Евсюкова Марья Евгеньевна была женщиной не молодой, но, как говаривали окружающие, хорошо сохранившейся. Причём настолько, что к ней частенько подваливали на улице не просто мужички, а молодые люди, годившиеся ей в сыновья.
Но ханжеством вдова не обладала, потому стойко выдерживала напор таких ухаживаний, вплоть до поцелуев от случайных незнакомых людей, спрашивая, получили ли они удовольствие, поцеловав красивую женщину, как им хотелось, просила пропустить и гордо шла дальше по своим делам.
А мужской пол ошибочно принимал её сияющие молодостью и задором глаза, её лучезарные улыбки за некую наивность и пытался пользоваться её радушием и гостеприимством. Правда, учитывая еще и нелюбовь Марьи Евгеньевны к конфронтациям, им удавалось всё же сохранять дружеские отношения.
Вот и Пётр Ильич не оказался исключением. Он был не так молод, как те юнцы, пытающиеся расцеловать всё ещё пышущую неувядающей красотой женщину, а даже постарше года на два. И часто захаживал к ней в гости на правах соседа. А, так как муж Марьи Евгеньевны давно оставил её одну с детьми, не пожелав выполнить обещания, данного во время венчания « до конца в любви и горести…» и теперь свидания их и встречи проходили не при свидетелях, а в тиши лесных тропинок, на одинокой скамеечке, среди засохших цветов и венков, положенных родственниками и знакомыми на небольшой земляной холмик, то ей приходилось справляться со всем самой, а сосед охотно приходил вдове на помощь - то отверстие в стене, какое просверлит, дабы хозяюшке было место, для ещё одного крючка в доме, то вещи с антресоли поможет достать. В общем, чем мог, тем и помогал. А потом они частенько сиживали друг против друга за налитой чашкой чая и блюдцем с вареньем и вели немудрёные беседы о том о сём.
Как-то понадобилась Петру Ильичу какая-то книжка, а, надо сказать, что покойный супруг Марьи Евгеньевны оставил после себя в качестве наследства огромную библиотеку, и стеллажи с книгами подпирали четырёхметровые потолки её жилища, и он пожаловал к соседке.
Долго, кряхтя и охая, поднимался он по стремянке, периодически хватаясь поочередно руками за поясницу, на нужную ему высоту, потом так же тщательно выбирал нужный том из собрания сочинений, а тем временем Марья Евгеньевна снизу наблюдала и давала указания, где может находиться желаемое. На ней в тот день было надето длинное трикотажное платье зелёного цвета с глубоким вырезом, который она заколола золотистой брошечкой в виде маленького паучка, талию обхватывал узенький поясок из таких же золотых металлических звеньев. Но с того, верхнего ракурса, видно, Петру Ильичу увиделось в декольте гораздо больше, чем предназначалось для посторонних глаз, и он периодически с высоты ступенек поглядывал именно в вырез, а не в глаза что-то говорившей соседки.
Женщина давно уже перехватила этот взгляд, но было поздно переодеваться, либо перезакалывать выше брошь, потому она оставалась внизу и продолжала давать указания.
А Пётр Ильич, выбрав, наконец, нужную книгу, так же приговаривая, как тяжела жизнь и что старость не радость, стал медленно спускаться, а оказавшись рядом с женщиной, не удержался и протянул руки, оторвав их от своей болящей поясницы, к вожделенному предмету, украдкой, но во всех подробностях рассмотренным им сверху.
А Марья Евгеньевна, даже не дёрнувшись, застыв на минуту в глубоком молчании, неожиданно чётко и громко произнесла:
— Пётр Ильич, давайте не будем портить наши с вами дружеские отношения.
И Пётр Ильич, вспомнив не только горячий ароматный чай, налитый из самовара, но и душистое земляничное варенье в розетке, решил, что действительно, а зачем, и так всё было не плохо до этого, пока он не увидел то, чего и не было видно, но он с трудом всё же умудрился разглядеть, и потому, хоть и неохотно, но разжал свои крепкие мужские объятия. Правда, прощаясь, поинтересовался, не обиделась ли радушная его соседушка на него. А соседка, хитро прищурившись, улыбнулась, как всегда своей той принимаемой за наивность улыбкой, и сказала:
— А чего обижаться, Пётр Ильич? Хуже было бы, если бы я вызывала у вас другие желания, к примеру, постирать об меня своё нижнее бельё.
И всё пошло по-прежнему — забивались нужные гвозди, наливался чай из самовара, накладывалось варенье из литровой банки, велись неспешные разговоры.
В общем, жизнь шла своим чередом, дела были разные, не только частые заходы к ней её соседа для помощи и бесед.
Так, однажды, Марье Евгеньевне, понадобилось внести кое-какие правки в документ, удостоверяющий её личность, и тут, сходив в паспортный стол, обнаружилось, что женщина, являясь патриотом своей страны, жила все эти годы по подложным бумагам. Потому что называлось это именно так. Дело в том, что, когда она получала свой паспорт несколько лет назад, ей выдали ручку, дабы поставить свою подпись, не полагающегося по регламенту чёрного, а синего цвета.
Но, что дали, то дали и чернилами того цвета, что вручили, Марья Евгеньевна размашисто черкнула закорючку, означающую, что она, это она, дабы потом так же гордо размахивать, как оказалось, липовым документом перед носом у тех же чиновников и работников правопорядка.
***
Эти учреждения всегда, называемые не только паспортными столами, но и службой по делам миграции, напоминали почему – то детскую сказочную загадку «что такое — без окон, без дверей, полна горница людей»
Нет, двери в этих коридорах были, и даже в большом количестве, но вот, окон в них не наблюдалось вовсе, а те люди, в полном соответствии со сказкой-загадкой наполняли эти заведения, сидя на стульях напротив тех входов.
Но в знакомой уже мрачноватой обстановке, в которой так же привычно разместилась толпа посетителей, имелся всё же один проём, в который входил человек, а потом, только и мог наблюдать, сколько уже времени находишься в ожидающей очереди, по тому, как перемещалось солнце в тот момент, когда кто-то ещё желал присоединиться ко всем остальным. Но как, только громко проскрипев, дверные петли становились на место, всё вновь напоминало ту отгадку на загадку, то есть огурец.
Марья Евгеньевна сочувствовала и понимала людей, записывающихся под номерами, кто первый пойдёт на приём к начальнику, кто следующий, кто потом, но она уже вот, так же, ночами стояла и отмечалась в длиннющих очередях за книгами, пополняя оставленное ей покойным супругом наследство. И, ей такого рода бдения до того надоели, что теперь она уже больше не занимала никакое место в этой бесконечной процессии почти на Голгофу, учитывая происходящее в этих кабинетах, а шла наперекор вопросам «Кто последний?», просто она давно уже всегда была первая, вот и всё.
Вот, и в этот раз, она, оглядев основательно усевшихся посетителей, на унылых лицах которых светилась вековая печать безысходности и готовности сидеть до утра, понимающих, что процесс этот бесконечный, хоть тех самых стульев хватало на всех, и направилась к двери, на которой блестела табличка с надписью « Начальник »… А дальше можно было только догадываться, как зовут этого начальника, и как его фамилия.
Но в этот момент дверь резко распахнулась, и оттуда почти опрометью выскочил энергичный человечек небольшого росточка, лет сорока с небольшим, и промчался на всех скоростях мимо женщины, заскочив в соседний кабинет. Марья Евгеньевна, наученная опытом, чуть не вставила носок сапожка в дверной пройм, не дав исчезнуть в другом помещении вышедшей оттуда только что личности полностью.
А личность с округлым брюшком, обтянутым светлой рубашкой, предательски выпирающим над ремнём, начальственным тоном раздавала указания, и на вопрос посетительницы, неожиданно раздавшийся у него за спиной, будет ли он свободен сейчас, произнесла:
— А, я вообще, сейчас уезжаю. Если бы я в туалет пошёл, вы бы тоже за мной зашли?
— Так вы уезжаете или в туалетную комнату направляетесь? — Полюбопытствовала ещё раз вдова.
Через какое-то время стало ясно, что начальник всё же направится к себе, а не справлять нужду, и, узнав, то, что не дописали на табличке, Марья Евгеньевна бодрой походкой пошла вслед за Бурлаком Антоном Вадимовичем.
Вообще-то, если бы не эта правка, которую нужно было внести в её документ, так и не узнала бы гражданка Евсюкова, что давно была исключена из списка патриотов своей страны.
Но тут нужно бы заметить, что Марья Евгеньевна, выяснив, что новый паспорт она получит из рук этого начальника, и даже похвалив его за то, что сильно выделяется на фоне остальных чиновников такого порядка, ну, наверное, своей грамотностью, ведь только он заметил этот казус в её документе, порадовалась за себя. Но не знала она в тот момент, насколько рано проявила такие эмоции по отношению к товарищу Бурлаку, более того, она просто не могла знать, что он ещё и возглавляет череду хамски и бесцеремонно настроенных сотрудников этих заведений их города.
А Антон Вадимович со смехом выслушал, как она, по большому счёту, уделывала таких, как он, но в другом подразделении, про себя усмехнулся, его- то такая участь не постигнет, тем более, что пообещал всё сделать как надо.
Но загвоздка заключалась ещё и в том, что дражайший почивший супруг Марьи Евгеньевны так и не успел до конца оформить наследственные бумаги, и вот тут обычным гражданам выдавали обновлённый документ за десять дней, а вдове полагалось по закону ждать два месяца.
Но было и ещё одно обстоятельство, не позволяющее ожидать именно этот срок. Младшему сыну Марьи Евгеньевны, Володе, срочно нужен был её паспорт для устройства на работу, и женщина пояснила данную ситуацию начальнику, добавив, что вообще-то это не собака ей погрызла эту книжечку, и не она сама её спустила в унитазе, и что надо бы поторопиться. Бурлак, чуть ли не по – дружески подмигнув, пообещал, и время пошло.
Посещая такие места, Евсюковой приходилось порою забывать о своей приветливой улыбке, которая распространялась не на всех, но не на тех пираний, занявших стулья в тёмном коридоре, уж, точно, и тут, чтобы не быть заживо съеденной, она, её манеры больше напоминали акулу с оскалом во все огромные зубы океанического животного, а порою, наоборот, приходилось быть более, чем любезной, что и вводило в заблуждение кое-кого. Бурлак, оказался не исключением, приняв её рассказ за шутку и опять – таки, саму вдову за наивность. Но наивен, оказался он сам, решив, что можно действовать в своём стиле, то есть ничего не делать, уповая на те, положенные по закону два месяца, хоть и обещался и был предупреждён.
Время работало не на него…
***
Выйдя из другого кабинета, куда любезно препроводил Марью Евгеньевну начальник, и, узнав, что уже через неделю всё будет готово и можно позвонить, посетительница так и сделала.
Но неожиданно узнала, что запросы отправлены, а результат нулевой, что на самом деле означало, что воз и ныне там, никто, никуда ничего не слал, а все во главе с Бурлаком сидели и дружно подпирали кулаком щёку. А потом и вовсе, некая Оксана Олеговна, уехала в другой округ, как только Евсюкова по договорённости перезвонила ещё раз, так и не поняв того же, что и её начальник.
Пора было действовать.
***
И были другие люди, не считавшие любезность Марьи Евгеньевны наивностью, и по случайности, стоявшие по должности гораздо выше Бурлака Антона Вадимовича. Но, как выяснилось позже, он и на них плевал, и на их указания вместе взятые.
Уже давно должен был он позвонить вдове и доложить о готовности так нужного документа, но продолжал не спешить. И вышестоящему начальству самому пришлось перезвонить ему по второму разу, и ещё раз, как принято, было изъясняться на языке этих людей в погонах, раздать ему слонов.
Но у Бурлака были свои подчинённые, которые действовали в прямом соответствии с поведением своего же шефа.
Уже поняв, с каким подразделением она столкнулась, с какими людьми, просто так вхолостую идти в паспортный стол Марья Евгеньевна не захотела, а желая знать наверняка, готово ли, стала названивать по телефону. Но и тут её ждало ещё одно разочарование или подножка в виде сбрасываемого именно её номера.
Узнав у сына, ради которого всё это она и заварила, что реакция идёт только на конкретный номер, попросила Володю передать от неё лично, что сотрудники совсем охамели. И в её же выражениях: пускай подсуетятся и узнают, всё ли сделано, как надо, а то, как бы она, Марья Евгеньевна самолично не явилась и не надрала бы им задницу за более чем беспардонное поведение.
Правда явиться всё же пришлось, но уже за паспортом.
***
Сидя в коридоре в ожидании своей очереди, не видела Евсюкова в данный момент необходимости обходить ещё и двух человек, находящихся впереди неё, наблюдала она, как так же резво, как и тогда, выскакивал из своих дверей небольшого росточка человечек, слышала, как в своём кабинете, кого-то посылал, куда подальше, имея ввиду надоевших назойливых посетителей, потом выбегал снова, с уважением здоровался с сидящей на стуле вдовой и интересовался, получила ли она уже своё. На что слышал издевательское : « Вы, знаете, нет ещё, сижу, вот, жду…» и бежал дальше.
Ещё по телефону, Марья Евгеньевна сказала его подчинённому, что, если Бурлак уже и не врио, коем только что являлся в этом подразделении, то можно очень быстро вернуться на начальные позиции с таким потенциалом, что, правда, тогда не сильно ей помогло.
А сейчас этот не временно исполняющий залетел в помещение, где Евсюковой поясняли, что надо бы уплатить ещё и госпошлину, и только потом она получит, наконец - то, свой долгожданный паспорт.
Глянув с возмущением на заглянувшего в этот момент Бурлака, который оказался просто лёгок на помине, потому что Марья Евгеньевна уже убеждала работницу сходить к нему для разъяснений, она грозно произнесла:
— Антон Вадимович, немедленно выдайте мне мой документ. И я не буду ходить ни в какой банк, и не буду платить никакие деньги, ни вы, ни ваша Олеговна мне этого не сказали и вообще…
Тут ей не удалось продолжить, потому что сотрудница из – за стола пыталась показать ей бумажку, которую Евсюкова должна им представить.
Даже не глянув на женщину, которая говорила, почти тряся квитанцией: «Вот, видите, вот такую…» — широко размахивая банковской платёжкой, будто дирижёр перед оркестром.
— Оставьте это себе, и я не с вами разговариваю! — Грозно в её сторону кинула Марья Евгеньевна и резко развернулась на каблуках с вопросом в глазах к начальнику.
Завертевшись на месте, словно пёс, пытающийся поймать на себе блоху или собственный хвост, Бурлак, попросив подождать его в коридоре, уже проскользнул в двери своего кабинета, на котором так и красовалась не дописанная до конца табличка, но вдова- то уже знала, как зовут этого прохвоста, и даже выучила наизусть его полные инициалы.
Через минуту пригласив посетительницу к себе, он чуть не подскочил в момент, когда та входила, но, выдержав марку, остался сидеть за столом начальника. Правда, от спеси на его лице не осталось и следа, а дальше всё происходило в лучших традициях гоголевских романов:
Подобострастно перегнувшись через весь свой стол к посетительнице, Бурлак услужливо положил перед вдовой две бумажки и стал показывать, где ей нужно поставить свою подпись и где ещё, что написать.
Эта ситуация напоминала нечто:
— Вот, вам, Нестор Петрович, чернильница, вот вам, перо, прошу-с…
— Число сегодня какое? – грозным голосом спрашивает Нестор Петрович.
— Двадцать пятое… - почти пролепетал испуганно Вадим Антонович, а следом: - Январь, такой то год.
— Дальше не надо, знаю. — Прозвучало вновь грозное от Нестор Петровича.
Не хватало только теперь подбежать, ещё раз нагнуться и так же услужливо промокнуть написанное.
Но всё произошло несколько иначе.
— Благодарить за проволочку, как понимаете, не буду. — Сказала Евсюкова.
Ещё пытаясь шутить, но, уже становясь почти невидимым из-за стола, Бурлак, расплывшись в елейной улыбке, произнёс:
— Ну, какая же проволочка. Всё сделали в срок.
Но Евсюкова уже продолжила:
— Мне, товарищ Бурлак, ваше подразделение напоминает сумасшедший дом, а вы в нём главврач, но смирительные рубашки надо надевать на ваших сотрудников, которые ещё и попримеряли страусиные костюмы и разгуливают тут по коридорам, неугодные звонки сбрасывают.
— Ой, а кто это? — Попытался прикинуться дурачком начальник. — Я не знаю.
— Да, есть тут у вас один, такой Дмитрий, в надетых тапочках от страуса бегает по кабинетам, ваши же указания выполняет, между прочим. Вам два раза сверху звонили, но вы продолжали ничего не делать, а я ведь вас предупредила.
Антон Вадимович, сидел в тот момент, уже больше напоминая своим видом провинившегося школьника, которому даёт взбучку его преподаватель, оставалось только ещё ударить его по лысеющей голове указкой и произнести «Болван!» Или, вдова могла бы сложить веер, которым только что обмахивалась и сказать то же самое.
Но она только лишь произнесла, указав на его всё же немалый уже возраст, что должен был бы понимать, что делает в этой жизни, а следом опять уже угрожающее:
— Дверь откройте немедленно, выпустите меня! — Памятуя, как вот так же, у неё на глазах, стоя у выхода, посетитель, немолодой мужчина не мог выйти, а Антон Вадимович, ёрничая сказал тому: «Назови своё имя и типа «Сезам откройся» дверь и откроется»
Но тут уже находясь совсем под столом, Бурлак даже не вспомнил, как решил не впервой поиздеваться над человеком, потому как, только что не приложил руку к козырьку и молча, шморкая носом, нажал на нужную кнопку. Протягивать руку никуда не пришлось, потому что он уже сам произносил заветные слова про Сезам, откуда-то, из-под низу, и над столом видны были только его короткие светлые брови, в удивлении поднятые и всё больше ползущие вверх.
Видно, не думал Антон Вадимович, что то, что он принял за наивность, обернётся для него прилюдной поркой и словами: «Вот вам, перо с чернильницей. Прошу-с… »
***
А вдова уже весело, совсем позабыв, что только что поучаствовала в спектакле по мотивам повестей Гоголя, сыграв в нём не последнюю и не второстепенную роль, переходила улицу и, глядя на прохожих, улыбалась своей обычной улыбкой, и вовсе не наивной, как могло кому-то показаться, притягивая к себе взгляды не только мужчин её возраста, которые оборачивались и делали комплименты ей и её наряду, красивой юбке с баской, цвета всё же хищного леопарда, а в унисон их восхищённым взорам неслось : « Ну, те-с молодые люди, дайте пройти, у меня дела-с…»
Марина Леванте
2014 г.
.