Талантливого смоленского прозаика Олега Ермакова открыла для себя недавно. Сведения о нём (их немного) можно найти в Интеренете. Остановлюсь на сборнике рассказов, с которого началось моё знакомство с писателем: «Арифметика войны» Москва «Астрель», 2012 тираж 4000. Действие большинства рассказов происходит в Афганистане, их главные герои — советские солдаты и офицеры. Художественный уровень книги очень высок, это литература в самом лучшем смысле слова. Позволю себе привести большие цитаты: хочется, чтобы у талантливого писателя стало больше читателей.
Рассказ «Боливар». Его главный герой лейтенант Мартыненко пытается понять, почему он и тысячи советских солдат и офицеров оказались в чужой стране: «...В Афганистане не было иностранных захватчиков. Афганистан был охвачен бедностью и невежеством и в первую очередь нуждался в учителях и инженерах. <...>
Этой земле нужна вода, а не порох. Этим чёрным от солнца крестьянам нужны тракторы, а не караваны с оружием, агрономы, а не главари шаек и мастера подрывных войн. И противостоять им должны солдаты. Не только строители и учителя — Афганистану нужны были солдаты». (стр.70-71)
Мартыненко видит, что война обнажает в человеке такие глубины души, которые в мирной жизни ни за что бы не обнаружились. Так, например, старший лейтенант Олехнович, семьянин и любящий отец, пройдя через ад боёв, увидев много смертей сослуживцев, превращается в зверя, безжалостно уничтожающего даже тех, чья вина не доказана. «В основе действий старшего лейтенанта была какая-то примитивная, древняя наука — арифметика войны. Эту арифметику можно выразить формулой: минус-чужой даёт плюс. Чем меньше непонятных чужих, тем больше надежд выжить своим. Олехнович был уже не человеком, а природным явлением, как самум…» (стр. 97)
В рассказе великолепно передаётся напряжение героев в ожидании засады, боя и смерти: «Наша маленькая колонна шла, ощетинившись, как ёж или даже как мангуст, готовый к встрече с коброй. В этом ущелье иное течение времени, я это понял, взглянув на часы после того, как танк приблизился к гранёной скале и спокойно пополз дальше, а за ним и вся колонна, - взглянул и понял, что с начала нашего движения не прошло и пяти минут. Мы входили в какие-то плотные слои пространства и времени, я заметил, что моё дыхание замедлилось. И ещё семь минут мы приближались к какой-то чёрной дыре, где время должно было вовсе исчезнуть, я дышал всё глубже и реже — и за мгновенье до того, что должно было произойти, внезапно понял, что этого не произойдёт. Воздух окаменел, он давил на грудь, плечи, как будто бы где-то всходило Каменное Солнце, наполняя своим плотным сиянием всё вокруг. Но вдруг из самого центра его покатилась волна, и загустевший воздух раскололся, все зажмурились и пригнулись к броне, кто-то даже лёг, и вся картинка качнулась перед глазами. Мне показалось, что наш БМП в самом деле оседлал волну — такой вдруг зыбкой стала земля. <...> В горах нарастал грохот, как будто на них обрушились тонны бомб, которые почему-то не взрывались. Да и в стремительно разгоравшемся небе не было видно никаких самолётов». Так солдаты становятся свидетелями землетрясения в горах.
Самым сильным показался рассказ «Афганская флейта», главному герою которого захотелось привезти маленькой дочери из Афганистана флейту, олицетворяющую, как ему кажется, «самый дух <...> Востока» (стр.192). Однако у рядового нет возможности бывать на базаре, и он попросил двух братьев-афганцев, работавших в полку трактористами, купить флейту. Братья взяли деньги и обещали выполнить просьбу. Время шло, но флейты братья не приносили, объясняя это разными причинами: не смогли съездить на базар, дуканщик уехал за товаром в Пакистан, задерживается, вернулся, но флейты не привёз. Герой стал требовать возвращения своих денег, братья обещали, но не возвращали. Потом они принесли на КПП совершенно не нужные главному герою солнцезащитные очки - «немецкие очки, судя по наклейке, в блестящей толстой оправе под серебро» (стр.195), никак не стоящие тех денег, которые были даны на флейту. Дальнейшие попытки героя вернуть свои деньги ни к чему не привели, а через некоторое время братья перестали появляться в расположении части. «Восточный человек никогда просто так не отдаст выручку, по крайней мере афганский бедняк», - так философски рассуждает главный герой, не получивший ни флейты, ни своих денег. Очки, лежавшие на КПП, куда-то исчезают, и он забывает о них, но забывает, как оказалось, не совсем.
Полк, где служит герой, готовится к военной операции. «Шурик закинул бронежилет в трюм тягача, взялся обтягивать каску брезентом.
«А ещё есть?» - спросил я.
Нет, брезента больше не было. Надо было найти что-то подходящее, обрывок масксети. Каски бликовали, сигнализируя снайперу… Я опустил каску и взглянул на Шурика, корпевшего с иголкой.
«Слушай, а ведь они мне втюхали маяки?..»
Шурик поднял глаза, серые от пыли и зноя.
«Есть очки-хамелеоны, а есть маяки. Оправа сверкала бы, как сварка».
Шурик наконец понял, о чём я, и ещё мгновение думал.
«Вот оно что?.. Ихняя музыка? Гоп со смыком!» <...>
Не найдя брезента, я втихаря отрезал кусок от масксети, укрывавшей наш батарейный бассейн, и обтянул каску.
Ночью мы двинулись на Ургун». (стр.197)
Герой далёк от однозначного обвинения братьев: «Наш полк был подобен бронированному колоссу, и шаги его в хрупком мире глиняных жилищ, арыков, лелеемых садов, пшеничных полей были страшны и разрушительны. Находились мы там для того, чтобы воцарился мир. И братья могли это понимать. Но, понимая всё и принимая хлеб за работу в полку, чувствовали ненависть. Вот как раз об этом и Руми: «Людское сердце — вот ценитель...» Трудно оставаться рациональным, когда на твоих глазах гибнут женщины и дети. Иррациональное таится в самой войне. И рано или поздно оно выходит наружу». (Стр.200)
Западному человеку невозможно до конца понять человека Востока: разные культуры, разные менталитеты. Жизнь афганцев на взгляд европейца — бедность, отсталость. Но это очень ДРУГАЯ жизнь, и сказать, что она хуже жизни более цивилизованных стран нельзя. И на вопрос: нужно ли вмешиваться в такую ДРУГУЮ жизнь — не может быть однозначного ответа.
Повесть «Шер-Дарваз, дом часовщика» написана от лица афганца, юноши, из родного кишлака приехавшего в город учиться. Пейзажи, картины жизни и быта Востока вызывают восхищение, кажется, что всё это видишь, написанное сочными и смелыми мазками художника-импрессиониста: «Вокруг расстилались степи, было видно далеко. Всюду горизонты начинали ломаться и дыбиться, где дальше, где ближе. Простор был ограничен хрупкими горами. Нет, горы переводили земной простор в небесный» (стр.253)
Начинается война, и герой возвращается в своё разбомбленное и покинутое оставшимися в живых жителями селение: «Хотя и весь этот кишлак с закопчёнными деревьями, с каким-то тряпьём на заваленных грудами кирпича улочках и брошенной утварью, с изумрудными виноградниками и колосящимися полями, с водой под тутовым деревом, текущей из предгорий ни для кого, с не тронутой ни одной пулей мечетью казался видением сна или какой-то картиной прошлого, далёкого прошлого. Я много читал о войнах и при чтении всегда чувствовал какое-то воодушевление; описания сражений захватывали. Но — вот чем оборачиваются сражения. Горьким духом гари, пылью руин. Жизнь, стёртая в пыль, разодранная, как тряпки, вбитая в землю. Я никогда не думал, что смерть так близка, что она всегда рядом. Она окружает меня со всех сторон, вот её сады с ароматными плодами; здесь всё ею пропитано, как чёрной оспой; я ем абрикосы, а на губах вкус смерти, пью воду и чувствую её раздвоенный ледяной тонкий язык; смерть заглядывает под мои спящие веки, овевает моё лицо тёплым тленом. Если я и вправду стал чашей, то наполнен смертью до самых краёв. В этих садах и воздух смертелен. И солнце над ними как яростно белая кость. <...> Иногда в миг пробуждения — на заре, под щебет птиц — кажется, что всё по-прежнему и я приехал на каникулы. <...>
Но веки вздрагивают ещё раз, и новая действительность обрушивается на меня запахом гари. Словно кто-то срывает засохшие повязки с глаз, сердца» (стр. 277-278)
Не уверена в абсолютной правильности своего впечатления, но главный герой в конце повести кажется больше носителем западного менталитета, чем восточного: восточный человек не столь склонен к рефлексии, и войну он воспринимает не совсем так, как западный человек. Но это моё личное мнение.
Роман «Знак зверя» и ранние рассказы в плане художественности уступают «Арифметике войны», они проще, однозначнее (О.Ермаков «Знак зверя» Смоленск «Русич» 1994 — цитаты по этому изданию). Некоторые рассказы воспринимаются скорее как очерки, в них нет того психологизма, который отличает, например, «Афганскую флейту». Однако читать их было необыкновенно интересно. Может быть, и потому, что в Афганистане воевали мои родственники, одноклассники, друзья юности, и не всем из них посчастливилось вернуться домой живыми.
Тема возвращения, наверное, одна из самых важных для автора. Об этом рассказы «Пир на берегу фиолетовой реки» и «Счастливое возвращение», имеющие открытые финалы: их герои ещё не окунулись в мирную и новую для них жизнь на родине, они едут домой.
А вот герой рассказа «Жёлтая гора» ветеран афганской войны, а ныне журналист молодёжной газеты Фёдор Прядильников так и не смог вернуться с войны до конца. Она продолжает жить в нём: в снах, в памяти. И Прядильников, сам того не желая, оценивает мирную жизнь бескомпромиссной военной мерой, он слишком многое понимает и жить с этим пониманием тяжело: «По утрам он слушал рок. И в это утро он слушал рок. <...> Рок рокотал всё то же: если ты не успел свихнуться от речей и призывов пузачей в цилиндрах, иди к нам, мы никуда не идём, потому что некуда идти, и мы не врём, что куда-то идём и в конце концов придём, мы топчемся на месте, и нам наплевать, кто ты — красный или чёрный, левый или правый, христианин или буддист, безбожник или анархист, ты человек и этого достаточно, и этим всё сказано, ты пришёл к нам, значит, ты устал от человеколюбивых басен, написанных твоей и моей кровью, пускай они проламывают друг другу цилиндры и головы, а мы будем смотреть на солнце, целовать подруг и слушать рок, нас объединяющий рок, нашу идеологию и религию - рок!
«Хорошо, - подумал Прядильников. - Только наивно, ребята. Дяди в цилиндрах вдруг поругаются, обзовут друг друга козлами и пришлют вам повестки. И никуда вы не денетесь, пойдёте защищать честь цилиндров и выпускать кишки братьям во Роке». (стр. 354-356)
В заключение выскажу своё мнение, и оно будет однозначным: Ермакова стоит читать. Хотя бы потому, что наш мир окончательно свихнулся, и войны идут, и не видно им конца. А ещё потому, что мирная жизнь — наша цивилизованность, наши духовные искания, литература, музыка, театр — возможна только тогда, когда есть мужчины, делающие свою тяжёлую, героическую и смертельно опасную работу. О них мужская проза Олега Ермакова.