Катку времени всё равно - по кому катиться. С одинаковым безразличием он раскатывает и малое и великое.
Профессора Евстахия Угликова малым никто бы не назвал. Великим же его считали многие, и, в первую очередь, он сам. Так и говорил студентам: "Вы хоть понимаете - КТО у вас читает лекции? А??". Студенты мялись и смущенно переглядывались. Евстахий Угликов шумно вздыхал и качал головой. Нет, дескать, не понимают, конечно. А потом читал лекцию, причем, блестяще! Он и правда был замечательным специалистом, владеющим несколькими языками, а испанским - в совершенстве. Поэтому его знали и уважали во всяких Латинских Америках, островах Карибского бассейна, и в Испании, конечно. Евстахий несколько лет провел на Кубе, помогая братской стране выстраивать дальше систему высшего образования. Потому что когда барбудос во главе с Кастро свалили Батисту, Куба была почти что одним большим игорным домом и борделем, где половина населения - неграмотна, а в вузах учились только дети из зажиточных семей. Социалистическая ориентация исключала азартные игры и проституцию, и внедряла высокую сознательность и грамотность. Так что, наши спецы помогали кубинцам исключать что не надо и внедрять что надо. Помогал аж несколько лет и профессор Угликов, и, вероятно, именно там сильно пристрастился к рому. Он вообще к Кубе пристрастился, к обшарпанной Гаване, к бесподобному Варадеро, к ошеломляющему дурману сигар, к шумным барам, где звучала "Гуантанамера", и в которых наши люди сумели стать завсегдатаями, несмотря на горбачевский сухой закон, докатившийся и до самых дальних диппредставительств СССР. К кубинским женщинам, которым революция вернула честь и достоинство, но не смогла отнять у них красоту и привлекательность...
В общем, на Кубе было очень хорошо. Но потом Угликов все равно вернулся в свой Университет, который ему показался значительно более серым, чем до Кубы. Примиряли с реальностью периодические поездки в Латинскую Америку и на родину Сервантеса. В Испании профессора Угликова принимали с удовольствием, а за вклад в популяризацию всего испанского даже вручили государственный орден, что, конечно, выгодно отличало Евстахия от остальных коллег в Университете, у которых были, разве что, выстраданные ими министерские цацки в виде грамот и значков, на которых было написано, что они - "заслуженные работники".
Справедливо полагая, что имеет на это право, Евстахий жестко потребовал от руководства факультета выделить ему отдельный кабинет, что и было исполнено. Профессор почти совсем почувствовал себя настоящим профессором, завалил весь кабинет разной макулатурой, привезенными отовсюду фигурками, а на почетное место водрузил - бог ты мой! - его величество Ксерокс - самый первый на факультете, и один из первых в Университете! Мало уже кто помнит времена, когда оргтехника в наших организациях была чем-то сродни священной корове, к ней подпускали только по высшему соизволению, и пользовались только под надзором, а у профессора Угликова был СВОЙ ксерокс! Потому что он был действительно заслуженный, без всяких министерских цацок.
Первое, что профессор отксерил на своем ксероксе, была бережно хранимая на протяжении многих лет вырезка из "Пионерской правды" с его фоткой и заметкой "Шестиклассник Евстахий Угликов делает доклад на конференции". Теперь можно было не беспокоиться за сохранность этого факта - сделанные десять копий были порукой тому, что то далекое, но славное деяние Евстахия не канет в Лету.
Профессор продолжал любить хороший ром и другие дорогие напитки. С семьей почему-то не заладилось, но однажды он встретил, наконец, ЕЁ - тонкую, нежную, умную, страстную... В душе вновь зазвучала под звон кубинских струн "Гуантанамера", и жажда жизни и свершений вновь распахнула за ним свои крыла. Было, правда, одно неудобство - ОНА была невестой его аспиранта. Но, в конце-концов, на вопрос: "А с кем же я поеду в Мадрид и Барселону, с заездом на Майорку??", ОНА дала правильный ответ, и оставила аспиранта. Отвергнутый пошел пить водку, а профессор Угликов улетел с НЕЙ в европы.
Но после нескольких поездок ОНА отвергла и Евстахия, предпочтя ему владельца магазина из Мельбурна, с которым познакомилась то ли на Майорке, то ли в Лувре. После такого непризнания заслуг Евстахий уже всерьез начал выстраивать отношения не только с ромом, а и с менее приличными напитками. Каток времени набирал свои обороты, и профессор, случалось, ночевал в своем кабинете, напившись с вечера. А утром, случалось, ходил по университетским коридорам в носках, с рубахой, заправленной в вытащенные наверх, как у американских негров, трусы. Заходил, бывало, в первую попавшуюся аудиторию, оглядывал студентов мутным взглядом, и спрашивал: "Да вы хоть знаете - КТО я??". Смотрел, молчал, сокрушенно махал рукой и выходил. А в другой аудитории мог запеть на безупречном испанском: "Гуантанамера, гуахира гуантанамера!". Ошарашенные студенты только молча таращились. Коллеги конфузливо выводили профессора из аудитории, помогали одеться, собраться, и отправляли домой на такси.
А ещё профессор Угликов начал вспоминать и рассказывать повсюду то, о чем при старом режиме рассказывать было нельзя, например, о том, что он, на самом деле - полковник ГРУ. Заявлял он это, в том числе, и водителям такси, которые его подвозили до факультета. Мало того, он еще и говорил таксистам, что заплатят за него в местном КГБ, хотят деньги - пусть туда и обращаются. Один таксист, таки, поперся. Говорит, так, мол, и так, подвозил вашего полковника, сказал, что здесь заплатят. КГБшники посмеялись, конечно, но куда-то позвонили, где профессора Угликова попросили больше не называть себя офицером ГРУ. Вспомнил Евстахий и о том, что всегда был либералом. Когда его, пьяненького, догнала однажды какая-то гопота, отмутузила прямо около подъезда, сняла шапку и отняла портфель, первое, что пришло ему на ум, и о чем он торжественно объявил на следующий день всем и вся: "Это связано с делом Ходорковского!". А потом умер. Не дожив и до шестидесяти.
Каток времени ехал себе дальше, а из его приемника доносились самые разные мелодии со всего мира, среди которых иногда безошибочно прорывалась со звоном гитарных струн "Девушка из Гуантанамо".