Откуда течёт река

Рыльщиков
 Как раз там, где шумная речка Жоэквара впадает в Чёрное море, начинается Старая Гагра. Да именно так, сразу же за указателем «Гагра» ты въезжаешь на широкую площадь. Какое это странное место – долина речки Жоэквара у её устья. Я стою на берегу быстрой студёной горной речки рядом с тёплым ласковым морем. Море лениво шумит за спиной, речка течёт слева от меня, она вырывается из бетонного плена и радостно устремляется в море и тут же теряется в нём.

 Я смотрю в сторону ущелья, по которому течёт неглубокая студёная речушка Жоэквара. Две высоченные горы с почти вертикальными зелёными склонами расступились и дали ей дорогу. Справа от меня сооружения бывшей крепости Абаата. На протяжении столетий с чужеземных кораблей, подплывающих к устью Жоэквары, было видно только это узкое ущелье, уходящее неведомо куда, вглубь материка, и крохотная крепость на правом берегу горной речки, у её устья. Эту картину со своего корабля наблюдали древние греки, римляне, генуэзцы, русские моряки, завоеватели, торговцы, пираты из краёв близких и далёких. Кто-то глядел на эту картину равнодушно, кто-то восторженно. Сейчас, правда, не с корабля, а с берега я так же как они вглядываюсь вдаль, туда, где расступаются горы и откуда течёт река. И я иду туда, в сторону ущелья. Прохожу мимо остатков крепости Абааты. Дальше площадь Гагарина с неработающим фонтаном Три грации, с остовом бывшего торгового центра советских времён. На фасаде торгового центра следы от пуль. Недавно здесь была война. И её присутствие чувствуется повсюду, здесь в долине реки Жоэквары. Над торговым центром возвышается вилла: дворец принца Ольденбургского, 1902 года постройки. В советское время этот дворец был одним из главных корпусов пансионата «Чайка». За последние двадцать лет дворец пообветшал. Сейчас его восстанавливает какой-то инвестор и видимо скоро этот дворец превратится в дорогой отель.

 Пройдя под железнодорожным мостом и покинув площадь, натыкаешься на здание электроподстанции, у которого отсутствует крыша. Рядом мост через горную речку. Если перейти по мосту над Жоэкварой, попадёшь на улицу Русских добровольцев. Здесь встречаешь знакомый советский пейзаж: двух-трёх этажные многоквартирные дома, такие же, как в сотне среднерусских провинциальных городов. Типовая послевоенная сталинская застройка. Однако тропическая растительность повсюду, вертикальные горы над ущельем и близкое море за площадью не даёт забыть, где ты находишься. Квартал двух-трёхэтажных домов замыкает здание похожее на небольшой поселковый клуб. На самом деле – это бывшая баня. И у бани зияет дыра в крыше. Всё это очень похоже на след от попадания снаряда. Диссонанс, несоответствие. Это райское место совсем не вяжется с понятием война. Мимо меня на пляж идут молодые люди. Парень и девушка несут надутый матрац. Девушка, загорелая, в коротких шортиках в яркой футболке, с вьющимися русыми распущенными волосами, очень хороша. У первого частного дома, за разбомбленным клубом пожилая женщина о чём-то беседует с малышом. Из маленького импровизированного кафе доносятся звуки музыки. Цветут магнолии, птицы поют, в ущелье тихо и тепло. Зачем здесь война! Откуда! Для чего? Этот край создан для мира… Иду дальше вдоль одноэтажных домов, иногда очень живописных, мимо ухоженных двориков с молодыми пальмами за невысокими заборами с одной стороны, и мимо бетонных оков, искусственного русла Жоэквары, с другой. В одном из частных дворов я вижу остатки каменной постройки, и не придаю увиденному никакого значения. А зря! Оказывается - это остатки знаменитой башни Марлинского, но я об этом ещё не знаю. Через несколько дней я захочу найти эту башню, прочитав о ней в брошюрке про местные достопримечательности. Буду представлять, как она возвышается на отвесной скале. И зачем-то буду искать эту башню на восточном, противоположном берегу реки. В районе пансионата «Скала» попытаюсь подняться в гору и дойти до склона над Жоэкварой, осторожно перемещаясь по редкому сосновому лесу на достаточно крутых и скользких каменистых склонах и ища заветную башня, с которой наблюдали за ущельем русские солдаты. Но, уже приехав домой, через несколько месяцев я выясню, что моя фантазия меня подвела. И что «ненайденную» башню Марлинского я всё-таки видел, там, на улице Русских добровольцев: неказистая такая каменная стена высотой с двухэтажный дом, это и есть она, вернее то, что от неё осталось.

 Ну, вот и всё, закончилась улица. В конце её, справа, на берегу реки, в одноэтажном здании разместилось какое-то производство, то ли тротуарной плитки, то ли ещё чего-то строительного. А сразу за этим зданием дорога огибает выступающую скалу и после этого спускается к реке. Прямо у подножья скалы, рядом с изгибом дороги стоит гранитный памятник. Таких я видел здесь немало, но этот, особенно запомнился мне. На памятнике изображено лицо молодого человека, широкое, скуластое лицо, с близко посаженными к переносице глазами. Патлатый молодой человек с улыбкой смотрит с гранитной плиты. Его убили и сожгли на этом месте, когда ему было лет двадцать пять. Сейчас бы уже дело к полтиннику подходило, к полувековому юбилею… Более ста лет назад, впервые увидев Абхазию, Антон Павлович Чехов делился своими впечатлениями: «Природа удивительная до бешенства и отчаяния... Если б я пожил в Абхазии хотя бы месяц, то, ду­маю, написал бы полсотни обольстительных сказок. Из каждого кустика, со всех теней и полутеней на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов». Сюжетов для сказки. Абхазия – это сказка. Зачем, для чего здесь война. Парня с открытым лицом и приветливой улыбкой убили и сожгли ровно на этом месте осенью 1992 года потому, что земляки и вчерашние соседи озверели. Почему тогда, в то лето два замечательных мудрых народа поднялись биться друг против друга не на жизнь , а на смерть? Ведь многие же понимали, что война это пропасть, катастрофа, дорога в некуда. Наверное силы разума оказались слабее сил гнева и обид, сделавших людей слабоумными, слепыми и бессердечными. Да, да, всё это так. Но на самом деле главная причина – это смерть большой страны со всеми вытекающими ураганами и пожарами.

 Прохожу памятник. Дальше, дорога огибает скалу и прижимается к реке. За скалой неожиданно открывается картина, сопровождаемая соответствующим резким запахом – прямо на берегу реки, под открытым небом, расположилась большая конюшня. Местный туристический бизнес. Здесь можно сделать конскую прогулку по руслу живописной Жоэквары вверх по течению, туда, где расступаются горы, откуда течёт река. А там, на том месте, где студёная река впадает в ласковое тёплое море, где в разные времена побывали греки, римляне, генуэзцы, русские моряки и солдаты, сливки предреволюционного российского общества, где сейчас загорают московские и питерские курортницы, бывал в этом месте ещё один человек, мой дальний случайный знакомый. Шапошное такое у нас было знакомство. Его историю я узнал от его друга. Шапошный знакомый это место наверняка не помнит. Это место слилось для него в одну общую картину: бесконечное черноморское побережье тёплой южной осенью. Сейчас он бизнесмен в молодом городе Западной Сибири, успешный настолько, насколько можно быть успешным в Западной Сибири, не занимаясь нефтью. Мой шапошный знакомый родом из Пицунды. Он один единственный раз в жизни видел, как речка Жоэквара несёт свои студёные воды в тёплое ласковое море. Было это той же осенью 1992 года и было ему на тот момент пять лет. До августа того года, он со своими родителями спокойно жил в родном городе у самого берега Чёрного моря в просторном двухэтажном доме с мезонином. Люди жили богатой и счастливой жизнью, не подозревая, что их безмятежное существование на берегу тёплого моря закончится через несколько месяцев или недель, что в октябре они навсегда покинут свой дом, и всё оставив, беженцами пешком по прибрежной гальке пойдут в Россию искать спасение. Главным образом, искать спасение для драгоценной жизни малыша, который через двадцать лет будет в Западной Сибири заниматься бизнесом. После того, как их уже пять раз останавливали и обыскивали, тыкали взрослым в грудь дулом автомата, уставшим, измученным, испуганным, им не было никакого дела до красот Гагрской бухты в районе крепости Абааты, им не хотелось узнать, откуда течёт река. Их волновала одна мысль: когда же, наконец Адлер? Когда же спасение? Оставаться дома было невозможно. Какой-то дьявольской силе удалось поссорить соседей, живших столетиями бок обок в мире и взаимном уважении. Отец моего знакомого умер через несколько лет после бегства в Россию, знакомый, став взрослым, не потерялся, не пропал. Он прекрасно помнит тот исход, и помнит родительский богатый просторный дом на берегу моря в Пицунде. Он не раз находил свой дом на снимке со спутника. Дом стоит на своём месте. Кто там интересно хозяйничает теперь? Знакомый хоть сейчас может поехать туда. Уже сколько времени прошло. Его с радостью примут как гостя, туриста, курортника. Работник абхазской таможни на границе, увидев в российском паспорте грузинскую фамилию, пристально посмотрит на молодого гостя сквозь стекло и, отдавая паспорт, вежливо пожелает ему хорошего отдыха. Нет, не едет мой шапошный знакомый в Пицунду, и не собирается ехать. Абхазия для него – это тот бесконечный галечный пляж, и прогулка по этому пляжу на руках у отца или за руку с ним, живым и здоровым и ещё молодым даже, в почти незаметном, но вполне осязаемом живом ручейке вспотевших, утомившихся людей с походными сумками на плечах, людей спасающих жизни, свои и своих близких.

 «Природа удивительная до бешенства и отчаяния... Если б я пожил в Абхазии хотя бы месяц, то, ду­маю, написал бы полсотни обольстительных сказок…» Антон Павлович Чехов так сказал когда-то. И сейчас эти его слова хочется повторять, так там томно, безмятежно, тихо и тепло, как в сказке, как в раю. Пусть так всегда бы и было.