Пустая добыча одной львицы
Ну ж, был денек! Такой добычи плечи мои еще не держали.Не зря продиралась по зарослям, шла по колючкам, караулила удобное мгновение – прыгнуть, упредить удар. Боялась, вдруг шаткий мостик не выдержит. Все удалось! Хотя тигрица прошлась-таки своей когтистой лапой по моей шее, но царапину легко перетерпеть.
От быстрой ходьбы сбивается дыхание. Свое бунгало я покинула еще затемно. А сейчас солнце склоняется к западу, горит костром за шеренгой лиственниц, пылает, словно бензином плеснули. Не догорай, свети, пожалуйста! Потому что темнота - как вода, в ней можно утонуть, а вот вынырнуть не всегда удается.
От голода подгибаются коленки, еще больше мучает жажда. Но ничего, уже чую дым родной печи. Вот они, знакомые кусты с капельками красной волчьей ягоды и высокий дуб - тренажер белок. Что ж ты не взглянула на хоровод фиалок? Сама же их разводила, меж двумя березками … давно это было.
Дома сын, грустный рыженький Лео, немой со дня похорон отца – испугался прощального залпа товарищей по оружию.
Разулась до боса, с наслаждением пила отвар целебных трав, затем ела что-то: черствый хлеб, сыр, холодное мясо, зелень. Наконец, растянулась на медвежьей шкуре, буркнув сыну:
– Занавесь окна и стреляй на малейший шорох за дверью!
Сын выпустил из руки любимую послушную мышь, погладив ей носик, дескать, скоро вернусь, поправил кольт на поясе и пошел привычно исполнять поручение: сдвинул жалюзи в комнате матери, отключил городской телефон, опустил рычажок домофона. Дневной сон мне удается только при условии гарантированной тишины. Провал в небытие, полеты над сверкающей бездной и пробуждение. Как хорошо, что солнце еще не зашло. Принимаю контрастный душ: север – юг! О-о –о – как мощно! Пью кофе и с посвежевшей головой подвожу итог. Я сегодня триумфатор. Грант с семью русскими нулями (!) вырван у конкурентов. Надо петь и ликовать. Мой сын поедет в норвежский санаторий к лучшим детским неврологам. А я вместе с ним, но в командировку, готовить репортаж из семей малолеток.
Радости нет. Добытая туша измотала нервы и будто вымазала кровью. Фу! Что я говорю!
Дотягиваюсь до пульта, прицеливаюсь в экран. Почему прицеливаюсь? Что за ассоциации? Я! Никогда! Никого! Не убивала! Экран покорно вспыхнул и показал чей-то мордобой. Надоело. С будущего сентября на этом канале пойдет проект моего патрона Робертовича о самых юных родителях планеты. Репортажи буду снимать я. Подспудная реклама противозачаточных пилюль. Боролись мы с авторами другого проекта – туманного и бездарного – о человеческой благодарности. Да у нас и людей таких нет, писать о глубоких чувствах. Где Толстые? Где Чеховы? Ау!
Поэтому сегодня, как бойцовая собака, я дралась на совещании за этот грант – цифру с четырьмя нулями в европейской валюте. Добыть его помогла мне моя ирландская кровь. Да-да, я ведь на четверть ирландка. Мой папа – наполовину. Бабушка, блондинка из Тамбова, зачала его в 1957, в год Московского фестиваля. Своего отца папа не видел, блондинка говорила, что приехал папаша из Дублина, здорово играл в волейбол, любил московское мороженое, а звали плечистого рыжего парня Ой Сина. Но имя это, фамилия, прозвище или профессия – осталось неведомо для тамбовской Бриджит Бардо, как окрестили ее подруги. А тот парень обозвал Бригиттой. Эскимо покупал букетами. Голова ее и сейчас бела – но уже не от краски - от седины. По утрам пьет коньяк, закусывает шоколадом, кому-то объявляет: "Жизнь удалась". Тетя Мила смеется, целует мать и уходит на работу в отдел иностранной литературы большого книжного магазина. Мы бывает у бабушки редко – далековато ехать.
Папа тоже был огромный и рыжий. И очень добрый. Мама его обожала. На автогонки всегда с ним. Говорила: «Если вдруг – так вместе». Перевернулись они – да, как она хотела – вместе, но ей врачи помочь не могли, а искалеченный папа умер через год, наказав мне, 19-летней: «Как львица борись за свое счастье!».
… В тот день, когда они поехали на последнее авторалли, я впервые увидела фиалки. То есть, я конечно и раньше на них смотрела, но в то утро острое волнение гнало кровь – я готовилась поступать в театральный и поехала одна за город, на дачу, чтобы никого не стесняясь, громко читать отрывок из "Двух капитанов". Фиалки были огромными – на весь мир. Потому что я легла и прильнула к ним, сиреневым, лицом. Какие-то волны качали меня. Я была полна счастьем и хотела одарить им весь мир. Полотна мне было не наткать – станка или как там ее – прялки – не имелось, пир на всех крещенных не сготовить – кастрюль не хватит, но я могла везде разводить фиалки и пообещала себе (или Богу?) всю мою большую-большую, счастливую-счастливую жизнь этим заниматься.
Тигрица, заведующая соседним отделом, когда увидела, что грант только лишь прошелестел над ее красиво ухоженной головкой, попыталась морально убить меня фразой: «Да, тебе это близко». Не трогают меня намеки на Бригитту. Да даже и трогали бы – я рассчиталась нулями.
Лео на ужин не зову, сам прибежит, услышав запах любимых блинчиков с ветчиной. Ах, я забыла про клубнику в холодильнике. Августовский урожай. И вот еще. В кармашке сумочки лежит подарок для моего мальчика. Проходила я мимо церкви, и меня окликнули.
– Не узнаешь, деточка?
– Узнаю, – отвечаю и торопливо улыбку на лице строю.
Соседка с первого этажа в том доме, где я жила еще с мамой и папой. У нее дочка была с больными ногами, а я без спроса ее накормила клубникой. У нее такой диатез разыгрался! Соседка меня не упрекала, видела, что и так переживаю.
– Как твой сыночек, – спрашивает и под руку меня увлекает к дверям церкви. Зашли мы. Запах мне показался приятным и родным.
– А чем это пахнет?
– Да ладаном, - шепчет, - купи свечи и поставь вон туда и туда. Богородицу попроси, чтоб сыну твоему помогала. Она ведь сама мать, всех нас понимает.
Не знаю, молилась ли я? Скорее нет, чем да. Но я вспомнила мои фиалки! Так вспомнила, что захотелось просить прощения. У себя или у Бога – не знаю.
Встряхнулась, слезы внутрь загнала и пошла к выходу.
Марь-Минна - так ее звали - Мария Вениаминовна еще на прощание иконочку какого-то бородача, сидящего верхом на льве, мне сунула.
Вот я сейчас и дала ее сыну.
Мой Лео пришел в восторг. Рассмеялся, поцеловал картинку, прижал к себе.
Сижу в сумерках, вспоминаю юность. Как по заказу – Культура дает передачу о моем любимом писателе. Видеоряд ничего. Гитлер рисует стрелку черную. Она разрастается. Пшеница на фоне темного неба.
Что сказал бы мне мой любимый писатель?
Я, кажется, нет, точно уже знаю, что утром откажусь от проекта, от гранта со множеством нулей. Мой шеф Орел превратится в скунса. Обольет с ног до головы пахучим. Ничего, я сильная.
Но мой Лео, мой немой Лео, как же я помогу ему?! Как бороться за его счастье?!
Папа, мама, кто мне поможет?
– Мама, ты плачешь? – Он стоит рядом и смотрит в экран, там колонны солдат со свастикой движутся по зеленому полю, – что ты плачешь, мама? Ты разве не знаешь, что в этой войне мы победили?
***
Диалог после прочтения:
-А почему?
-Что почему?
-Откажется!
-Так читай внимательно!