной стороне ладони, загнутой к шее. Из-под юбки торчала белая волосатая нога. Папринцию в странной для меня одежде было удобно. Все же, великая вещь — привычка.
Когда его лицо вновь поднялось к нам, в уголках глаз веселились чертики:
— Хорошая история. Добро победило, зло наказано, закон восторжествовал. Ничего лишнего. Но не хватает глубины. Словно от непознаваемого древа жизни нам предъявили одну ветку, пусть и огромную, которая закрывает остальное.
— Скорее, корни, — рискнул вставить я.
Папринций одобрил:
— Или так. Но там, в вышине, еще столько загадочного и неизведанного! Неужели не хочется взглянуть хоть одним глазком?
Вопрос был риторический. Девочкам хотелось не неизведанного, а в туалет и поспать. Кто-то не удержался и зевнул.
Дирижерским взмахом руки дядя Люсик пригласил следующую:
— Зарина. Ждем.
Моя соседка смутилась:
— У меня тоже… про заколдованного.
— Сюжет другой?
— Да.
— Ждем, — повторил папринций.
Зарина набрала полную грудь воздуха и начала:
— Жил-был принц. Ой, простите, еще не принц. Мальчик. То есть, жили две сестры с братиком… — Зарина совсем смешалась. Никто не торопил. — Однажды сестры пошли на бал к царевне…
Неслабым булыжником мне в голову прилетело открытие: сказки о принцах и принцессах, которые у нас рассказывали детям, для здешних детей — истории про настоящее.
— Мальчику очень нравилась царевна, и он тоже хотел на бал. Очень хотел. Он попросил волшебную фею: «Пожалуйста, отправь меня на бал!» «Как?» — спросила фея. «Сделай меня девочкой!» «Хорошо, — сказала фея, — но знай: ровно в полночь все станет как было. Поспеши». Обратился он в девочку, пришел на бал. Там он был самой умной, самой лучшей, самой красивой. Царевна хотела дружить только с ним. За пять минут до полуночи бросился мальчик-в-образе-девочки бежать. «Не уходи! — кричала ему вслед растерянная царевна. — Останься! Будь моей подругой!», но он убежал, а по дороге потерял сапог — очень большого размера для обычной девочки.
Дальше следовали розыскные работы, известные по «Золушке», и каким-то чудом, вне всякой логики, все закончилось хорошо:
— И увидела царевна, что девочка на самом деле мальчик. Она взяла его в мужья, и жили они долго и счастливо.
Дядя Люсик со скрипом вычесал из затылка несколько волосинок. В ожидании приговора Зарина тревожно замкнулась, обхватив поднятые к груди колени и сжавшись в комок. Публичные выступления явно не ее конек.
Хотя речь шла об отвлеченном, мне стало неуютно. Взгляд пробежался по окружающим: все тихо, спокойно, никто ни о чем не догадался. Просто глупая сказка. Задержанная порция воздуха облегченно покинула грудь.
— Это же близнец предыдущего рассказа, если по смыслу, — лениво уронила Аглая.
Она отвернулась к едва раскачивающимся верхушкам деревьев за забором, сладко зевнула и потянулась. Грудь выгнулась, глаза прикрылись, плечи расправились. Донесся легкий хруст. Аглае было наплевать на происходящее, но как же не высказать мнения? На что тогда ориентироваться подрастающей молодежи?
— Не совсем, — не согласился папринций. — В рассказе Глафиры девочка изначально билась за приятную будущую стабильность, которая определяла смысл ее жизни, здесь же сначала мальчик завоевывает сердце девочки как девочка-подруга, а потом девочка, ища дружбы, обретает любовь.
Я поочередно всматривался в лица возможных покусителей. Ни на одном ни капельки волнения или тревоги. Не там ищу?
— Где же борьба добра и зла? — вбросила Феодора.
— А она есть, — удивил дядя Люсик. — Зарина, как сама объяснишь?
Зарина вспыхнула:
— Ну… зло — это то, что мальчик, любивший царевну, не мог к ней прийти. Они бы никогда не встретились. Добро — их взаимные чувства, которые победили зло.
— То, что он не имел права прийти на бал без приглашения — закон. Ты называешь закон злом? — жестко выдала Варвара.
Девочки, сидевшие рядом с Зариной, отшатнулись от нее, как от прокаженной.
— Не то, что не мог прийти, а то, что это мешало встретиться… — Попытка оправдаться выглядела жалко.
— Обход закона с помощью волшебства ты считаешь добром? — не унималась Варвара.
— Не передергивай, — остановил папринций. — Рассказчица объяснила свое видение, в основе оно правильное, а придраться можно и к забору. — Все лица почему-то одновременно вскинулись на забор школы, над которым проплывали пушистые облака, а в надвратной башенке сонно клевал носом дежурный стражник. — В твоем сочинении, Варвара, добро тоже побеждает с помощью зла, припомни.
Варвара обидчиво поджала губу и умолкла.
— Чапа, — вызвал дядя Люсик. — Твоя очередь.
Вдохнув я начал:
— Вася и волшебники. Сказка.

…Жил-был такой Вася. Обычный мальчик. Когда сидел спокойно, его называли хорошим, когда шалил — плохим. Он был уже большой, но все вокруг считали его маленьким, и переубедить их никак не получалось. Хотя он очень старался. Например, Вася больше не верил в сказки.
«Волшебников не бывает!» — говорил он.
«Почему?» — спрашивали взрослые.
«Потому что они не нужны!» — восклицал Вася, но взрослые только смеялись. В глубине души они сами были маленькими и ждали доброго волшебника или добрую фею, которые решат за них все проблемы и наладят им жизнь. Некоторые из взрослых каждые выходные отправлялись на речку ловить золотую рыбку, но встречали исключительно злого джинна или Змея Горыныча, и (смелые люди!) едва приползя после таких встреч домой, на следующей неделе рисковали опять. Вот как хотелось им волшебства, сказки и добра. Много-много добра! Как в сказке.
А Вася больше не верил в волшебников. Он уже знал правду.
Вот как это произошло. «Хочу встретиться с добрым волшебником!» — решил Вася, когда был совсем-совсем маленьким, а вовсе не большим, как сейчас. На прошлый день рождения.
И появился добрый волшебник.
«Теперь все у тебя будет хорошо! — сказал он Васе. — И ты будешь хорошим. И родители у тебя будут только хорошими. И кормить тебя будут только хорошо. А вот гулять одного больше не пустят, чтобы всем тоже было хорошо. Хорошо?»
«Нет», — сказал Вася.
Откуда ни возьмись, рядом с добрым волшебником появился злой волшебник.
«Молодец, Вася! — радостно воскликнул он, — твое желание исполнится! Теперь все у тебя будет плохо! И ты будешь плохим. И папа с мамой будут только плохими и будут заставлять тебя есть невкусную кашу и убирать за собой игрушки. И не будут давать тебе больше одного мороженого. И вообще перестанут тебе надоедать и уйдут куда-нибудь. Разве плохо?»
«Плохо!» — закричал добрый волшебник.
«Хорошо!» — закричал злой.
В споре, кто из них более прав, они бросились друг на друга с кулаками… Но только в придуманных сказках добро всегда побеждает зло, на деле все очень переплетено и непонятно. Так получилось и на этот раз: оба старавшихся ради Васи драчуна вдруг провалились друг в друга, как в зеркальное отображение, и исчезли. Оба. Не стало ни доброго волшебника, ни злого.
Васю это не опечалило. Наоборот. Он увидел, что все хорошее хорошо только с одной стороны, а с другой плохо. А плохое когда-то или для кого-то хорошо. А главное — все, что могли сделать волшебники, могли и Вася со своими родителями, если бы не стали ждать помощи от не пойми кого, а собрались бы, встали, взяли и сделали. Правильно?
Но тогда — какие же это волшебники, те, кто притворяется ими? И зачем же они нужны?
«Сказок нет! — говорил с тех пор Вася. — Только мы сами делаем свою жизнь сказкой».
«А волшебников? Добрых и злых? Тоже нет?» — удивлялись взрослые, по привычке надеясь на скорое прибытие голубого вертолета с эскимо и решением прочих проблем.
«Тоже нет!» — говорил Вася.
И загадочно улыбался. Глупые взрослые. Не понимают очевидного: мы все — волшебники. Иногда злые, чаще добрые. Совсем не сказочные волшебники.
Обычные.

Тишина длилась еще минуту после того, как я закончил. Нет слов — лучшая похвала.
Сначала дядя Люсик почесал затылок, сиявший нарождавшейся лысиной, как луна в редколесье, теперь задумчиво скреб подбородок:
 — Очень неплохо. Даже хорошо. Вот только имя… Твой герой почему-то мальчик, это неправильно. Есть непонятные слова. Впрочем, ангелу это простительно. В общем отлично. Дуализм, переплетение смыслов, глубина… и… нам с тобой надо поговорить, Чапа. Зайди ко мне после занятия. Кто остался? Тома, прошу.
Под впечатлением от моего рассказа народ уставился на Тому: что второй ангел отчебучит? Это ж так здорово — безнаказанно слушать ангелов, если слушать их, вообще-то, запрещено. Но тут вам не там. Как я уже понял, красиво обойти закон — любимая забава местных.
Некоторые даже переползли поближе. Часовой в башенке изумленно повернулся: что происходит? Заговор? Назревающий мятеж? Секреты от власти ни при каком режиме не поощряются ни в одном государстве: ни при монархии, ни при видимости демократии. Третьего не дано, ведь анархия — не власть, секретствуй хоть до посинения.
Заметив среди нас папринция, стражник с облегчением вернул орлиный взор в зазаборную даль.
Тома кашлянула в кулак, ее спина выпрямилась, глаза брызнули яркими лучиками.
— Сказание житейское о сестрице Алё… нет, просто сказание.

…Жили-были сестричка и… еще сестричка. Две жили сестрички. Одна звалась Василиса Прекрасная — не было краше нее на свете. Другая — Василиса Премудрая, потому что красотой не вышла, а замуж хотелось. Взбрело однажды Прекрасной из лужицы напиться.
— Не пей, сестрица, — взмолилась Премудрая, — козле… кхм, телочкой станешь!
Не послушалась Прекрасная, выпила мутной водицы через тростиночку. Взвеселилась, влезла на стожок и давай срамные танцы танцевать, лифчиком белы облака разгонять. И обратилась в натуральную телочку. Залилась Премудрая слезами, села под стожок, плачет, а телочка возле нее скачет.
В ту пору ехал мимо купец на мерине вороном, многосильном, немецких кровей.
— О чем, красна девица, плачешь?
Рассказала Премудрая про беду.
— Поди за ме… бери меня в мужья, — говорит купец. — Будешь ходить в золоте-серебре. И телочка будет жить с нами.
Василиса Премудрая подумала-подумала да взяла купца. Переехала она в его хоромы, стали они жить-поживать, и телочка с ними живет, ест-пьет с Премудрой из одной чашки, спит в одной постели.
Напрягло это Премудрую. Но она же премудрая. Думает:
«Это ж сестрица моя, хоть и телочка. Пропадет без меня совсем. Негоже ее в беде оставлять».
Однажды приходит она с работы не вовремя, а купец телочку в упряжь кожаную запряг, скачет на ней верхом, измывается и кнутом дубасит то промеж копыт, то промеж рогов. Воет телочка, стонет, кричит криком нечеловеческим. Да не отпускает ее купец, издевается всякими способами над бедной сестрицею безответною. Не выдержала Премудрая, взяла купца, привязала на шею камень и бросила в воду. А телочка перекинулась три раза через голову… потом еще попрыгала по-всякому… в общем, допрыгалась. Ушла в дикий лес, нашла себе сначала осла, потом бобра, да смотрела, как они, тоже напившись водицы мутной, день-деньской друг дружку мутузят. Видит Премудрая: не стать уж сестрице человеком. Вызвала она ведьму звездопогонную и отправила телочку на ферму, где таких, как бывшая Прекрасная, холят, поят, доят да стригут. Стала Премудрая одна жить в хоромах купца, принимая то жнеца, то кузнеца, тут и сказочке конец, а кто слушал — молодец.

— На ходу сочинила? — понял дядя Люсик, меняя одно опорное колено на второе.
— Ага.
От жара Томиных щек плавился воздух, она не знала, куда деть глаза.
— А где борьба добра со злом? — вцепилась внимательно выслушавшая и словно бы оскорбленная в лучших чувствах Варвара.
— Разве так надо было? Я думала бобра с ослом…
— Тома, я вас умоляю, перестаньте этих детских глупостей, это не смешно и заезжено. Я считаю задание выполненным. Кто скажет, о чем сказка ангела?
Сразу несколько девчонок выкрикнули:
— О любви и предательстве.
— А в категориях добра и зла? Кто сформулирует?
Подала голос Глафира:
— Не делай добра, не получишь зла.
— В основе правильно, но абсолютно некорректно, — отбрил дядя Люсик. — Как сказать то же самое, но по-другому, в другой плоскости?
— Добро наказуемо, — вкинула Аглая.
— Наказанное добро поощряемо, — добавила Феодора.
— Все к лучшему, — обобщила Карина.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — уточнила Зарина.
— Все относительно, — для кучи внес я свою лепту.
— Добро должно быть с кулаками, — считая, что тоже к месту, вставил кто-то из мелких.
Мелкими я величаю всех, кто хоть чуточку младше меня. Как москвичи говорят «Понаехали» любому, кто прибыл в столицу на минуту позже.
— Воспринимаемое добром не всегда добро, — красиво выправила первую мысль Глафира, — а казавшееся злом — иногда благо.
— Нельзя поддаваться кажущимся добром сиюминутным желаниям, которые издали есть зло, — мудрено добавила очередная едва перевалившая тринадцатилетие козявка.
— Достаточно, — прекратил прения папринций. Его собственной версии так и не прозвучало, мысли были где-то далеко. Он встал. — Вы хорошо поработали. Главное, чем мы сегодня занимались — учились думать. Кто насколько и в правильном ли направлении — покажет время. Все свободны. Двадцать минут личного времени и отбой.
Шевельнулось неприятное предчувствие. Никакой угрозы в приглашении папринция не было, но…
Вот именно. «Но».
Дядя Люсик странно оглянулся, словно опасаясь слежки, и ввел меня в свой кабинет. Дверь плотно затворилась за мной. Звонко ругнулся стул, вытянутый из-под большого, похожего на письменный, дубового стола. Папринций сел, а я остался стоять, как на расстреле.
— Скажи мне одну вещь, Чапа. Ты мальчик?

Глава 10
Я поперхнулся. Взгляд вперился в пол, голова опустилась так, что дальше только треск шейных позвонков и свободное падение.
— Можешь не отвечать, — обычным ровным тоном сказал дядя Люсик. — Будем считать, что разговора не было, но, на всякий случай, будь осторожнее. Вокруг тебя творятся непонятные вещи. Иди.
Ощущение было, что намочили и, как тряпку, выжали перекручиванием. Словно развинченный, подгибающимися ногами делая один нетвердый шаг за другим, я приближался к шумевшему развлекавшемуся бассейну, не в силах собраться с мыслями. Их сдуло. Свободное место заполнили страх, отчаяние и тупая надежда на чудо. Ужасный коктейль.
Когда же взгляд обрел осмысленность…
В бассейне… пардон, купальне, расположенной под открытым небом рядом с помывочной, царило безмятежное веселье. Около двери попирали животами травку несколько учениц, щебетали о чем-то, многоголосо смеялись. Они только что вылезли из воды, кожа сверкала подсыхавшими каплями. Таяли в сладкой неге ничегонеделания мокрые тельца, не знавшие купальников, которых еще не придумали. Ударило, будто электротоком: одной из них была Тома.
Взгляд дернулся, заметался. Провалиться и исчезнуть, как требовал внутренний голос, я не мог, резко сменить направление или ускориться значило привлечь лишнее внимание. Но я его уже привлек. Тома вздрогнула и застыла античной статуей, которую еще не водрузили на постамент, а только откопали и положили рядом. Белая кожа покрылась предательскими пупырышками. Раздался глубокий вздох, мокрая голова отвернулась к приятельницам... и щебет продолжился.
А ведь чего-то подобного следовало ожидать. Люди в этом мире ближе к природе, у них и мысли не возникает стесняться там, где они уверены, что стесняться не нужно. Назвался груздем — полезай в кузов, говорят в народе. Спасибо Томе за ее мудрость, за то, что сыграла на публику, хотя видно, как ей не по себе от моего присутствия. Когда цена поступка — жизнь, на многие вещи смотришь иначе.
Я отер со лба холодный пот и прошествовал к расположившейся отдельно от всех одетой Феодоре. Наблюдая за купающимися и загорающими, она разглядывала их со жгучим чувством, которое оказалось банальной завистью. Потому что, опустившись напротив, спиной к отдыхающим, я услышал:
— Тоже такие дни? Понимаю. И хочется, и колется. Ух, как хочется, правда?
Лицо Феодоры перекосило одновременно ненавистью к обстоятельствам и жалостью к себе. Щупленькая хрупкая царевна Евпраксина сидела на траве, обхватив руками колени, тело медленно раскачивалось взад-вперед. При практически неподвижном взгляде зрелище было завораживающим и немного пугающим.
— Но ты счастливее, — продолжила она, — у тебя пройдет. Мне вообще нельзя.
— Купаться? — уточнил я, как выяснилось, не зря.
— И загорать тоже. Проблемы с кожей. Моюсь одна, при всех не раздеваюсь. Обидно.
Тоже мне, проблема. Я мечтаю о подобной. А вообще, мне бы твои проблемы.
— Это тебе местная врачиха… врачевательница сказала?
— Нет, — грустно сообщила Феодора. — Еще дома. Мама строго-настрого запретила снимать одежду перед кем бы то ни было. — Ее руки машинально затянули горловину рубахи потуже, чтобы ни один взгляд не проник внутрь, когда она наклоняется. — Даже перед местными мастерами телознания. Все вопросы адресовать ей. Они так и сделали. Когда выяснилось, что посторонним болезнь не передается, меня оставили в покое.
Нога немного затекла, я вынул ее из-под себя и подложил другую. Феодору можно удалять из списка подозреваемых, если она не великая актриса. Нельзя так хорошо сыграть невозмутимость и равнодушие к моей скромной персоне.
Феодора продолжала жаловаться на жизнь:
— Из-за этого меня сторонятся.
— Я не буду.
— Мне так уже говорили. Потом все равно брезгают.
— Я — не буду, — еще более веско и серьезно повторил я.
Мне такая компания — подарок судьбы. Бесцеремонных девчонок Феодора сторонится, при всех не оголяется, к ней при этом — никаких претензий. Если болезнь не смертельна, пусть меня как-нибудь заразит! Полная гарантия неразоблачения. Если, конечно, дядя Люсик какой-нибудь фортель не отмочит. Кажется, он решил меня не выдавать. Почему? Разговор он постелил мягко, да не станет ли жестко?
Всплыла затерявшаяся среди прочих фраза папринция: «Тома, я вас умоляю, перестаньте этих детских глупостей». Что за фокусы? Помимо «перекуров» и прочих заимствований здесь еще местечковый юморок в ходу? Допустим невероятное. Что, если…
Вулкан разыгравшейся фантазии прорвало, лава мыслей потекла. Меня накрыло. Срочно требовалась информация.
— Скажи, — нервно вскинулся я так, что затуманенный взор Феодоры перетек с веселого бассейна на меня, — папринций — что за должность?
Она отпустила колени, оправила штанины и откинулась, уперев руки в траву за спиной.
— Не должность. Титул.
— Это выше принца или ниже? Или на уровне войника?
— Войник — уровень мастеровых, первый свободный чин, папринций же — вдовец царыни. Власти никакой, но человек уважаемый.
— Царыня — это кто? — сморозил я очередную глупость, если смотреть с местной точки зрения.
Как у нас полюбопытствовать: президент — это выше или ниже полицейского? И кто из них полковник?
Вспомнился проезжавший по царской дороге кортеж царыни Мефодии и проявленное к ней уважение. Уважение к чину или к самому человеку, который чего-то в этой жизни добился?
— Царыня — мать цариссы.
— Значит, главнее цариссы? Типа, королева-мать?
Феодора посмотрела на меня, как на клинического идиота, которым я и был в эту минуту.
— Царыня — мать, отдавшая власть, — уточнила она предельно тактичным скучающим тоном. — А пока сохраняет форму, пока может защищать семью и равновесие — царисса.
Ага, при достижении фазы «Акелла промахнулся»  власть автоматически омолаживается. Хорошая схема. Никаких шансов старым маразматикам.
— У царыни может быть несколько дочерей, — предложил я вариант. — Как закон решает, кому быть цариссой?
— Корона достается старшей дочери.
— Без исключений?
По размышлении Феодора сообщила:
— Бывает, что старшая не в себе или для равновесия больше подходит другая. Нарушение порядка наследования допускается, но такие вопросы решаются с привлечением других сил.
— Не военных, надеюсь?
— Властных.
Я кивнул.
— Значит, с воцарением цариссы царыня устраняется от власти и, грубо говоря, уходит разводить помидоры?
— В своей вотчине — да. Зато царыни заседают в Совете сестричества. Ничего не решая дома, они имеют власть в масштабах страны.
Что я там вякнул про маразматиков? Тысяча извинений и не бейте больно. С уходом силы становится востребованной мудрость. Что само по себе мудро. И сильно. Мне нравится. Вот теперь бейте, чтобы больше не вякал. Разрешаю — ногами.
Кстати, ноги снова затекли. Не привык я так сидеть, зад просит стула. И оборачиваться к бассейну нельзя. Ничего нельзя.
Мимо прошествовали две купальщицы, основную часть гардероба неся в руках. Я посмотрел на облака. Белые на невыносимо голубом, красивые и свободные — такие же, как на моей Земле. Одно, с разраставшейся рваной дырой посередине, напомнило плешку дяди Люсика. Мысли тотчас вернулись к загадочному папринцию, преподносившему сюрприз за сюрпризом. Что он за человек? Сохранит ли тайну? Если да, то почему, и какова его выгода?
— Еще о папринциях. — Я заметил, что Феодора тоже ерзает и, возможно, собирается уйти. — Выходит, дядя Люсик — папа Дарьи?
Феодора замахала на меня так, словно я в плавках заявился на званый ужин:
— При чем здесь царисса Дарья? Царыня Аграфена скончалась несколько месяцев назад. Царисса Марфа, ее дочь, обрела другую вотчину. Папринций Люсик Аграфенин благородно оставлен в школе после смены владельца.
Цунами фактов разрушило мои умопостроения насчет дяди Люсика, как карточный домик сквозняком. А как шикарно я навыдумывал! Такого наворотил… Даже жалко выбрасывать.
— А почему тебя интересовало мое второе имя? Причал сейчас наш. Вас принимал мой отец? Как давно вы прибыли?
— Когда мы прибыли, ничего не понимали: кто, зачем, почему... Доставить нас в крепость взялась царевна Милослава Варфоломеина.
— А-а, понятно.
Интересно, что ей понятно. Мне самому ничего не понятно. Видимо, сработало правило адвоката: «Уважаемый клиент, расскажите, как было, а запутаю я сам».
Пламя в глазах напротив, вызванное опасной для меня мыслью, чуть приутихло. Ненадолго. Феодора продолжила докапываться до сути:
— Но почему...
Варвара издала вопль:
— Смотрите! Флаг!
Все вскочили, я тоже уставился туда, куда развернулись все головы: на лес за школой. Над рощей реял флаг, закрепленный на длинной палке, на светлом полотнище ясно различались два кривых треугольника.
— Тревога!
Школа превратилась в муравейник. Девчонки впрыгивали в оставленные доспехи, а кто был одет по форме, в том числе я и Феодора, ринулись на стены. Застучали копыта седлаемых коней войников и цариссиных мужей. Вздымая пыль и забрасывая одевавшихся комьями земли, вооруженный отряд выметнулся в ворота. Бойники с копьями вставали по ограде плечом к плечу с ученицами.
Шум девчоночьих голосов понемногу утих, переполох вошел в рамки допустимого. Из гула начали выделяться отдельные фразы.
— Чей флаг?
— Нет такого.
— Точно знаешь?
— Говорю вам: нет такого.
— Это не флаг, а тряпка какая-то.
Некоторое время ничего не происходило, потом флаг упал. Отряд вернулся нескоро, в полной темноте, ворота сразу намертво закрыли. Царевичи со свернутым в несколько раз флагом пробежали в покои цариссы.
Совещание вышло недолгим.
— Отбой тревоги! — раздалось над школой.
Мы спустились со стены, но расходиться никто не пожелал.
— Что было? Кто? Что нашли?
В дверях покоев показались царисса Дарья и вся ее свита. Бойники подвели им коней. Заскрежетавшие створки ворот вновь разъехались, венценосный отряд ускакал, не дав ответа ни на один вопрос. Лишь двое профессиональных военных остались для защиты школы: Астафья и молодой войник
Разрядить обстановку вышел дядя Люсик.
— Успокойтесь, неприятеля нет, только волки. Прочесали все рощи, выезжали в поле. Никаких следов. Просто флаг.
— Чей? — зашумел волнующийся народ.
— В том и дело, что ничей, — развел руками папринций. — На время, пока ситуация не прояснится, царисса отбыла в башню. Флаг может быть неким сигналом или посланием хозяйке вотчины, но, скорее всего, это проделкиа какой-нибудь малолетней шкодины.
Он внимательно оглядел стоявших рядом учениц на предмет выявления шутника-злоумышленника. Но что увидишь в поглотившей мир темноте, пусть и припорошенной лунным светом? Из задних рядов мелкий хулиган мог смеяться в лицо, мрак все скрывал.
— Что на флаге? — Погромыхивая доспехом, Аглая вышла вперед. — Какие-то детали, надписи? Цвета?
Папринций покачал головой:
— Два корявых треугольника, их намалевали угольком по дерюге. Опасности для школы нет. Всем спать.
Ученицы отправились по комнатам.
Мы с Зариной вошли в свою. Отворяясь хозяевам, дверь радостно взвизгнула. Сев на лежак спиной к соседке, я деловито отстегнул доспехи — мои первые и единственные, мою прелесть: мой вид в доспехах мне жутко нравился, в них я выглядел старше и внушительнее, как герой исторического или фэнтезийного боевика. Уложенные доспехи покрыла свернутая прямоугольничком рубаха, меч на перевязи занял место у табурета, приставленный с краю для удобства выхватывания. Шлему и новеньким сапогам досталось место на полу. Последними я осторожно стянул с себя штаны и юркнул под простыню. Зарина, видимо, сделала то же самое. Но не прошло и минуты…
— Чапа, спишь? Можно?
Хотя ответа не прозвучало и глаза остались закрыты, лежак рядом прогнулся. Соседке-заложнице понравилось секретничать перед сном. Ладно, использую визит для добычи информации.
— Как учат мальчиков? — задал я вопрос, когда Зарина устроилась рядом, повернувшись ко мне лицом.
Она улыбнулась:
— Неужели не понимаешь. Их не учат. Школа — только для девочек.
— Все мужики тупые и неграмотные?
Разум подсказывал: а дядя Люсик? А Гордей, который шпарил законами и заповедями, словно закончил юрфак или духовную семинарию?
— Мальчиков пристраивают учениками и подмастерьями к мастерам, — терпеливо «разжевала» Зарина. — Так они учатся и, чаще всего, становятся мастерами высшего уровня.
— И узкого профиля, — прибавил я.
— Это плохо?
— Если повсеместно и без исключений.
Зарина поворочалась, под тканью беспокойно поелозили бедра, плечо углубило ямку в набитом сеном лежаке. Кажется, меня собрались о чем-то спросить.
— Расскажи про бойников, — успел втиснуть я.
Нападение — лучшая защита. Здесь этому даже в школе учат. Только не добавляют, что правило касается всего.
— Что именно?
— Почему скрывают лица?
— Это же так просто! Ну, подумай.
Пришлось нахмуриться. Меня еще никогда так ненавязчиво дураком не обзывали. Сама подумай: если бы мог догадаться — не спрашивал!
— Балахон с маской нужны для защиты — от мести за зло, которое бойники причинят по приказам, — соизволила объяснить присоседившаяся до неприличия златокудрая царевна. — Исполнители же не виноваты. А еще они много видят, чего не нужно. К примеру, учениц во всяком виде на занятиях, в купальне и, бывает, даже в уборной. Еще — они казнят. И своих тоже.
Сразу вспомнилось: в Средневековье так одевались палачи. Не совсем так, но похоже. Выходит, бойник — палач, по совместительству занятый на других подручных работах?
— Не будь масок, — продолжила Зарина, — им мстили бы все, у крепостных нет защиты от ярости свободных. Но свободный не может причинить вред крепостному без оснований. Маска — спасение крепостного.
— Почему в бойниках только мужчины?
— Женщины руководят семьей, ведут хозяйство, рожают детей. Для этого нужно быть дома. У мужчины больше возможностей отлучиться по приказу владелицы вотчины.
— Стоп, — уцепился я за пролетавшую мысль. — А как же бойники, которые работают в школе? Их постоянно меняют?
— Ты видел двух мастериц — кладовицу и врачевательницу? Две тройки их мужей-бойников выполняют всю прочую работу по школе. — Зарина скривила губки: — Особенно, самую грязную.
— Не морщись, — наставительно сказал я. — Без них мы тут сидели бы, как свиньи, по уши в дерь… кхм.
— Как кто и где? — встрепенулась собеседница.
Она даже приподнялась на локте, и хорошо, что подтянула простыню, а то пришлось бы отворачиваться.
— Это секретная информация. Подпадает под статью «не слушать ангелов».
— А-а, тогда не надо.
— Скажи, Зарина — от «заря»?
Давно хотелось узнать.
— Зарина и Карина — имена ангелов, которые много-много лет назад выбрали смерть вместе с убитым черным чертом. Они держались втроем, отдельно от остальных. В тот раз причал был просто переполнен. Милослава потому и не стала вам противостоять. — Зарина перевела взор в потолок. — Белые черти лучше, от них меньше проблем. А красный — впервые. Никто не знает его особенностей, надо ли его бояться больше других или как-то особо относиться. Милослава очень переживает.
— Ему не грозит опасность? — забеспокоился я.
— Милослава дала слово. Залог — моя жизнь. Мало?
Ответить нечего. Я сменил тему.
— В нашем мире…
— Не надо! — взмолилась Зарина. — Ты же знаешь закон.
— И ты знаешь, как твоя сестра Милослава трактовала это положение: если знание о нарушении не выйдет за рамки двух знающих, оно вроде бы и не нарушение.
— Я не Милослава.
— Не представляешь, как это радует. Тогда зайду с другой стороны. — Самое на ту минуту злободневное аккуратно сформулировать не получилось, пришлось идти напролом. Набрав воздуха, я заставил себя сказать со всей прямотой: — У вас под штаны не надевают дополнительных частей одежды?
— Зачем? — Зарина несколько раз моргнула в ступоре, затем ее лицо осветилось: — А-а, поняла. Надевают. Точнее подматывают, это такая повязка. Но только в красные дни. Или те, у кого недержание. У тебя…
— Нет-нет.
Подожженные самобичеванием щеки заполыхали. Вижу же, что не носят, куда полез с кретинскими расспросами? Вот так репутацию и теряют — одной необдуманной фразой.
Я срочно озвучил новую мысль:
— Зарина, а что ты думаешь о дяде Люсике? Ничего в нем не кажется странным?
— Хссс…
Она спала. Веки мелко дергались, реснички подрагивали. Гладенькая щека смялась поверх подложенной ладошки, волосы рассыпались в красивом хаосе. Я некоторое время не шевелился. Потом еще некоторое время — любуясь, но начиная нервничать. Потом понял: лежи не лежи, а будить надо. Моя ладонь мягко коснулась плеча соседки. Никакой реакции не последовало, пришлось легонечко потрясти. Зарина в ответ солнечно улыбнулась и причмокнула во сне. Ну как будить такую очаровашку?
Я отвернулся, сдвинулся на самый край и попытался заснуть.
Зря отвернулся. Ощутив свободу, соседка разметалась во сне, на меня закинулась рука, затем попробовала заброситься и нога, и лишь моя вовремя поднятая коленка помешала поползновению. Так дело не пойдет. Появилась мысль пойти спать на свободный лежак, но тогда придется перетаскивать всю амуницию, чтобы утром не бегать по комнате от лежаков к нужным табуретам — для моей конспирации это, как говорится, чревато. Лишние передвижения при свете дня и минимуме (не говоря про отсутствие) одежды мне категорически противопоказаны.
Как ни старайся, бесшумно поменять местами латы и оружие не получится, и если в процессе беготни соседка проснется…
Пришедшая следующей идея мне понравилась больше. Я поднялся, обошел лежак и осторожно приподнял укрытое простыней невесомое тельце под колени и лопатки.
Не просыпается. Я аккуратно понес. Зарина бессознательно прижалась, будто спрятавшись от невзгод, на ее лице вновь заиграла улыбка. Я чувствовал, как ровно и мягко, даже как-то тепло, билось сердце Зарины. Зато мое… Стучало? Не то слово. Колотило и едва не взрывалось.
Ничего подобного в моей жизни не случалось. Руки жгло, ликовавшая душа душила сама себя, чтобы не слишком поддавалась эмоциям. Брысь, ощущения, не до вас, о выживании думать надо.
Верхнюю простыню на втором лежаке я откинул ногой, чтобы взять взамен той, которая сейчас укрывала Зарину. Аккуратный наклон — и драгоценный груз занял положенное ему место.
В окне что-то мелькнуло. Фух! — пронеслось через тьму комнаты и глухо гукнуло в мой лежак.
Я осторожно приблизился к окну, которое не совсем окно в нашем понимании: простой проем в стене для освещения и вентиляции. Стекол здесь не знают, шторами не пользуются. Даже ставни здесь не распашные, а вынимаемые, сейчас они ждут своего часа на складе.
 Я заглянул в проем сбоку. Пусто. Тот, кто кинул что-то в темень окна, давно скрылся в открытых всем ветрам помещениях.
Теперь можно посмотреть, что же прилетело ко мне снаружи. После копья в туалете я допускал все что угодно.
Глаза постепенно привыкли, пятна предметов превратились в ясные очертания. В центре лежака прорисовался торчащий нож, очень похожий на мой. То есть, на бывший Гордеевский.
Приподнятая подушка сообщила: ножны на месте, а нож… теперь торчит в лежаке.
Взять мог любой, двери не запираются, окно — не окно, а одно название. То, как я прятал нож, кроме сестер Варфоломеиных видели Варвара и Аглая. Опять те же лица. Им я ничего плохого не делал. Может быть, храплю во сне? Зарина сказать стесняется, а они борются таким способом с нарушителями ночной тишины? Стенка-то хлипенькая, едва голоса глушит. Нет, сейчас я не спал и, соответственно, храпеть не мог. Да и чушь это, такое предположение, за шум не убивают. Сначала. Обычно делают предупреждение, а дальше уже как получится. Но… это у нас дома предупреждают. Кто знает, возможно, здесь храп — святотатство?
Или Карина не простила? Или кто-то как раз хочет свалить вину на Карину? Вопросы, вопросы…
Сказать дяде Люсику? И что? Один раз уже сказал на свою голову.
Я вернул нож в ножны под подушкой и, отчаянно труся, медленно опустился на свой лежак. Тело с опаской заняло горизонтальное положение. А ну, еще что-нибудь прилетит?
Сон куда-то пропал. Еще одно научное открытие: не попавший в тебя нож убивает сон. Насмерть.
Пока мысли плавали и отчаянно тонули, уши работали системами дальнего обнаружения.
Тихо. Пока.
Пока нож не прилетел, тоже было тихо.
Мозг, подобно слепому котенку, всюду натыкался на стены и не мог выбраться из замкнутого круга известных фактов. Они не радовали. Тогда сознание вырвалось за пределы круга. Вспомнилось, как мы с Томой парили в небе на дельтапланах, двумя треугольными птицами пронзая пространство…
Руки принялись одевать вскочившее тело до того, как мысль проявилась окончательно. Одевался я по-боевому, в латы. Шлем — на макушку, перевязь с мечом — через плечо, нож — на пояс. Готов. Стараясь не слишком греметь, я вылез в окно. Соседка по комнате не проснулась, остальные соседи меня теперь не интересовали.
Два! Треугольника!

Глава 11
Счастье перло из меня, как монтажная пена из пробитого баллончика. Царисса рассудила правильно, флаг — послание, но не ей. Я очень на это надеялся.
Мне повезло, ночной стражник над воротами вовсе не глядел в нужную мне сторону, ему было не до меня. Кажется, он засыпал. Голова в шлеме, от которой виднелся только шлем, свесилась вниз и вскоре совсем пропала за бортиком башенки.
Прыжок за забор и скатывание по известному склону вывели в ночной лес. Где-то далеко лаяли волки. Пусть. Я упрямо шагал, сжимая рукояти клинков как последнюю надежду. Собственно, почему «как»? Именно последнюю.
Направление, где вывешивали флаг, я помнил, ориентиром служили сначала удалявшийся забор школы, затем подгрызенная справа луна. Когда наползли облака, идти пришлось наобум.
Лай приближался. Меня почуяли.
Спасение одно — дерево. Выбрав одно, покрепче и поразвесистей, я взмыл вверх. Выдававшаяся на высоте около трех метров толстая ветвь приняла на себя мой невеликий вес, опасный треск предупредил о последствиях лишних движений.
Волков оказалось всего два. Пусть маленькая, но радость: если грохнусь, есть шанс отмахаться.
Волки оказались не такими страшными, как те, с причала. Или у страха глаза велики. Пара четвероногих созданий среднего размера носилась под деревом, гавкала, тявкала, злилась, но даже не пыталась ухватить за сапог. А я читал, что голодный волк может прыгнуть почти на десяток метров и поймать птицу на лету.
Совсем крыша поехала из-за смеси реалий. Волки, о которых я читал — настоящие волки, а местные — обычные собаки.
Голоса? Или чудится?
— Чапа! Тома! — раздалось на пределе слышимости.
Не передать словами, с каким чувством я упал через несколько минут в подставленные огромные руки.
— Малик! Откуда?! Как?!
— Молодец, догадался про флаг с дельтапланами.
На Малике были сапоги, штаны и обрезанный по низу кафтан с ватной набивкой, прошитый вздувшимися квадратами. Одежда опоясана кожаными ремнями и усилена меховыми вставками, выполнявшими роль частичных доспехов. Поперек тела — лук, за плечами — колчан со стрелами и длинный меч, который при росте и могучей комплекции Малика смотрелся органично, хотя на любом другом выглядел бы двуручным. На поясе — местное подобие кинжала. Покрытое черной щетиной лицо светилось от счастья. Казалось, улыбается даже идеально гладкая лысина, в которой отразилась вновь появившаяся между деревьев луна.
— Они не верили. — С веселым прищуром Малик показал в сторону.
Только сейчас я заметил еще двоих. Они были мне знакомы, Ива и Хлыст — так их звали.
— Долг платежом красен, — сказали они.
Я с удовольствием пожал протянутые руки.
— «Долг платежом красен» — не просто поговорка, это закон выживания, — проговорил Малик. — Ты поможешь — и тебе помогут. Теперь отойдем. Слишком много шума.
Цикнув на волков-собак, продолжавших облаивать чужака в лице меня, мы направились вглубь леса.
Волки совершенно не желали никого рвать, кромсать и раздирать на части, они прыгали вокруг, как домашние собачки рядом с хозяином.
— Волки? — недоуменно указал я на собак.
— Псины, — пояснил Хлыст. — Прирученные волчата. Черный — Гром, серая — Сявка.
В ободряющем сопровождении Грома и Сявки мы добрались до небольшого лагеря, где нас ожидало еще четверо мужчин. Перед глазами всплыла картинка: хихикающая Зарина, прикрывавшая рот ладошкой: «Им же в штанах неудобно!» Местным было удобно, брюкам они, в отличие от Малика, предпочитали юбки. Ноги — в сапогах, на плечах — стеганные кафтаны с набивкой или холщовые рубахи с коротким рукавом, обшитые всем, что могло защитить: кожей, мехом, бронзовыми накладками. Вооружение тоже было разномастным: тут и дубина, и два коротких меча разной толщины, и один длинный, что немного не дотягивал до двуручного. Все мужчины были бородатыми и заросшими, падавшие за плечи гривы стягивали налобные ленты. Костер, неизменный атрибут ночного лагеря, не разжигался, видимо, из соображений безопасности. Расположившаяся между деревьев четверка при нашем появлении приподнялась.
— Это и есть Чапа, — представил меня Малик.
Дружные приветствия смазали звучание ответных имен.
— Рассказывай, — попросил я, усевшись рядом на траву под развесистым деревом.
Гром и Сявка унеслись сторожить.
— Где Тома? — первым делом спросил Малик.
— В школе.
— Под арестом? Нужен штурм?
— С Томой все в порядке. Я знаю, как вернуться обратно за забор и снова уйти с ней вдвоем.
Заговорила Ива:
— Про подземный ход знают многие, однажды кто-то из рыкцарей решил пробраться в школу… Это ловушка для простаков. На шалости учениц начальство внимания не обращает, а если войдут чужаки, то оба выхода возьмут под прицел или, если нападающих много, ход обрушат вместе со всеми, кто окажется внутри.
— Сейчас я не чужак, а тоже ученица, — сказал я. — Думаю, у нас с Томой все получится.
— А что насчет Шурика? — В глазах Малика вспыхнула тоскливая надежда.
— Жив, — успокоил я. — У цариссы Варфоломеи на попечении.
— Соседка Евпраксии на запад, — подсказала Малику Ива, — со стороны гор и Большой воды.
— А отсюда? — спросил он.
— На вторую ночь выйдем к границам.
— Это если напрямик и без приключений, — задумчиво прибавил Хлыст.
Малик кивнул и вновь повернулся ко мне.
— Наслышан, как вас в ангелы записали.
Вся компания при этом захохотала. Религиозностью здесь не пахло.
Малик глянул на просвечивавшую в кронах луну.
— Время поджимает. Если о нашей вылазке сообщили цариссе, гонец уже скачет к царберам. С ними не справимся.
— Царисса Дарья уехала в башню.
— Ждет нападения?
Я пожал плечами.
— В любом случае, она вызвала подмогу, — вставил Хлыст.
— Приводи Тому, — сказал мне Малик. — Нужно уходить.
К школе возвращались в том же составе, как пришли — я, Малик, Ива и Хлыст. Четверо соратников Малика и Сявка остались в лагере, нас провожал один Гром, молчаливый и настороженный.
— Встретил твоих приятелей, — по ходу рассказывая свою историю, Малик указал на Иву и Хлыста. — Они знали куда идти, я в меру умений поспособствовал, чтобы дошли. Иногда нам помогал трофейный костюм бойника. Иногда не помогал. Как-нибудь расскажу. Много чего было. Так втроем добрались до кочующего лагеря рыкцарей.
— Как? — переспросил я.
Последнее слово выглядело исковерканным. Нет, мне не послышалось, два раза оно прозвучало в одном и том же виде, Ива тоже употребила его с лишней «к».
— Они называют себя «свободные рыкцари». Собственно, уже мы, мы называем, — улыбнулся Малик темными настороженными глазами. — Я пригодился. Помог им. Кудеяр дал людей, чтобы помогли мне. Мы пришли за вами.
— Как нашли? — не укладывалось в голове.
— Слухами земля полнится. Крепостные многое видят и слышат.
Мы остановились под деревьями неподалеку от замаскированного люка. Малик некоторое время внимательно слушал тишину.
— Ждем тебя и Тому в течение часа. Если не получится…
— Получится! — победно отрубил я и направился к подземному ходу.
Хвастливую реплику Малик пропустил мимо ушей.
— Если не получится, будем ждать каждую ночь, пока не придут царберы. Тогда ищите нас сами. Запомни: рыкцари Кудеяра Лесного.
— Мы быстро! — крикнул я уже из земляного проема.
Пахнущий затхлостью узкий ход вывел во мрак внутреннего двора школы. Щиток с дерном приподнялся бесшумно, окатив мелкими комьями земли. С легким стуком уложив его на место, сверху я выровнял и разгладил разворошенную траву. Никто меня не поджидал, тревогу на башенке не объявили. Не заметили? Хорошо бы. И хорошо, что корни травы на люке подземного хода недавно подрезала Аглая, иначе могли быть проблемы с маскировкой.
Впрочем… какое теперь дело до маскировки? Еще чуть-чуть, и школа забудется как страшный… нет, странный фантастический сон. Жаль, что с Зариной нельзя попрощаться. Хорошая девчонка, но не в то время не в том месте родилась.
Бежать через поле значило без толку рисковать, и я осторожно двинулся по кругу вдоль строений.
В окне Аглаи и Варвары — тишина. На всякий случай пригнувшись, я бесшумно прокрался снизу проема.
В моей комнате тоже тишь да благодать. Еще пара шагов, и надо мной оказался проем комнаты Томы и Карины.
— Тома!
Шепот остался неуслышанным. С какой стороны у нее лежак? Я в ее комнату даже не заглянул ни разу, скромник проклятый.
Лезть через окно себе дороже, Карина — боец с опытом. Чуткая, осторожная, она перехватит меня на первом шаге, и хорошо, если для надежности не прирежет неведомого ночного гостя сразу.
Обход через дверь занял около минуты — я по-прежнему старался не шуметь и для этого двигался как в замедленном воспроизведении. В Томину комнату дверь не скрипела. Войдя из темного коридора, я различил два лежака: с кем-то спящим и пустой. Ушла? То есть, вышла на пару минут по известному адресу? Подожду.
А если вышла Карина? Тогда нельзя терять ни секунды.
Я приблизился к спящей девушке, прикрытой, как назло, только наполовину. Ну, не до экивоков, для Карины я тоже девочка, а Тома, надеюсь, поймет и простит, когда вникнет в ситуацию.
Обрисовавшийся силуэт расставил все по местам: Карина мощнее и выше, передо мной — Тома. Такая же, как на траве у купальни.
— Малик нашелся! — прошептал я на ушко.
Она заворочалась. Я воспользовался движением, чтобы завернуть ее простыней полностью.
Длинные ресницы приподнялись:
— Чапа?
— Собирайся. Малик пришел за нами.
 Несколько секунд остановившиеся глаза Томы тупо глядели на меня в упор, жернова мозга с трудом проворачивались. Прикушенная губа едва не брызнула кровью. Наконец, проснувшееся сознание справилось с новостью, сложенные ладони прижались ко рту… и где-то на счете «пять» Тома в неудержимом счастье кинулась мне на шею, объятия распахнулись … и запахнулись на полпути.
— Выйди. Я сейчас.
С грустью вспомнилось, как в счастливые голопопые времена мы с ней играли, ничуть не стесняясь друг друга. Квартиры у нас были в разных подъездах, но на одном этаже, и балконы располагались рядом. Когда было лень обходить, мы лезли через перила и играли в войнушку, в дочки-матери, в прятки, в догонялки... И в доктора играли, о чем никогда-никогда больше не вспоминали. Ссорились-мирились, дрались-обнимались… пока не выросли. Тома пошла в школу на год раньше. Это казалось несправедливым, но ничего не поделать, такова жизнь. Когда я тоже оброс учебниками и друзьями, отношения изменились — вышли на уровень редких выходов в свет под лозунгом «шлея под хвост попала». Не каждую подружку Тома могла заманить на авантюру, куда автоматически соглашался я.
Боковое зрение, на время ставшее основным, отмечало, как боевая подружка детства прячется за тряпки, скукоживается плечиками, поджимает колени и прикрывается локтями. Вспомнилось, как однажды, в незапамятные времена, нам вздумалось переодеться в «рыцарей» — так мы почему-то называли древних греков из кинофильма. Идея была моя, вариант исполнения придумала Тома, роль пластинчатых доспехов взяли на себя блокноты стикеров Томиного папы. Клейкие бумажные квадраты мы прилепляли прямо на кожу, чтобы лучше держались. Три кружных ряда от бедер к пупку — пластинчатая юбка, вразнобой обклеенные грудь, спина и плечи — собственно латы. Черпак на голове и крышка от прабабушкиной выварки в руках — шлем со щитом. Веселые были времена. Ни в каких диких фантазиях не могло привидеться, что однажды мы наденем настоящие доспехи.
— Где Карина? — спросил я из двери, которую начал открывать.
До ответа дело не дошло — с обеих сторон коридора на меня прыгнули воины в балахонах.
— Поймали! — разнесся восторженный вопль Карины.
— Крути его! — взвыл неизвестный голос.
— Зовите папринция! — гремели еще голоса. — Он у нас!
— Тревога! — одновременно проорали где-то на крыше. — По одному из каждой комнаты — на стену, форма боевая, остальным оставаться на месте!
Школа взбурлила, как закипевшая кастрюля. Меня скрутили так, что я ткнулся лбом в колени, руки остались заломлены, чтобы не шелохнулся. На лице Томы, которую вихрем вынесло из комнаты, смешались страх и отвага:
— Чапа! Что вы делаете, оставьте его! — набросилась она с кулаками на громил-бойников.
Как драчливый пацаненок на солидных бандитов.
— «Его»? — удивленно повернулся ко мне бойник, растерявшийся перед несочетанием местоимения с моей персоной, как он себе меня понимал.
— Отпустите ангела! — разъяренной кошкой кинулась с другой стороны Зарина.
Она запрыгнула бойнику на спину и принялась молотить его по затылку.
Смахнув малявку как муху, бойник, впрочем, отпустил мою руку. Второй поступил так же. Моя спина получила возможность восстановить правильный изгиб. Затем и шея.
— Вон оно чего. Ангел. Приносим извинения. — Бойники синхронно выполнили полуприсед почтения.
Запахиваясь в вышитую рубаху, длинными полами свисавшую до середины юбки, к месту стычки торопился дядя Люсик.
— Что за шум, а драки нету? Или есть?
— Ищем вражеского лазутчика, — доложил первый бойник. — С ворот видели проникновение постороннего. А в лесу, несомненно, есть люди.
— Странно. — Папринций почесал острый щетинистый подбородок. — Недавно я слышал волков.
Он обернулся к собравшимся вокруг ученицам:
— Тревогу слышали? Исполнять команду!
Толпа рассосалась. От нашей комнаты на стену убежала Зарина. Покачав головой, Карина отправилась вместе с сестрой.
— Кто стоял в ночной? — сурово осведомился папринций. — Астафья?
— Войник Никандр, — мгновенно выпалил бойник.
— Привести ко мне. Лазутчик еще не найден?
— Ищем.
Отпустив бойников, дядя Люсик повернулся к нам с Томой:
— Сидите и не высовывайтесь, без вас проблем хватает. Ферштейн?
— Ага, — моргнули мы.
Час от часу не легче. Мой папа говорит «ферштейн», когда я чего-то недопонимаю. А он учил английский. Опять вредное влияние телевизора.
Телевизора?! Моя челюсть упала, одновременно собираясь спросить…
— Марш в комнату! — приказал папринций.
Подбежал войник в боевом облачении.
— Никандр прибыл, — вытянулся он наизготовку.
Руки по швам, честный взгляд в лицо начальству, голова чуточку склонена: младший всегда в чем-то виноват перед старшим, даже если не знает, в чем. Глаза преданно выпучены. Если сверху пририсовать веревочку — похож на повешенного.
Мы юркнули в Томину комнату, глаза приникли изнутри к щелочкам, уши — к деревянному полотну.
— Как проник лазутчик? Лестница или веревка?
Никандр озабоченно оглянулся по сторонам, губы выпятились уточкой, и шепотом прозвучало:
— Ход.
Папринций тоже понизил тон:
— Почему не перехватили в момент прибытия?
Нам было тесно. Дверь узкая, мы с Томой оба в форме, еще и в шлемах, периодически гулко постукивавших о дерево или соударявшихся. Надеюсь, наша возня снаружи не слышна.
— Виноват, не уследил, — опустил голову Никандр.
— Выставлю на соответствие! — погрозил пальцем папринций. — Спал?
— Как можно?!
— А что можно?
Никандр еще больше потупил глаза.
В очередной раз прикладываясь к щелке, мы с Томой треснулись лбами. Потом нам помешали носы. Приходилось напирать и пихаться в борьбе за место, но ни слова не осталось пропущенным.
— Разберусь, — с жесткой деловитостью обронил дядя Люсик. — Астафья?
— Спала после смены. Сейчас на воротах, подменяет.
— Иди.
Папринций тоже убыл.
Прочесав каждый закуток, лазутчика не нашли. Разворошенное гнездо школы приходило в себя. На стенах оставили постоянную стражу из бойников и сменявшихся учениц. Бойники вооружились копьями. Если сигануть через забор — живыми далеко не уйти. На подземный ход насыпали гору дров. Носить их на кухню теперь будет далековато, но папринций принял все меры, чтобы школа превратилась в осажденную крепость.
Мудр, ой, мудр Малик в военных делах. Это я как бы обозвал себя хвастуном и тупицей. Восхваляя одно из двух, по закону сообщающихся сосудов выставляешь ничтожеством второе. По тому же принципу, общеизвестное и навязшее на зубах «Все лучшее — детям» пытливому уму сообщает: «Все худшее — взрослым».

Глава 12
Досыпать ночь пришлось в два этапа. Одни — до рассвета, вторые — после. Естественно, я спал в своей комнате. Один. Блаженство.
До рассвета. Затем…
— Чапа! Смена!
Треволнения ночи не отпускали. С трудом узналась Зарина, стоявшая надо мной в полном вооружении.
— Если хочешь, поспи еще, — заботливо проговорила она. — Я подежурю. Я спать не хочу. Совсем-совсем.
Вот еще. Зарина предложила худшее из всего, что могла предложить: чтобы женщина защищала мужчину.
Ага, а кто тут мужчина? Не забывайтесь, сударь, что вы сударыня.
— Ложись, — почти оттолкнул я соседку. — Встаю.
Обратив к даме спину, я резво одевался. Сзади слышался только звон сбрасываемых доспехов. Как же, не хочет она спать. Усталое девичье тело даже не легло на постель, а свалилось. Хорошо, что не мимо.
Несколько часов я провел на стене. Внизу несколько раз пробегала косившаяся на меня Тома, вместе с другими она разносила защитникам завтрак. Принесла и мне.
— Что будем делать? — спросила шепотом.
— Ждать момента.
Астафья в сопровождении двух бойников выехала за ворота. По логике — прочесывать лес. Но нет, поднятая пыльная полоса показала, что они ускакали в сторону башни.
Ближе к обеду нас сменили первые номера. Улыбавшаяся Зарина сыто поведала про обеденное меню. Вторые номера сдали посты и сразу навострились на кухню. Слово «столовая» подходило залу со столами больше, но — кухня, что поделать. А ничего не делать. Стараться не думать об этом, чтобы не сломать мозги. Просто смириться. Мол, мало ли в Бразилии Педров и прочих перекуров. И мало ли каким ангелом их туда занесло.
После обеда прибыл усиленный десятком войников отряд цариссы. Дарья ушла к себе, паприций побежал на доклад. Вызвавшая подмогу Астафья вновь заняла место на стене.
Три конных группы войников под командованием Дарьиных мужей отправились в лес. Тревожно переглядываясь, я и Тома ждали шума в лесу, стычки, драки, погони... Но ни Гром не гавкнул, ни Сявка не тявкнула. Спустя несколько часов все отряды вернулись ни с чем.
К вечеру дорога словно взорвалась. Желтые на черных, по четыре в ряд, стальные всадники подняли пыль до небес. Десять рядов. Царберы. Я вздохнул. Клюнувшая в темечко птица счастья сдохла и теперь нехорошо пахла.
Придется искать Малика самим.
Лязгающий грохот забивал конный топот. Конный топот глушил восторженный ор учениц, страстно подпрыгивавших и размахивавших руками. Металл блистал, оружие устрашало, орлиные взоры взирали свысока. Спины выпрямлены, загорелые лица под шлемами с султанами из позолоченного конского волоса гордо подняты, стальные плечи расправлены на ширину трех меня…
Короче, завидую.
Царберов разместили как в цекаде, посреди поля. Поужинав в нашей кухне до нас, они завалились спать после долгого перехода.
Охрану со стен почти сняли, осталось три ученицы, два бойника и привычный войник в башенке у ворот, отвечавший за всех. Риск большого нападения исчез, а чтобы увидеть пробирающегося или ускользающего лазутчика — более чем достаточно.
Из ближайших деревень в школу подвозили продукты и дрова. Телеги скрипели под непосильной поклажей, в земле продавливались колеи, которых прежде не было. Возчики сноровисто разгружались на складе и отбывали за следующей партией. Улучив момент между убытием одной партии и прибытием другой, я подошел к кладовичке.
— Можно сделать мне… повязку?
— Перевязку? — Она пересчитывала мешки и на меня даже не взгляднула. — Это к врачевательнице.
— Нет. — Я помотал головой. — Типа браслета на руку или ногу. Две крепкие тесьмы, посередине — кусок кожи.
— Зачем?
— Не могу объяснить, чтобы не нарушить закон. Я же ангел. А ангелов слушать…
— …запрещено! — раболепно закончила кладовичка. Отношение сразу изменилось. — Да-да. Могу прямо сейчас, при тебе. Тесьму такую?
— Покрепче.
Через пару минут:
— Так?
— Идеально.
— Алле хвала!
Обратно я шел с повязкой на ноге — другого места для новообретенной вещи не нашлось. Мысль росла отсюда: копьем не владею, мечом — хуже любого воина, даже самого запропащего. Силой тоже обижен ввиду возраста и комплекции. Вывод: если мне не победить в прямой схватке, нужно не дать ей состояться. Не подпустить врага на расстояние удара. Для этого идеально подходила праща. Осталось найти камушек нужного веса и размера.
Свободных от дежурства учениц собрали на кухне. Ужин для нас еще варился, дядя Люсик решил проверить знание молитвы встречи.
— Алле хвала! Я отдаю настоящее и будущее… — потянулось давно знакомое. Гордей цитировал слово в слово, я узнавал каждое.
— …Я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь…
— Почему нас не отводят в крепость? — подал я голос. — Разве это не нарушение закона?
Папринция перебивание не возмутило. Мне нравилось его отношение к ученикам, как к друзьям, которым нужно помочь — маленьким, беспомощным, бестолковым друзьям. Если возникал вопрос, дядя Люсик предпочитал решать его сразу. Учение не убежит.
— Вас отведут те, кто взял на себя ответственность. Скоро. Потерпите.
— Но закон…
— Вы куда-то торопитесь? — Дядя Люсик потеребил пальцы. — Другим вести вас уже нельзя. Не запрещено, даже наоборот, но… В лучшем случае — обида, в худшем — оскорбление. Такой поступок вступит в противоречие с законом не наносить вреда друг другу. Нарушается равновесие. Что у тебя с ногой?
— Все нормально. Это… типа оберега. Можно еще вопрос? Что такое крепость, и что нас там ждет? — Вспомнилось, что Гордей упоминал некое испытание ангелов. — И в чем состоит испытание?
— Это уже три вопроса, — посмеялся папринций. — Попытаюсь ответить. Крепость — главное место страны, где решается все. Все вертится вокруг крепости — вотчины, надежды, жизни, смерти. Там решится и ваша судьба. Как? Никто не знает. Возможно, неким испытанием. Просто ждите, время придет. Постарайтесь дождаться живыми и здоровыми.
Загремели тарелки и ковши. Белобалахонники внесли пышущие паром горшки, запах заставил судорожно сглотнуть. Непослушная слюна сразу набежала вновь. Папринций понял по глазам учениц, что материальное выигрывает у духовного с разгромным счетом.
— Закончим. — Он поднялся. — После ужина — отбой. День был трудный, надо отдохнуть.
Через открытые проемы девчонки любовались отдыхавшими на траве красавцами-богатырями.
— Жаль, что их нельзя женить, — с непередаваемой горечью заявила Глафира. — Такая мощь пропадает.
Командир желтоплащников вышел с совещания у цариссы, и царберы стали собираться. Донесся обрывок разговора, что отряд перемещают в башню, и что здесь все чисто, угроза миновала, но некоторое время придется патрулировать.
Ученицы проводили солдат тоскливыми взглядами и разошлись по комнатам. Дойдя до своей, я галантно пропустил маленькую соседочку вперед. Смысла поступка она не поняла, но гордо прошествовала и явно получила удовольствие.
Какая же я сволочь. Ведь не учтивость проявляю, а тупо боюсь войти в пустое помещение первым: вдруг снова какой сюрприз?! И, кстати, нужно что-то придумать на случай нового покушения. Возникла подленькая мысль попросить Зарину поменяться местами. Фу-у, гадость. Если случится худшее — как потом жить с таким грузом на душе? Даже не рассматриваем. Пусть лучше меня, меня есть за что, судя по упорству киллера-неудачника. Мало ли, что мне причина неведома. Суслика тоже не видно, а он есть.
Пока же меня спасали ангельское везение и темнота.
Темнота! Фонариков не изобрели, с факелом не сунутся, а во тьме не видно, кто где лежит. И лежит ли. Ничего не видно. Вот же оно, решение.
— Зарина, я подвину лежак ближе к тебе?
Сказал и побелел от ужаса: как обосновать просьбу? Воздух чище? За стеной Аглая с Варварой громко ворочаются? Клопы замучили? Свет луны спать мешает?
Зарина подскочила от счастья:
— Давай помогу! Или лучше мой к тебе?
Отлегло.
— Нет, мой, — сказал я без объяснений, которых и не требовали.
Вдвоем мы легко перекроили обстановку: сдвинутые лежаки заняли одну половину комнаты, табуреты — другую. Пришло время размещаться.
Солнечноликая соседка медленно снимала обмундирование. С моей точки зрения — непозволительно медленно, да еще сидя лицом ко мне и ни на секунду не закрывая рот.
— Милослава долго не возвращается. Уже могла бы. Не случилось ли чего?
Я молча раскладывал свою амуницию так, чтоб объявление тревоги не застало врасплох, старался снимать и класть еще медленнее Зарины. Она болтала, не рассчитывая на ответ, который ей, собственно, и не требовался. Покончив с оружием и доспехами, она принялась стягивать рубаху, меня едва не задевали острые локти.
Мои руки старательно… нет, о-о-че-е-ень ста-ара-а-а-а-ательно размещали на табурете доспехи. Один за другим. Один к одному. В ровную стопочку, где все на своем месте, только хватай по очереди и натягивай: снизу поножи, затем наручи, оплечья, основной тяжеленный доспех и шлем на вершине бронзовой пирамиды. Просто красота получалась, глаз радовался. А сердце надрывалось: сколько Зарина будет копаться?
Сапоги симметрично встали двумя уголками у подножия выстроенного мной храма войны и мира — уголками, а не столбиками, потому что сделаны не из резины и даже не из кирзы. Из кожи домашней выделки. Я накрыл сапоги расправленными для вентиляции портянками, с которыми легко свыкся — даже с их запахом, от которого никуда не деться. В отношении сапог портянки оказались лучше носков. Сплошные плюсы. Один размер на всех. Годится любая подручная ткань. Стирается легко, сохнет быстро, и можно повязать другим концом, если намокло. Жаль, что сапоги полагаются только к полной выкладке в доспехах и при оружии, я мог бы ходить в них постоянно. Босиком тоже стало привычно, но это как-то не по-нашему. На улицу — босиком, в столовую, которая кухня, — босиком. И в уборную по общему коридору. Будь моя воля, раздал бы всем тапочки. Да хоть лапти.
Зарина все телилась. Сколько можно?! Я уже не знал, чем занять руки. Оправил на себе рубаху. Меч, любовно подержав в руках, стоймя приладил к табурету. Полюбовался. Снова взял, словно заметил что-то не то. Погладил с невыразимым чувством удовольствия. Пальцы приятно обожгло живым смертельным холодом. Вскоре меч медленно вернулся на место, глаза скосились назад: ну как там?
Лежа на спине, Зарина стягивала штаны.
Я отправился в уборную. Не для, а потому что. Впрок. Чтобы время убить. Киллера вызывали? 
 Ночной коридор жил звуками. Снаружи долетали шлепки ног занятого уборкой дежурного бойника, на кухне гремела отмываемая к утру посуда. Из комнат неслись скрипы лежаков, на которых бесконечно ворочались, стук сбрасываемого металла и невнятное шушуканье. Кто-то лениво переругивался, где-то бурчали. За одной дверью смеялись. Захотелось зайти, присоединиться. Я тоже могу посмешить, анекдот рассказать. Увы, не факт, что найду там более целомудренное зрелище, нежели в своей комнате.
— Больно! — отчетливо донеслось из-за следующей двери.
Я замер, левая ступня зависла, не достигнув пола.
— Камень, нож, лопух, — последовало продолжение.
Пауза. Затем — звук смачного щелбана, в который вложили душу.
— Больно же! Больше не играю.
Моя ступня осторожно опустилась, движение продолжилось.
В уборной кто-то пыхтел. Мгновенный разворот на пятке отправил меня обратно. У двери Феодоры с Глафирой пришлось остановиться, чтобы почесать ступню. Заноза, что ли? Нет, обошлось. В комнате за стенкой слышались возня и привычный скрип укладывавшихся учениц, потом шепот, секунда тишины, и дверь резко приоткрылась:
— Чапа? Ты чего? Мы думали папринций.
Проявившийся в щели любопытный глаз Глафиры тревожно зыркнул по сторонам. Раскрасневшаяся, замотанная в простыню девица сделала назад успокаивающий жест: «Все нормально».
— Не спится. — Я развел руками. Больше ничего не придумалось. Почему здесь боятся папринция? — Вам-то он чем досадил?
— Тсс! — Глафира приложила палец к губам.
Она обернулась вглубь комнаты, как бы ища одобрения, затем ее голова полностью высунулась наружу, повертелась вправо-влево, цепкие пальцы схватили меня за запястье и втащили в комнату.
На лежаке обрисовался силуэт Феодоры, она сидела по-турецки. Простыня облегала ее всю, превращая в подготовленную к торжественному открытию статую Будды. Вопреки ожиданиям, связанным с мыслями о болезни, Феодора не спала одетой.
Глафира стояла сбоку. Ее простыня распахнулась, придерживавшая край рука скользнула вокруг моих плеч и оплела полотнищем в единое целое. Меня словно в кокон обернули. Жар прислонившегося тела чувствовался через одежду. Что там чувствовался, жег! Шепот раскалил ухо:
— Скажи, ты Феодоре подруга?
— Я же говорил…а.
Девчонки приняли заминку за особенность произношения. Феодора глядела с опаской, как на пса: пнуть или приласкать? Глафира настойчиво шептала:
— Ты давала клятву Тайного круга. Вспомни слова.
— Э-э…
— Никогда не забывать дней, что мы проведем вместе, в помощи и дружбе, сострадая в горе и поддерживая в борьбе. Так?
— Ага.
Кровь бросилась к щекам. Для меня Глафира была очень взрослой. Ей было около шестнадцати. Самая созревшая из потока, по притягательной выпуклости она перегнала всех, включая выигрывавших в возрасте Аглаю, Варвару и даже Карину. От рублено-крепкой мужиковатой Карины исходила угроза, от Глафиры — женские флюиды и томная нега. Когда обе в латах, они смотрелись классическими супругами.
— А если в трудную минуту к вам за помощью обратится член Тайного круга, — напоминала Глафира, — поможете или оттолкнете? Казните или помилуете?
— Именно так, — кивнул я.
Жарко. Слишком жарко. Не хватало воздуха, а когда я случайно переступил с ноги на ногу, получилось, что потерся о прижавшуюся девицу. Взгляд помутнел, его заволокло туманом.
— Ты поклялась не поднимать друг на друга руку и карать отступниц этой клятвы?
Поклялась? Да. Я, мальчик Чапа, поклялась, и моя голова согласно мотнулась.
— Если тебе придется выбирать между дружбой, скрепленной клятвой взаимопомощи, и необходимостью клятву нарушить, что выберешь?
— Глупый вопрос, — заявила со своего места Феодора. — Слова ничего не значат. Нужно проверить.
— Так в чем же дело? — вопросила Глафира, отлипая от меня и вновь завертываясь. — Вперед!
Тихо крякнула отворяемая дверь. Как-то само собой отметилось, что только в моей комнате она дикая и истошно вопящая, другим принадлежат вполне солидные, степенные, серьезные создания, не нарушающие ночного покоя. Получалось, что повезло всем, кроме меня. Зато я под чужие звучочки нормально сплю, а они под мой аккомпанемент — нет. И кому же тогда повезло?
— Уверена? — тихо спросила Феодора.
— Астафья сменилась, я сама видела, — ответила Глафира.
Два комка простыней и я, в штанах и рубахе, прошлепали по коридору в половину цариссиной свиты. Делали мы что-то недозволенное, поскольку таились и вздрагивали от каждого шороха.
— Тсс! — Глафира снова прижала палец к губам.
Сзади нас кто-то нагонял. Ближайшая приоткрытая дверь, куда мы метнулись, оказалась микро-туалетом на одну персону. Вот же, паразиты-эксплуататоры, красиво живут. Извилины зашевелились в оценке пройденного расстояния и возможных опасностей для будущих экспедиций в этот маленький рай внедренного в чуждую среду гендерного агента.
Глафира с Феодорой сжали меня с двух сторон, как части булки котлету гамбургера. Ни пикнуть, ни вздохнуть. Мимо протопал бойник, обеспечивший чистоту в ученической уборной. Сюда, к великому счастью, он не заглянул.
Булка жестко схлопнулась и выдавила котлету, которую предварительно обратила в фарш. Вывалившись вперед и прислушавшись, мы двинулись дальше. Как я понимал, здесь находились апартаменты высшего состава школы, впереди осталось только несколько комнат стражи. Ни одна из дверей спутниц не заинтересовала. В конце коридора замаячила стена, за которой находятся ворота. Все, больше идти некуда.
Прямо в перегородившей дорогу стене нашлась незаметная дверца наружу. Пальцы Глафиры легли на полотно, нажатие получилось почти бесшумным. Стук наших сердец звучал громче, а дыхание могло пробудить убитых.
Убитые не проснулись. Живые тоже не побеспокоили. Распахнутая дверца открыла вид на сторожевую башенку по ту сторону ворот. Задрав головы, наша ночная троица дружно застыла: припертый к поддерживавшей крышу опоре страж постанывал под поцелуями Карины. В ее личности сомнений не было, стражника я тоже знал — это был молодой войник Никандр, именно он стоял на посту во время моей вылазки в лес, за что и получил нагоняй от папринция.
Глафира затворила дверцу.
— Видела?
Она обращалась ко мне.
— Да.
— Узнала?
— Угу.
— Пошли.
Настороженно оглядываясь, мы примчались обратно. Девчонки рухнули на лежаки, я в дверях прислонился к косяку с намерением распрощаться.
Феодора прилегла на бок, укрывшись с ногами, Глафира просто плюхнулась, расплескавшись по своему месту объемистой мягкостью.
— Что скажешь? — спросили они почти одновременно.
Да что тут говорить? Совет да любовь.
— Пусть у них все будет хорошо.
Феодора с Глафирой озадаченно, но радостно переглянулись.
— А донести папринцию?
— С ума сошли?
Мое неподдельное возмущение оценили.
— Теперь видим, Чапа, что ты настоящая подруга, — объявила Глафира.
Простыня наполовину сползла с ее плеч, поэтому я смотрел исключительно на Феодору.
— И искренний член Тайного круга, — прибавила Феодора. — На тебя можно положиться.
Как представителя противоположного пола меня чуточку покорежила последняя формулировка. Щеки бросило в краску. Для маскировки пришлось осторожно закашляться, поскольку дверь оставалась открытой.
В глазах Феодоры блеснула ухмылка, словно она тоже оценила двусмысленность.
— Нужна будет помощь — зови, — твердо объявила Глафира.
Ее руки взвились к голове, и она исконно женским движением поправила растрепавшуюся прическу.
— И если вдруг одной из нас… — Феодора снизила голос до предела. — Ведь не предашь?
Я развел руками: как может быть иначе? Жеста оказалось мало, для убедительности пришлось подтвердить словесно:
— Само собой.
— Приятно слышать. Красивых снов!
Чудесное напутствие.
Длинный коридор вел меня в мою комнату. Где-то в лесах скрывается от преследования приходивший за нами Малик, а я тут…
А я — тут. И ничего не поделать.
Не знаю, Карина ли дважды покушалась на мою жизнь, но спасла два раза именно она. Безусловно, вчера Карина тоже была с Никандром, иначе я не ушел бы в лес так легко, да и при входе меня повязали бы сразу. Войник был увлечен и отвлечен. Когда заметил — не успел поднять тревогу. Наверное, спешно приводил себя в порядок. Забавы на посту — путь на плаху.
Родная дверь визгливо посочувствовала, когда впускала внутрь.
Скинув с себя все лишнее, Зарина любовно надраивала паклей сапожок. Расположилась она прямо на полу, между табуретов, сидела на корточках, спиной ко мне, одна рука продета в голенище, вторая чувственно наяривала по гладкой поверхности. Зарина упорством добивалась лоска и блеска, которых местные материалы не могут дать в принципе. Нужна хотя бы вакса. Но царевна-заложница старалась. Острые позвонки выглядывали из распущенных волос, как обломки скал из горной речки, коленки глядели в стороны, качавшийся затылок изображал, что чем-то помогает руке.
При визге двери Зарины испуганно обернулась. Приветливая улыбка озарила лицо, и, не меняя позы, соседка продолжила чистку.
Что за беда с этими девчонками. Так и до беды недалеко, мой организм не железный, и выдать себя в таких условиях — раз плюнуть. Пойду-ка, умоюсь.
На повторный скрежет недовольной моим уходом деревянной стражницы из своей комнаты выглянула Аглая.
— Чапа? Не спится?
Я пожал плечами. Не то, что бы да, а как бы не дают. Но вслух причину не объяснишь.
— Пошли с нами. — Она втянула меня внутрь, как совсем недавно Глафира.
Обе соседки оказались одеты в самое простое и удобное, то есть, как я: по две вещи на человека. Варвара полезла в окно. Перемахнув, она подала мне руку. Аглая помогла неслабым толчком сзади и присоединилась к нам, подтянувшись на крепких руках и четким движением перекинув тело.
Не особо скрываясь, новая троица шествовала в ту же сторону царисских комнат, но теперь напрямик через поле. Дополнительная охрана, выставленная после моей вылазки, не дремала, а вот в башенке было тихо. Конечно, нас должны заметить. Аглаю это не волновало. В отсутствие Дарьи и Люсика она чувствовала себя полновластной хозяйкой школы. Ночью — вообще единственной. Ночная хозяйка.
У одного из окошек маленькая процессия остановилась.
— Елистрат, Савва! — позвала Аглая. Всунутая в комнату голова покрутилась внутри, голос распорядился во тьму: — Принимайте гостей.
Не дожидаясь ответа, Аглая задрала колено на подоконник и полезла в комнату. Меня Варвара отправила вторым, а сама перемахнула, когда я уже озирался, стоя меж двух таких же лежаков, как у всех учениц. В этом мире правили симметрия, минимализм и практичная одинаковость. Зачем изобретать велосипед, если он есть и неплохо едет? Главное ведь не красота, а чтобы ехало.
Два сонных войника приняли сидячее положение, на тела спешно натягивались юбки. Доспехи и рубашки остались лежать сложенными на табуретах. Было видно, что бойцы до зарезу хотели спать, но их не спрашивали.
— Елистрат, это Чапа, — представила меня Аглая, плюхаясь под бок к одному. — Она ангел.
— Ух ты!
Вот так, им сказали — они поверили. Потому я до сих пор не разоблачен. Никому в голову не придет проверить или хотя бы присмотреться. В мозг вложена картинка, образ закреплен, и даже заметив несоответствие, сознание будет сопротивляться до последнего. Да здравствует психология!
Чувствовалось, что войники робели. Второй, который Савва, даже приподнялся для почтительного полуприседа. Варвара схватила его за руку и опрокинула назад на лежак.
— Перестань! Ангелов не видел?
— Не видел, — признался он. — А кто видел? Когда был последний?
Аглая поморщилась:
— Скучно. Давайте во что-нибудь сыграем.
— Я придумала! — Взвившаяся с места Варвара повязала на глаза Савве что-то вроде платка. — В угадайку! Кого угадают, тот водит.
Временно ослепший Савва поднялся, руки растопырились. Все шарахнулись в стороны, включая меня. Комнатка таких размеров для пятерых не предназначалась, тем лучше было нашим веселушкам.
— Я тут! — по-детски взвизгивала Аглая, ныряя под могучую руку.
Варвара, Елистрат и я удирали молча. Главное — не оказаться рядом с Аглаей, она таких сразу толкала на водящего.
Первой попалась Варвара — не без помощи подруги. Тщательно ощупываемая добыча замерла на месте, губы Варвары едва сдерживали хихиканье — то ли от щекотки, то ли от удовольствия.
Интересно, а бывает удовольствие от щекотки? От чего только ни бывает, если верить анонимам из интернета.
Пальцы несколько раз пробежались по мягким обводам, и Савве будто команду «Вольно!» в ухо гаркнули. Раздался выдох облегчения, по лицу расплылась нежная улыбка:
— Варя.
Повязка на глазах сменила хозяина.
От Варвары уворачиваться оказалось проще. Плохо, что Аглая не давала играть нормально, постоянно подпихивала вперед. Оказавшись за спиной водящей, я на миг успокоился… и врезался в нее, посланный толчком сзади. Обрадованная Варвара обернулась, руки попытались схватить меня за что возможно. Я отбил их в стороны.
— Так не играю. Это не по правилам.
Варвара обиженно стянула повязку.
— Тогда играем в желайки. — Аглая отвернулась к двери. — Готовы?
— Готовы! — ответила за ее спиной Варвара, и указательный палец направился на меня.
— Этому — поцеловать меня в губы!
Лицо с горящими угольками глаз радостно обернулось… и скисло, угольки потухли, зажглись темные звездочки гнева. Аглая снисходительно выставила мордочку: ну, давай уже, что ли, раз так получилось.
У нас эта игра называлась «фанты». И еще: до сего момента я никогда в жизни не целовался. Имеются в виду не мама с бабушкой.
Мои губы ткнулись в сухую алую твердь и попытались втянуть, как делали все в телевизоре. Аглая ядовито отстранилась.
— Следующий! — На нас снова смотрел ее недовольный затылок. — Этого я отшлепаю, потому что у меня плохое настроение!
Варвара выбрала Елистрата. Войник покорно развернулся к стене, согнул спину, приподнял пальцами юбку. Плюнув в ладонь, Аглая так припечатала войнику, что звон пошел. Варвара довольно смеялась, заскоки подружки если не восхищали ее, то явно не возмущали. Савва с жадностью наблюдал, радуясь, что досталось не ему.
Н-да уж. Фантазия у местных бедна, как только что купленный стационарный компьютер. Залимонить бы так ее ночному величеству, глядишь, и воображение проснулось бы. Говорят, ремень хорошо помогает.
— Этому, — Аглая вновь отвернулась, — пронести меня на загривке через поле и обратно.
В момент оглашения рука Варвары дернулась, перепрыгивая с изначальной себя на стоявшего рядом Савву. Тот промолчал. Смолчал и я. Варвару жалко, еще сломается под такой лошадью. И всех жалко: Аглая, жаждавшая игр с кавалерами, окрысится, и на нас обрушится новая придуманная гадость.
Савва перелез через окно, земля с жалобным писком промялась под жестко упершимися ступнями, голова со стриженым затылком склонилась в сторону поля: карета подана. Ночная хозяйка школы с удовольствием оседлала подставленную шею.
Стража снова не обратила внимания на гуляния ночной королевы.
Когда «лошадка» с наездницей вернулись, настроение Аглаи парило в небесах. И фантазия проснулась. Да еще как.
— Этому, — задала она новую задачку, — зайти в комнату папринция и помахать нам из окна!
Палец ее напарницы злодейски указывал на меня.
Ну и пойду, решил я. Спит — выполню задание. Не спит — расскажу про летающий в темноте нож.
Провожали меня как героя. Добавлю: как героя в последний путь.
— Где? — глухо спросил я, как можно тише ступая по коридору.
— Вот.
Нужная дверь оказалась через три других. Я резко выдохнул и потянул нащупанную ручку на себя.
Папринций спал. Кровать у него оказалась вполне земная (если вспомнить мою Землю) — деревянная, высокая, с мягким матрасом. В остальном — просто красивая комната местного жителя. Ни телевизоров, ни компьютеров, ни даже видеопроигрывателей.
В окне, боясь подойти, сигналили мне выбравшиеся на улицу игроки. Вдруг стало не до них. Кое-что привлекло взгляд. Очень важное кое-что. На тумбочке рядом с кроватью лежало развернутым то, что папринций рассматривал перед сном. А именно: схема воздушного шара.

Глава 13
Несколько раз махнув веселой компании об исполнении задания, я неслышно затворил за собой дверь и направил стопы в родные пенаты. Игруны пусть развлекаются без меня. Учитывая предостережение дяди Люсика, от них вообще нужно держаться подальше. Надо бы еще прояснить почему.
Дверь вновь отнеслась с пониманием и совершила подвиг — приоткрылась бесшумно. На мое счастье, Зарина спала. Видно, что ждала до последнего. Даже во сне она держала руку на моем придвинутом лежаке. Заботливая, однако.
Ладошка соседки была возвращена на законную половину. Я тревожно замер: проснется? Маленькие губки сладко плямкнули, сонный пальчик почесал нос, реснички дрогнули, но не открылись. Пронесло.
Красивых снов, как здесь говорят. Кстати, хорошо говорят. Лайк.
Зная, что никто не видит, я потянулся со смачным хрустом и еще раз обернулся, намереваясь раздеться с удовольствием: широким махом скинуть штаны, как недавно Зарина — упав на спину поперек лежака, одним движением вверх.
Упс. На меня глядели два грустных глаза человека, обманутого в лучших чувствах. Зарина смотрела прямо в глаза — глаза предавшего друга. Как расценивать иначе? Лежаки сдвинули, все дела сделали, болтай — не хочу. А я, мерзавец, ушел играть с другими. Одно слово, предатель. Ну, в ее представлении — предательница.
Детский сад какой-то. Еще прощения просить придется. Нетушки. Плотно завернувшись, я улегся на спину и уставился в потолок. Балки и бревенчатый настил выглядели надежно. Можно спать спокойно. Если дадут. Но не дадут.
— У Карины есть на примете мальчик… — заговорила Зарина.
Начинается. Я закрыл глаза. Не помогло.
— Говорит, хороший. Правильный. Если сложится, станет ее первым мужем.
Не выдержав, я полюбопытствовал:
— Сколько можно всего?
— Мужей? — удивилась Зарина, щечки наивно зарумянились. — Конечно, три. Куда ж больше-то?
— А жен? — потянул я скользкую тему вдаль.
— Смеешься?! Как это жен может быть несколько? Зачем?
А действительно. В старой кино-песенке про султана все жены занимались исключительно бытом: первая гладила халат, вторая шила, третья штопала носки, на долю султана оставалось переживать по поводу такого же количества тещ. Но если быт переложить на слуг или автоматику… Тогда, действительно, зачем? Исключительно из чувства жадности и непоколебимой непокобелимости?
— Во сколько… зим у вас женятся? — спросил я.
— Теперь с семнадцати.
— Теперь?
Зарина кивнула:
— В далекие времена совершеннозимием считалось восемнадцать, но создавать семью нужно заранее, иначе не выживешь. Вот и создаем.
Сурово у них тут.
Чувствовалось, Зарина очень хочет спросить, где я был, но не решается. Пока не решается. Пока не решилась, я вспомнил, где был, и сам задался вопросом:
— Войники — кто они? Как ими становятся? Или это сословие — как крепостные или, там, благородные…
Зарина прыснула в кулак.
— Ну, ты сравнила, — задохнулась она от веселья. — Войники потому и войники, что не крепостные и не благородные. Но крепостной может выбиться в войники, это да.
— А если не философствовать? Объясни всю систему, снизу доверху, и я перестану мучить безмерной ангельской глупостью.
Надеюсь, она поймет, что бредовую тупизну вопросов вызывает именно невнятность ответов.
Зарина смилостивилась:
— Начнем с крепостных. Они прикреплены к земле, где работают.
Я слушал внимательно. Пусть вещает банальности, лишь бы нарисовала полную картину. Даже если художник из Зарины хреновый, пусть рисует как может. Малевич с моей точки зрения тоже не художник, но гений — однозначно. Гений маркетинга. Вдруг и Зарина озарит искоркой прикладной гениальности? Потому — ждем-с. Все что угодно, от эпохального шедевра до детской каляки-маляки, лишь бы по делу.
— Рассказывать про всех подробно?
— Очень подробно, со всеми финтифлюшками и завитушечками!
Сделав глубокий вдох, златовласое чудо приготовилось к долгому рассказу.
— Крепостные не могут уходить из деревни далеко. Вообще никуда не могут ходить без законной причины. Если их меньше трех — тоже. И не хотят. Зачем? Ну, если только любовь с крепостным из другой деревни… Тогда бывают побеги.
Перед глазами встали Ива и Хлыст — наглядный пример.
— Беглецов ловят и казнят, — меланхолично вздохнув, продолжила Зарина. — Некоторым крепостным бывает счастье: их берут в мужья свободные, которым не хватило мужчин в своем чине, обычно это мастерицы, но случается, что и войницы.
— С крепостными понятно, — кивнул я.
— Первый свободный чин, не привязанный к земле намертво — мастерицы и мастеровые. Деревенские и придворные. Их можно принять в семью и забрать с собой. Хорошего мастерового даже цариссе не стыдно иметь в мужьях. Ценятся умения.
— Не происхождение? — удивился я.
Зарина сморщила носик.
— Понижаек при дворах — как червей на трупе, и нужны они так же. — Она засмеялась собственной шутке.
— Кого? — переспросил я.
— Не знаешь, что такое черви?
— Другое слово. Первое.
— Понижайки? Царь-войники. Если не пристроятся, мы зовем их понижайками.
— Царь?..
— Сыновья царисс. Ничего не умеют по сравнению с идущими вверх, просто дополнительные мечи в семье. У себя дома их для простоты зовут принцами, хотя настоящим принцем по рождению не станешь, только по женитьбе.
Понравилось определение «идущие вверх». Социальный лифт в действии, причем в обе стороны, исходя из личных возможностей. Идиллия.
Я лежал на спине, руки закинуты за голову, чуть приподнятые колени согнуты — и расслабиться получилось, и угроза раскрытия моей инаковости сведена к минимуму.
— Правильно понимаю, — решил я уточнить, — что войники по чину равны сыновьям царисс, но ниже дочерей?
— Естественно, — подтвердила Зарина внешнюю тупость моего глубокого вывода.
Она вдруг взвилась с лежака, подброшенная то ли внезапной мыслью, то ли утягивавшим в сон неудобством лежания. Или обычной девчоночьей вожжой под одно место, весьма знакомой мне по закидонам Томы. Босые ступни прошлепали к окну, ладони уперлись в подоконник, и изумительная фигурка, прокрутившись, плюхнулась в центр проема спиной к полю. Мягкий взор устремился на меня, ножки свесились, мило покачиваясь. Безмятежное детство во всей красе — если забыть, что передо мной не маленькая девочка. А забыть никак не получалось, мешали бьющие по глазам обстоятельства.
Моих мучений не видели, Зарина продолжала спокойно раскладывать по полочкам моего мозга казавшуюся неподъемной кучу:
— Войник — он в самой замечательной позиции. В середине возможностей. Все зависит только от него. Хорошего войника присмотрит царевна или даже царисса, средние достанутся войницам, худших подберут мастерицы.
С поля донеслись приглушенные вопли восторга, смех, даже почему-то всплеск. Зарина обернулась.
— Что там? — заерзал я.
Чуть померкшее солнечное личико вновь обратилось ко мне.
— Аглая развлекается. — Зарина не сумела изобразить равнодушие, хотя очень старалась. Плечи сгорбились, носик поморщился. — Так вот. Для мастериц войник — завидная партия, особенно если в мужьях будет царь-войник. Толку от него как от коня молока, то есть как от простого мужика, но… Есть такое слово — престижно.
— Угу. — Меня уже не удивляло, что здесь и такое слово в ходу.
Шум снаружи прекратился. Зарина еще раз обернулась и вздохнула с облегчением.
— Выйдя за царевну, — я поперхнулся от собственноротно (так говорят?) употребленного оборота, но для Зарины все было нормально, — войник становится принцем? Принцы — не сословие, а принимаемый после свадьбы титул?
— Само собой. — Сидевшая в проеме Зарина убедительно развела растопыренными ладошками-силуэтами. — Жена выгнала или овдовел — извини, ты больше не принц.
Ей что-то не понравилось в своем расположении. Наверное, взгляд в темноту. Прекрасно видимая сама, она общалась неизвестно с кем неизвестно где, которого там могло уже не быть, и Зарина решила отвернуться от этого кого-то, которого все равно не видно. Закинув ноги вбок, она взгромоздилась вдоль подоконника, прислонившись спиной к правой части проема. Поднятые ножки уперлись в левую стенку, голова обратилась к сиянию луны, свет от которой рисовал прекрасный образ на полу нашей комнаты.
Чудный силуэт в пустом проеме и почти полное ночное светило на заднем плане… Картина маслом. Поэма.
Пойманная за хвост мысль сообщила, что девушка мне приятна. В том смысле, что не просто симпатична, а чуть более. И даже не чуть.
Гнать такие мысли. Мне нужно искать Малика, спасать Тому, а я…
По крыше медленно прошел дозорный, шаги вызвали хруст потолочных досок. Не досок, конечно, а бревен, полубревен и более мелких деревяшек, из которых собраны строения. Привычные мне доски здесь применяли в крайнем случае, когда нельзя обойтись заменой, ведь столько времени и труда нужно приложить, чтобы вручную бронзовым инструментом выпилить из бревна ОДНУ доску. Кто не верит, пусть попробует.
— Ты была там? — Зарина вновь свесила ноги в комнату, волосы указующе мотнулись назад, на поле.
Решилась, значит. Сейчас пойдут дурацкие слезы и обвинения в попранной дружбе. Семейный скандал. Не дождетесь.
— Не только, — как можно беспечнее отмахнулся я.
Это мое дело. Не ее. Понятно?
Опечаленный лобик склонился вниз. У меня перед глазами почему-то нарисовалось, как Зарина восторгалась красавцами-царберами. Чисто эстетически я понимаю: разве не приятно посмотреть на крепких здоровых мужиков, причем качественно одетых? Но с другой стороны…
Неужели проснулась ревность?
— Царберы — кто они? — само слетело с языка. — И почему они царберы?
Усилием воли Зарина согнала с лица обиду.
— Царская стража. Царбер… в древних сказаниях был такой страж нечеловеческих сил и размеров. Оттуда и пришло.
Плюх! — звук чего-то пролившегося. Словно из окна многоэтажки выплеснули ведро с водой.
— Ой! — Зарина сорвалась с подоконника на пол, заведенные назад руки яростно чесали спину — и сверху, и снизу. Кожу покрывало нечто темное.
Меня подбросило. Первый шаг — к пострадавшей. Кровь? Нет, что-то другое, Зарина цела и невредима.
Второй шаг — к окну. Резкий выпад наружу, взгляд по сторонам.
Кто-то запрыгивал в комнату веселых соседок. Разворачиваясь, я ринулся назад…
Не рассчитал. Мы сшиблись с поднявшейся Зариной до атомного взрыва в мозгу и последующего затмения, сопроводившего всесокрушающую взрывную волну. Зарину отбросило на мой лежак. Меня со стуком приняли не столь мягкие объятия пола. В ушах пели райские птички, перед глазами порхали они же. Верх и низ временно перестали существовать.
Помотав головой для скорейшего схождения фокусировки, я на карачках пополз к выходу. Постепенно приходящий в себя организм, шатаясь, поднялся, руки рванули дверную ручку на себя, и меня вынесло в коридор исключительно слово «надо», иные внутренние ресурсы на этот момент отсутствовали.
Драгоценные секунды потеряны. Вдали во тьме утих шум бегущих ног, а комната соседок оказалась распахнутой настежь. Внутри было пусто. Кто-то знал, что Аглаи и Варвары нет. Впрочем, какие там «кто-то», если вся не спавшая школа наблюдала за ночными развлечениями или слышала их.
Обыск комнаты ничего не дал. Обстановка полностью аналогична нашей, нет ни одной личной вещи. Даже под подушками и лежаками.
Вернувшись, я посмотрел на сидевшую в постели Зарину. Она посмотрела на меня. Во взгляде — ужас непонимания и полная беспомощность.
— Кто? — пролепетала она. — За что?
— Секунду, Солнышко. Сейчас помогу. — К  счастью, застывшая в ступоре Зарина не заметила ласкового прозвища, что внезапно вырвалось у меня из глубины души. Нужно быть поаккуратнее, не все, что на уме, должно сваливаться с языка. — Только…
Я еще раз выглянул за подоконник, теперь меня интересовали подробности. Снаружи под окном валялась тарелка, обтекавшая темной маслянистой жидкостью — обычная тарелка с кухни. Рядом тлел обрывок ткани. Если бы злоумышленник успел поднести…
Картинка сложилась. Еще одно покушение. Кто? Зачем? Почему Зарину? Наверное, ее приняли за меня, в их понятии я тоже девочка. Или это проклятье всей нашей комнаты?
И еще сто тысяч «почему».
Я замотал в Зарину в испачканную простыню, на которую она опрокинулась после удара, и заставил подняться.
— Пойдем.
Не сопротивляясь, Зарина беспрекословно дотопала со мной до помывочной. Здесь, среди тазов и чарок ее сознание прояснилось.
— Нарви травы, — кивнула она в дверной проем, что выходил на поле.
— Зачем?
Зарина закатила глаза:
— Тереть!
Ах да, мочалки в привычном мне виде еще не изобретены.
Когда я вернулся, бедовая спутница сидела в тазу. Как только поместилась? Ступни внизу скрючены, коленки торчат в стороны от согнувшейся в три погибели спины, переплетенные на затылке пальцы поддерживают задранные волосы... Вся кожа лоснится от чего-то темного и склизкого. Вязкое вещество могло быть чем угодно, к примеру — жидкой смолой или каким-то видом масла. Мне подумалось о нефти. Живя в век нефти, я видел ее только по телевизору, оттого уверенность хромала, споткнувшись на стадии предположения.
Следивший за чистотой бойник, проходивший по коридору, заметил нас, колпак с прорезями мигом развернулся в другую сторону. Вот и молодец. Еще зрителей нам не хватало.
Пошарив вокруг бадьи с водой, я нащупал брошенный кем-то обломок местного самоварного мыла. Ура. Я принялся оттирать и обливать, отчего Зарина вздрагивала, но не жаловалась. Другой воды, более теплой, в распоряжении не было. Я тер до покраснения и лил до посинения. Вплоть до побеления и сухой гладкости участка кожи, которым занимался. Шейку. Плечики. Острые локотки. Лопатки и эпицентр вражеского попадания между ними. И бока под лопатками — с резко выступающими ребрами, которые продавливались под нажимом. И выгнутую дугу позвонков вплоть до копчика.
— Дальше сама, — твердо остановил я себя.
Трава выпала из разжавшихся ладоней, ноги нетвердой походкой, постоянно сверяясь с мутновато-переменчивыми приказами мозга, понесли меня в комнату. Там я просто повалился на бок и прикрыл глаза, стараясь отключиться.
Отключился. Иначе заметил бы, как вернулась Зарина, но разбудила меня только мощная тряска за плечо.
— Держи. Одежду помнешь. — Она протягивала свою простыню-укрывашку.
— Не надо. — Я отпихнул дар плечом.
— Твою надо менять. Я так посплю.
— Нет! — взревел я, отталкивая руку и усмиряясь лишь под кротким взглядом, где наворачивались слезы. — Видишь, мне так лучше. Укрывайся и спи.
Красноречиво обратившись к Зарине задом, я еще некоторое время чувствовал, как она возится, ворочается, укладывается. Как потом повернулась к стенке и словно ненароком мстительно пихнула ножкой. Потом ничего не чувствовал.

Глава 14
Сквозь сон прилетело, словно из другого мира:
— Чапа, очередь дежурства на стене, форма боевая!
Голова — как в тумане. Поднялся на чувстве долга. Нет, скорее из боязни совершить нечто ужасное, что перекроет путь назад. «Назад» в моем понимании означало домой, на Землю. Вместе с Томой, Маликом и Шуриком. Для этого я должен являть образец послушания и добропорядочности в любой ситуации, которая ведет или не ведет к главной цели. То есть, вообще в любой.
Зарина смущенно пробормотала со своей половины:
— Я утром раздвину лежаки… но вечером опять сдвинем!
— Угу, — буркнул я.
Сейчас было не до местных условностей.
— Чтоб не подумали чего.
— Чего? — насторожился я.
— Говорят, бывали такие… нарушители закона. Говорить противно.
— Не говори, — согласился я, быстро облачаясь в тяжелое позвякивающее необходимое.
— Их покарали.
— Правильно, закон для того и закон. Если закон не выполняется, то это что угодно, только не закон. Закон — это то, что выполняется. Как бы вот. Да.
— А бойник ночью видел, как мы ходили в купальню. Уверена, он доложит папринцию. А у того фантазия богатая. — Увидев, как я наматываю пращу, Зарина взволновалась: — Что с ногой?
— Как раз, чтобы ничего, — замысловато ответил я, поднимаясь.
Еще домыслов папринция не хватало.
Светало. На стене со мной оказались Глафира и Варвара. Мне определили место в середине окружавшей школу подковообразной стены, почти над кухней, недалеко от трубы. Я либо стоял на месте, тупо наблюдая за бесшумным и безлюдным лесом, либо прогуливался взад-вперед по отведенному участку. При гулянии в конце пути меня встречала одна из учениц.
— Не выспалась? — Варвара сообщнически подмигнула. — Почему так быстро ушла? Было здорово.
Кто бы сомневался. Я молча пожал плечами. Типа, были причины.
— Елистрат в следующем заходе работал катером.
— Кем?!
Они здесь даже плавать не умеют. Откуда знают про катера?
Довольная произведенным эффектом Варвара объяснила:
— Катер — тот, кто за веревку разгоняет деревянную площадку, на которой пытается устоять другой человек. Мы с Аглаей катались по очереди.
— По траве?
— Разгоняет по траве, потом площадка скользит через купальню до другой стороны. Это сказочно! Еще мы заставили войников целовать нам ноги. Так щекотно! Но так здорово!
«Мы катались», «мы заставили…» Любопытно, Варвара понимает, что ее дело — сторона, что ей предписано пахать на подругу, как хлюпику-зубрилке на контрольной за хулигана?
— А что досталось тебе? — решил я вытащить на свет старательно обходимое.
— Неважно. Главное, что было здорово.
— Ты ничего странного ночью не заметила?
— Нет. А что случилось?
— Просто спросил…ла.
Когда я прошел в другую сторону, меня аналогично приветствовала Глафира:
— Не выспалась?
И тоже подмигнула. Ее лицо пылало довольным румянцем. Ходила она медленно, томно, словно всю ночь мешки ворочала и теперь, наконец, пришло время долгожданного покоя.
— Почему для охраны стен не используется лук? — встречно осведомился я.
Даже странно. Казалось бы, самое логичное — обстреливать со стен, пока враг приближается. У местных же на вооружении только копья. Я даже у… как их, рыкцарей, видел луки. А у этих, на стенах, — нет.
— Лук? — не поняла Глафира. — Для чего?
— Для охраны. Стрелять в наступающего противника. Нанести ему максимальный урон еще до рукопашной.
— Стрелять из овоща? Имеешь в виду — кидаться? — Она глупо хихикнула.
— Имею в виду лук со стрелами.
— Кхм. Зеленый лук? В бою? Не представляю.
Отвлек шум. Не снаружи. Две головы — моя и Глафиры — одновременно склонились вниз. Смешно отдуваясь, по лестнице к нам карабкалась Зарина. Ей было тяжко: одну руку занимала полная тарелка. Любой альпинист скажет: подъем без постоянных трех точек опоры смертельно опасен. Зарину опасности не пугали, а пугало, что залогодержатель помрет с голоду.
— Завтрак! — Ее глаза лучились счастьем.
Я поблагодарил повышенным аппетитом, с которым уничтожил все, что мне принесли с таким риском.
Глафире завтрак доставила тоже соседка по комнате, Феодора, но много позже. Расположившись прямо на полу, к тому времени я жадно чавкал и выскребал дно у придерживаемой левой рукой тарелки.
Две подружки поглядывали заговорщицки. Только сейчас дошло, что ночью меня завербовали. В чьи-то сторонники. Или противники. Против кого дружить будем?
Варвару кормила какая-то малявка — Аглая не соизволила лично позаботиться о напарнице.
Затем мы наблюдали, как внизу проходит обучение мечевому бою. Боевая форма отныне стала обязательной для всех. Ученицы расположились полукругом, занятие вел войник Елистрат. Объясняя урок, он спокойно глядел в глаза каждой ученице. Кроме Аглаи. На нее он не смотрел вовсе. Впрочем, она отвечала таким же равнодушием, но не специально состроенным, а настоящим.
— Удары мечом бывают, — вещал Елистрат, — прямые сверху и снизу, боковые справа налево и слева направо, и косые сверху справа влево вниз и наоборот, и то же с разных сторон снизу.
— Страшно звучит, — донесся голос Зарины. — Проще показать.
При этом ее взгляд все время прыгал вверх: как я там? Не упал? Не разбился? Мечом не порезался?
— Проще, — согласился Елистрат. — Представим тело врага разделенным прямым и косым крестом — это восемь направлений, по которым наносят удары. Удары делятся на обычные, когда клинок, кисть и плечо остаются в одной плоскости, и крученые, когда движения происходят в разных плоскостях.
Меч в его руке показал все варианты. Девочки оживленно повторяли, только для Аглаи и Карины происходящее было давно пройденным этапом. Их движения протекали с ленцой, нехотя, но учитель замечаний не делал.
— Врага допустимо обмануть, — учил Елистрат. — Можно прикинуться усталым, хрипло и шумно дышать, утомленно опустить оружие, ссутулиться, а затем яростно атаковать. Можно потрясти головой, притворившись оглушенным. Потоптаться на месте, дотронуться до как бы ушиба.
— Слышали уже, — вяло бросила Аглая.
— Не все, — оправдался Елистрат, но тему сменил. — Переходим к водному фехтованию.
Для себя я назвал упражнение аквафитнесом. В полной выкладке ученицы вошли в бассейн, сели на дно и дальше отрабатывали удары при сопротивлении воды.
 «Из воды, как жар горя, тридцать три богатыря» — всплыло в памяти, когда школьницы полезли обратно. Только похожи они были не на богатырей, а на мокрых куриц.
«С ними дядька Черномор» — потому что учитель делал все одновременно с ученицами. В итоге он выглядел не лучше. Но в бою бывает и не такое. Занятие мне понравилось. Наверное, из-за того, что смотрел со стороны.
Елистрат не дал ни переодеться, ни обсушиться.
— Бег «канава-холм»! Встали! Пошли!
Ученицы выстроились в колонну по одной и с промежутком в секунду побежали вперед. Первая внезапно нагибалась, упиралась руками в колени, следующие перепрыгивали через нее, как у нас в школе через «козла». Упражнению еще есть название «чехарда», известное мне из книг. Вроде, это оно и есть. Кто теперь помнит?
Когда перед колонной возник бассейн, то же самое продолжилось в воде. Бег с препятствиями не кончался до конца поля, где ученицы разбились на пары, взвалили напарника на спину и побежали обратно. В центре бассейна роли поменялись.
Вне школы ничего не происходило. Роща безжизненно шумела, листва тупо зеленела. Ни голоса, ни лая. С уходом Малика лес умер.
За утро царисса дважды покидала покои. Один раз — посмотреть на занятия, второй — позаниматься. В первый раз упражнявшиеся на поле ограничились громким:
— Алле хвала! Приветствуем смотрительницу школы цариссу Дарью!
Во второй раз понятливый Елистрат выстроил девочек в шеренгу. Отсалютовав мечами, шеренга распалась. По команде образовавшаяся толпа вразнобой напала на цариссу. Та с легкостью раскидала всех, включая злившихся от неудач Карину и Аглаю. Авторитет цариссы в моих глазах резко вырос, ученицам же показали, что есть они никто и звать их пока никак. Короче, учиться, учиться и еще раз учиться, как сказал великий кто-то.
Потом ученицы выжимали воду, выливали ее из сапог, чистили латы и приводили в порядок остальное.
Перед обедом меня сменили. Мучил вопрос: как поговорить с папринцием о воздушном шаре? Путешествие по воздуху — пусть невероятный, но единственно возможный на сегодня шанс подняться над причалом и попробовать вернуться домой. Даже так: Домой! С большой буквы. На большую землю, свою Землю — состоящую из множества стран, континентов и океанов. Из этой пародии на жизнь. Из исковерканной перевранной веры в Единого. Из «сказки» про царевен, принцев и невидимых убийц.
Но как сказать, откуда мне известно про шар? Пока не придумаю, соваться нечего.
Насчет личности покушавшегося тоже загвоздка. Ненависти никто из окружающих ко мне не испытывал, никаких особых чувств не вызывал. Волновала только Астафья, которая, постоянно находясь на территории, умудрилась ни разу не попасться на глаза. Но и здесь было непонятно, для чего ей лишняя морока. Убить по приказу цариссы — для этого существует много других, более простых способов. Разве только чтобы подставить другого?
Любопытная мысль. Это — мотив. Допустим, Астафья положила глаз на Никандра. Убив меня ножом, который мы с Кариной не поделили, она бросит чудовищную тень на соперницу.
Нет. Сначала было копье, а это как раз улика против Астафьи.
Оставим пока. Свалим на недостаток фактов. Впрочем, народная мудрость говорит, что фактов всегда достаточно, не хватает воображения.
После обеда по выходу из кухни меня перехватила Зарина, ее лицо сияло, не реагируя на болезненное пихание выходивших на поле учениц.
— Ну? — подтолкнул я.
Все равно плотину прорвет, пусть уж сразу. Смоет, так смоет. В моем положении нужно знать все, любая своевременно услышанная новость может оказаться тем самым шансом на спасение.
— Сегодня кое-что произойдет. Нечто важное. Сказать не могу, это пока секрет, — выдала она на одном дыхании.
— Когда? — уточнил я.
— Скоро!
Прибывший дядя Люсик объявил урок чтения.
— Неумеющие проходят в левое помещение, неумеющие читать быстро — в правое, остальные сами решают, чем заняться. У кого что хромает, то и подтянуть.
Снаружи остались Аглая с Варварой, Тома, я и, как ни странно, Зарина.
— Карина вообще не умеет читать, а ты, значит, умеешь? — изумился я.
Наверное, это была первая похвала из моих уст, пусть и тщательно завуалированная.
— Было так интересно! — Зарина лучилась от удовольствия. — После этого  Карина стала брать меня с собой в разные места. На всякий случай. Чтение выгодно!
В нашу сторону повернулась Аглая:
— Как вы насчет мяча?
— Спарринг? — скривились мои губы. — Фехтовать?
— Пинать. Я сказала «мяча», а не «меча». Ангелы не знают, что такое мяч?
Мы-то с Томой знали. Откуда знают местные?
По кивку Аглаи Варвара и Зарина умчались в кладовку и выволокли откуда жерди и сеть. Набор быстро превратился в футбольные ворота — меньшего размера, чем привычные мне, но вполне узнаваемые. Варвара торжественно вынесла мяч.
Я принял его в руки. Зашевелившиеся надежды рухнули. Не наш. Просто обтянутый кожей клубок шерсти, тряпок или чего-то похожего.
Шлемы и мечи мы сложили в кучку, остальные доспехи по-прежнему оставались на нас. Что ж, тоже своего рода тренировка. Аглая направилась было в ворота, что сразу сказало мне о важности роли вратаря, но по пути передумала.
— Ты. — Ее палец уперся в меня. — Защищай.
Да легко. В хорошую погоду в школе мы каждую физкультуру этим занимались, когда учителю лень было работать по программе.
Установив мяч на траву в одиннадцати своих шагах, совсем не равных метрам, Аглая разбежалась и у… нет, лучше так: вдарила.
Такой удар называется «в девятку». В верхний угол. Я взял мяч в прыжке и больно грохнулся на бок.
Тома аплодировала. Зарина визжала от восторга. Лицо Аглаи посерело.
— Еще.
— Наша очередь, — начала Варвара, но уничтожающий взгляд, на который нарвалась, заставил послушно принести мяч.
 Второй удар ушел в противоположный нижний угол. Я отбил ступней — в растяжке, чуть не сев на шпагат, на который садиться не умею. Было больно, но реакция зрителей оправдала страдания. В некоторых окнах появились заинтересованные лица. На крыше замерли стражи, забыв, что смотреть нужно в другую сторону.
Аглая нервно отступила назад. Разбежавшаяся Варвара ударила пыром — носком сапога, прямо, со всей дури.
— Ча! Па! Ча! Па! — начала скандировать Зарина, когда мяч вновь оказался в моих руках.
Тома не попала по воротам и смущенно отошла, разбежалась Зарина. Удар оказался незатейливо прост и несилен, но я изобразил мучение, с которым как бы едва отбил мяч. Но все же отбил, пропустить было бы полной профанацией задумки, а так — самое то. Подарок, который ничего не стоит дарящему и очень ценен одариваемому. Моя заложница расцвела.
— Ты. — Аглая показала на Варвару.
Варвара встала в ворота. Введя в заблуждение обманным движением, Аглая вбила мяч между расставленных ног подруги, вскинутый подбородок гордо обернулся. Никто не ликовал. Все ждали моей очереди.
Я пропустил вперед Тому и Зарину. Они забить не сумели. Выйдя на точку, я чуточку поиграл с мячом ногой в сапоге и бронзовом поноже, подкидывая носком, и трюк Аглаи повторился в моем исполнении — еще более стремительном и мощном. Варвара смущенно обернулась на оказавшийся позади мяч.
— Хватит. Убирайте, — Аглая в раздражении указала на ворота. — У нас появился новый серьезный игрок. Становится интересно. Чего смотрите?
Последнее адресовалось стражам на крыше.
Когда лишние зрители исчезли, Аглая принялась отрабатывать мечевой бой с воображаемым противником. Отточенные движения наводили страх, но я помнил, с какой легкостью ее победила царисса.
Варвара с Зариной потащили ворота на склад. Тома тоже занялась фехтованием. Тяжело ей придется. Желание огромно, а задатков ноль. Говорю как испытанный специалист-теоретик.
Я потихоньку ушел с поля, по дороге на секунду заглянул в свою комнату, затем разыскал кладовницу.
— Можно поменять?
Женщина сначала сурово, затем удивленно вгляделась в пятна на протянутой простыне, лицо заинтересованно ткнулось носом в испачканную темным ткань, пальцы потерли и пожмакали, а ноздри, а потом и глаза расширились:
— Земляное масло? Как?
— Из окна. Ночью.
Я развел руками. Добавить нечего.
— Это большая редкость. — Брови женщины хмуро сошлись. — И еще большая ценность.
— Оно есть в школе?
— Хранится в оружейной цариссы. Всего один кувшин.
— Под замком?
Кажется, кладовница не знала слова, но поняла по смыслу.
— Закрыто, — согласно сказала она. — Надежно. — Ее указательный палец вознесся на одну из дверей с установленной массивной щеколдой. — Никто и никогда не посмеет…
Ага, сказал я про себя и, взяв новую простыню, вышел. Новых фактов расследование не принесло. «Никто и никогда» — предмет веры. Преступники чаще всего люди неверующие.

Глава 15
Вместо продолжения тренировки я решил вздремнуть. Сказал же папринций: у кого что хромает, то и подтянуть. У меня хромало со сном.
Из сладкой дремы вывели скрипы и тихий разговор Солнышка и Злюки на соседнем лежаке.
— Ну и? — с типично девчачьим любопытством вопрошала Зарина, распахнув глаза, рот и вообще все, что распахивается хотя бы гипотетически.
Карина, как более взрослая, степенно отвечала:
— Да. Я попросила руки Никандра Дарьина.
— А она? — раздалось до оскомины знакомое по моим школе, двору и всем местам, где девчонки собирались числом более одной.
— Задумалась. Главное, что не отвергла. Говорит, что, во-первых, рано — в любом случае еще год на проверку отношений и трезвости выбора. Во-вторых — его присяга цариссе Дарье. Желателен равноценный обмен. Но это невозможно: был бы у меня такой Никандр дома, я разве просила бы?
Младшая сестра лежала на животе, загнув голени кверху и бессознательно болтая ими в воздухе, старшая возлежала солидно, на боку, подставив руку под голову и уперев щеку в ладонь. Впрочем, ногами Карина тоже шевелила. Наверное, это у них семейное. Сестры вели свой сестрячий разговор, делились мыслями и секретами, мне было не них. Но заснуть уже не получалось. Хорошо, что я прилег не раздеваясь. Сейчас встану…
— Последнее условие цариссы Дарьи, когда я почти отчаялась, — выдержав театральную паузу, продолжила Карина, — перейти к ней. Дать присягу и служить верно и доблестно.
— А ты?
Округлившимся глазам Зарины стало больше некуда округляться. Предел. Дальше — только вытягиваться вертикально. Или расширяться, как Вселенная после Большого Взрыва, во все стороны одновременно. Кажется, Зарина выбрала последнее.
— Мы обе понимаем, цариссой мне не стать — две старшие впереди, — медленно проговаривала Карина давно передуманное. — Всю жизнь работать на них, подбирая, словно подачки, себе в мужья лучших из худших, отброшенных Милославой и Лисаветой за ненадобностью…
— И ты?!..
— Да.
Вот так номер. Карина сделала выбор. Порвать с семьей, стать обычной войницей Кариной Дарьиной — но с любимым человеком. А что? Позже они вместе подберут еще двоих, как здесь принято, будут жить-поживать, да для Дарьиной службы новых войниц и войников рожать.
Такого я ожидал скорее от Глафиры. Злюка удивила так удивила. Вот он, ожидаемый секретик сиявшей соседки.
— Зарина и Карина! — громко раздалось снаружи. — Дежурство на стену!
Сестры встрепенулись, принялись поправлять обмундирование.
Теперь вставать не нужно. Перевернувшись на другой бок, я опять прикрыл глаза.
Вместо сна пришла Тома.
— Не спишь? Для наших соседок была команда, и я подумала…
— Сплю.
Я забыл, что Тома никогда не понимала моих шуток.
— Стой! — пришлось крикнуть вдогонку, когда дверь уже закрывалась с отвратительным воем. — Естественно, не сплю, если ответил. Проходи, располагайся.
Одетая в доспехи, Тома сдвинула к стенке обе простыни на лежаке Зарины и аккуратно присела.
— Ложись, не стесняйся. Никто не сгонит. — Я перевернулся на спину, закинул руки за голову, а ногу на ногу. Как хорошо, когда не надо притворяться.
Поколебавшись, Тома тоже прилегла.
— Что будем делать?
— Сейчас? — бездумно упало с языка.
Вот вечно что-то такое сморожу...
Я почувствовал, как мое лицо пошло пятнами, а вольготная поза из раскрепощенной вдруг обратилась в расхлюстанно-пошлую, хотя внешне ничего не поменялось. Язык мой — враг мой. Когда, наконец, пойму?
Тома нахмурилась:
— Вообще.
— Ждать. Мы в мышеловке. Вдвоем далеко не уйти. Как и где искать Кудеяра Лесного — я не имею представления. Также не имею понятия, что делать потом, когда найдем.
— Пойдем освобождать Шурика, — безапелляционно заявила Тома.
— Пока к Варфоломее не вернемся мы трое — ты, я и Зарина — он находится в безопасности, а вот в случае налета пострадает первым, его укокошат как свидетеля нарушения закона. Думаешь, нужно попробовать?
— Теперь не думаю.
Задним числом ей здравого смысла не занимать. Впрочем, это не Томина фишка, это всех касается.
— Как нам попасть в наш мир? — задал я главный вопрос.
— Через причал!
— Помнишь, с какой высоты мы сверзились?
Томин лик погрустнел, как образ нупогодишного волка, узнавшего, что по сценарию ему никогда не съесть зайца. Настал мой звездный час.
— Что ты думаешь о воздушном шаре?
До тех пор я был уверен, что самые круглые глаза в жизни видел у Зарины. Тома сделала мой рейтинг устаревшим.
— М-м… м?!.. — не нашлось у нее слов.
С победным видом я сообщил:
— По этому поводу нужно поговорить с папринцием. Кстати, он знает, что я не девочка.
— Что?! — Глаза Томы побили свой же рекорд.
— Догадался еще тогда, после сказок. Но почему-то молчит.
— Почему-то, — задумчиво повторила Тома главное слово.
— Я видел в его комнате схему воздушного шара. Если имеется схема, значит, есть или будет шар. Логично?
От переполнявшей энергии меня подняло, как тот самый шар от горелки. Я принялся ходить по маленькой комнатке, ловя мысли и облекая их в слова:
— Шар поднимет нас на нужную высоту, и тогда мы узнаем, работает ли портал в обе стороны. Между прочим, высота — это полдела. На работу портала может влиять все, от положения звезд до погоды и дня недели.
— Или количество людей, которые одновременно проходят через него, — предположила Тома.
— Или их общий литраж.
В ответ на недопонимание я поправился:
— Килограммаж.
Тома не поинтересовалась, как я попал в комнату к папринцию, видимо, решив, что схема попалась мне на глаза во время вызова в кабинет. Вот и ладненько.
— Как собираешься раздобыть шар?
— Работаю над этим.
— Хвастун, — улыбнулась она.
— Паникерша, — отбрил я.
— Шантажист, — упрекнула Тома в моей основной способности добиваться целей.
— Зато удачливый.
— За то и держим.
— За то и держусь, чтобы держали, — поставил я победную точку.
Пикировка временно прекратилась — снаружи раздалась команда построения. Мы выскочили на поле.
Из кратких перебрасываний словами я узнал, что пока дремал в своей комнате, прибыли два гонца: от царберов, проверивших округу и сообщивших, что уходят, и от отряда, отправленного сразу после обеда и тоже мной благополучно проспанного. Отряд вызывал хозяйку в одну из ближних деревень.
— Охрану школы уменьшить, — скомандовала царисса. — Достаточно войника над воротами и одной ученицы на противоположной стороне. Остальным спуститься. Все, кроме дежурных, по коням.
Половинки ворот с деревянным скрипом разъехались, топот копыт и ржание наполнили школу. Я вполне достойно вспорхнул на предоставленного мне жеребца, а Тома никак не могла справиться со своим. Подхватив за пояс, я помог ей взгромоздиться на седло.
— Спасибо. Этот конь… пусть будет Мерседесом.
— Если конь ученый, то может обидеться. Возможно, удивлю, но Мерседес — она, конструктор Даймлер назвал машину в честь дочки.
— И там дочки, — вздохнула Тома.
Со стены вслед горестно глядела оставшаяся на страже Зарина.
Деревня, в которую мы прибыли с цариссой и ее свитой, была той самой, что в первую ночь подверглась нашествию Тайного круга. Я узнавал домишки, в свете дня выглядевшие по-другому, на этот раз — с признаками жизни: из четко очерченного озерца пили лошади, вокруг лежал брошенный сельхозинструмент, но сам народ как языком слизало. Причина обнаружилась быстро: на площадке в центре деревеньки, то есть на ее, так сказать, главной площади, проходило дознание. Вели его четверо бойников под руководством одного из цариссиных мужей — энергичного здоровяка с кривым мечом на боку. В допрашиваемом едва узнавался победитель мужицкой потасовки, брошенный Кариной через бедро. Бойники уже поработали, вытягивая информацию. Видимо, вытянули. Оставшийся после них кусок мяса истекал кровью и «восстановлению не подлежал», живодеры проявили отменные навыки.
— Этот помогал разбойникам, — сообщил царевич, когда его супруга в сопровождении огромного эскорта прибыла на площадь.
Мы выстроились почти полным кругом. В центре уже даже не стонал бедный крестьянин.
— Что сказал? — осведомилась Дарья.
— Все сказал. Не хотел, пришлось припугнуть жизнью домочадцев.
Лоб цариссы пошел недовольными складками.
— Где преступники сейчас?
— Ушли вчера. Зачем приходили — неясно.
— Не знает или не хочет говорить?
— Сказал бы. — Царевич вздохнул. — Даже не предполагает. Говорит, они странные были, добыча не интересовала.
— Флаг — их работа?
— Да. Что этот флаг означал, он не знает.
— Допускаешь, у них есть сообщники в школе?
— Исключать нельзя.
Среди учениц пополз возмущенно-опасливый неприятный шепоток.
Чтобы содержимое желудка удерживалось на месте, я упорно смотрел в сторону. Старавшиеся отрешиться мозги нашли зацепку для нового удивления. Слово «флаг». Не стяг, не хоругвь, прапор, знамя или что-то в том же роде, а очередное современное мне понятие. Еще одна перемешивающая миры непонятка.
Деревня вокруг словно вымерла. Ни звука, ни тявка, ни мычания. А-а, у них же нет скота кроме лошадей. То есть, я не видел. Люди безмолвно глазели из тьмы узких оконных проемов в ожидании конца визита хозяйки и ее страшной челяди. Даже дети не шумели. Как нужно воспитать детей, чтобы они поняли состояние родителей и смысл происходящего? Сколько и чего должны насмотреться в свои годы?
— Количество разбойников?
— Здесь видели трех, но их явно больше. Кудеяровские, с гнуками. База в лесах Евпраксии.
Йес! — возликовала душа. День прожит не зря, теперь мы знаем, где искать Малика. Я переглянулся с Томой. Она тоже повеселела.
— Что еще? — продолжала опрос царисса.
— Все, — растерянно развел огромными руками царевич. — Сведения кончились, дальше очевидец только кричал, пока не скопытился.
Дарья обратилась к ученицам:
— Понимаете, зачем взяла вас с собой?
— Учиться править, — высказала ее дочка, Варвара.
— Именно. Какие выводы делаем из услышанного?
Повисла тишина. Первой, как всегда, сориентировалась Аглая:
— У разбойников была цель, и они ее достигли, потому что ушли. Цель — не добыча. Не прием новых членов. Возможно, некий предмет, представлявший для них большую ценность.
Конь под ней всхрапнул и, как многие из наших лошадей, пытался попятиться от крови перед носом и налетевших мух.
Дарья сдержанно кивнула:
— Еще?
— Возможно, они ничего не достигли, — предположила Варвара, заметив, что мама ждет от нее умной мысли.
— Почему? — вбросила Дарья, порадовавшись за родную кровиночку, к которой, как понимаю, однажды перейдет корона.
— Они ушли после вызова царберов.
— Молодец. — Дарья обратилась к остальным: — Еще мнения?
— Может быть, кто-то искал потерянную любовь? — выдала сразу застеснявшаяся Глафира.
Перед цариссой подобные мысли высказывать было сложнее, нежели перед папринцием.
— Тоже вариант, — неожиданно одобрила царисса. — Кто-то из беглых добрался до рыкцарей и теперь прибыл навестить семью. Что скажешь, Руслан?
Она обращалась к мужу, который заведовал допросом.
— Проверено, из этой деревни беглых нет.
Дарья кивнула Глафире:
— Интересный вариант, но не верный. Еще?
Все молчали. Слово взял я:
— Может, просто шли мимо?
Дарьин указующий перст взлетел вверх:
— Вот! Учитесь! Начинать надо с простейшего. Чем сложнее версия, тем хуже для нее. Сложные планы труднее в исполнении. Сложные причины затмевают разум. Как говорится, за деревьями лес не видится. Молодец, Чапа. Кто еще?
Тишина.
— Что же тогда означал флаг? — заметила Аглая.
Дарья с неудовольствием глянула на дочку: почему не она задала сей напрашивавшийся вопрос?
— Ну, девочки, предполагайте. — Царисса застыла в ожидании.
— Это либо знак кому-то о своем прибытии, либо с помощью флага переданы необходимые вести, — стала накидывать Аглая. — Ведь не просто тряпка, а два рисунка определенной формы. Например: нам нужно два меча. Или: встречайте двух человек. Или: через два дня у треугольника. То есть, на оговоренном месте, которое зашифровано треугольником. На холме или в домике с острой крышей. Хотя в шифре треугольник может значить что угодно: башню, озеро, лес, поляну, развилку дорог.
— Сколько дней назад вывесили флаг? — осведомилась царисса.
— Два, — подсказал кто-то из девочек.
— Что случилось за это время?
— Ничего, — ответил тот же голос, — кроме ложной ночной тревоги.
— Если мы не знаем о событии, это не значит, что оно не произошло, — огрызнулась Аглая.
— Превосходно. — Дарья кивнула ученице, оценив вклад. — Вам с Чапой объединиться — цены бы не было. Самое простое и самое сложное.
Аглая метнула в меня злым взглядом, как кувалдой. Желания объединяться с кем-то в ней было не больше, чем деревьев на полюсе.
— Ладно, следующий вопрос, — громко сказала Дарья. — Что бы вы сделали, узнав все, что сейчас узнали?
Снова задумчивость на лицах и отвод глаз.
Снова Аглая первая:
— Расширить зону поисков. Попросить цариссу Евпраксию быстрее разобраться с известной шайкой. Если нужно, предложить помощь и ударить вместе. Поймать преступников и допросить. Следующие шаги предпринять исходя из ответов.
— Неплохо,— признала царисса, поняв, что после Аглаи больше никто не выскажется. — Но Евпраксия, как любая другая правительница, воспримет такую просьбу как оскорбление. Это повод для войны. Нам нужна война? Нужно быть осторожнее со словами, от них зависят головы.
— Почему же оскорбление? — настаивала на своем Аглая. — Все знают, что сейчас Евпраксия слаба…
— Что ты хочешь этим сказать? — раздался напряженный голос Феодоры.
— Девочки, не ссорьтесь. — Дарья успокаивающе подняла открытые ладони. — Аглая учится мыслить, но у нее еще не получается. Тебе Феодора, тоже иногда может быть неудобно за какие-то слова или поступки. Учитесь прощать. Для того мы в школе. Здесь учимся уживаться и жить по закону так, чтобы потом оставаться добрыми друзьями и столь же добрыми соседями.
Феодора опустила голову. Вряд ли простила, но сделала вид. Я стал понимать, против кого собирается тайная коалиция. Видимо, не в первый раз у них стычки.
— Теперь сделаем так. — Царисса повернулась к царевичу Руслану. — На всякий случай нужно сменить кладовицу и врачевательницу, прежних с мужьями пристроить хорошо, но подальше. Они поймут. Дополнительную охрану из учениц не отменять. Папринцию вменить чаще проводить досмотры комнат и лучше контролировать самих учениц. Следить за их свободным временем. Ночью запретить любой выход из комнат, кроме как в уборную. Отчет по Кудеяровским отправить царберам. Если помощь одной из царисс предложат они, проблем не возникнет.
Она вновь обвела всех нас взглядом:
— Вам понятно, как делать выводы и насколько глубокие принимать решения? Урок окончен. Возвращаемся.

Глава 16
Большинство учениц во главе с Аглаей унеслись вперед. Я никуда не торопился и увидел, как к ехавшей передо мной Варваре подъехала Дарья и что-то долго шептала. Кивнув маме, дочка умчалась догонять подругу, там что-то шептала ей, та внимала сначала с любопытством, затем с неподдельным интересом. В глазах читалась работа мысли, которая пахала на износ, а еще через минуту Аглая отстала и что-то долго предлагала цариссе, кипятясь и доказывая. Со сдерживаемой улыбкой удовольствия Дарья некоторое время отнекивалась. Выискивались и приводились многочисленные причины для отказа, но затем царисса признала правоту девочки и милостиво разрешить соизволила. Интриганка.
Теперь Аглая делилась со всеми нами высочайше одобренной идеей, которую искренне считала своей.
— К крепостным нельзя относиться как к скоту, — обратилась она с речью к ученицам и всем, кто слышит. — Это неправильно и недальновидно. С ними еще жить, от них кормиться. Нельзя вручать ключи от собственной жизни людям, которые тебя ненавидят.
Ее надменное и властное лицо горело энтузиазмом, щеки пылали. Воздев подбородок и расправив плечи, она вдохновенно продолжила:
— Сегодня одним из жителей деревни был попран закон. Помощь разбойникам — величайшее преступление. Виновный справедливо наказан. В то же время, деревенские свидетели наказания считали, считают и будут считать смерть излишней строгостью. Им не дано до конца ощутить глубину слов Аллы-законодательницы, да простит Она нас и примет. Крестьяне, конечно, неправы, но они такие, с этим ничего не сделать. Мудрый правитель должен знать людей и учитывать их настроения. Если гнев копится, он вызреет в бунт. Чувствам требуется выход. Нужно помочь сегодняшней ярости выплеснуться, безопасно слиться и впитаться в землю, словно капли дождя.
Аглая сумела заинтересовать, повернутые к ней головы внимательно слушали.
— Что же делать? — не выдержала самая маленькая из малолеток.
Она младшая, ей простительно. Остальные старались делать вид, что изначально думали как Аглая.
Наша высокомерная предводительница завершила:
— Царисса Дарья согласилась с моей мыслью устроить в деревне забаву. Как бы извиниться и предложить крепостным разойтись миром — решить проблему мячом. Выигрываем мы — они окончательно смиряются с нашим право казнить и миловать как заблагорассудится. Если вдруг выиграют они…
Все напряглись. Упало:
— Они как бы получат законное право нас наказать.
— Как наказать? — взвилась Феодора.
Конь под стройной упрямой царевной плясал и словно рвался в бой вместе с всадницей. Взгляд убивал.
Вызов не приняли.
— Как-нибудь. О столь маловероятной возможности даже думать не стоит.
— А если все-таки? — поддержала соседку-подругу нахохлившаяся Глафира.
— Им все равно как, — отмахнулась Аглая, — лишь бы озвучили возможность.
Она упорно не верила в проигрыш. Она привыкла выигрывать.
— Правитель должен предусматривать все варианты, — подсказала царисса. Она специально подъехала ближе. — Впрочем, не буду мешать. Присутствие меня и свиты вас будет смущать, а крепостных ограничивать в выражении чувств. Благородные девочки для них все же девочки, это снизит накал. Но благородные есть благородные, а это значит, что в расчете на справедливую месть крепостные действительно выложатся до конца. Они решат, что поквитались… то есть участвовали в шансе поквитаться. Пар будет выпущен, зла не затаят. Что, собственно, нам и требуется.
Послав дочке едва заметную улыбку, царисса в сопровождении мужей, войников и бойников ускакала в сторону школы.
Впервые ученицы оказались на воле одни, причем верхом и вооруженные. Моя первая мысль: хватать Тому и дать деру. Но куда? Что мы можем вдвоем в незнакомой местности? Без еды и питья. Не знающие ничего, что способствует выживанию. Мы не Малик. Это печально.
Перехваченный взгляд Томы сказал об аналогичном ходе мысли. В ответ я развел руками. Вместе со всеми наши кони двинулись обратно в деревню.
— Какое же наказание для нас предлагаешь? — не унималась Феодора.
Аглая начала злиться. До сих пор для интерпретации чужой идеи ее фантазии хватало. Здесь, видно, она впала в ступор. Точнее, они — Аглая и ее фантазия.
— Пусть крепостные сами придумают, — вдруг подала голос Варвара. — Предложим решать им.
Под гневным взглядом напарницы царевна Дарьина придержала коня и отступила назад.
— Правильно, — громко поддержал я. — Что лучше скажет о наших искренних намерениях?
Феодора покосилась на меня:
— Согласна.
— Они такого напридумают… — возражающим тоном вбросила высокая крепкая девочка спереди, не помню имени.
— Не сомневаюсь, — откуда-то сзади изрекла Карина.
— Последнее решение остается за нами, верно? — подсказал я для себя очевидное.
С этим согласились все.
Деревня встретила мертвыми окнами и такой же тишиной. Два десятка всадниц прогарцевали на площадь. Тело-полутруп уже унесли, кровь по-прежнему заливала траву. Мы спешились.
— Жители деревни! — громко объявила Аглая. Осанка корабельной мачты и напоминавшая снегоотвал паровоза надменно выставленная челюсть придавали ей значимости не только в собственных глазах. — Царисса Дарья в своих великих мудрости и сострадании послала нас извиниться за возможную чрезмерную строгость, которая могла случиться при расследовании.
В окнах мелькнули первые удивленные лица. Аглая продолжила:
— В качестве компенсации предлагаем забаву, пусть мяч расставит точки в наших отношениях. Согласны?
В дверях ближней хибарки возник бородатый мужик в холщовой юбке и заправленной в нее рубахе.
— Что нам будет, если проиграем?
— Ничего. — Аглая красиво развела руки в стороны, словно обнимая или даря весь мир. — Это будет значить, что Алла-милосердная, да простит Она нас и примет, прощает вас за греховные мысли, которым не дано перейти в дела, и наставляет на путь истинный.
— А если…
Он даже не договорил. Язык не повернулся.
Все поняли.
— Вы сможете как-либо наказать нас, выступающих от лица цариссы и ее людей, допустивших возможное излишество в рвении соблюсти закон, — высказала Аглая, строго глядя на опустившего лицо мужика. — Выставляйте команду.
Повторять не пришлось, сразу вышли еще два мужика и женщина. Возможно, семья. Все одеты так же просто, по-деревенски. Босые. Женщина держала в руках мяч. О как. Спорт побеждает границы миров.
Аглая обернулась к нам:
— Будут в малую. Я защищаю вотчину, ты, ты и ты — со мной. — Начальственный палец выбрал Варвару, Карину и меня. — Пошли.
Поле с готовыми жердями ворот, на которые спешно натягивали сеть, оказалось сразу за деревней. Наша команда скинула доспехи и сапоги и осталась в нижнем. Деревенским переодеваться не требовалось.
Аглая и женщина встали каждая в свои ворота. Карина, как старшая, указала мне место защитника, Варвару послала вперед, сама заняла центр. Три деревенских мужика распределились так же. Жители деревни в полном составе вывалили на одну сторону поля, ученицы столь же дружно перешли на противоположную. Все встали вдоль двух рядов деревьев — естественной границы игровой площадки.
Женщина подняла руку.
— Договоримся о правилах. Бывает разное. До какого счета играем?
— До трех, — объявила Аглая. — В быструю.
— Что делаем за нарушения?
— Пять плетей и замена!
Приготовившиеся наблюдать ученицы выстроились между деревьев неровной шеренгой. Количество собравшихся на другой стороне поля крепостных поражало, и продолжали подтягиваться новые. Они расположились в несколько уровней: первые лежали на земле, вторые на ней сидели, держа на руках радовавшихся любому зрелищу детей, за ними стояли те, кто ростом поменьше. Самые высокие замыкали своеобразную зрительскую трибуну.
— На какое наказание согласитесь, — донеслось от нашего противника, — если мы… гм, если вы не выиграете?
Аглая повела плечами, кулаки сжались, лицо с трудом сотворило подобие улыбки:
— Решайте сами.
Деревенские зашумели. Спор вышел долгим. Кто-то настаивал на чем-то радикальном, но, глянув в нашу сторону, скукоживался и терялся из виду.
— Они же маленькие, — басом твердил огромный одноглазый мужик. — Как можно? Дети совсем!
— А не эти дети в прошлом году тебя…
Шум. Снова что-то пробивается:
— Отшлепать по первое число!
— Отшлепать? Этих зверей-переростков, нелюдей в человечьем обличье? Слова-то какие подбираешь. Не отшлепать, а высечь, чтобы голова помнила, а задница не забывала! Чтобы до третьей свадьбы сидеть не могли, а лежали только постанывая и мордой в подушку!
— Как же высечь, они ж благородные. Не нам руку подымать.
— А может их…
Снова неразборчиво.
— Во все…
Громкий шум. Который вдруг оборвался, и, во внезапной тишине, отчетливо:
— Потом пусть хоть на кол сажают!
Сказавший испуганно оглянулся и сник.
— А если… 
Снова загалдели одновременно. И вот, наконец, решение принято.
— Уважаемые царевны. Примете ли вы наказание в виде трех плетей в нашем присутствии от рук друг друга?
Ученицы на всякий случай возмущенно переглянулись. Видимо, это было меньшее из того, что предложили бы сами.
— Согласны, — ответила за всех Аглая. — Я рада, что остановились на этом, мне были слышны другие предложения.
Последние слова предназначались для нас.
— Пусть все подтвердят! — донесся гомон деревенских.
— Все? — вспыхнула Глафира. — Почему все? Мы же не играем!
Передние и задние противовесы ее талии испуганно колыхнулись.
— При нашем проигрыше наказаны будут все! — не допускающим возражения тоном объявила Аглая. — Повторите согласие!
Ученицы одна за другой кивнули. Деревенские проследили, чтобы это сделала каждая.
— Начинаем!
Одноглазый с «трибуны» с силой запустил мяч вверх. Три секунды — и первая сшибка за падающий мяч окончилась не в пользу Карины. Оттолкнутая плечом, она завалилась на траву, мужик ринулся к воротам. Меня обвел как трехдневного цыпленка. Удар. Гол.
Затихли обе стороны поля.
Аглая посмотрела на нас, словно хотела удавить, порубить и утопить одновременно с сажанием на кол. Мимика показывала, что поиск вариантов продолжался
— Куда смотрели?! — заорала она. — Варвара, отойди в защиту. Выйдешь, когда потребуется.
Мяч вылетел из ее руки, Варвара приняла, понеслась вперед и даже сумела обойти первого нападающего. Второй отобрал мяч. Тут вмешалась Карина. Она сыграла грубо, зато эффективно. И эффектно. Донеслись одобрительные крики учениц.
Карину сшиб и опрокинул защитник. Тогда я рванулся вперед, оставив свою половину поля, подхватил откатившийся мяч и мощно вбил вблизи вертикальной жерди мимо ошалевшей женщины.
Один-один. Я отбежал назад.
Наша половина возликовала. Деревенские напряглись.
Кто бы сказал неделю назад, что я буду играть в футбол в команде с царевнами против крепостных. Вряд ли меня подняли бы на смех. Наоборот, поверили бы — без исключения все соседи по палате, куда быстро определили бы добрые санитары.
Крепостные пошли в атаку технично. Подкидывание, верхняя передача, удар головой…
Гол. Два-один не в нашу пользу.
Аглая тихо зверела. Карина, оправдываясь, разводила руками. Варвара старалась не оглядываться. Только я не переживал. Ну, проиграем, что такого? В следующий раз выиграем. Не этих, так других. Не выиграем, так проиграем. Когда-то же все равно выиграем, если теория вероятностей не врет. Главное, как говорится, не победа, главное — участие.
Члены команды такого отношения не разделяли.
Аглая отдала мяч Карине, та боевым носорогом помчалась к чужим воротам.
Я не понял, что произошло, но после нескольких финтов и сшибки мяч укатился в лес.
— Чей? — заволновались обе стороны.
Никто не хотел признаваться в упущении мяча. Карина молчала, крепостной тоже. Если включить здравый смысл, то правота должна быть за крепостным: он не высказывается, чтобы не рассердить царевен, на чьей милости висит волосок его жизни. Если разбито окно, а под ним молча глядят друг на друга малолетний тихоня в очках и главарь дворовой шпаны, кто, по-вашему, запустил камень?
Аглая показала себя достойной наследницей кого-то там. Она не стала тянуть на себя одеяло при угрожающем счете. Не показала крепостным предвзятость.
— Пусть введут мяч ударом вверх в центр поля, — донеслось звонкое распоряжение. Вариант не идеальный, но в сложившейся ситуации достойный. Полусправедливый мир лучше справедливой бойни. — Виновны могли быть обе стороны.
Одноглазый мужик с удовольствием ввел.
На этот раз Карина заранее прыгнула со всей яростью, чтобы силой одолеть встречную массу. Но мужик не подпрыгнул. Наоборот, он ушел с линии падения мяча, получив его без усилий, когда Карина в красивом пролете грохнулась на траву. Трое деревенских разом бросились в нападение. Пас влево — и Варвара озадаченно оглянулась, не поняв, что произошло. Пас вправо — и поднявшаяся Карина уже не успевала нагнать нападающего. Когда столь же технично нападавшие собирались обвести меня, на атакующего сзади кинулась Карина. Тот покатился по траве.
— Нарушение! — замахали руками деревенские, и множество глаз уставилось на Аглаю.
Она нехотя признала:
— Да, было нарушение. Карина, уйди с поля. Феодора, замени.
— Наказание! — нарастал гул.
— Я им не дамся. Я царевна! — гневно объявила Карина. Тяжелый взгляд упал на сложенное оружие.
Еще чего не хватало.
— Пусть накажет кто-то из своих, но на виду у местных, — предложил я. Затем крикнул другой стороне: — Согласны?
— Это лучше, чем ничего, — лукаво замялись там.
Тоже почувствовали тревожность момента. Мы прибыли для примирения, а не наоборот. Хорошо бы, остальные этого не забывали.
— Карина, слышала? Не задерживай, — прикрикнула на нее Аглая.
Кулаки нарушительницы сжались до хруста, поползший по ученицам взгляд остановился на Томе.
— Пойдем.
Тома послушно отошла с ней к деревьям. Карина сама отломала и зачистила длинную ветвь. Непривычный снаряд лег в Томину ладонь, штаны на чуточку нагнувшейся Карине приспустились, и образовалась белая полоса, едва разделенная посередине выемкой. В моем мире брюки с заниженной талией при наклоне открывали больше.
— Давай, что ли?
Тома слезно глянула в нашу сторону. Деревенские зашумели, ученицы качали головами.
— Бей! — крикнула Карина.
Закрыв глаза, Тома ударила.
— Кто ж так бьет? У нас так гладят! — донеслось из-за поля.
— Раз, два, три… — не обращая внимания, считала Аглая.
Тома старалась. В том смысле, что старалась причинить минимальную боль. Наверное, получалось. Физиономия Карины сохраняла отсутствующий вид до конца экзекуции.
— Пять! — завершила счет Аглая и обернулась ко мне с застывшим оскалом хищника, которого загнали в угол: — Чапа, смени меня, пойду в нападение.
Нарушителями были мы, поэтому мяч ввели в игру местные.
Начали от ворот. Пас. Еще пас — и Варвара беспрепятственно оказалась позади. Еще пас — сконфуженная Феодора тоже осталась не у дел. Красиво играют. Не каждый сам за себя, как наши. Аглая хотела отбить перекидываемый мяч рукой, но сдержалась, вспомнив Карину и с кем играет.
И вот: я и нападающий, один на один. Крепостной против вечного эксплуататора. Как он думает. Права по праву рождения против постоянных обязанностей согласно умениям и по капризу власть предержащих. Во взгляде крепостного читалась ненависть. Удар считывался столь же легко: нога еще не коснулась мяча, а мой глаз уже определил, в какую сторону тот полетит. Осталось только прыгнуть…
Я прыгнул.
В другую сторону.
Деревня взорвалась восторгом.
Наши молчали.
— Почему не взяла мяч? — Лицом Аглаи можно было забивать скот, причем на расстоянии. — Слепому видно, что целились не туда!
— Сама бы и брала, — отбурчался я с максимально независимым выражением.
На душе пели птички: ненавижу неравноправие. Крепостные играли лучше, их мотивы тем более понятны. Мне за свой выбор не стыдно.
Игра окончена. Настало время расплаты.
Ярость в глазах и упрямое нежелание долго не продержались. Слово царевен, данное крепостным, здесь держалось твердо. Возможно, я преувеличиваю, и выполнялись лишь клятвы, засвидетельствованные присутствием других царевен? Как бы то ни было, Аглая скомандовала:
— Разбиться на пары. Первые номера — заготовить розги, вторым приготовиться.
Разбились знакомой системой совместного проживания. Наломанные прутья зачистили. Я тоже сделал прут, хотя пары не имел: Зарина сторожила стену.
— Чапа, становись с Варварой, — с садистским прищуром сообщила Аглая. — Я себя высеку сама.
Перехваченный взгляд Варвары, недовольный поначалу, вдруг осветился надеждой. Видимо, Аглая сечет дай боже, и по умолчанию я лучший вариант.
Но меня уже муха укусила, жутко вредная:
— Правила едины для всех. Почему я буду исключением?
— Ты пропустила решающий мяч!
— Все мячи решающие. Про свой не спорю, но еще два не менее решающих на твоей совести.
Так с ней никто не разговаривал. Гневливый взор метнулся к оружию, пальцы в сжатых кулаках, еще раз хрустнув… разжались.
Обе стороны смотрели на нас и ждали развязки.
— Кого же выберешь? — взяв себя в руки, как-то слишком спокойно осведомилась Аглая.
Ядовитая змея по сравнению с ее голосом — милый котеночек. Девчонки хоронили меня заживо. Некоторые зашевелились, собираясь что-то сказать… и промолчали. Вид Аглаи был слишком красноречив.
— Наказать его могу я, — проявила смелость Тома. Побелев от оговорки, поправилась: — Чапа тоже ангел.
На этом все кончилось бы. Фиг вам, Аглая переиграла:
— Тогда после Карины получишь еще три от ангела.
Тома вспыхнула. Сил противостоять Аглае у нее не было. Красная, как знамя коммунизма, не глядевшая в мою сторону, она уже открыла рот согласиться…
Я обернулся к деревенским:
— Наказывать должны победители. Я не царевна, мне не обидно. Пусть выйдет супруга или кто-то из детей казненного.
Вскочил парень, его сразу же отстранила статная девушка. Рубаха сходилась на ее животе тугим узлом, как любила носить Карина, мешковатые шаровары складками облегали крепкие ноги. Темные волосы стянуты сзади в длинный хвост. Глаза — лед и пламень.
— Мать и старшая дочь сейчас у тела отца, я средняя. Можно?
Мой кивок растопил лед и потушил пламя. Еще не веря, девушка шагнула вперед — медленно, боясь подвоха. Мозолистые пальцы сжали протянутую розгу. «Фссс», — опробовали ее в воздухе.
Лицом повернувшись к своим, я развязал переставшие слушаться тесемки штанов. Нагибаясь, одновременно приспустил: немного, по примеру Карины, только чтобы обеспечить экзекутору работу, а крепостным зрелище.
Фссст — чвумк. Зубы заскрипели, мозг проклял милосердие как понятие.
Фссст — чвам. Затылок подлетел, испуганное тело попыталось сбежать от несущейся боли. На губах застыл безмолвный крик.
Фссст — чвомс! Последний удар вышел самым примечательным. Девушка вложила душу. Всю душу. Даже немного заняла у семейства.
Я держался только воспоминаниями ночи нашего нашествия на эту деревню. Налет. Обезумевшие вопли. Визжащее звериное стадо, врывавшееся в дома и вытаскивавшее мужиков из постелей. Обратный бег крепостных, несущихся в свои норы, словно зайцы. 
— Спасибо, — сказала вдруг девушка, возвращая розгу и почтительно полуприседая.
Остальные деревенские поступили также.
— А теперь… — попыталась Аглая увести внимание от моего нечаянного триумфа.
— Я тоже! — нежданно даже для себя выступила вперед Тома. — Они победили, они пусть и наказывают. Иначе несправедливо!
Смело, широкими шагами, скрывавшими удиравшее из груди мятущееся сердечко, она подошла, заняв место рядом со мной.
— Уйди, Чапа. — Мах ее подбородка отправил меня к нашим. — Моя очередь.
— Тоже ангел, — зашушукались деревенские.
И тоже почти одновременно почтили храбрую девушку.
Тома повернулась к ним спиной, пальцы принялись нервно искать тесемки. Огромные глаза, застывшие в ужасе от творимого, забыли как моргать.
— А я что, хуже? — сделала шаг оставшаяся без пары Карина.
Она презрительно отвернулась от переглядывавшегося стадца учениц и вперевалочку отправилась к Томе.
Я не ожидал. Мое мнение о Карине скакнуло кузнечиком от травы до кроны немаленького дерева.
Феодора с Глафирой взялись за руки.
— Мы тоже. Подделка под справедливость — не справедливость.
Аглая ничего не понимала, ее взор тревожно бегал по ученицам, вдруг посходившим с ума. Одна за другой те выходили на поле. Не прошло минуты, как она осталась в одиночестве. Последней ушла Варвара, виновато пожав плечами. С другой стороны подтягивались к центру крепостные.
— Это невозможно! Вы ответите за это! — визгливо выкрикнула Аглая деревенским жителям, оставаясь под сенью деревьев. — Мое достоинство не позволяет, чтобы меня сек крепостной!
Женщина-вратарь подала голос:
— Можем уважить желание. Пусть ее накажет ангел.
Взгляды, словно копья, воткнулись в меня — единственного, кто оказался под деревьями рядом с ночной королевой.
Аглая много чего хотела сказать. Не сказала. Глаза сузились, превратившись в щелки, челюсть еще больше выпятилась. Резко отвернувшись, наша распорядительница «забавы», как она назвала игру, взялась за штаны.
Прирожденный политик. Оставшись одна, приняла новые правила игры, придуманной не ею. Лучше меньше, чем ничего. Согласившись, Аглая не стала изгоем и осталась лидером на будущее. Отказав — вмиг потеряла бы все, не только авторитет. С зарвавшимися политиками такое часто бывает.
Вырвав у меня использованную розгу, она брезгливо сломала ее о колено, взамен была предложена собственноручно сделанная. Уничтожающий взгляд просигналил: перестараешься — убью! Ее рубаха задралась, и Аглая, опустив пояс штанов на какой-то сантиметр, предоставила мне свободу действий. Нагибаться она посчитала ниже своего достоинства.
Футбольное поле нервно замерло.
И куда же бить? Промахнусь — выставлю себя на посмешище, как неумеху, и весь только что завоеванный авторитет — коту под хвост. Аглая мигом перевернет ситуацию в свою пользу.
— Ниже, — потребовал я.
— Что?! — вспыхнул яростью весь чужой организм. Не будь свидетелей — обратил бы в пепел.
Папа учил меня делать уколы, на всякий случай. Визуально делишь продольной и поперечной полосами каждую половинку, кхм, объекта на равные части и колешь в одну из крайних верхних. Если нужно часто, то по очереди. Ниже нельзя, почему — мне не сказали. Наверное, чтобы запомнил только главное. Я запомнил. С тех пор знал, что если что-то делается строго определенным образом, то нужно повторять без раздумий — пока некое светило в данной области знаний аргументировано не объяснит, что все это чушь и бред, и не предложит нечто лучшее.
— Штаны, говорю, чуть ниже спусти, — пояснил я, — не в поясницу же лупить.
Казалось, что воздух сгустился и потек, потрескивая напряжением. Аглая оглядела следившую за ней тишину. Впервые оказавшись вне общих правил, она панически искала выход — чтоб и достоинство соблюсти, и из системы не выпасть. Система дала сбой. В системе родились новые законы, установленные не ею. А «преступивший закон сознательно поставил себя вне общества — общество обязано ответить тем же».
Чудесное правило. У нас бы ввели. Права человека, которые используют в ущерб остальному обществу, состоящему из таких же человеков — бред. Поставило хамло машину на тротуар, перегородило людям или другим машинам проезд — сознательный поступок. Виновник своим решением вывел себя за рамки общества, то есть решил правила социума не соблюдать. Соответственно, такой индивидуум оказывается за правилами, в том числе — в плане безопасности. Можешь ему шину проколоть, лобовуху разъедренить, а самого пристрелить — все только похлопают: молодец, восстановил справедливость. С твоей стороны это уже не хулиганство, не порча имущества, не убийство, а именно справедливость.
Красота.
Размечтался.
— Да сколько угодно. — Аглая запальчиво сдернула штаны под самые ягодицы. — Подавитесь.
Она разбиралась в местном мироустройстве лучше меня. А делать правильные быстрые выводы ее учили с детства.
Я отшагнул вбок и примерился. Размах, свист…
Аглая машинально качнулась вперед, но мужественно выпрямилась. Белизну, разделенную естественной ложбинкой, перечеркнула горизонтальная полоса. Округлость превратилась в жуткий крест — как цель в прорези оптического прицела. Роскошный вид, что в другое время заставил бы стыдливо отвернуться, сейчас вызвал злость. Как тем крепостным, мне случайно подкинули право на восстановление хоть какой-то справедливости. Поставить заносчивую девицу на место. Воздать по заслугам. Как минимум, отомстить за Елистрата, так же стоявшего перед ней и не имевшего возможности возразить.
Две женственные ямки на пояснице казались глазами,  выпиравший копчик — носом, а оставленная мной поперечная отметина — ухмылявшимся ртом. Я не стал себя сдерживать. Резкий, как вой падающей бомбы, жалящий свист отдался в ушах небесной музыкой. Очередная — сначала ярко-белая, но быстро налившаяся алым — полоса наискось прочертила вздернувшуюся плоть. А тонкий прут вновь медленно и неотвратимо поднимался.
На этот раз вскрик не удержался за зубами, Аглая испуганно оглянулась на меня.
Что, получила за все хорошее? За притесняемых учениц, за унижение войников, за высокомерие и эгоизм… получите еще!
 С надрывом и ликующим воодушевлением прут упал, вгрызаясь с оттяжкой. Аглая с воем схватилась за вздувавшиеся ранки, полыхавшие малиновым. Взгляд обещал не просто угробить меня в минимальные сроки, но делать это долго и мучительно.
Крепостные поклонились и полуприсели. Меня признали правильным хозяином. Суровым и справедливым. Против таких не затевают бунтов.
Затем они быстро сработали по ученицам. Не зло и не больно. Средне, просто чтобы те не забывали. Я уже влезал в доспехи, застегивая на плечах и соединяя креплениями на правом боку грудную часть со спинной. Ко мне подтянулись остальные. Аглая держалась в стороне.
Позорно высеченная команда отправилась в обратный путь.
С горящими взорами, победно вскрикивающие, взбудораженные и довольные крепостные расходились. Разговоров у них хватит надолго. Впечатления зашкаливали. О том, что кого-то казнили, помнит теперь только его семья. С игры и последующих событий новостей намного больше, и они приятней, а казнь — дело житейское. Сегодня одного, завтра другого. Рутина.
Дарья добилась своего.  Мои аплодисменты.