На севере, в гористой Фракии, жил когда-то знаменитый певец Орфей. Мать его была самая славная из муз – Каллиопа, а отец – речной бог Эагр. А может, его отцом был сам бог Аполлон, покровитель искусства и муз, поскольку он слишком ласково относился к Орфею, именно ему – первому из людей – подарил кифару, или лиру, как позже стали ее называть. А веселые подруги Аполлона, прекрасные музы, научили юношу играть на ней.
Под пальцами Орфея серебряные струны кифары нежно и ласково звенели, пел же он так, что очаровывал диких зверей, а деревья и скалы придвигались ближе, чтобы послушать его пение. Умолкали тогда крикливые птицы, утихали буйные ветра, морские волны ласково ложились на берег, и вся природа замирала, слушая божественного певца.
В молодости Орфей ездил на корабле «Арго»» далеко на север, в неизвестную страну Колхиду в поисках золотого руна, и музыка с пением юноши часто помогали аргонавтам преодолевать трудности и преграды. Возвратившись во Фракию, Орфей стал жить среди диких киконов одиноко, и ни одна женщина не почувствовала на себе его взгляда.
Но настал и его час. Встретил Орфей юную нимфу Эвридику, прикипел горячей душой к ней, и вскоре они поженились. Однако бог брака Гименей сначала не хотел прийти на их свадьбу. То ли был не в настроении, или, может быть, знал, что скоро случится беда? Но счастливый Орфей так красиво пел, уговаривая бога, что тот наконец смилостивился и прилетел, держа, как всегда, в одной руке факел, а в другой венок из белых роз.
Но Гименей не принес с собой ни торжественных гимнов, ни веселья, ни счастливых примет. Факел его не горел, как им ни махали, а только коптил едким дымом. Это предвещало большую беду.
Вскоре она пришла.
Однажды юная Эвридика весело играла на берегу ручья с другими нимфами. Прячась от них, она забежала в высокую траву и случайно наступила босой ножкою на ядовитую змею. Вскрикнула болезненно, страшно нимфа, на этот звук сбежались все ее перепуганные подруги, но жизнь уже покинула Эвридику.
Горько, безутешно заплакали нимфы, и мрачным плачем откликнулись горы. Могучие Родопы горько скорбели по Эвридике, ветер выл и стонал, а быстротечный Гебр потемнел от горя.
Целыми днями, с ясного утра до темной ночи, одиноко сидел на берегу моря Орфей. Рвалась душа его на части от боли, этой болью звенели струны его кифары, а песня звучала как плач.
Орфей пел про свою Эвридику, только про нее, любимую, только про нее одну. Звал ее, умолял вернуться, ведь без нее жизни нет. Но певец хорошо знал – никому нет возврата из черного царства теней. И тогда он решил сделать то, что не позволялось делать смертным, - спуститься в жилье Аида и вывести оттуда супругу.
Там, где темнеет провал Тенара, стал Орфей спускаться все ниже и ниже, вплоть до темноводной реки Стикс, окружающей царство мертвых, отрезающая от всего живого.
Сюда никогда не спускаются беззаботные боги-олимпийцы. Лишь иногда, когда между ними возникает ссора и Зевсу нужно рассудить, кто говорит правду, он посылает сюда свою юную вестницу Ириду. Быстро слетает на радужных крыльях Ирида к Стиксу, набирает из него воды в золотую амфору и быстро возвращается обратно, на веселый Олимп. Над черной водой Стикса боги клянутся, и нет более страшной клятвы, чем эта.
… Медленно, тихо несет свои воды Стикс, не поднимая ни плеска, ни волн. И вдруг в этой тиши зазвучали серебряные звуки, не слышанные здесь. Подплыл ближе на своем челне Харон, перевозивший в царство Аида тени умерших. Живых людей он никогда не брал, но, пораженный дивным пением Орфея, согласился его перевезти.
Вот и царство мертвых. Сторожит его страшное чудовище – трехглавый пес Кербер, злой, коварный; всех, кто идет в подземный мир, он встречает приветливо и радо машет хвостом, но выйти не дает никому. Тогда оскаливает он все свои три пасти, зло рычит и рвет человека на куски.
Но теперь Кербер только разинул свои пасти и замер, прислушиваясь. А Орфей пел и шел по долине, где растут асфодели, белые цветы забытья, а над ними витают души умерших.
Словно синий туман, окружили тени Орфея, зачарованные его музыкой и пением, их становилось все больше и больше. Тут были и старые, обессиленные жизнью люди, и сильные герои, и девушки, как скошенные цветы, и дети маленькие. Словно тысячи птиц, согнанных с деревьев бурей, летели тени умерших к Орфею, но он шел дальше, туда, где во дворце на высоком троне сидел властелин подземного царства Аид со своею супругой Персефоной.
Бессмертная чета тоже зачарованно слушало пение про юную нимфу Эвридику, о том, как страстно любил ее Орфей и как рано утратил навсегда. Умолк певец, почтительно склонившись перед богами, и наступила мертвая тишина. Нарушил ее сам Аид.
- Как ты осмелился, смертный, интереса ради спуститься сюда, в мои владения? – хмуро спросил Аид, но не было обычной строгости в голосе могущественного бога.
- О, властелин подземного царства, где мы, смертные, когда-то окажемся! – молвил Орфей. – Позволь сказать вам обоим чистую правду. Меня вел сюда вовсе не пустой интерес, а любовь к моей жене. Когда она померла, я думал перемочь нетерпимое горе, но был побежден сам. Вы хорошо знаете, какой силой обладает любовь, ведь, если правду говорят древние байки, вас тоже объединила любовь. Умоляю вас ужасной бездной Хаоса и мертвой тишиной вашего царства, умоляю – верните мне Эвридику! Ведь все мы – ваши должники, насладимся немного жизнью, а потом, рано или поздно, все придем сюда, тут наш последний дом. Верните же мне хоть на какое-то время мою милую супругу. А если не вернете – то и мне жизнь не нужна, радуйтесь тогда смерти обоих!
И снова Орфей запел. Все умершие тихо плакали, расчувствовавшись его большим горем. Даже Тантал прекратил напрасно ловить жаждущими устами предательскую волну, даже Данаиды перестали наполнять водой бездонную амфору. Впервые тогда у богинь кровавой мести, суровых Эриний, потекли тяжелые слезы из глаз, а серые ужи – их волосы – перестали шипеть. Залилась слезами даже богиня подземных призраков Геката, насылающая на людей тяжкие сны и непреодолимый ужас. Даже сама невозмутмая Персефона слегка улыбнулась певцу.
- Хорошо, Орфей, - глухо вымолвил Аид, - можешь вывести отсюда свою супругу, только при одном условии: она пойдет позади тебя, а ты не оглядывайся, пока не выйдешь отсюда на землю. Если же оглянешься – она мгновенно исчезнет, и ты ее больше никогда не увидишь.
Привели Эвридику. Ее тихая бледная тень приблизилась медленно, словно превозмогая сильную боль.
Не присматриваясь, Орфей схватил жену за холодную, неживую руку и повел ее к выходу из подземного царства. Он шел впереди, и тени умерших, как седой туман, расступались перед смельчаком. Вот уже миновали они долину, где растут белые цветы забытья асфодели, переплыли на челне Харона Стикс и ступили на тропу, круто поднимающуюся вверх к уже недалекому краю земли.
Певец рад был бежать во всю прыть, но Эвридика и так едва поспевала за ним. Он чувствовал это, сжимая ее руку. Но почему же она до сих пор такая ледяная? Неужели жизнь не возвращается к его любимой? Неужели она и вправду мертва? В отчаянии Орфей, забыв предупреждение Аида, оглянулся, и в тот же миг раздался оглушительный гром вверху, холодная рука выскользнула из пальцев Орфея и бледная тень Эвридики растаяла в темноте, лишь в воздухе вроде прошелестело: «Прощай!»
Кинулся за нею Орфей, но его протянутые руки хватали пустоту. Нигде нет любимой, теперь он сам ее убил, сам! В отчаянии певец побежал вниз, прямо к берегу черноводного Стикса, но неумолимый Харон не захотел перевозить его, как ни умолял его Орфей. Так и остался он на берегу, несчастный, обессиленный, жаждущий.
Семь дней и семь ночей просидел он тут, умоляя богов подземного царства, но все было напрасно.
Наконец понял это Орфей и отправился в Родопские горы. Тут, на берегу быстрого Гебра, певец прожил несколько лет в одиночестве, избегая людей, а особенно женщин.
Только петь Орфей любил, как и прежде. Тот бугор, на котором он всегда сидел и пел, поначалу был голым, без деревьев и кустов, поросшим лишь зеленою травой. Но на пение Орфея все ближе и ближе подымались, как очарованные, молодые дубки, стройные кипарисы, разлапистые липы, тенистые платаны, приплыли розовые лотосы, а камни обвил вьющийся плющ. В результате это место стало самым красивым в горах. Говорят люди: и сейчас еще можно увидеть там, на берегу Гебра, старейшие дубы, замершие, словно в трауре.
На своем любимом бугру, далеко от людей, Орфей играл на лире, пел про любимую Эвридику, разговаривал с деревьями и цветами.
Но как-то поутру загудели Родопские горы, зазвенели смехом, громкими песнями, музыкой флейт и тимпанов. Это бежала лесом толпа киконских женщин, справляющих праздник их любимого бога Диониса. Веселые и шумные от пьянящего виноградного сока, едва одетые, с развевающимися волосами, вакханки кружили по лесу, потом выбежали на высокую поляну и оттуда увидели Орфея.
- Это тот, кто нас презирает, женщин, - воскликнула какая-то вакханка и со зла метнула свой тирс в певца.
Но тирс, увитый зеленым плющом, не причинил Орфею никакого вреда. Тогда другая бросила камень, но он упал у ног певца, словно просил прощения за такую наглость. Все вокруг было очаровано пением Орфея.
Но шум в лесу усилился и заглушал его пение. Пронзительно свистели выгнутые флейты, громко гремели тимпаны, звучали крики и песни, славящие светлого бога Диониса.
Неудержимо мчались киконские женщины к Орфею и уничтожали все на своем пути. Недалеко на поляне несколько селян мирно пахали землю, но, увидев толпу вакханок, быстро сбежали. Разъяренные женщины схватили брошенные мотыги и грабли и напали на Орфея. Он попытался успокоить женщин, но они ничего не слышали., тяжелый дух крови затмил их разум, и впервые в жизни музыка Орфея утратила силу.
От смертельного удара певец вдруг упал, и ясный день навсегда погас для него.
Горько заплакали тогда звери, и птицы, и скалы холодные. Деревья грустно склонили свои кроны, горные ручьи от слез вышли из берегов, а нимфы надели черный траур.
Опомнились вакханки и побежали к реке смыть с себя кровь Орфея, но только они приблизились к берегу, как вода вмиг просочилась в землю, и реки не стало. А тут еще почувствовали вакханки, что их ноги врастают в землю, тела покрываются корой, а руки становятся ветками.
Это бессмертные боги, разгневанные страшным злодеянием женщин, превратили их навечно в деревья.
Тем временем загрустившие Музы собрали останки Орфея и похоронили их возле подножья Олимпа, и там, в кустах над его могилой, соловьи поют лучше, чем где-либо на свете.
А голову певца принял быстрый Гебр и понес ее вместе с неразлучной кифарой в синее море, и серебряные струны все время грустно звенели.
Морские волны донесли голову Орфея до острова Лесбос, и с тех пор этот остров стал родиной славных поэтов. А кифара певца по воле богов засияла неугасимо на небе – темной ночью высоко вверху ярко пылает созвездие Лиры.