О Сталине мудром родном и любимом маккартизме и ат

Михаил Гольдентул
На фото Жданов и Сталин на похоронах советской литературы.  У Сталина на лице все же можно заметить следы сочувсвия и сострадания, и руки сложены соответственно. Учился все же в семинарии. У громилы Жданова, одетого в крестьянскую рубаху и кургузый пиджачек, на лице, устремленном в  будущее, выражение : «Что прикажете-с?» . У него тоже  усы,  но поскромнее. И руки по стойке смирно. Тонкошеим  его не назовешь. Мандельштам ошибся. У Сталина окружение было с толстыми шеями: Хрущев, Маленков, Каганович,  Жданов.




    О СТАЛИНЕ МУДРОМ, РОДНОМ И ЛЮБИМОМ, О МАККАРТИЗМЕ И АТОМНОЙ БОМБЕ

               
                Сегодня слушает он джаз, а завтра родину продаст
                (слова народные)

               
                А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
                Он играет услугами полулюдей.
                Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
                Он один лишь бабачит и тычет,
                Как подкову, кует за указом указ:
                Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

                (Осип Мандельштам)



     Знаменитое,  историческое и  хрестоматийное Постановление ЦК ВКП(б) 1946 года о  журналах «Звезда» и «Ленинград»,  принятое 14 августа  1946 года, знают  все. Мы даже изучал его в школе. Булгаков еще раньше  отразил его суть в «Мастере и Маргарите» и Ленин в столь же знаменитой и основополагающей работе «Партийная организация и партийная литература».

    Постановление состояло из преамбулы и тринадцати директивных пунктов. Во вступительной части говорилось о неудовлетворительной деятельности журналов «Звезда» и «Ленинград», указывалось на недопустимость предоставления страниц
таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко» — автору «омерзительной вещи» под названием «Перед восходом солнца», и Ахматовой, являющейся «типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии".

   Согласно постановлению, редакторы этих изданий Саянов и Лихарев не справились с «возложенным делом», а Ленинградский горком «проглядел крупнейшие ошибки журналов».

В засекреченной части документа, не подлежащей публикации, был объявлен выговор второму секретарю Ленинградского горкома Якову Капустину, включившему в редколлегию «Звезды» Капицу и Зощенко (в 1950 году Якова Михайловича расстреляли). Секретарь по пропаганде Ленинградского горкома Иван Михайлович Широков был уволен, редактор «Ленинграда» Борис Лихарев получил выговор. В постановлении указывалось, что персональную ответственность за идеологическую направленность в «Звезде» несёт первый секретарь Ленинградского обкома и горкома Пётр Попков (впоследствии расстрелян)

     На следующий  день после этого Постановления,  15 августа Жданов приехал в Ленинград , где  на срочно собранном  партактиве  он между прочим сказал следующее: «Этот вопрос на обсуждении ЦК поставлен по инициативе товарища Сталина, который ЛИЧНО в курсе работы журналов... ЛИЧНО участвовал в этом заседании и дал руководящие указания...»

     Личное учстие Сталина и его ценные указания  меня заинтересовали.
Постановлению предшествовало   заседании оргбюро ЦК ВКП(б)  9 августа в Москве.
Процитируем некоторые их этих «руководящих указаний», сделанных Сталиным   на этом  заседании оргбюро.

   Заседание (в Москве)  открыл Жданов  и  раскритиковал журналы «Ленинград» и «Звезда»,  приведя примеры слабых писателей и произведений, публикуемых в журналах, сконцентрировав атаку на Зощенко и Ахматовой, в частности прицепившись к рассказу Зощенко «Путешествие обезъяны»

ЖДАНОВ:  «Совершенно исключительно вредное произведение М.Зощенко об обезьяне, прыгающей по плечам и головам стоящих в очереди. Ей скучно среди людей  и их глупых порядков. Это о распределении продуктов в прдовольственном магазине, о милиционерах. Общество изображено нелепо. «Я воспитал ее, как человека»- говорит мальчик в рассказе. Следовательно, обезъяна пример для человека».

СТАЛИН: - А каков автор? К какому разряду зверей принадлежит?
   (умно, МГ)
ЖДАНОВ: - Журнал «Ленинград» печатает слабый материал. Вот поэт Сельвинский в   сожженном Севастополе не видит ничего...кроме одной женщины..
СТАЛИН: - Материалу не хватает.
(а это уже по-нстоящему умно)

Привожу это стихотворение  в конце статьи(тем более,  на Прозе любят стихи)



ЛИХАРЕВ. (редактор журнала «Ленинград» - отделался выговором)
«В Севастополе» Сельвинского есть вывод, он вспоминает свою юность в Севастополе, вспоминает девушку, которую там видел, которая назвала его милым. Это ему запомнилось на всю жизнь. Вот его стихотворение.

СТАЛИН. Это уловка.

ЛИХАРЕВ. Это пародия на произведение о Некрасове…

СТАЛИН. Вы утверждаете, что это пародия на пародию?

ЛИХАРЕВ. Такая книжка есть…

СТАЛИН. Это уловка, автор прикрывается.
(умно, умно)МГ
 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


ЖДАНОВ:   В чем причина ошибок? Ошибок таких писателей, как Зощенко и Ахматова. Группа писателей наших попала под влияние мелкобуржуазной идеологии, враждебной нам литературы.

В прениях выступил писатель САЯНОВ:
«Главная, я думаю, моя личная ошибка – в публикации рассказа Зощенко».

СТАЛИН: - Это пустейшая штука , не дающая ничего ни уму, ни сердцу. Это рассказ с похмелья. Балаганная штука».
(просто, исключительно умно (МГ))

Потом выступал писатель А. Прокофьев, защищаясь в частности от предложения Сталина закрыть один журнал..

СТАЛИН:  А как Ахматова? Кроме старого, что еще у нее есть?

ПРОКОФЬЕВ:  -  Она уже старая. Ее не преределаешь... А вот «Знамя» печатает даже то, что мы отвергли из стихов Ахматовой.

СТАЛИН:   - Доберемся и до них.
(это по-большевистски, и умно, конечно.  МГ)
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
ВИШНЕВСКИЙ: - Мы, ленинградцы, первыми ударили по Зощенко, который всегда выволакивал  старое, грязное белье. Писал об инвалидах, пивных, милиционерах и т.д.
СТАЛИН: - Он проповедник безыдейности..
(глубоко и  очень умно!!)МГ

АЛЕКСАНДРОВ: - Злопыхатель...

СТАЛИН: - Писатели думают, что они политикой не занимаются... Написал человек красиво, и все. А там есть плохие вредные места, мысли, которые отравляют сознание молодежи... Почему я недолюбливаю людей вроде Зощенко? Потому, что они пишут что-то на рвотный порошок. Можем ли мы терпеть на посту руководителей людей, которые это произведение пускают в печать?.. У нас журнал не частное предпреятие... Он не имеет права приспосабливаться к вкусам людей , которые не хотят признавать наш строй. Кто не хочет перестраиваться, например Зощенко, пуская убирается ко всем чертям.  Не нам же переделывать свои вкусы. Не нам приспосабливать свои мысли и чувства к Зощенко и Ахматовой. Разве Анна Ахматова может воспитывать? Разве этот дурак, балаганный рассказчик, писака Зощенко может воспитывать?

(Просто,  по-нстоящему мудро!)МГ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..


    Несколько моих личных замечаний  по вышеприведенному.
Очень мне понравился риторический вопрос Сталина:  «Почему я недолюбливаю людей вроде Зощенко?»
 Об  этом я напишу как-нибудь отдельно, почему Сталин недолюбливал таких людей как Зощенко.  Хуже было тем, кого он «долюбил»: Мандельштам, Михоэлс (А это еще кто такой?), Бабель, Цветаева, ...
 Зощенко всего лишь исключили из ССП и лишили временно хлебных  карточек, («Минуй нас пуще всех печалей  И барский гнев, и барская любовь»). Он даже пережил Сталина и умер в 1958 году.

     В  1988 году   Политбюро ЦК КПСС признало постановление «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“ от 14 августа 1946 года ошибочным, «искажающим принципы работы с творческой интеллигенцией», и отменило его.

    Поторопились ребята. С интеллигенцией только так и нужно работать.

    Теперь, к удивлению терпеливых читателей, которые дочитывают все до конца, совершенно другая история
СССР во время войны,  и до войны,  и еще более после войны,  вовсю развернул шпионскую деятельность в США, которые,  полагая, что СССР их союзник,  ососбенно  советскими  агентами не занималось.
Здесь мне интересно то,  что вербовка агентов среди американцев облегчалась тем, что среди них было много коммунистов (почти все),  и их даже не нужно было вербовать. Они работали за идеалы.  А компартия в США была вполне легализирована. Американские идиоты этого не понимали.
Именно они и составили ядро той сети, которая начиная с Клауса Фукса в Англии и кончая почти невинными Розенбергами, повешенными,  практически,  ни за что,  для острастки и  из-за антисемитизма.  Сеть эта  выкрала  все материалы и чертежи для атомного проекта в СССР, который благодаря этому был завершен в рекордные 4 года. Разумеется,  чертежи эти попадали в руки уже успешно двигавшихся в том же направлении  советских физиков. (Тоже все коммунисты, идеологически проверенные).
 
    Упомянув Розенбергов, добавлю, что Москва пыталась спасти их от смертной казни. Все было пущено в ход: демонстрации во многих странах. Сам Папа Римский обратился с просьбой о помиловании. С такими же просьбами обратились многие известные личности: Альберт Эйнштейн, Жан-Поль Сартр, Пабло Пикассо, ...  Все тщетно. При том, что смертная казнь за измену вещь в США редкая. Для сравнения в СССР - сами знаете, рсстреливали пачками,  включая и  Берию,  организовавшего, кстати, кражу этой самой бомбы.

   
«Короче – сегодня ты играешь джаз а завтра родину продашь»   в Америке сработало с ужасающей точностью.

   Кончилось это маккартизмом, то есть, своеобразной американской формой  «Постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград»»
Цитата из Википедии:
 
«9 февраля 1950 года после установления маоистского режима в Китае, оказавшего на американцев гнетущее впечатление, малоизвестный сенатор-республиканец от штата Висконсин Джозеф Маккарти выступил в городе Уилинг в Западной Вирджинии с речью, в которой заявлял, что в государственном департаменте Соединенных Штатов число коммунистов достигло 205 человек. Имя сенатора сразу же появилось на первых полосах крупнейших газет, на радио и только получившем распространение телевидении. Именно с этого выступления и началась деятельность сенатора Маккарти, но он не был первым, кто начал заниматься расследованием советской деятельности в США»...

    Это известная история. В «черные списки» тогда, подобно Зощенко и Ахматовой (часто с изгнанием с работы, то есть, лишением «хлебных карточек») были внесены сотни людей. Среди них несколько знаменитых имен для примера:

 Леонард Бернстайн; композитор и дирижёр
Аарон Копленд; композитор
Стэнли Крамер; кинорежиссёр
Артур Миллер; драматург,
Роберт Оппенгеймер; физик, «отец атомной бомбы»
Дороти Паркер; писательница
Поль Робсон;  певец,  общественный и политический деятель
Юлиус и Этель Розенберги; коммунисты, советские разведчики
Пит Сигер; певец
Орсон Уэллс; кинорежиссёр, актёр и писатель
Говард Фаст; писатель
Лилиан Хеллман; драматург
Чарли Чаплин; актёр и кинорежиссёр
Альберт Эйнштейн; физик, создатель теории относительности


   «Тем не менее ряд событий 1954 года (четыре года продолжалось) ознаменовал закат политической карьеры Маккарти. В марте 1954 года известные телевизионные журналисты и общественные деятели демократы Эдвард Мэроу и Фред Френдли в эфире программы «See It Now» (Си-Би-Эс) подвергли острой критике нарушения, допущенные сенатором в сфере гражданских прав. Передача вызвала широкий общественный резонанс. Зёрна сомнения, брошенные Мэроу, дали всходы в середине того же года, когда в течение нескольких недель общественности в прямом эфире были показаны слушания Постоянного подкомитета по расследованиям, где Маккарти допрашивал высокопоставленных военнослужащих, среди которых были и герои войны.
 Президент США Дуайт Д. Эйзенхауэр, несмотря на тесные дружеские связи с Маккарти, был вынужден публично осудить политическую инициативу сенатора».

    В СССР  ничего подобного произойти не могло,  и охота на ведьм ослабилась  только со смертю Великого Кормчего. Правда,   и потом продолжалась, но не в такой жуткой форме, как при нем.

     ******
Сельвинский,
 Севастополь

Я в этом городе сидел в тюрьме.
Мой каземат — четыре на три. Все же
Мне сквозь решетку было слышно море,
И я был весел.
         Ежедневно в полдень
Над городом салютовала пушка.
Я с самого утра, едва проснувшись,
Уже готовился к ее удару
И так был рад, как будто мне дарили
Басовые часы.
          Когда начальник,
Не столько врангелевский,
                сколько царский,
Пехотный подполковник Иванов,
Решил меня побаловать книжонкой,
И мне, влюбленному в туманы Блока,
Прислали... книгу телефонов — я
Нисколько не обиделся. Напротив!
С веселым видом я читал: «Собакин»,
     «Собакин-Собаковский»,
     «Собачевский»,
     «Собашников»,
И попросту «Собака» —
И был я счастлив девятнадцать дней,
 
Потом я вышел и увидел пляж,
И вдалеке трехъярусную шхуну,
И тузика за ней.
             Мое веселье
Ничуть не проходило. Я подумал,
Что, если эта штука бросит якорь,
Я вплавь до капитана доберусь
И поплыву тогда в Константинополь
Или куда-нибудь еще... Но шхуна
Растаяла в морской голубизне.
 
Но все равно я был блаженно ясен:
Ведь не оплакивать же в самом деле
Мелькнувшей радости! И то уж благо,
Что я был рад. А если оказалось,
Что нет для этого причин, тем лучше:
Выходит, радость мне досталась даром.
 
Вот так слонялся я походкой брига
По Графской пристани, и мимо бронзы
Нахимову, и мимо панорамы
Одиннадцатимесячного боя,
И мимо домика, где на окне
Сидел большеголовый, коренастый
Домашний ворон с синими глазами.
 
Да, я был счастлив! Ну, конечно,
     счастлив.
Безумно счастлив! Девятнадцать лет —
И ни копейки. У меня тогда
Была одна улыбка. Все богатство.
 
Вам нравятся ли девушки с загаром
Темнее их оранжевых волос?
С глазами, где одни морские дали?
С плечами шире бедер, а? К тому же
Чуть-чуть по-детски вздернутая губка?
Одна такая шла ко мне навстречу...
То есть не то чтобы ко мне. Но шла.
 
Как бьется сердце... Вот она проходит.
Нет, этого нельзя и допустить,
Чтобы она исчезла...
               — Виноват!—
Она остановилась:
               — Да?—
                Глядит.
Скорей бы что-нибудь придумать.
                Ждет.
Ах, черт возьми! Но что же ей сказать?
— Я... Видите ли... Я... Вы извините...
 
И вдруг она взглянула на меня
С каким-то очень теплым выраженьем
И, сунув руку в розовый кармашек
На белом поле (это было модно),
Протягивает мне «керенку». Вот как?!
Она меня за нищего... Хорош!
Я побежал за ней:
              — Остановитесь!
Ей-богу, я не это... Как вы смели?
Возьмите, умоляю вас — возьмите!
Вы просто мне понравились, и я...
 
И вдруг я зарыдал. Я сразу понял,
Что все мое тюремное веселье
Пыталось удержать мой ужас. Ах!
Зачем я это делал? Много легче
Отдаться чувству. Пушечный салют...
И эта книга... книга телефонов.
 
А девушка берет меня за локоть
И, наступая на зевак, уводит
Куда-то в подворотню. Две руки
Легли на мои плечи.
                — Что вы, милый!
Я не хотела вас обидеть, милый.
Ну, перестаньте, милый, перестаньте...
 
Она шептала и дышала часто,
Должно быть, опьяняясь полумраком,
И самым шепотом, и самым словом,
Таким обворожительным, прелестным,
Чарующим, которое, быть может,
Ей говорить еще не приходилось,
Сладчайшим соловьиным словом «милый».
 
Я в этом городе сидел в тюрьме.
Мне было девятнадцать!
                А сегодня
Меж черных трупов я шагаю снова
Дорогой Балаклава — Севастополь,
Где наша кавдивизия прошла.
 
На этом пустыре была тюрьма,
Так. От нее направо.
                Я иду
К нагорной уличке, как будто кто-то
Приказывает мне идти. Зачем?
Развалины... Воронки... Пепелища...
 
И вдруг среди пожарища седого —
Какие-то железные ворота,
Ведущие в пустоты синевы.
Я сразу их узнал... Да, да! Они!
 
И тут я почему-то оглянулся,
Как это иногда бывает с нами,
Когда мы ощущаем чей-то взгляд:
Через дорогу, в комнатке, проросшей
Сиренью, лопухами и пыреем,
В оконной раме, выброшенной взрывом,
Все тот же домовитый, головастый
Столетний ворон с синими глазами.
 
Ах, что такое лирика!
                Для мира
Непобедимый город Севастополь —
История. Музейное хозяйство.
Энциклопедия имен и дат.
Но для меня... Для сердца моего...
Для всей моей души... Нет, я не мог бы
Спокойно жить, когда бы этот город
Остался у врага.
              Нигде на свете
Я не увижу улички вот этой,
С ее уклоном от небес к воде,
От голубого к синему — кривой,
Подвыпившей какой-то, колченогой,
Где я рыдал когда-то, упиваясь
Неудержимым шепотом любви...
Вот этой улички!
             И тут я понял,
Что лирика и родина — одно.
Что родина ведь это тоже книга,
Которую мы пишем для себя
Заветным перышком воспоминаний,
Вычеркивая прозу и длинноты
И оставляя солнце и любовь.
Ты помнишь, ворон, девушку мою?
Как я сейчас хотел бы разрыдаться!
Но это больше невозможно. Стар.
 
          1944, Действующая армия

(обратите внимание на дату)