Я пошёл спросить туалет, а Алесь, оставшись без поддержки, начал падать в сторону витрины вместе со столом. Буфетчица, искривив пространство-время своей массой, мгновенно оказалась рядом и стала дубасить Алеся полотенцем.
Серые люди в портфелями и в очках смотрели на всё это краем глаза, предпочитая разглядывать прилавок, предлагающий три вида минеральной воды.
Это было последнее поколение интеллигентов. Интеллигенты, которым не стыдно пить, но стыдно находиться в одном помещении с алкашами. Но больше негде было выпить.
Знал я как-то таких людей. Это были весьма образованные люди, и жили они не так, как живут остальные. Они похмелялись перед сном, пили с обеда, а по ночам писали стихи о любви к людям и страданиях Земли.
На поклон к министру, с которым я (сам не знаю зачем) работал целый год, интеллигенты явились не со стихами, а с доносом. Донос был о том, как я за казённые деньги пью с теми, у кого должен брать интервью.
Донос был правдой по сути, но сам его факт ; как я упустил момент, когда он снова перестал считаться за подлость?
«Видишь своих интеллигентов!» ; министр смеялся мне в лицо, как будто выиграл дорогое пари. «Работать надо, а не книжки читать!»
Сам он по-прежнему считал себя рабочим человеком, хотя много лет не ездил на автобусе. Он давно ездил на огромном чёрном “немце” и напрягал руку только чтобы подписаться.
Возвращаясь в буфет, я вывел Алеся из-под ударов полотенца, но из самого буфета нас вытеснили превосходящие силы. Нам вслед полетела его чёрная дерматиновая сумка. Мы оказались среди машин и людей.
Он попрощался со мной и хотел уйти, но у меня был последний вопрос: имена остальных шабашников.
«Петров Василий и Василенко Петро. Забавно, да?»
Имён мусульман он не мог вспомнить. Карела, насколько помнил, звали Макар.
Алесь махнул рукой, как робот переставляя ноги свернул в арку, ступил на територию мэрии. Милиционер на проходной только кивнул.
На меня же милиционер направил такой взгляд, что достань я удостоверение журналиста ; он бы его продырявил.
Так попрощались.
В истории, которую рассказал белорус, меня больше всего интересовал момент пересечения двух параллельных линий: людей и решающих судьбы.
Самые обычные люди, пусть и мастера своего дела, встречаются с самым настоящим государственным деятелем, пусть и сравнительно мелкого масштаба.
До этого они могли встретиться разве что в зале для вручения наград, где жали руки друг другу по очереди, автоматически, не заглядывая в глаза. Такие моменты для одних так волнительны, а другим так обрыдли, что никто их толком и не помнит.
Только случайные, невероятные встречи двух миров имеют какой-то смысл.
«И какой же?» ; спросил бы меня старый добрый редактор, если бы я пришёл с этой историей к нему.
Мой старый редактор считал, что читателя интересует факт. Он всегда был о своём читателе слишком хорошего мнения.
Он позволял мне садиться на край его стола, курить в окно и строить из себя умника. Он не позволял мне вести расследований.
“Чтобы судить людей, сперва научись не судить людей”.
Хотя мы давно не сотруничали, я ещё много лет продолжал говорить с ним в уме: “Владислав Юлич! Полюбуйтесь!” ; и швырять на стол пачку запечёной в принтере бумаги. Я открывал окно и начинал: “Это же не просто сарай...”
Но история об непростом сарае посреди спорных лесов, она не клеилась ни в голове, ни на бумаге. Неизвестно, о чём говорили Ельцин и Петров. Что стало с самим Петровым? Кто заказчик распила?
Что за белой халат, и почему он сердится?
Ни один, даже начинающий редактор не принял бы такой сырой материал. Я бы не принял.
Интернета ещё толком не было, и вычислить сразу в нескольких странах (а может, и дальше) Петрова или Василенко было невозможно.
Я попробовал ещё пару расследований, проверял какие-то насосные станции и загрязнение дорог. Люди уже тогда были заняты своими делами, газет не читали. Только ещё решали сканворды на последней странице с голой по пояс женщиной.
Писать о романтической психологии или рыбалке я не умел, поэтому стал разбираться в технологиях. В то время это была “довольно перспективная тема”.
Спустя чёрт знает какое время, репортёрская судьба занесла меня в областной центр на северо-западе Белоруссии. Местные учёные разработали новый, чёрт знает зачем нужный способ беспроводной связи, и мой сайт должен был об этом что-то сделать.
Выяснилось, что сайт не совсем мой, но ехать я всё равно должен.
Одновременно с околонаучной пьянкой, в том же городе, в той очень опрятной, но откровенной дыре, похожей на образцовый подъезд небогатого дома, в летнем амфитеатре с крышей неопределённой формы проходил музыкальный фестиваль “Славянский базар”.
Название, как выяснилось из афиш, было выбрано не просто так: молодые люди и девушки со всего бывшего Советского Союза собрались там торговать свой талант.
С лотков бойко продавали кока-колу и водку, и кое-кто из лысоватых дяднек в светлых теннисках действительно присматривал для себя разного рода способности.
Но именно в тот год, в тот день, когда я попал в синюю белорусскую глушь, на сцену летнего амфитеатра вышли три человека, каким-то (им самим не совсем понятным) путём завладевшие большим куском суши и прибрежных вод. Они были в одинаковых светлых теннисках и были похожи на одноклассников.
Целый день перед этим они совещались в загородной резиденции “Крупенино” о том, что делать и что потом говорить. У них была чеховская привычка решать самые важные вопросы на даче.
А люди весь день пели и плясали в открытом театре, и в пасмурные часы казалось, что это не фестиваль, а ритуал, призывающий ниспослать им Свет с Неба.
Действительно, в тот момент, когда объединённый кортеж выдвинулся в центр города по идеально гладкой дороге, тучи рассеялись, и воцарилось жаркое, трескучее лето.
Говорили, в этом не было никакого чуда и тучи разогнал самолёт.
Время президентов слишком дорого, чтобы ждать погоды.
Зрители фестиваля как один встали и приветствовали троицу бурными аплодисментами. Но со сцены не прозвучало ничего, кроме новых уверений в дружбе.
Как будто достаточно было нескольких неуклюжих, завышенных комплиментов, чтобы эта дружба продолжалась всегда.
Люди, тем не менее, аплодировали и улыбались. Видимо, радовались, что прикоснулись к великому Дню. Хотя что именно произошло, им было не известно.
Мне, впрочем, тоже, и я вместе со всеми но хлопал, радостно или нет. Хлопала сама себе троица.
Эта презентация любви начала портиться, когда от толпы отделился человек с заточенной деревяшкой и кинулся к сцене. Пробиваясь через людей, он был так груб, что многие аплодировали, когда его быстро задержали.
Президентов на всякий случай увели, и овации они слушали уже по пути к машине.
Большие люди с проводами в ушах насели на неудачливого покусителя, нажали чёрной туфлей на запастье, и идеально ровный осиновый кол покатился вслед за толпой, позволяющей эвакуировать себя в безопасное место.
Я видел просто деревянную палку. Но я был уверен, что это именно осиновый кол.
Женщины завизжали.
У скрученного щекой в бетон бедолаги слетел с шеи шнурок с карточкой, и я прочёл, как его зовут:
“Пэтро Василенко”