Вера.
1.
Вера стояла посередине гостиничного номера и смотрела в окно на качающееся от ветра дерево. Кроме этого дерева в окно можно было видеть только серого неба клочок да край какой-то плоской черной крыши. Вера не старалась что-то разглядеть, просто смотрела перед собой, будто дошла до того места, дальше которого идти было некуда, и теперь не знала, что с этим делать.
Рядом с Верой стоял мягкий желтый чемодан. На нем лежала старомодная замшевая сумочка с торчащей из нее книгой. Вера сняла белый мятый плащ, бросила его на кровать, повернула ручку двухпрограммного радиоприемника, висевшего на стене, несколько секунд вслушивалась в какие-то рекламные объявления, потом выключила радио и подошла вплотную к окну, глянула вниз на узкий дворик, заставленный ящиками, на деревянную заднюю стену какого-то магазина с покатой крышей. Дерево было с той стороны - на улице.
Началась гроза. Сразу наползли сумерки - и вечерние, и погодные. На улице загорелись фонари, а в номере стало почти совсем темно.
Наконец Вера отошла от окна, зажгла свет и огляделась. Пустые белые стены, две кровати, стол, шкаф, тумбочки. Обыкновенное гостиничное «ничего лишнего».
Вера присела на кровать, а потом, не раздеваясь, легла, поджав ноги. Ей никак не удавалось уговорить себя принять всё окружающее как данность, примириться с неизбежностью - с этой казенной обстановкой, с этим чужим дождливым городом за окном...
Она пыталась собрать в себе остатки сил, чтобы отыскать какое-то одно, главное, слово. Обо всем сразу. Вера хотела этого слова или, может быть, имени, чтобы на нем, как на усталом вздохе, заснуть. «Или умереть». Но мысли путались, всплывали, уже в полусне, какие-то совсем не существенные картинки, лица, голоса... Ее слегка покачивало – после почти восемнадцати часов в поезде.
Эта комната, чуть подсвеченная с улицы холодным неоновым светом фонарей, эта маленькая гостиница, этот двухэтажный город, отдаленные гудки тепловоза, шум листьев – все было чужим, неприятным, чуть ли ни враждебным. «Я спряталась. Я ничего не знаю и ничего не хочу», - как бы говорила Вера всему этому вызывавшему в ней тоскливые чувства пространству. Только бы ее оставили в покое!
Под светом фонаря яростно серебрились мокрые листья дерева за окном. Может быть, это был тополь. «Пусть будет тополь», - устало согласилась Вера с таким пониманием. Это будто нужно было ей для какого-то внутреннего отчета о прожитом дне. Чтобы не заблудиться в жизни, чтобы навести хоть какой-то порядок хотя бы в одном дне.
Тополь, или, может быть совсем не тополь – «откуда в этих местах взяться тополям!» - сильно и упруго гнулся и шумел под ветром. И Вере казалось сквозь наплывавший сон, что весь дом - это не очень надежное суденышко, плывущее по бурному морю. Дерево с серебрящимися листьями было вспыхивающей на фоне черной воды пеной, окно – иллюминатором. Судно кренилось, переваливалось через фантастические валы, подрагивало и скрипело. Ветер бросал в стекло песок и листья. Это бились в иллюминатор и растекались брызги.
Укачанная этими фантазиями Вера наконец забылась сном. Без слова.
2.
«Пора бы уже что-то понимать!» - выговаривала Вера самой себе, если ее начинали одолевать мысли о том, что в ее жизни что-то не так, как надо.
«А что вообще может быть не так?»
«А у кого так?»
В коммуналке на Загородном она совсем в раннем детстве жила с бабушкой и мамой, потом только с мамой, теперь - одна. Отца Вера никогда не знала.
Еще лет десять назад можно было встретить в доме «коренных» старушек, ленинградок, блокадниц. Теперь их совсем не остались. Только их внуки, правнуки с унаследованной привычкой жить в этой неприхотливой привязке к жилью, полученному дедами, может быть, еще в двадцатые-тридцатые годы – в те полунищие времена, когда комната с окнами в тесный двор, общая кухня и отхожее место одно на весь коридор казались благом. Они все – и совсем молодые и не очень - выросли из той почвы двадцатых-тридцатых, когда в жизни не было ничего лишнего. Это и привычка к коммуналкам, и к нищенским зарплатам работниц в четвертом поколении. У них даже дач нет. Это не заложено их понятиями, сформированными в суровые времена пролетарского государства. Таким людям трудно сделать даже шаг куда-то в другие представления о нормах существования.
Такой была Верина мама, родившаяся перед самой войной. У нее была невыдающаяся работа библиотекаря, за которую не полагалась отдельная квартира, а жизнь пролетела быстро, так что не успеть было захотеть что-то другое. Да, если бы и захотела!
Вот и Вера жила в квартире и понимала, что ее комната три на шесть – это и ее пожизненный якорь. Не рыпнуться. «Зато потолки высокие!» - говорили гости, впервые бывавшие у нее. И расселять их коммуналку на пять семей никто пока не брался.
Так или иначе, но какое-то неактивное, смиренное отношение к квартирному вопросу Вера унаследовала от мамы.
А еще от мамы к ней перешла способность жить одной.
«Одна и одна!» Это была, конечно, болезненная тема, но ведь не безнадежная! - считала Вера. Из года в год.
Конечно же, ей еще было далеко до того последнего решительного подхода к положительному решению главного жизненного вопроса любой женщины. Но Вера имела представление о том, как это бывает, когда этот последний подход заканчивается ничем, и когда остаются только милые дамские развлечения - походы в театры, посещения филармонических концертов... Вперемешку с сериалами и кулинарным искусством.
«Не уродина, не дура, образование... не барышневое, люблю свою работу», - рассуждала Вера о своих достоинствах. К ним еще можно было прибавить некоторую строгость к себе. И нацеленность, если не на идеальную, то на разумную, правильную жизнь.
Вместо того, чтобы прожить хоть какую-то!
«Бабью!» - возмущалась Вера этому ходу мысли.
«Что же тогда? Нет, конечно, если глянуть со стороны...»
И так без конца.
Эта привычка к рассуждениям... Она знала ее за собой. И знала, что в разные ответственные моменты жизни это не помогает.
Не то чтобы ей все нравилось в ее жизни, но Вере всегда казалось, что если постараться, то можно контролировать в ней почти все.
Но вот стали посещать ее всякие сомнения на этот счет, случаться настораживающие сбои в прежде монолитной уверенности в себе. И тогда появлялась паническая мысль о необходимости срочно налаживать «хоть какую-то жизнь». Пусть и «бабью»!
«Что за нелепость!» - возмущалась Вера. Но чем больше она злилась на себя, на свои страхи, тем больше начинала думать, что пропустила, не усвоила в жизни что-то важное, дающее понимание устройство этого мира в самом простом, повседневном его смысле.
У этих сомнений и опасений имелись конкретные привязка и наполнение в лице давнишнего романтического знакомого, друга, «мужчины»... Кто был для нее Игорь, Вера в разных ситуациях формулировала по-разному,
Они были знакомы давным-давно, еще мама была жива. Но Игоря долгое время не было в городе, а когда он вернулся - уже с женой и дочкой – их прежние лирические отношения возобновились как-то само собой и сразу - с первого, неожиданного, появления Игоря на пороге ее коммуналки.
Вере долгое время казалось, что лучше этого ничего не бывает, хотя Игорь то приходил, то не приходил, и отношения с ним были до конца не прояснены и имели по разным причинам унылую перспективу. Тем не менее, Вера чего-то ждала, терпеливо и как-то униженно, ни на что исключительное не претендуя.
Иногда, когда позволяли обстоятельства, Игорь жил у нее на Загородном по нескольку дней. То все его домашние уезжали на дачу, то он «уезжал» куда-нибудь по делам фирмы.
В такие дни Вера вообще чувствовала себя счастливой семейной дамой.
Воспоминания о таких островках уворованного блаженства, подпитывали ее нежные чувства во все остальное время, когда Игоря не было рядом.
Из самого яркого, что теперь вспоминалось Верой особенно часто, были несколько дней одного такого самого продолжительного любовного отпуска, который Игорь посвятил только ей одной.
Первые почти два дня они романтически не выходили из квартиры, а когда необходимость пополнить запасы еды заставила их спуститься в мир будничных людей, Вера почувствовала себя как-то неловко на шумной повседневной улице с трамваями и светофорами. Она потянула Игоря по Бородинской на Фонтанку, где было поменьше людей. Они неторопливо прошли по набережной до Аничкова моста. Их некоторая, можно сказать, отрешенность еще не совсем развеялась, когда Вера, ничего не говоря, повернула назад, Игорь молча повиновался.
Они остановились у полуподвального продовольственного магазина на углу Графского переулка и Владимирского проспекта. Игорь рассеянно слушал, что она ему говорит. Подождать? Хорошо! Подождет.
Вера слегка улыбалась, будто понимала что-то, понятное только им двоим.
А и в самом деле... Игорь мнет сигарету, смотрит на нее, на ее слегка раскрасневшееся лицо с виноватой улыбкой, на ее падающие на лицо пряди рыжеватых волос, на ее слегка запекшиеся, сухие губы, перехватывает ее короткий взгляд, брошенный ею перед тем, как она скрывается за дверью магазина...
Это ее полное доверие полной физической и духовной близости, ближе некуда...
Вера знает, о чем он думает, когда смотрит на нее. Совсем не о том, как она выглядит сейчас – среди бела дня на шумной улице, красивая она или так себе, молода или не очень...
У Игоря в голове совсем не удерживается то, зачем ей понадобилась вдруг продовольственная лавка, несколько далековато от ее дома, где у нее есть свои, привычные ей магазины совсем рядом. Что-то она ему сказала... Что-то у нее там закончилось... Какой-то важный продукт, которым торгуют только здесь. Вера умиляется на его рассеянное равнодушие к подобным деталям.
Пусть стоит и ждет! Зачем ему эти пустяки!
Игорь будет так стоять здесь на тротуаре среди спешащих прохожих и вспоминать, будто стараясь разгадать что-то важное в этой жизни, ее близкий и жаркий шепот в сумраке комнаты окнами в тесный двор.
Но все когда-нибудь кончается. Закончился тот «большой» «любовный отпуск», потянулись рядовые будни. А потом закончились и все те торопливые, почти оскорбительно деловые на два-три часа визиты к ней, которые случались вплоть до последнего его прощального прихода сразу после новогодних праздников.
Вере по-детски капризно представлялось, что если воспроизвести обстановку того последнего его прихода, то всё может вернуться в прежнем виде. Ведь это так просто! Позвонить, прийти, и все будет как раньше!
Так ей казалось. И просто чего-то еще, чего-то другого – более разумного - она уже не в состоянии была придумать.
Не приходит и всё!
Зато приходят совсем другие. Как в той песне из кино про баню: «разнообразные не те».
Милые, немного смешные, назойливые, но другие! Вернее – другой.
«Мальчишка!» Мальчик Дима. Из конторы, в которой трудилась Вера.
Вера старше его лет на десять. Она с ним холодна, недоверчива, иронична, она подавляет. Вот, с кем у нее получается почти легко контролировать происходящее.
Когда Веру отправили в командировку, Дима переживал больше всех. Вернее он был единственным, кто переживал.
Веру давным-давно не посылали на заводы, где строились конторские «заказы», хотя ей, бессемейной и бездетной, это давалось бы легче, чем остальным в отделе.
Но тут вдруг понадобилось ее непременное присутствие на объекте. Вера несколько озабоченно, но почти безропотно восприняла необходимость отправиться на перекладных на другой конец страны.
Расстроенный мальчик Дима навязался ей в провожатые.
Ему не нравился ее пухлый, яркий чемодан из лоснящегося кожзаменителя. Не первой молодости, допотопный, без колесиков.
Чемодан Вере самой не нравился, он напоминал ей, что она в некотором смысле тоже уже... Как и чемодан.
Но пусть только этот юный нахал посмеет что-то сказать!
«Ага. Пусть тащит, волокёт! Или ему легко? Ну, правильно, там ничего тяжелого нет. И чего привязался! Видали мы таких!»
Ее злило даже то, что Дима ее чем-то сегодня особенно раздражал.
Вера прошла регистрацию, сдала багаж. Диме хотелось пожать ей руку. Но это было как-то не к месту. Вера отпугивала его недовольным выражением лица. Дима боялся нарваться.
А еще несколько дней назад он целовал ее! На юбилее начальника отделения, который отмечали в каком-то азербайджанском кафе в Московском районе. Ее глаза лучились, брызгались желтыми сварочными каплями. Дима с тех пор все вспоминал ее губы, ощущение под руками ее мягкой худой спины, на которой во время танцев он нащупывал бретельку бюстгалтера. Ему хотелось еще и еще целовать ее, прижимать к себе, а потом смотреть в ее лучащиеся глаза.
Дима пошел провожать ее сначала до метро, потом поехал с ней. На что-то надеясь. На Веру свалилась усталость, она позевывала в ладошку и претерпевала молчание Димы, которое он прерывал, чтобы произнести глухим надтреснутым голосом какие-то ничего не значащие слова. Которые разбивались о ее абсолютную безответность. У Димы совсем не получалось быть изобретательным по части галантности, да он и понимал, что дело не в галантности.
Железная дверь парадной ее дома тихо щелкнула магнитным замком, а Дима еще остался перед домом, закурил, глядя на тускло освещенное окно ее комнаты на третьем этаже. Минут через пять, когда окно погасло, Дима, будто успокоенный тем, что теперь до самого утра уже ничего здесь не будет происходить, вздохнул и поплелся домой.
3.
Утро встретило Веру ясным небом, солнцем, легкой прохладой. Она вышла из гостиницы. Вечерние страхи как будто испарились. Было воскресенье. Можно было погулять по незнакомому городу.
Он оказался совсем небольшим. Вера прошла пару кварталов, застроенных двухэтажными и трехэтажными домами, и уперлась в территорию завода, который вытянулся на несколько километров вдоль реки, отгораживая ее от остального города.
Вера долго шла вдоль кирпичного забора с колючкой наверху. Потом начались казенные здания с облупленными фасадами. Вера пыталась угадать, где может быть технологическая лаборатория, куда ее командировали разбираться с проблемами. Она заглянула в какое-то окно на первом этаже. Тишина и пустота выходного дня в убогой конторке предприятия, построенного еще в советские времена. Тусклый свет, ветхая мебель, разваливающиеся шкафы со сломанными дверцами, столы офисных работников...
Можно было примерно представить себя в этой обстановке, с теми людьми, которые здесь пишут служебные записки, письма, отчеты, справки... К ним нужно будет привыкать, входить в понимание, доказывать, спорить, отстаивать честь, в некоторых пунктах сомнительную, своей конторы – делать именно то, зачем ее и послали сюда, за тридевять земель. Хорошо, не за три моря, а то и такое случалось с в Вериной практике.
В голову лезли странные, не связанные с техникой мысли. Будто ее сослали сюда, как в прежние времена ссылали политических, и ей придется здесь жить годы, десятилетия, может быть, всю оставшуюся жизнь.
Неожиданно мысль ее сместилась совсем в другую сторону. Она подумала о том, что для того, чтобы здесь - вот в этих сумрачных конторских стенах, на этих улицах - могло происходить что-то романтическое (это если ее сошлют сюда навовсе, и надо будет, не дай Бог, начинать «хоть какую-то жизнь»), необходимо понимание этого кусочка мира, в котором это должно происходить. И надо не бояться его.
Как это у них здесь поставлено? Будто это что-то невиданное, и в этом уголке мироздания должно происходить как-то не так, как везде!
Вера поймала себя на мысли, что у нее отношение к этому городу и к ее людям подобно отношению цивилизованного путешественника в пробковом шлеме к аборигенам какой-то экзотической страны.
«Может с непривычки? И надо приехать и пожить?»
«Приехала уже! Теперь придется жить».
Еще в Питере коллеги по работе, бывавшие раньше в этих краях, объяснили, что самолетная касса есть только в соседнем, более цивильном городке. Вера, еще не зная сколько здесь пробудет, решила поторопиться с покупкой билета на обратную дорогу. Это как-то утешило бы ее.
Дизель в соседний город медленно ехал вдоль реки. Из окна вагона Вера с любопытством разглядывала деревянные дома какого-то селения на противоположном берегу. В этом простом пейзаже с сопками под ясным небом было что-то особенное - какое-то необыкновенное спокойствие, неспешность существования и даже чувство собственного достоинства. Вера не сразу поняла, откуда вдруг такое впечатление.
Она с удивлением оглядела своих соседей по полупустому вагону. Понимают ли они так же, как она, что этому несколько суровому и однообразному пейзажу, от которого они отворачиваются, дремотно закрывают глаза, что этому зрелищу за окном может быть уже тысячи лет!
Наверное и в этом было что-то от «пробкового» путешественника – надо же будет чем-то удивлять любопытных соотечественников по возвращении из экспедиции!
И городок, до которого поезд добрался только через час, показался Вере примечательным. Просторные пустые улицы, отсутствие автомобилей, глубокая и неколебимая провинциальность, уходящая своими корнями на восемьдесят, сто и больше лет.
Авиакасса оказалась закрытой, Вера пошла гулять по городу и набрела на краеведческий музей. Здесь можно было переждать время до дизеля, который повезет ее обратно.
В музее было всего понемногу – местные археологические находки, документальные материалы по политическим ссыльным сталинских и царских времен, художественные изделия народного творчества... Вера купила брошюру с фотографиями и описанием музея – в подарок Диме.
Когда она вернулась в гостиницу, сделалось уже почти темно. Что-то тоскливое начало опять подниматься в душе. Надо было с этим что-то делать. Самое разумное - поскорее закрыть глаза и спрятаться от всего. Хоть и под одеяло.
«Ты песчинка, - засыпая, придумывала себе что-то утешительное Вера, - и лучше тебе быть песчинкой – маленькой, твердой, незаметной, неуязвимой, никому не нужной. Так целее».
4.
В тот последний их вечер Игорь пришел с шампанским и конфетами. Сразу после Нового Года. Поздравить!
Вера, конечно, понимала, что он не мог быть с ней в новогоднюю ночь. Семья, дочка, теща... И все равно надеялась, загадывала...
Но вот он пришел. Третьего января. Еще ее новогодний, собственноручный торт не успел засохнуть.
Пили чай с тортом. А про шампанское будто забыли. Бутылка так и осталась не откупоренной. Вера не сразу придала этому значение. А потом объяснила это тем, что Игорь за рулем. Но все равно в этом для Веры было что-то настораживающее.
Игорь открыл форточку и закурил, Вера ему позволяла.
Он, в самом деле, был как-то необычен, не приставал с порога и вообще, похоже, не за тем пришел. Вера чувствовала эту необычность и ждала дальнейшего, как ждут приговора, но Игорь молчал, глядя в окно.
Наконец он загасил сигарету и повернулся к Вере. Она как раз встала из-за стола с тарелкой в руке, собираясь зачем-то на кухню, но застыла на месте, почувствовав, что Игорь уже решился и сейчас все объяснит.
- Что-то случилось? – будто помогая ему начать разговор, спросила Вера.
- Что может случиться! – произнес Игорь, ее слова и в самом деле будто подтолкнули его. Он подошел к ней сзади, обнял за шею и прикоснулся губами ее теплой макушки.
Прежде его нежности были какими-то другими, с другим смыслом, Вера сразу это почувствовала.
- Но что-то все же изменилось!
Вера ждала, но Игорь молчал.
- Что? Она? – подсказала Вера. - Света? Да?
Они раньше никогда не говорили о Свете, жене Игоря. Он легко относился к тому, что бегает от жены к Вере, и Вера тоже привыкла, что в этом нет больших проблем. Только в особенно тоскливые минуты обзывала себя «запасной женой» или даже «женой на час».
Игорь крепче прижал ее к себе, но через какое-то время разжал объятия, опять подошел к окну, открыл форточку, достал сигарету.
- Нет. Не Света, - как-то серьезно произнес он. - Вернее, это не главное.
- А что?
- Лиза. Она уже совсем взрослая. Понимаешь!
О своей дочери Игорь иногда говорил Вере, рассказывал всякие забавные истории. Простодушно.
«Наверное и так можно, - рассуждала Вера, - почему нет!»
Каждое проявление трепетного отношения Игоря к дочери даже вызывало в Вере дополнительный прилив нежности. К этому самому лучшему и самому необыкновенному мужчине в ее жизни! И еще ей было интересно заглядывать, хотя бы таким образом, в ту другую, недоступную ей, домашнюю жизнь Игоря.
Начало было положено, первые слова сказаны, дальше Игорю, похоже, объясняться было легче.
И он говорил, что вот, мол, они случайно встретились, побыли вместе... И тут что-то им будто открылось... Это открытое, конечно, не есть что-то совсем уж необычное... Оно универсальное... Есть в любой женщине, в любом мужчине... И эта способность людей на такие чувства вдруг открывает им что-то в этой жизни... Какую-то неведомую им глубину... Прежде недоступную...
Вера старательно слушала и при этом не могла сообразить, о ком он говорит? Неужели о своей жене!
«Или все же обо мне?»
- В этом нет, конечно, ничего мистического, как любят воображать романтические дамочки...
Веру покоробило слово «дамочки», это сбило ее, и она окончательно утратила нить понимания.
- Все случайно в отношениях... - продолжал развивать какую-то свою мысль Игорь. Он говорил, говорил, а Вера смотрела на него и больше вслушивалась в интонации его голоса, чем в слова.
- ...Что-то вдруг покажется на мгновение и сейчас же пропадет под завалами повседневности. И это нельзя исправить...
Слово «исправить» тоже как-то задело Веру.
«Что исправить! Разве что-то было неправильно, что-то было плохо!»
- ... не привнеся в отношения дополнительной пошлости. Ты понимаешь!
Наконец у Игоря кончились слова. А может быть, его остановило молчание Веры и страдальческое выражение ее лица.
Глаза Веры, в самом деле, были полны слезной жидкости, которая еще не успела вылиться из глаз, но вот-вот...
Вера так ничего и не сказала. Прощаясь, Игорь приобнял ее одной рукой, поцеловал куда-то в висок и вышел из комнаты.
С тех пор он больше не приходил и не звонил.
Недели две после этого Вера не хотела никого видеть, мучила мальчика Диму, не подпуская его к себе. Все ей казалось фальшивым и бессмысленным.
«Тема устала», - Вере понравились эти, случайно услышанные из телевизора слова архитектора Жолтовского. Этими словами она какое-то время издевалась со зловещей улыбочкой над Димой, который пытался выяснить, что с ней такое. Но потом Вера пожалела его, и Дима опять стал приходить.
Может быть, она уже так привыкла к его присутствию где-то рядом с собой, что уже не могла обходиться без чего-то такого, что приходило к ней через Диму. Хотя он часто и раздражал ее. Да и в конторе посмеивались и шептались за их спинами!
Вера и раньше не очень церемонилась со своим юным другом. А после расставания с Игорем вообще делалась иногда непереносимой. Как Дима еще ее терпел! Однажды она его даже выгнала. В грубой форме. Дима пришел в гости, дверь в коммуналку открыла соседка. Дима прошел к Вере и, застав ее врасплох, ничего умнее не придумал, как пошутить, употребив при этом слово «неглиже». Реакция Веры была бешенной.
- Пошел вон! – со злобой сказала она и вытолкала его за дверь. А потом долго бесслезно плакала.
Через какое-то время они помирились. На производственной почве. Но характер отношений их не поменялся. Исчезновение из ее жизни Игоря не повысило шансы и не облегчило жизнь Димы.
Он, конечно, ничего впрямую не говорил, понимая, что может своими заявленными нежными чувствами всё испортить. Но Вера и без того всегда ощущала на себе давление его любовного волнения. Она видела как иногда его трясет, и губы с трудом справляются со словами. Это было немного противно. И что с этим делать, Вера не знала. Как бы не пересочувствовать! – опасалась она. От этого хуже бывает.
Но что-то же Дима должен был ей говорить! Изливать на нее свою наполненность.
Его слова… Это были какие-то жалобы на непонимание, упреки в недостаточно серьезном к нему отношении... Он подходил совсем-совсем близко к окончательным формулировкам, но видя, что Вера совершенно к ним не готова, только вздыхал.
Вера инстинктивно защищалась от Димы, который ломился в её мир. Она берегла «своё», берегла для какого-то одной ей ведомого будущего. И то, что Игоря теперь не было с ней, ничего не меняло для Димы. К его отчаянию. Веющая колодезным холодом смесь доброжелательности с какой-то формальностью, с выверенной отпущенностью исходила от Веры.
Так пускают на постой: гостеприимство с твердыми правилами. Что можно брать, что нельзя, куда и когда можно входить, а куда и когда нельзя. А тут Дима! Готовый на все сто! На всё!
Но что Вера могла с собой поделать! Она иногда с огорчением думала о своем не размягчаемом характере. Жизнь ли научила ее выгораживать свое одиночество или она сама всегда это умела - не брать ненужное, отстраняться, уклоняться. И потом тихонько скулить оттого, что никого рядом нет.
Ее «невостребованность», очевидная, правда, только ей самой, – спросили бы у Димы! - казалась чем-то вопиюще несправедливым! Не укладывалось в голове – как так! Жизнь проходит - и ничего! Не по правилам, не по ее предварительным представлениям!
«Всё, всё напрасно!» - отчаивалась Вера вдруг и сразу. Какой-то смысл вкладывался ею в эту фразу, что-то важное, но сиюминутное понимание почти сразу истаивало, и смысл терялся.
Она силилась вспомнить, когда впервые решила для себя, что «все плохо и жизнь не удалась». Ведь был же такой момент! Все казалось иногда так катастрофично, а тут любовные вздохи Димы, которые только мешали ей сосредоточиться на своей окончательной несчастности.
Дима видел, как хмурилась и отворачивалась от него Вера, пока он произносил все те слова, которые должны были быть им произнесены, и как облегченно она вздыхала, когда эти слова иссякали. Тогда Вера начинала делать что-то по хозяйству, не смущаясь присутствием Димы. Разговоры без «нежностей» ее радовали. Наконец, и Дима оттаивал, забывал обиды, начинал что-то рассказывать, острить, по-детски чему-то веселиться.
Потом Дима уходил, кажется, он даже был счастлив, приучившись довольствоваться малым. Может быть, ему пока другого ничего не нужно было.
Всякий раз после ухода Димы Вера со страхом заглядывала в холодильник, прикидывала осталось ли у нее что-то из еды на случай, если вдруг придет Игорь.
Потом спохватывалась, обзывала себя идиоткой и садилась к окну грустно думать.
А еще у нее был давнишний страх перед телефонными звонками. Ей всегда не хватало беспечности. И мужества. Боялась услышать что-то дурное. От родственников, например. И давняя привычка ждать звонка Игоря. Эти напряженные ожидания тоже как-то испортили ее отношения с телефоном.
Когда звонил Дима, она вообще могла не ответить, накрывала мобильник подушкой. Но звук не отключала. А вдруг и Он позвонит!
Дима как-то в прежние времена, придя к Вере без предупреждения, застал у нее Игоря. И потом, уже в следующий свой приход, спросил о нем у Веры. А она – на подъеме отношений с Игорем – что-то весело и легко ответила юному ревнивцу, отшутившись.
И тут «глупый мальчишка», набравшись дерзости, спросил ее: «Как ты решаешь, что кто-то тебя достоин?»
«Смешной!»
Вера выговаривала ему теми же словами, какими поучал ее иногда Игорь:
- Твои сложности умозрительные, игра в сложности, игра в жизнь.
«Умозрительные и уморительные», - говорила она мысленно уже только самой себе, почти пугалась от мысли, что и сама такая, что и сама живет придуманной жизнью. И продолжает беспрерывно выдумывать ее дальше. Каждый день.
Уходил Дима, Вера закрывала за ним дверь в парадную и опять повторяла, как что-то окончательно решенное:
«Нет! Все напрасно!»
Вот она… Из длинного, темного коммунальского коридора. Пройдет какой-то нетвердой походкой в свою комнату и затихнет до утра. Тяжело и безмолвно. Как умрет.
5.
«Какой-то он... – начинала Вера зло думать про Игнатьева - технолога из заводоуправления – но в голову сразу ничего уничижительного не приходило. – Какой-то он недоделанный! И с большими ушами!»
Вера провела наедине с Игнатьевым несколько дней в лаборатории, разбираясь в проблемах, для решения которых приехала из Питера. Засиживались до ночи. Спорили, ругались, хлопали дверями, язвили, пили чай, опять копались в схемах и расчетах.
Через несколько таких вечеров, когда у них начало что-то проясняться, может быть, под впечатлением от этих успехов, Игнатьев будто стал чаще переключать внимание на Веру.
Он будто впервые увидел, что у нее чуть рыжеватые и чуть вьющиеся волосы, бледное лицо с яркими полными губами. Увидел ее маленькие руки с худыми пальцами и прозрачной кожей...
И ее цепкие, внимательные, с тоской и тревогой, глаза!
Вера сразу почувствовала эту перемену в Игнатьеве. Он как-то стал стесняться ее, не так отчаянно спорил, «выбирал выражения»...
Это неприятно поразило Веру. Придя вечером в гостиницу, она долго всматривалась в зеркало.
«Неужели я ему подхожу! Как он смеет на что-то надеяться! Он же старый! Может быть, даже старше Игоря!– возмущалась Вера, перебирая впечатления дня. - И какое может быть сравнение!»
Пришел день, когда проблемы с заводом окончательно растряслись, и тут Игнатьеву пришло в голову пригласить Веру в кафе.
- Отметить это дело, можно сказать, - объяснил Игнатьев, увидев удивление на лице Веры.
Видно было, что Игнатьев не очень ловок в таких делах. Сказал и сейчас же будто испугался отказа.
«Какие в этом городишке кафе!» - чуть не сгрубила Вера, но не захотела портить себе и Игнатьеву настроение. В самом деле, ничего особенного! Надо отметить!
Рабочий день закончился, они молча вышли за проходную и пошли по улице. В кафе. Вернее, в то общепитовское заведение - полукафе-полустоловую с барной стойкой - недалеко от заводоуправления, где иногда ужинала Вера.
Выпили вина, и Вера почувствовала, что все уже не так мрачно с этим Игнатьевым.
«А ведь он только чуть-чуть старше Игоря! И такой скромный! Почти как Дима!»
Алкоголь всегда несколько размягчал Веру. Ей было смешно думать об этом. Сознавать такое за собой. Она вспомнила Диму, с его недавние приставаниями, которым она поддалась на юбилее начальника из конторы, и Веру передернуло от жгучего стыда. И конторские все видели! «Да уж! Скромный! Только держись!»
«Может, и этот... Юрий Васильевич... туда же, - думала Вера, глядя на невинно серьезного Игнатьева. – Было бы забавно!»
«Пошла по рукам!» - рассмеялась Вера.
- Что? - спросил Игнатьев, будто услышал ее мысли, а может быть, Вера произнесла последние слова вслух.
Вера к удивлению Игнатьева совершенно очевидно менялась на его глазах. Эти пару бокалов вина, делали ее будто другим человеком. Она набросилась на еду, просила подлить еще. Отпускала шуточки по поводу интерьера кафе, официанта, качества кухни... Посмеялась даже над названием кафе, сказав, что оно напоминает название стирального порошка.
«Еще этого не хватало!» - говорил встревоженный вид Игнатьева.
- Вы чудак? – спросила Вера, уставившись веселыми, со сварочными искрами, глазами на Игнатьева.
- Почему?
- Ну...
- Нет-нет! С чего вы взяли! А впрочем...
Видно было, что Игнатьев уже все это знает. Все эти словесные наезды… И у него имеется что-то вроде невосприимчивости ко всяким таким штукам. Отсюда его улыбка - слегка ироничная и наэлектризованная. В ожидании новых выпадов.
Веру это сильнее раззадорило.
- Вы меня опутываете в трогательный роман? Скажите прямо!
- Это как водится, - в тон ей ответил Игнатьев.
И чуть было не добавил: «Вы закусывайте, закусывайте!»
- Где водится! В голливудских фильмах? Ужин в ресторане... Чай, кофе, потанцуем...
- А что? Больше у нас некуда пойти.
- Любовь замешивают на еде!
- Так уж и любовь!
Вере нравился такой разговор. Она будто открывала себя заново.
«Что такого! - осаживала она своего внутреннего цензора. – Все под контролем! Никто не пострадает».
- А почему вы домой не торопитесь? К жене там, к детям...
- Ну как вам сказать...
- Вы что один живете? При такой работе немудрено! – не дав ему ответить, рассмеялась Вера.
- Почему? Я живу с мамой.
- С мамой! – сделала удивленное лицо Вера.
И тут же, глянув на очень уж какого-то простодушного Игнатьева, пожалела, что задирает его. «Не надо о маме!»
- А вы замужем? – вдруг осторожно спросил Игнатьев.
Вера долго смотрела на Игнатьева, пытаясь угадать, к чему эти вопросы? Ведь знает ответ заранее!
- Мне почему-то кажется, нет. Верно?
- И что?
- Так, ничего.
- А от вас наверное жена ушла?
- Да, ушла, - просто и сразу ответил Игнатьев.
- Сочувствую.
- Не стоит.
«Он, что прямо сейчас начнет складывать один плюс один!» - стало интересно Вере.
- И дети есть?
- Дочь.
«И у этого дочь!» - совсем чуть-чуть удивилась Вера.
- Не Лиза, случайно?
- Почему? Ее зовут Оля.
- Ну вот! И дочь есть! Взрослая наверное. А вы все не угомонитесь!
- В каком смысле?
- Все опутываете и опутываете!
Игнатьев пожал плечами.
- Тут вы заблуждаетесь. Это исключительный случай. Поэтических событий с участием таких, как вы, со мной больше не случается.
- Каких это таких!
- Да. Не случается. Вдруг замечаешь, - не стал отвечать Игнатьев, а Вера не стала настаивать.
У нее появились опасения, что они могут договориться Бог знает до чего.
- Никакое это не событие! - сказала Вера и поднялась из-за стола. - Ладно. Отметили, пора и честь знать.
Игнатьев пошел провожать Веру. Шли по улице, застроенной однотипными домами, построенными в 50-х годах заводом для своих работников.
Вера каждый день проходило здесь. Что-то ей нравилось в этом домах… Их провинциальная добротность. Двух-трехэтажные, простенькие, слегка облупленные.
Игнатьев показал ей свой дом.
- Вон тот наш балкон.
- Вас мама ждет?
- Ну, да.
- Понятно.
Прощаясь у гостиницы, Вера опять спросила Игнатьева:
- Вас мама ждет?
- Ждет, - не сразу ответил Игнатьев тихим голосом.
«Этот город...» – Вера засыпала, потом просыпалась будто взбодренная, готовая среди ночи уже не спать. А что тогда делать? И Вера опять засыпала чутким, нетерпеливым сном.
«Этот город...» Она вспоминала первую ночь в гостинице, ее поиски «слова». Тогда казалось, что жизнь ускользает, и душа должна была вот-вот отлететь.
Но не отлетела. Что-то помешало. Наверное еще время не пришло. Вопрос, что делать с этой жизнью, был отложен на потом.
«Будто поглупела в этой провинции!»
«Наверное поглупела! Со всеми этими... – она не хотела ругаться, нашла более мягкое выражение, - простодушными жителями».
Ей показались странными ее поиски какого-то «слова»! Зачем!
«Нет такого слова!»
Сколько этого же - с запутыванием себя этими поисками каких-то сакральных слов - повторялось в ее жизни! Теперь – всё! Не осталось сил на то, чтобы опять выдумывать, выстраивать новые спасительные обманы.
Вера вспомнила фразу «кристальная безнадежность», которую она применяла к себе в некоторые минуты крайнего упадка духа, но сейчас у нее почему-то не получалось быть абсолютно, «кристально» мрачномысленной.
«Может быть, со всеми, кто приезжает в этот город, случается то же самое», - думала Вера.
Плохо это или хорошо? - так сразу было не понять.
Вера с легкостью смогла вообразить, что дальше ехать некуда. Картинка мира обрывается где-то там - чуть подальше соседнего городка и деревень на склонах сопок. И это только местная легенда – будто там есть что-то еще – какая-то, к примеру, выдуманная страна Китай.
Вот Вера приехала и пожила здесь. Можно сказать на краю света! И если уже ничего другого не предусмотрено в устройстве этого мира, то нельзя ли подсунуть самой себе какой-то утешительный приз в этой «хоть какой-то» жизни.
Вера зло улыбнулась темноте, повернулась к стене и заснула.
6.
Игнатьев перед самым уже отъездом Веры уговорил ее зайти к нему в гости.
«Вот еще!» - была первой реакцией Веры.
Но потом она вспомнила, как ей когда-то хотелось, чтобы Игорь показал ей свой дом. Пусть инкогнито – в качестве бизнес-партнера или еще как – на усмотрение Игоря. Но он не захотел участвовать в такой авантюре. Достаточно было ему произнести одно только слово: «Лиза», и Вера отстала от него со своими фантазиями.
Такой ход мыслей поразил её саму. Где Игорь, а где Игнатьев! И все же Вера решилась.
После завода она зашла на минуту в гостиницу, переоделась и, все еще борясь с сомнениями, преодолевая неохоту направилась к дому Игнатьева.
«Запахи чужой жизни... Совсем другой жизни!» - представляла Вера то, как это будет. Она никогда не любила ходить по гостям, с появлением Игоря привычка почти неотлучно находиться вечерами дома, ждать, быть наготове сделалась для нее главной необходимостью и потребностью. Вера сознавала, насколько стала в этом смысле дикой, но капризно даже не пыталась что-то изменить.
«Что же делать! Ни к чему другому уже не привыкнуть», - думала Вера, а ноги ее сами несли к дому Игнатьева.
У парадной ее ждал Игнатьев. Они поднялись на третий, последний, этаж. В прихожей их встретила Елизавета Васильевна, мама Игнатьева, не очень старая еще женщина с умно-ироничным взглядом, с коротко постриженными седыми волосами.
«Миленькая такая старушка», - отметила Вера будто для какого-то своего отчета. И запахи чужого жилья ей не показались противными. Наоборот, с кухни вкусно пахло только что испеченными пирогами.
Елизавета Васильевна повела Веру в комнату, где уже был накрыт стол для чаепития.
В книжном шкафу за стеклом Вера увидела фотографию Елизаветы Васильевны с девочкой, похожей на Игнатьева. Елизавета Васильевна, не дожидаясь, пока сын объяснит, сказала, что это ее внучка.
- Да-да, это Оля, - вспомнила Вера.
Когда Игнатьев вышел зачем-то из комнаты, Вера спросила Елизавету Васильевну про ее бывшую невестку.
- Бросила она нас, - ответила старушка, глядя на фотографию, и добавила, понизив голос и оглянувшись на дверь из комнаты. - Хорошая была женщина.
- Хорошая!
- Ну, не декабристка, конечно... Климат у нас для Олечки неподходящий. Вот и уехали они.
- Давно?
- Давно. Оля приезжала раньше, когда училась в школе. Теперь замужем. Далеко. В России. Теперь уж не добраться до нас.
«Нет, не похоже, что мамочка рада, оставшись с сынулей вдвоем. Это я зря выдумала!» - упрекала Вера себя за язвительность характера, вспомнив свои ехидные мысли по поводу малоприспособленного к жизни, уже почти состарившегося в маменькиных сынках Игнатьева.
«А я! Зачем я им понадобилась!»
После чая с пирогами Елизавета Васильевна принесла коробку с семейными фотографиями. Некоторым было за сто лет. Со старинных карточек, наклеенных на толстый картон, на Веру смотрели серьезные лица современников Чехова. Вера тут же связала упоминание «не-декабристки», жены Игнатьева, и всего прочего по местной ссыльно-каторжной тематике с семейной историей Игнатьевых.
«Вот откуда это тянется! Может быть, они из тех еще Игнатьевых!» - прикинула Вера, но спрашивать не стала, увидев, как мрачно на них, сидя в стороне, смотрит Игнатьев.
Вере сразу стало как-то неуютным.
«И меня чего сюда принесло! Любопытство? Себя показать и людей посмотреть!» - и тут же со злым смешком подумала, что может быть, они ищут очередную декабристку!
Когда фотографии закончились, Вера сразу встала с дивана и стала прощаться.
- Приходите еще! Мы с Юрочкой рады будем вас видеть.
Ни Вера, ни Игнатьев не стали говорить, что через несколько дней Вера уезжает.
Они вышли на улицу, и Вера вдруг спросила напрямую, к чему все это было.
- Мамочка, - сверхкратко ответил Игнатьев.
Но Вере этого показалось не очень убедительным.
- Только она?
- А вы как думали! В отличие от вас, она считает, что мне еще рано на покой.
- Так вот оно что! И я вам, стало быть, подхожу.
- Не самый плохой вариант.
- Даже так! А я вас за скромного держала. А тут, оказывается...
- Ничего не оказывается! Но если на то пошло, одно другому не мешает.
- Какая наглость! Что же тогда при таком рациональном подходе вы не преуспели за столько лет?
- Есть причины.
- Это какие?
- Какие? Да можно сказать, смешные, если начать их формулировать. Все дело в природе, которая сделала вас такими, какие вы есть.
- Какими, интересно!
Игнатьев и Вера дошли до гостиницы и остановились недалеко от входа.
- Думаю так, что ни вы, ни кто еще из вашего племени никогда не могли понимать это так же, как мы. Нет там у вас ничего.
- Чего нет? Где нет?
- Не знаю. В том месте, где это должно быть. В лучшем случае там только мы сами. В худшем – пустота, а чаще всего там вы – такие как есть.
- Ого! Да тут целая теория!
- Да. Имел счастье изучить вопрос. Вы - как такие особые существа. Некоторые, случается, желают быть другими. И все напрасно. Отсюда – тоска ваша. Тоска падших ангелов. Тоска существ, не способных на что-то в высшей мере, напрасно бьющихся в эту дверь.
- Вывели теорию из одного неудачного семейного опыта!
- Мне было достаточно.
- Что ж вы со мной возитесь! В кафе водите на романтический ужин, мамочке показываете! Ну, да, с мамочкой понятно, а вы-то сами, что? Раз такого мнения! О нашем племени! Так запросто говорите гадости!
- Не обижайтесь. И не все так просто. Куда мне от вас! Не именно от вас, но...
- Физиология с биологией?
- Не упрощайте!
- Что же тогда? Я вам нравлюсь?
- Не без этого, конечно. Но это ничего не значит.
- Так зачем вы все это придумали! Эту вашу теорию особых существ!
Игнатьев не ответил.
- Боже мой! Да такого как вы никакая декабристка не вынесет!
Игнатьев ждал, что Вера окончательно рассердившись уйдет, но она стояла в задумчивости и молчала.
- Вот так да! Удивили! – наконец произнесла Вера.
Она поражалась самой себе. После таких откровений - все еще здесь стоит и чего-то ждет.! Вера неотрывно глядя на Игнатьева, будто это могло помочь проникнуть в его мысли, старалась сообразить наяву это с ней или во сне.
Игнатьев подошел к ней вплотную, обнял, наклонился к Вере и поцеловал в губы.
- Вот как! А теория не мешает? – рассмеялась Вера, когда Игнатьев оторвался от нее.
Игнатьев не ответил, и тогда Вера высвободилась из его объятий, а потом вцепилась в его рукав и потянула за собой в гостиницу.
Еще через несколько дней Вера собралась уезжать.
Игнатьев провожал ее на станцию.
Он нес ее чемодан.
«Ага. Пусть тащит, волокёт! Или ему легко? Ну, правильно. Там ничего тяжелого нет. И чего привязался. Видали мы таких!»
Ее злило то, что Игнатьев ее сегодня раздражал.
Игнатьев отнес ее чемодан в купе. Вера бросила на свое место сумочку.
До отправления оставалось десять или пятнадцать минут, они вышли на платформу.
Игнатьеву хотелось пожать ее руку. Веру раздражала и одновременно смешила робость этого очень взрослого дяденьки. После того что приключилось!
Это было невыносимо.
- Что вы так на меня смотрите! Не смотрите так! – сказала Вера, чтобы что-то хоть сказать.
- Этот будто пережидающий вечность мир.
- Что!
- Как-то все не так оказалось в жизни. Не торжественно. Мало восторгов.
Вера с удивлением смотрела на Игнатьева, пытаясь понять, о чем это он.
- Может быть, вы такой человек? – ничего не понимая, все же решила что-то ответить Вера.
- Какой?
- Будничный.
- Нет, конечно, нельзя сказать, что все как-то плохо. Но не торжественно. Правда? Хотя... Действительно... Я человек буден.
Торопливая скороговорка Игнатьева. Будто он во все эти дни не успел сказать что-то важное. Будто слова должны были что-то такое изменить в последнюю минуту.
Вера поднялась в вагон и оглянулась. Игнатьев стоял внизу, задрав голову.
Его странноватые слова и потерянный вид как-то обеспокоили Веру.
Поезд тронулся, пошел, пошел... Последний взгляд в окно, за которым она скорее угадывала, чем видела стоящего на платформе Игнатьева.
Ее перекосило от какого-то досадного чувства напрасности, будто что-то было не так. Это всегда бывало с ней при прощании. Может быть, поэтому она и не любила проводы.
Огни городских окраин промелькнули, и за окном стало совсем черно. Вера сидела одна в купе, не зажигая свет, и что-то вроде тихой еще, осторожной паники слегка хватало ее за горло. Будто можно было не уезжать. Будто нужно было не уезжать.
Она представляла, как Игнатьев сейчас уже подходит к своему дому. Дома его ждет его старенькая маменька. Они будут пить чай. Может быть, с пирогами. И молчать.
7.
Был конец января. У Веры опять - ее искусственная ёлочка на подоконнике. И даже огоньки на ней помаргивали. Не было душевных сил убрать елку и отложить переживание этого сакрального события, каким всегда был для Веры Новый Год, до следующего раза.
Это ее пунктик. Что-то давно испытанное, проверенное... От той зацепленности за некое знание себя, с которым невозможно справиться или расстаться.
Прошло уже несколько месяцев после возвращения из командировки, и теперь получая иногда с завода по электронке казенные письма, акты или расчеты, Вера вспоминала о существовании Игнатьев и его мамы как о чем-то почти неправдоподобном, будто подсмотренном в каком-то мелодраматическом сериале. Из которого она каким-то чудом сбежала. Унесла ноги.
Правда, дома ее поджидала другая мелодрама.
Вера удивилась, когда через несколько дней после возвращения с завода, увидела перед собой у самых дверей в парадную Диму. На работе он все эти дни зачем-то прятался от Веры, старался не попадаться ей на глаза, а тут явился!
- Ну, привет. Ну, иди. Если хочешь, – Вера пропустила его в парадную.
На темной лестнице она со смехом оттолкнула Диму, когда он попытался прижаться к ней.
Они сидели на кухне. В комнату с неприбранной кроватью и разбросанными вещами Вера его не пустила.
От греха.
Бытовые разговоры. Нет, скорее производственные. Короче – нейтральные, не касающиеся лирических переживаний. Конторское руководство было недовольно результатами командировки. Вера наподписывала вредные для конторы технические акты. Но она совершенно не виновата! – переживал за нее Дима.
Однако начальник отдела, похоже, считал иначе. Несколько месяцев он сам занимался переговорами с заводом, а в феврале – ни раньше ни позже - позвал Веру к себе и предложил собираться в неблизкий путь.
- Что! Опять! – притворно удивилась Вера. – А валенки дадите?
- И валенки, и ватник – все получишь!
Верина веселость разозлила начальника, он принялся нервно объяснять ей, как всё серьезно, и как срочно нужно всё исправить.
У Веры, слушавшей, но не особенно вникавшей в наставления, была одна мысль – бежать покупать билеты. Пока не передумали и не послали кого-то другого.
- Туда и обратно! – решил все-таки подбодрить ее начальник.
- Это в смысле - не замерзну?
- Серьезней, Лаврова!
- Это как получится!
- Что!
По дороге с работы Вера зашла в магазин «1000 и одна сумка» и купила симпатичный и не очень дорогой чемодан на колесиках.
2018.