Отчего-то больше всего хочется писать о детстве, о том далёком времени, когда всё удивительно и пыльная прохлада запасного выхода с нехоженными ступеньками манила больше, чем зелень пришкольного сквера. Манил меня и Яшка, единственный с кем можно поговорить, не опасаясь издевательств и насмешек. Тихо. Спокойно. И никто, кроме нас двоих, не знает о тайном убежище.
- Почему тебя обзывают сказочником? - спросил как-то Яшка. Правильное слово выбрал, «обзывают». Впрочем, со своими историями я уже давно ни к кому не приставал. Всю охоту отбили язвительными насмешками и банальным невниманием. Только откроешь рот, как собеседник отвлекается на что-то более интересное и убегает.
- Сказки сочиняю, - ответил я недовольно. Не хотелось вспоминать о своей неудавшейся карьере.
- Здорово! Расскажешь что-нибудь?
- Нет. Так нельзя, по заказу. Нужно по настроению. Они сами приходят...
- Понятно! - Яшка растянулся на лестнице, запрокинул голову. - Вдохновение! Я сочинять не умею...
Не умеет! Как же! Наврал уже с три короба! Я ухмыльнулся.
- Нет, правда не умею! Могу только из жизни рассказать. Хочешь?
- Хочу! - всё равно сочинять начнёт.
- Ладно, - Яшка закинул ноги на перила. - Только это из самого детства будет... из взаправдашнего... слушай...
ИСТОРИЯ О КОНОПУШКАХ.
Когда я был маленьким и ещё не ходил в школу, то летом всегда ездил к бабушке. чтобы в течение трёх месяцев пропитаться свежим воздухом, чистой водой и здоровой пищей. О весёлых играх и интересном общении речь не шла, потому что жила моя бабушка «у чёрта на рогах» (как ругался папа), «в Тьмутаракани» (непонятно изъяснялась мама), а что говорил мой дядя повторять не буду.
Дело в том, что доехать до этой самой Таракани можно только с приключениями. Сначала на поезде, потом на электричке, после на проржавевшем автобусе (через дырку в полу так интересно наблюдать за дорогой!) и ещё топать пешком по колдобинам. «По пересечённой местности» (исправляет мама). Ну, хорошо. По этой самой местности.
И если ты думаешь, что после всех твоих мучений, синяков и стоптанных до мозолей ног, тебе откроется нечто прекрасное, похожее на идеальную деревеньку с пейзажей, ничего подобного! Длинный серый ряд унылых домиков, покосившиеся заборы и колодец.
Детей в деревне было мало, и все жутко противные. Их было человек пять, все мальчишки, любимым развлечением которых стало меня дразнить. Стоило только сказать «рыжий, конопатый», как я начинал рыдать в три ручья. Мальчишек это очень веселило. Они прямо животы от смеха надрывали.
И вот однажды выхожу я утром на улицу, подтягиваю штаны (они почему-то вечно сползали) и вижу в соседнем огороде незнакомую девочку младше меня, лет четырёх. У неё тоже рыжие волосы, только потемнее.
- Рыжая-бесстыжая! - выкрикнул я и показал язык.
- Дразниться — нехорошо! - серьёзно сказала девочка и отвернулась, но я успел заметить, что на её белом лице не было ни одной веснушки. Счастливая! А я так страдал, каждое утро высматривая в зеркале очередную рыжую точку на своей физиономии.
Девочку звали Милой, и она оказалась ужасной занудой. Отыскивала в траве насекомых, потом рассматривала их с умным видом. Собирала букеты цветов и расставляла в баночках по всему огороду. Варила куклам суп и устраивала игрушечное чаепитие. Её игры были скучными и однообразными. Самое ужасное состояло в том, что она не обращала никакого внимания на обзывания мальчишек.
- Дразниться — нехорошо! - говорила она серьёзно и продолжала заниматься своими делами.
Однажды она спросила:
- Ты чего всё время ревёшь?
Я показал на дурацкие конопушки на своём лице. Разве можно жить с таким уродством?
- Очень-очень симпатичные конопулечки! - сказала Мила.
- Конечно! У тебя-то таких нет!
Я обиделся. Много она понимает! А на следующий день Мила подошла ко мне первая.
- Смотри! У меня тоже конопушки!
И правда! Её щеки были усыпаны яркими точками.
- Конопатая! Конопатая! - закричали мальчишки, а девочка повернулась, демонстрируя своё лицо, и произнесла:
- А обзываться нехорошо! Пошли, Яша! - взяла меня за руку и повела прочь. С тех пор я больше не плакал и из-за веснушек почти не переживал. А потом оказалось, что Милины конопушки не настоящие. Она их специально фломастером нарисовала, чтобы мне одиноко не было.
- У моей сестры тоже веснушки, - сказал я. - Восемь справа и одиннадцать слева. А волосы чёрные.
- Чудно! - Яшка вскочил. Не привык долго сидеть на одном месте. - Зовут её как?
- Таня. Только она далеко. Уехала в Америку и не пишет даже! - говорить о сестре не хотелось. Зачем я только затеял этот ненужный разговор.
- Может, она адреса не знает?
- Знает. Тётя Марта записывала.
- Или письмо долго идёт.
- Четыре года!
- Да, задача... - Яшка почесал нос. - Слушай, а вдруг это твой дед письма перехватывает? Он же вредный!
Я и сам думал о том, что дед уничтожает письма и даже попросил Пашку заглядывать в почтовый ящик перед работой. Но то ли дед оказался проворней, то ли Таня в самом деле обо мне позабыла. Вестей от неё не было.
- Не дрейфь! - улыбнулся Яшка. - Нам и так круто!
Я изобразил нечто похожее на кривоватую улыбку. Сидеть с Яшкой на лестнице мне нравилось, но в глазах других крутыми наши посиделки не выглядели. Круто было собраться после уроков и отправиться на стройку, заброшенный трёхэтажный дом с пустыми окнами, вокруг которого образовалось заросшее камышом болото. Яшку от одного только упоминания стройки начинало трясти.
- Ты же не пойдёшь туда? - повторял он. - Не пойдёшь? Не пойдёшь?
- А если пойду? - отвечал я. - Что в этом такого?
- Это очень опасно, - не отставал Яшка. - Можно упасть и шею свернуть.
- Ну, да, говорили, что кто-то там погиб. Только это враньё.
- А вдруг не враньё?
- Враньё, конечно, - в эту история я не верил. - Это взрослые придумали, чтобы там не лазили. Как там упадёшь? Ноги что ли кривые?
Яшка обижался, но не отставал. Время от времени он замолкал и спрашивал озабоченно:
- Ты не ходил на стройку?
- Не ходил, - отмахивался я.
И так он надоел мне, что, когда я наконец осмелился сбежать после школы поиграть с мальчишками на стройке, то ночью мне приснился Яшка с развевающейся словно пламя шевелюрой. Он яростно сверкал глазами и спрашивал:
- Ты что, ходил на стройку?
Самое дурацкое, что там мне ни капли не понравилось. Я понял, что сидеть и разговаривать намного интересней, чем бегать и представлять, что палка в руке грозное оружие от инопланетян. Бегал я так себе. На уроках физкультуры даже толстяк Нефёдов оказывался впереди.
- Григорян! - кричал вслед физрук. - За тобой что, собак спустить, чтобы ты шевелиться начал?
Бегал я из последних сил, перебарывая резкую боль в животе и задыхаясь не столько от физической нагрузки, сколько от обиды на старого обрюзгшего физрука. Он сидел в центре зала, прихлёбывая из бутылки кефир, и отпускал язвительные шутки. Он-то со своим пузом от собак точно не скроется.
С Яшкой было проще. Он не издевался, не заставлял лицемерить, представляя себя не тем, кем являешься, а тем, каким тебя хотят видеть. И только одно омрачало наши встречи — в тёмных углах мне мерещилась иногда чёрная тень то ли старухи, то ли другого незнакомого мальчика. Ещё меня гложило иррациональное чувство вины перед Яшкой, ведь я так и не сумел полюбить его маму. С каждым днём я всё хуже и хуже относился к Люсеньке, считая её бессердечной не только по отношению к сыну, но и к ученикам.
Я учился в четвёртом классе, когда отношения с учительницей окончательно разладились. Заболел Борька Пименов. Грипп, осложнение в виде двусторонней пневмонии. Он долго лежал в больнице, и в классе царила тяжёлая атмосфера ожидаемой смерти. Впрочем, мы дети, относились к смерти несерьёзно. Шептались на переменках: «Он скоро умрёт!» Шептали с придыханием, почти восхищаясь тем, что и с нами случилось что-то по-настоящему серьёзное. Шептали, до конца не веря в неизбежность страшного исхода.
Борька выкарабкался. Ослабевший он лежал дома, мечтая встать на ноги и вернуться в школу. Одним морозным утром Люсенька объявила, что завтра после уроков мы дружно пойдём к Борьке в гости, чтобы поддержать его морально.
Дед пришёл в ярость. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не должен был идти в чужой дом, тем более к больному ребёнку.
- Но он же не заразный! - возражал я.
- Нет! - кричал дед, краснея от злости. - Я сказал нет!
- Но все пойдут!
- Я сказал нет! Не смей!
Спорить с ним всё равно, что попытаться сдвинуть скалу. Выбьешься из сил, а она как стояла, так и останется стоять. Конечно, я никуда не пошёл, воровато сбежав после последнего урока.
«Я же не один такой», - проносилось в моей голове, пока я мчался по лестнице, пытаясь оторваться от одноклассников, - «кто-то тоже улизнёт».
Я ошибался. Пошли все. Все кроме меня. Даже Лёнька Гаркуша, полгода назад избивший Борьку до крови за то, что тот настучал об исправленной в дневнике оценке. Я сидел ни жив, ни мёртв, когда Люсенька начала классный час с благодарности всем, кто навестил своего друга.
- Гена, - сказала она потом, подходя к моей парте, - а ты почему не пошёл? Неужели тебе всё равно, как чувствует себя твой товарищ? Или есть причина, по которой ты не мог пойти?
Я молчал, опустив голову. Что ответить? То, что мне запретил дед? Глупо. Я же не маленький. Нужно было придумать адекватную причину, но голова была пуста. Я краснел, потел и молчал.
- Что ж, - вздохнула Люсенька. - Очень жаль, что тебя не волнует здоровье близкого человека.
В моих ушах стучало. «Он мне не близкий! - хотелось крикнуть мне. - И мне не всё равно!» Если бы мы были одни, то я бы непременно рассказал о том, что мне запретили. Что я очень хотел быть с классом, что мне в самом деле жаль Борьку и что, прибежав домой, я несколько часов стоял у окна, уставясь на дорогу. По ней должен был пройти класс, направляясь к Борьке. Я до темноты таращил глаза, но так никого и не увидел.
Вокруг нас переговаривался удивлённый класс, и я не мог выдавить из себя ни слова. А на перемене ко мне подошла Лена Гаврилова и сообщила, что они с ребятами посовещались и решили объявить мне бойкот, потому что я злой и непорядочный человек, которому наплевать на окружающих. Следующие две недели стали одними из самых ужасных в моей жизни. Нельзя сказать, что раньше я был центром общества. Общались со мной мало, но знать, что меня игнорируют специально, было невыносимо.
В произошедшем я винил Люсеньку. Зачем она отчитала меня перед всем классом? Почему нельзя было поговорить отдельно? Я бы смог объяснить, и не терпеть давящее безразличие одноклассников.
Конец ознакомительного фрагмента